Текст книги "Два рейда"

Автор книги: Иван Бережной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

Полк имени С. В. Руднева

Первый полк, теперь уже мой полк, стоял на другом конце села. Командир полка со штабом и комендантским отделением размещался в просторном добротном доме.

Встретил меня старшина хозяйственной части Боголюбов – высокий, светловолосый, с белесыми бровями и чуть горбатым носом молодой парень. Я знаю его давно. Познакомился с ним во время боя за село Голубовку Сумской области в октябре сорок второго года. Нелегким был его путь к партизанам.

Боголюбов – сын уральского крестьянина. Перед самой войной окончил полковую школу и работал старшим радистом в штабе пограничного округа.

В первый же день войны вступил в бой с фашистами под Перемышлем, но уже через пять дней вместе со своей частью вынужден был отойти на оборону Львова. Два Дня пограничники удерживали город. А потом начались тяжелые дни отступления.

При прорыве из окружения в районе Борисполя Николай был ранен в ногу. Отлежался в укрытии. Когда стало менее опасно, выбрался из кустарника. Встретил раненого лейтенанта Климова из своей части. Вдвоем добрались до хутора.

Две недели хуторяне скрывали и выхаживали раненых. Подлечившись, Боголюбов и Климов отправились в путь. Где пешком, а где и на лошадях, к зиме добрались до села Бунякина Путивльского района. Приютила их добрая женщина – Ольга Силаева.

– В наших краях партизаны объявились, – сказала она. – Отдохнете, наберетесь силенок, а тем временем узнаем, как к ним попасть.

Совет был дельным. Согласились. Однако отдохнуть не пришлось.

Однажды вечером в дом зашел вооруженный.

– Красная Армия ведет тяжелые бои. Не сегодня-завтра сдадут Москву… В тылу врага на борьбу поднимаются народные мстители, а вы отсиживаетесь! – сказал незнакомец. – Одевайтесь немедленно. Считайте себя мобилизованными.

– Мы еще не демобилизовывались, – ответил Климов.

– Вот как! – удивился тот. – Одним словом, поторапливайтесь.

Климов и Боголюбов повеселели. Еще бы! Партизан не пришлось разыскивать, сами объявились. И только перед уходом из дома заметили настороженный взгляд притихшей вдруг хозяйки. Причины такой перемены в ее поведении не поняли, а спросить при постороннем не решились.

На улице они увидели несколько вооруженных и десять подвод, на которых сидели мобилизованные мужчины – местные и окруженцы.

Под конвоем ночью приехали в Новую Слободу.

– Не расходиться, – приказал вооруженный, ехавший с ними на санях, и пошел в дом.

Никто не знал, куда и зачем их повезут. Если в партизанский отряд, то почему заехали в село? Боголюбов зашел в хату напротив. Выслушав его, старушка всплеснула руками:

– Ой, лышенько, та то ж не партизаны. Полицаи они. Уходите, пока не поздно…

Николай выскочил из хаты и, чтобы убедиться в услышанном, подкрался к окну дома, куда зашел конвоир. То, что он увидел, отбросило всякие сомнения. В доме полно вооруженных. За столом сидел лысый человек с повязкой на рукаве. Полиция!

Осторожно, чтобы не заметил часовой и не встревожились предатели, Боголюбов вернулся к саням и шепнул лейтенанту Климову:

– Полицаи. Бежим!

Из уст в уста тревожная весть облетела всех «мобилизованных». Боголюбов, Климов и еще несколько человек юркнули во дворы, огородами выбрались в поле и сломя голову побежали к лесу. Позади послышались выстрелы. Но поздно! Уже близко лес.

Несколько дней скрывались на торфоразработках. Однажды ночью пробрались в Бунякино, чтобы узнать новости. Там было полно мадьяр и полицейских. Ольга Силаева рассказала, что ее несколько раз допрашивали, избивали, хотят дознаться, куда скрылись убежавшие.

Задерживаться было опасно. Николай и лейтенант пошли в направлении Брянского леса, рассчитывали разыскать партизан. И не ошиблись. В Старой Гуте они попали к ковпаковцам. С тех пор, вот уже два года, Николай Валерьянович Боголюбов сражается в партизанском отряде. За это время ему пришлось воевать рядовым бойцом, командовать пулеметно-минометным взводом, а с зимы 1943 года быть неизменным старшиной девятой роты. Он оказался способным хозяйственником. Нередко ему приходилось участвовать в боях, чтобы завладеть продовольственными и вещевыми складами противника.

В полку хозяйственникам, в том числе и Боголюбову, работы прибавилось.

Старшина встретил меня словами:

– А мы вас заждались. То говорят, придет, то нет. Командир нервничает.

– Как видишь – пришел. Где Бакрадзе?

– В хате. Только что из батальонов пришел. Работы – невпроворот. Комиссар на месте. Врач и помпохоз прибыли. Ваш помощник по разведке пришел, – выкладывал новости Боголюбов. Посмотрел на мою лошадь и сказал: – Коник у вас не из резвых. Подберем хорошего.

– Не надо. К этому привык. В походе на нем, как в качелях, а главное – не сбросит…

Передав коня Боголюбову, я зашел в дом. Бакрадзе встретил восторженно. Сграбастал меня в охапку, поднял и начал кружить по комнате, приговаривая:

– Наконец-то пришел…

Потом, изрядно помяв, отпустил меня, хлопнул тяжелой ладонью по плечу и сказал:

– Понимаешь, столько работы, а тебя нет.

Мне стыдно стало перед Давидом за свою медлительность, нежелание переходить в полк. Мы с ним старые знакомые, еще по довоенной службе в Полтаве. Он был командиром орудия, бывалым артиллеристом. Но впервые я его увидел не у орудия, а на помосте во время соревнований борцов… На фронте наши пути разошлись. Встретились мы ровно через год в партизанском соединении С. А. Ковпака. И здесь он начал службу в артиллерии, потом стал командиром девятой роты. Теперь командовал полком. С командира орудия до командира полка – завидная карьера!

– Давид Ильич, не обижайся. Пойми меня, нелегко расстаться с людьми. С ними столько пережито! Многие прилетели со мной с Большой земли, – оправдывался я перед командиром полка.

– Понимаю, понимаю, Вано. Не будем об этом говорить. Принимайся за работу, наверстывай упущенное…

Мы с командиром и замполитом занялись формированием полка. Уточнили составы батальонов, рот, специальных подразделений. Людей в полку было очень мало, что-то около пятисот человек. Пришлось батальоны делать двухротного состава… Распределили по батальонам минометы, противотанковые ружья и орудия, станковые пулеметы. Наметили составы специальных подразделений. Лучших бойцов отобрали в разведвзвод.

Вечером Бакрадзе собрал всех командиров и политруков подразделений. Большинство из них мне давно знакомы. Командир второго батальона Александр Филиппович Тютерев, как и Бакрадзе, мой сослуживец. Больше того, Тютерев начал воевать разведчиком, только я в полковой разведке, а он в дивизионной. Разведчиком он был хорошим и заслужил похвалу командира дивизии генерала Бирюзова С. С. При выходе из окружения был тяжело ранен, оставлен в крестьянской семье, а после выздоровления вступил в ряды партизан. Прошел путь от рядового до комбата.

С командиром первого батальона черноусым Сердюком, ротными командирами Степаном Бокаревым и Григорием Дорофеевым мы совершили не один рейд, участвовали во многих боях. Это – бывалый народ.

Было много и новичков. Комиссар Иосиф Тоут, мой помощник по разведке Юрий Колесников, помпохоз Федчук, полковой врач Мирослав Зима, командиры рот Андрей Бородовой и Василий Манжевидзе шли с нами в рейд впервые.

Командиры и политруки подразделений – в основном молодые парни. Самым старшим среди нас был Константин Лаврентьевич Федчук. Высокий, могучего сложения, с рыжей седоватой бородой клинышком, прокуренными табачным дымом усами и лохматыми рыжими бровями – он выглядел внушительно.

Заместитель командира полка по политчасти (по старой привычке партизаны называли его комиссаром) Иосиф Иосифович Тоут хотя в соединении всего третий месяц, но уже полюбился партизанам за смелость в бою, а главное, за душевность.

Тоут родился в Венгрии. Своего отца не помнит. Мать второй раз вышла замуж за русского военнопленного. Семья переехала в Москву. Иосиф окончил фабрично-заводское училище. Работал токарем. Вступил в комсомол, а потом в члены Коммунистической партии. Незадолго до войны окончил Коммунистический университет… В 1942 году призван в Красную Армию на политработу. К нам прибыл в конце прошлого года и до последнего времени был политруком девятой роты.

Этим исчерпывалась моя осведомленность о новых товарищах. Приходилось знакомиться на ходу.

В ожидании, пока соберутся командиры на совещание, Саша Тютерев подсел ко мне, вынул кисет, оторвал лоскуток газеты, насыпал самосаду и начал завертывать цигарку. Наблюдая за подходившими командирами, он толкнул меня локтем и шепотом спросил:

– Иван Иванович, почему дивизию назвали «украинской»?

– А почему это тебя смущает?

– Посмотри, кто здесь присутствует. Национальный состав…

Я обвел взглядом товарищей и удивился, как это я раньше не замечал. Здесь был полный интернационал: командир полка – грузин, комиссар – венгр, начальник штаба – украинец, врач – еврей из Чехословакии, помощник начальника штаба по разведке – из Бессарабии, помпохоз – русский. А дальше на скамейках вперемешку русские, белорусы, украинцы, казахи…

Припомнился национальный состав разведроты, других подразделений. Так и армяне, и азербайджанцы, и узбеки, и киргизы… И все-таки даже при беглом подсчете русские составляют около 60 процентов к общему числу.

– Так почему же «украинская»? – допытывался Тютерев.

– Ответ простой. Отряды организованы на Украине, по заданию ЦК Коммунистической партии Украины. Создатели этих отрядов перед войной работали тоже на Украине, – ответил я. – А впрочем, дело не в названии. Сейчас не найдешь ни одного отряда, ни одной воинской части, которая бы состояла из солдат одной национальности.

Первое совещание было посвящено организационным вопросам. Кроме того, надо было найти общий язык. До сих пор командиры батальонов и рот управляли самостоятельными подразделениями. Подчинялись командиру соединения. Теперь все подразделения первого батальона (бывшего Путивльского отряда) составляли первый полк. Надо, чтобы командиры правильно поняли необходимость проводимых организационных перемен.

Тон на совещании задавали Бакрадзе и Тоут.

– Товарищи командиры и политруки, мы собрались на первое совещание и будем говорить по душам, – начал Бакрадзе. – Знакомиться нам не приходится. Вы меня знаете. Много километров мы прошагали вместе, как говорится, не один пуд соли съели…

– А частенько и без соли, – вставил Тютерев.

– Конечно, были и без соли. Но фашистам насолили крепко, – продолжал Давид. – Так я хочу, чтобы вы, друзья мои, поняли меня правильно. Меня назначили командиром полка и с меня спросят… Поэтому и я буду с вас спрашивать по всем правилам. Но один я ничего сделать не смогу. Многие из вас старше меня по званию и по возрасту. Константин Лаврентьевич Федчук годится мне в отцы. Я надеюсь, товарищи, на вашу помощь. Заметишь, что я неправильно делаю, понимаешь, приди и скажи в глаза. Нехорошо, понимаешь, получится, когда начнут шептать за углом… Лучшая помощь для командования полка – это если каждый из вас будет четко выполнять свои обязанности. Мы должны быть, как этот кулак, едины, – Давид показал здоровенный кулак.

– Один за всех и все за одного, – поддержал Сердюк.

– Совершенно правильно. Наш полк носит имя любимого человека – Семена Васильевича Руднева, отдавшего жизнь за Годину. Если мы не сумеем достойно справиться с порученной вам задачей, то это будет оскорблением светлой памяти славного комиссара, стойкого большевика Семена Васильевича. Грош нам цена тогда…

Давид не кичился своими заслугами, не козырял новой должностью, а просто обращался за помощью ко всем, это располагало к нему подчиненных.

Нельзя сказать, чтобы всех командиров подразделений устраивал новый начальник. Были и недовольные, возможно, были и обойденные…

– С Давида командир полка не получится, – уверял политрук Ковалев.

Однако таких были единицы. Да скоро и они поняли, что ошибались.

Недовольство некоторых партизан видел, но не разделял Юрий Колесников. И на этом совещании решительно поддержал Бакрадзе.

Как только кончил Колесников, Бакрадзе посмотрел на меня. Я понял: он хочет знать мое мнение. Пришлось выступить.

– У всех нас единая цель – громить врага. А где бить – в разведке, в артбатарее или стрелковой роте – все равно, – сказал я. – Давида Ильича мы знаем как отважного партизана и требовательного командира. Вспомните девятую роту, какая она была, когда ее принял Бакрадзе, и какой стала потом?! А Карпатский рейд! Разгром немцев в Рассольной. Выход из Карпат… Я не говорю о последних боях. Они свежи в вашей памяти. Командир полка прав. Наши успехи будут зависеть от нас самих. Надо, чтобы каждый честно выполнял свои обязанности. Это наш святой долг, как командиров, как коммунистов, и, наконец, гражданский долг. Что от меня будет зависеть, все сделаю.

Свое мнение о том, что надо сделать, чтобы быстрее перейти на новую организацию, высказали все командиры и политруки. Последним выступал комиссар Иосиф Тоут. Он дал совет, какую работу следует провести среди партизан, чтобы быстрее покончить с организационной неразберихой.

– Наш полк является костяком дивизии, – продолжал тихим, но внятным голосом капитан Тоут. – Создан на базе Путивльского отряда – детища Ковпака и Руднева. Надо, чтоб об этом всегда помнили бойцы. Имя комиссара Руднева, наряду с именем Ковпака, стало легендарным. Особенно важно рассказать об этом новичкам…

В заключение Тоут сказал:

– Хочу предупредить политруков. От того, как мы, политруки, секретари партийных и комсомольских организаций, сумеем мобилизовать личный состав на выполнение приказов, во многом зависит быстрая перестройка на новую организацию. Времени на это мы почти не имеем. Да и обстановка не позволит нам засиживаться на одном месте. За примером не надо далеко ходить. Вспомните бой в Кособудах. Впереди нас ждут новые более трудные бои. Достойно подготовиться к ним – наша сегодняшняя задача.

Первые дни в полку

Должность начальника штаба оказалась намного беспокойней, чем я предполагал. Первоначально думалось, что придется заниматься лишь бумажками: строчить приказы, распоряжения, донесения, отчеты, наградные листы… На деле получилось иначе. Штаб дивизии не загружал нас документами. Однако мне работы хватало. Надо было организовать разведку, довести задачи до командиров подразделений, подготовиться к маршу, управлять боем, обеспечивать боеприпасами, продовольствием, следить за ранеными. Короче говоря, вместе с командиром и замполитом отвечать за боевые дела полка.

Первое, с чего мы начали, – стали знакомиться с людьми. Нас беспокоили роты Андрея Бородового и Василия Манжевидзе, недавно присоединившиеся к нам. Мы их меньше знали. Правда, каждый из командиров представил отчет о деятельности своего отряда.

Отряд Васьки Грузина (Манжевидзе) был создан в марте 1942 года из числа советских воинов, бежавших из немецкого плена. Все время действовал на территории Польши, имел связи с польскими партизанами. Провел ряд серьезных боев с гитлеровцами, совершал диверсии на железных и шоссейных дорогах. По словам Манжевидзе, в их отряде воевал генерал танковых войск Огурцов, который погиб в бою с карателями недалеко от Томашува.

Отряд Андрея Бородового также состоял из советских граждан, но был создан значительно позднее – в сентябре 1943 года. Однако за короткий срок набрался опыта и считался боевым отрядом.

Мы не могли не доверять отчетам Манжевидзе и Бородового, однако, наученные горьким опытом Олевского отряда, не могли и полагаться полностью на них. Надо было проверить на деле и тогда уже дать окончательную оценку «их боеспособности.

Командир полка, замполит, секретарь комсомольской организации Вася Олейник и офицеры штаба часто бывали в ротах, присматривались к новичкам. Иосиф Иосифович Тоут по старой привычке шефствовал над первым батальоном Сердюка, в котором раньше комиссарил. Я чаще бывал в батальоне Тютерева. Вася Олейник, совсем юный паренек, но опытный подрывник, взял под свою опеку минеров, а Колесников – разведчиков.

В повседневных встречах, боях и походах мы изучали людей, их настроение. Много рассказывали об организаторах соединения Сидоре Артемовиче Ковпаке и Семене Васильевиче Рудневе, о проведенных рейдах и боях.

В этом нам, командирам, большую помощь оказывали сержанты и партизаны-ветераны.

Направляясь однажды в четвертую роту Бородового, я застал там Колю Боголюбова, окруженного большой группой партизан. Лихо сдвинув ушанку на затылок и поблескивая веселыми глазами, старшина говорил:

– …Сидор Артемович тогда собрал нас, старшин, и сказал: «Мы организованная воинская часть, поэтому всякое самоуправство недопустимо. Первое дело бой, а трофеи потом. Все, что добыто в бою, – сдавать в хозчасть соединения… Мародерам нет места в наших рядах…» Страх как не любили командир и комиссар барахольщиков. Вот тогда-то и вышел приказ. В нем говорилось, что мародеры подлежат расстрелу. С тех пор и повелось, если кто схватится за тряпку, а товарищи тут ему и напомнят про приказ. И, знаете, помогает.

– Где же вы доставали продукты? – спросил новичок.

– Голова садовая, а сейчас где достаем? Я же толкую – в бою. Все трофеи сдавали в хозчасть, а там их поровну распределяли по всем подразделениям… Иногда специально проводили хозяйственные операции. Разведчики разнюхают, в каком местечке есть немецкие склады, громим гарнизон и разгружаем эти склады.

– Легко это у вас получается, товарищ старшина, раз – и разгромили, два – и разгрузили, – сказал с недоверием низенький партизан с круглым веснушчатым лицом.

– Легко, говоришь? Легко только в сказках бывает, – посерьезнев, ответил Боголюбов. – А нам это стоило многих жизней… Немало пришлось и поголодать. В Брянском лесу два месяца соли не видали. Вы понимаете, что значит без соли? То-то же. Зато, когда отвоевывали склады, продуктов хватало не только нам, а и местным жителям, – старшина задумался на минуту, а затем продолжал: – Бывало и так – вызывает командир и говорит: «Кровь из носа, но достань для раненых соли. Хоть из-под земли». После Карпат мы стояли в Собычине. На полсотни километров вокруг ни одного немецкого гарнизона. Запасов у нас никаких. И опять же соляной голод. За две или три недели до выступления в рейд наш командир, Давид Ильич, говорит мне: «В Столине в магазине есть соль». Отвечаю: «Там ведь и фашисты есть». – «Не мое дело. Людям нужна соль!» А до Столина по прямой километров девяносто наберется. Что делать? Отобрал я четверых самых надежных товарищей и в путь.

До Горыни добрались без приключений. Оставили одного товарища охранять подводу, взяли проводника из местных крестьян, переправились через речку и вечерком садами пробрались в город. Проводник и говорит: «Надо спешить, магазин скоро закроют». В нашем деле спешка вредна, но и медлить нельзя…

– Мы были почти у цели, когда видим: из магазина вышел человек, – все более распаляясь, продолжал старшина. – Идет в нашу сторону. Прижались к забору. Хотели пропустить. Когда же он поравнялся с нами, смотрим – полицейский с винтовкой. Наставив на него автомат, я приказал поднять руки. Ошарашенного полицая быстренько разоружили. Винтовку вручили проводнику. Охрану пленного поручили Ваське Исаеву и дядьке и, не раздумывая, всем кагалом направились к магазину. К нашему счастью, там, кроме продавца, никого не было. Остальное сделали быстро. Соли оказалось около центнера. Рассыпали в шесть мешков, взяли на плечи по клунку.

Нагрузили и полицая. Поспешили из города. Я шел несколько позади, чтобы в случае преследования прикрыть группу…

– А что же немцы? – спросил один.

– Не суйся перед батька в пекло, – одернул другой.

– Мы уже выходили из Столина, – продолжал Боголюбов. – Вдруг – впереди автоматная очередь. Мелькнула мысль: «Напоролись на засаду!» Слышу топот. Присмотрелся – бежит пленный полицай. Подпустил я его ближе и почти в упор выпустил очередь… Догнал товарищей. Нестеренко на ходу рассказал, что полицай бросил соль и хотел скрыться… Только теперь немцы всполошились, подняли пальбу. Пока они разбирались что к чему, мы успели переправиться через Горынь. Там нас ждал товарищ с подводой. Погрузили соль и с облегчением вздохнули. Но не проехали полкилометра, услышали стрельбу впереди, в лесу. «Кто бы это мог быть?»– спрашиваю проводника. Он пожал плечами: «Не могу знать. Немцы приезжают сюда за сеном только днем. А кто это? Ума не приложу».

На всякий случай решили свернуть с дороги и остановиться в лесу. Так и сделали… Стрельба то вспыхивала, то затихала, приближаясь к нам. В драку ввязываться не хотелось. К тому же неизвестно, кто там. «Может, партизаны», – предположил Нестеренко. Ему возразил Старожилов: «Не в характере партизан палить попусту». Неожиданно мелькнула мысль: оставить подводу с проводником, а самим выдвинуться к дороге, залечь на широком фронте и, если это немцы, накрыть огнем. Сигналом для всех должен послужить взрыв гранаты, которую я брошу.

Ждать пришлось недолго. Сначала послышалось тарахтенье повозок по мерзлой дороге, затем донеслась русская речь. А вот и обоз. На каждой бричке по четыре-пять человек с винтовками в руках. Я уже готов был принять их за своих и вдруг ясно различил разговор. «Пальнем еще разок», – предложил кто-то на первой повозке. «Не стоит. Здесь и духом партизанским не пахнет. Город рядом, они небось в чаще отсиживаются. Сами на себя страху нагоняем», – отозвался второй.

Сомнений не было. Перец нами изменники Родины. Осторожно вынул гранату, примерился и швырнул ее. Раздался взрыв. Удачно, прямо по первой бричке. Вслед за этим застрочили автоматы товарищей и пулемет Исаева. Уцелевшие полицаи бросились врассыпную. Все же нам удалось укокошить девятерых, а одного сцапать живым. Допросили. Оказалось, предатели удирали от приближавшегося фронта, но в Столин запоздали. Ночь их застала в лесу… Нам досталось восемнадцать пароконных подвод, груженных разным барахлом, наворованным у населения. Мы заехали на хутор, где брали проводника, выбросили ненужное нам тряпьё и погнали обоз в Собычин.

– Сколько же там было полицейских? – спросил веснушчатый.

– Черт их знает. Пленный говорил, около восьмидесяти. А правда это или брехня – не знаю. Посчитать не успели. Да это и не так важно. Главное, мы одержали верх…

Прислушиваясь к разговору, я понял, что мне здесь делать нечего. Отпала необходимость беседовать.

Возвращаясь в штаб, я все время думал, что незамысловатый рассказ старшины лучше всякой беседы действует на новичков. На деле осуществляется требование покойного комиссара Руднева, чтобы каждый партизан стал пропагандистом боевых традиций соединения. Как мы еще мало пользуемся этим методом! А в действительности получается, что рассказы ветеранов быстрее доходят до сердец молодых партизан, вызывают у них чувство гордости за соединение и желание самим быть такими, как Руднев, Черемушкин, Чусовитин, Подоляко, Семенистый и другие…

За первую и третью роты мы были спокойны. Народ там проверен в боях и походах. И хотя их ряды пополнились малообстрелянными бойцами из Олевского отряда, но и те уже прижились в ротах, получили боевые навыки. Это дисциплинированные, сплоченные подразделения. Командовали ротами опытные боевые командиры.

Первую роту возглавлял двадцативосьмилетний Степан Дмитриевич Бокарев – горьковчанин, из села Верижки Арзамасского района.

Перед войной Степан Дмитриевич находился на сверхсрочной службе в Красной Армии. С женой и матерью жил в Житомире. Готовился стать отцом. Война перевернула все вверх дном.

Отправив жену и мать в село Буки, расположенное в двадцати пяти километрах от Житомира, Бокарев ушел на фронт. Участвовал в боях. Под Ровно был ранен. Остался на оккупированной территории, а когда поправился, ушел в партизаны и сразу же попал в девятую роту к Бакрадзе. Участвовал во всех боях, проведенных ротой. Храбро действовал при разгроме фашистов под Кодрой Киевской области, на Припяти, в Рассольной Станиславской области, в Карпатах…

В отряд Бокарев пришел рядовым, а из Карпат вернулся командиром взвода. На Полесье его ждала печальная весть о семье. Гитлеровцы пытались вместе с другими жителями выслать в Германию и его жену с маленьким сынишкой Сашей, Узнав об этом, Маша схватила ребенка и в чем была убежала в соседнюю деревню. Фашистские палачи жестоко расправились с мирными крестьянами. Сорок человек расстреляли, а селения Буки, Сычевку и Бучки сожгли. Убили мать и тещу Бокарева.

Горе не сломило Степана Дмитриевича. Он с еще большей яростью уничтожал ненавистных захватчиков. Бойцы любили своего командира, а командование вручило ему роту.

Третьей ротой командовал мой друг Григорий Иванович Дорофеев. Я его хорошо знал. Разведывательная и третья роты в боях почти всегда действовали рядом. Между бойцами этих рот была крепкая боевая дружба.

Однажды мне довелось слышать, как Дорофеев, знакомясь с партизанами третьей роты, рассказывал о себе. Из этого рассказа я и узнал о его жизни.

Родился на Урале. В 1919 году отца замучили белочехи. Голод связал паренька с компанией беспризорников. Шатался голодный, в грязных лохмотьях, ночи коротал в водосточных трубах, в подвалах, на чердаках, в развалинах. Трижды его ловили и направляли в детский дом, но он всякий раз убегал. Потом стал задумываться: куда может завести беспризорщина. Решил покончить с ней. Разыскал младшую сестренку и заявился с ней в детдом. Учился. Стал пионером. Окончил ФЗУ. Все же беспризорщина оставила свой след. Однажды Григорий встретился с бродячей цирковой труппой и пристал к ней. Колесил по стране, был воздушным гимнастом. Но скоро понял, что бродячая жизнь не для него. Ушел из труппы. Обосновался в Ленинграде. Работал, вступил в комсомол. Почувствовал себя человеком. По комсомольской путевке пошел в военное училище. После окончания – служил в Красной Армии. В тридцатых годах уволился.

Где бы ни работал, его всегда увлекал спорт. Наконец ему удалось поступить в Институт физической культуры и спорта имени Лесгафта.

Начавшаяся война вернула Дорофеева в армию. Боевое крещение получил недалеко от Канева. Был помощником начальника разведки дивизии.

Однажды, это было на Днепре 8 августа 1941 года, Григория Ивановича вызвал командир дивизии, указывая на карту, спросил:

– Видишь село Ковалин?

– Вижу.

– Там должен обороняться наш сосед. Езжай, установи с ним связь и договорись о взаимодействии.

Командир дивизии дал подробные указания, рассказал, какую задачу выполняют части их дивизии, и отпустил Дорофеева.

Село Ковалин находилось не очень далеко. Гриша поехал один, без охраны. Не доезжая села, он остановился и стал наблюдать, чтобы не нарваться на гитлеровцев. Присмотревшись, увидел людей в красноармейской форме. Сомнения отпали. Там свои. Когда же Дорофеев смело въехал в Ковалин, его окружили, мигом стащили с лошади и обезоружили. Люди в красноармейской форме оказались переодетыми немцами.

Дорофеева начали допрашивать. Он ничего не отвечал. Тогда его избили, заперли в сарай и выставили часового. Близился вечер, и гитлеровцы решили отложить допрос до утра. Фашистский офицер, коверкая русские слова, так и сказал: «Как говорит русский поговорка – утром будем мудрее вечера». Но операция не удалась.

Каким-то чудом у Гришки не отобрали кривой садовый нож. Ночью Дорофеев продрал соломенную крышу, вылез на сарай и, словно кошка, прыгнул на часового. Перерезал ему горло, схватил автомат и бежал. Свою часть найти не удалось. Начались скитания.

Встретил нескольких товарищей. Много дорог они исколесили, пока напали на след партизанского отряда Ковпака. Так он стал партизаном.

Дорофеева направили в одну из самых боевых рот автоматчиком. Такой уж порядок был заведен в отряде: независимо от званий и рангов новичков посылали в подразделения рядовыми. Испытывали в боях, на что способны, и лишь после этого находили каждому его настоящее дело. Так поступили и с Дорофеевым. В боях Гриша не пасовал, действовал умело и отважно. Скоро ему вручили отделение, а затем он стал заместителем командира третьей, роты. После гибели Карпенко Дорофеев стал командиром роты.

Веселый, жизнерадостный, никогда не унывающий, он даже в бою шуткой подбадривал товарищей. За это люди его любили и готовы были с ним идти, как говорится, в огонь и воду.

Дорофеев был отличным спортсменом и прирожденным комиком. Из бойцов разведывательной и третьей рот и артбатареи он создал группу веселых затейников, плясунов, певцов, музыкантов, акробатов и в перерывах между боями организовывал концерты художественной самодеятельности. Ни одно представление не проходило без участия Дорофеева, Васи Алексеева, Леши Журова, Васи и Миши Деминых, Васи Рюмова, Юлдаша Юлдашева, Димки Качаева… Концерты пользовались большим успехом среди партизан и местных жителей. Мне самому не раз приходилось хохотать до упаду на их представлениях. Ребята в шутку называли группу самодеятельных артистов «обществом веселых чудаков», а Дорофеева – Гришкой-артистом. Каждому из них дали прозвище.

Но находились и такие, кому концерты были не по душе. Один из тех как-то сказал:

– Нашли время веселиться!

Дорофеев серьезно ответил:

– А по-твоему, мы должны плакать? Нет, браток, не выйдет! Пусть фашисты рыдают – их дела горче полыни. Наши же ребята дерутся, как львы! Почему б и не повеселиться после жаркого боя? Веселье силы прибавляет. Не так ли, товарищи?

– Правильно командир говорит! – поддержали бойцы третьей роты.

Третья рота никому ни в чем не уступала. В этом была заслуга и Дорофеева. Подчиненные понимали его с полуслова, приказы выполняли беспрекословно.

Переход на новые штаты требовал от командиров больших усилий и умения. Как говорится, большое дело – хорошая организация. Я же по своей неопытности старался все указания командира выполнить сам. Хватался за одно, другое дело, и все без толку. В этот трудный момент на помощь мне пришел Тоут.

Удивительный и во многом непонятный для меня человек Иосиф Иосифович Тоут. За время военной службы мне пришлось встретиться со многими политработниками и каждый из них оставил свой след в моей памяти.

Первым политруком, с которым свела меня судьба в разведывательной роте сразу же после окончания военного училища, был Петр Николаевич Попов. Прослужив несколько лет старшиной-сверхсрочником, он окончил курсы и получил воинское звание «младший политрук». Это был молодой, напористый политработник с командирскими задатками. Многому я научился у него, делая первые свои шаги на длинном командирском пути.

Заместителем командира полка по политической части в то время был потомственный шахтер Николай Иванович Причинюк, направленный партией в Красную Армию для укрепления кадров армейских политработников. Этот сугубо штатский человек всегда был среди бойцов, проявлял особую заботу О нас – молодых офицерах, и пользовался огромным авторитетом в полку…