Текст книги "Обрывистые берега"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Во время всего допроса Ладейников, спрашивая, тут же заносил в протокол вопросы и быстро, почти дословно, записывал ответы Яновского. Яновский это видел, а поэтому старался каждое слово своего ответа обдумать – он знал, что, как и при первом допросе, который был не таким подробным и нервным, ему снова придется расписаться внизу, под каждой страницей протокола.

В плане допроса, составленном им еще вчера, Ладейников наметил задать Яновскому еще один существенный вопрос, от которого тот может ускользнуть, потому что, кроме Валерия, письмо его к матери в Одессу никто не читал. А там, в этом письме, как сообщил в своих показаниях Валерий, было такое, от чего может потерять самообладание человек твердокаменной воли.

Ладейников рассчитывал на то, что теперь, на третьем часу допроса, психологически сломленный, неоднократно загнанный в тупик и обличенный в ложных показаниях Яновский не должен лгать: несколько раз предупрежденный следователем об ответственности за дачу ложных показаний, он был напуган и теперь был убежден, что только чистосердечные показания могут настроить Ладейникова на линию объективного ведения следствия.

– Скажите, а письмо матери в Одессу, в котором вы сообщаете ей, что сразу же после защиты диссертации вы подаете на развод со своей теперешней женой и вступаете в брак с дочкой вашего научного руководителя профессора Верхоянского, – когда вы это письмо послали матери?

Яновский, словно от удара в лоб, отшатнулся назад. Побагровевшее лицо его исказило выражение страха и возмущения.

– Кто вам дал право перехватывать личные письма?! Это нарушение конституции!..

– Пока здесь, гражданин Яновский, спрашиваю я, а вы – отвечаете. Повторяю вопрос: когда вы отправили это письмо матери в Одессу?

– Если вы осмелились вскрыть мое письмо, то потрудитесь взглянуть на штемпели почтовых отделений, где оно принято и куда оно было отправлено. Это проще, чем нарушить право переписки.

"Пусть думает, что письмо его перехвачено и вскрыто, – решил Ладейников. – Иначе он станет отрицать свои намерения развестись с женой и скроет планы женитьбы на теперешней любовнице. Изворотлив, каналья".

– Почему вы решили развестись с женой? – в лоб спросил Ладейников.

– У нас с ней уже давно идут принципиальные разногласия во взглядах на жизнь. Это проявилось на втором году нашего супружества.

– Арест Валерия ускорил ваше решение?

– Да!

– Полагаете, что судимость сына жены помешает нашей карьере, о чем вы пишете в своем письме матери? Не так ли?

– Да, я писал матери об этом.

Вопросы и ответы Яновского Ладейников скрупулезно записывал. Успевал. Яновский видел, как быстро и уверенно бегала шариковая ручка по разграфленным страницам протокольных бланков, отчего его тревога с каждой минутой нарастала, и временами ему казалось, что он попал в какую-то невидимую вязкую паутину, обволакивающую его и давящую все сильнее и сильнее.

– А теперь, гражданин Яновский, скажите, не смогу ли я познакомиться с главой вашей диссертации, в которой вы, не называя Валерия Воронцова по фамилии, берете его как прототипа и рисуете его как несчастного молодого человека, обманутого матерью-блудницей, как юношу, совершившего тягчайшее преступление, за которое его ждет суровое наказание?

– Есть у меня черновой вариант этой подглавки, но ее еще не читал мой научный руководитель. Более того, он даже не знает, что она мною написана.

– Она что, эта подглавка, написана по горячим следам, после того как Валерий Воронцов узнал, что летчик-испытатель, похороненный на смоленском кладбище, не является его отцом, или значительно позже?

– Она написана гораздо позже, когда Валерий сидел в тюрьме, – стараясь скрыть волнение, ответил Яновский. – Чтобы не было строгого документализма, я не назвал фамилию Валерия. Вместо смоленского кладбища, как было на самом деле в жизни, я действие перенес на кладбище в Воронеже.

– А вы вели беседу с Валерием, когда он находился в изоляторе на Матросской тишине?

– Нет, беседы с ним в изоляторе я не вел и не имел права вести этих бесед, так как он находился там под стражей.

– А в диссертации вы об этом пишете.

– Сделал это для убедительности. И не считал это запретным.

– А вы допускали мысль, что при защите вашей диссертации на заседании ученого совета будут присутствовать ваша жена и Валерий?

Яновский долго молчал. Было видно, что он смертельно устал.

– Жена – может быть. Валерия моя диссертация никогда не интересовала.

– Но в этой главе вы выводите свою супругу чуть ли не дамой легкого поведения. Вы допускали, что этим наветом вы смогли бы ее публично оклеветать, оскорбить и тем самым причинить ей боль и обречь на страдания? Ведь она глубоко больной человек.

– Этот раздел диссертации я запланировал, когда она была совершенно здорова.

– А как же тюрьма Валерия, о которой вы пишете в этом разделе? Ведь когда с вашей женой случился инфаркт, Валерий еще не был в тюрьме. В этих показаниях у вас явные противоречия. Глава написана вами, если судить по материалу в ней, уже после того, как Валерий был заключен в изолятор, а жена ваша лежала в палате реанимации. Вы согласны со мной?

– Да… Кажется, так. – Голова Яновского клонилась все ниже и ниже. Было видно, что мысленно он молил об одном – скорей бы кончалась эта мучительная следственная процедура. Под тяжестью вопросов, которые следователь методично вешал на него гирями, он словно оседал, горбился и уже не казался Ладейникову тем красавцем мужчиной в элегантном сером костюме, который около трех часов назад вошел в его кабинет с видом независимым и выражением на лице, преисполненным достоинства и значительности.

– Вы устали? – участливо спросил Ладейников.

– Да… Я очень устал, – вяло проговорил Яновский.

– Хотите курить?

– Но здесь же нельзя.

Ладейников пододвинул на край стола сигареты:

– Курите.

Оба, выдерживая минуту тягостного молчания, закурили. Яновский, склонив голову, ждал очередного вопроса, а Ладейников не спешил его задавать. Он прикидывал: наступил ли момент, когда он предложит Яновскому сделать то, во имя чего он так упорно вел неторопливую наступательную атаку, бомбардируя его вопросами, которых тот не ожидал, и время от времени напоминая ему 181-ю статью Уголовного кодекса, наказывающую за дачу ложных показаний. За свою многолетнюю следовательскую практику Ладейников твердо убедился, что неоднократное напоминание этой статьи, под которой допрашиваемый подписывается перед началом допроса, всегда срабатывало безошибочно и действовало на обнаженные нервы подследственного как прикосновение к ним раскаленного предмета.

– А теперь я хочу познакомить вас, гражданин Яновский, с одной серьезной статьей Уголовного кодекса Российской Федерации. – Ладейников, глубоко затянувшись сигаретой, заговорил не сразу, пристально наблюдая за лицом Яновского.

– Я вас слушаю. – сказал Яновский и слегка подался корпусом вперед.

Ладейников энергичным движением пальцев погасил в чугунной пепельнице окурок.

– Своими оскорблениями, клеветой на Валерия Воронцова и на его мать, а также нанесением телесных повреждений, которые могли повлечь за собой смерть Валерия Воронцова, осквернением семейного очага, куда вы на ложе больной жены привели любовницу, и ряд других моральных и физических действий, совершенных вами в семье Воронцовых, вы смогли бы спровоцировать Валерия на покушение на вас. Но, к вашему счастью, этого не произошло. В ходе расследования нами установлено, что ранение ваше в плечо является не чем иным, как следствием необходимой обороны Валерия Воронцова. Об этом свидетельствует и заключение судебно-медицинской экспертизы, с которым я вас познакомил при первом допросе, а также показания свидетельницы Эльвиры Радовой и потерпевшего Валерия Воронцова.

– Эльвиры Радовой?!. – почти заплетающимся языком проговорил Яновский.

– Да, Эльвиры Радовой! Клеветническую подглавку вашей диссертации, в которой оскорблены Валерий Воронцов и его мать как личность, она тоже читала. Если вам не изменяет память – весной вы обещали Эльвире Радовой дать почитать некоторые главы вашей диссертации. Обещали?

– Да.

– Эльвире Радовой. допрошенной в качестве свидетеля, известен также текст письма, написанного вами вашей матери в Одессу. Радова читала черновик вашей телеграммы Оксане Верхоянской. В этой телеграмме вы опасаетесь, что "подонок" Валерий Воронцов может причинить вам неприятности из-за заложенных в ломбард драгоценностей вашей жены. Некоторые важные показания дает следствию также дворник Петров Семен Кузьмич. Старик, может быть, и перехлестывает, но дает вам крайне отрицательную характеристику. – Ладейников помолчал и, глядя на поникшего Яновского, решил положить на его душу еще один тяжелый камень. – Разумеется, нас будет интересовать и характеристика на вас из вашего института, подписанная ректором и секретарем парткома. Ведь вы член партии?

– Да.

– В качестве свидетеля пройдет на суде и гражданка Верхоянская. В эпизоде вашей первой ссоры с Валерием Воронцовым, когда он вернулся из тюрьмы и застал Верхоянскую в ванной в чем мать родила, она является главным действующим лицом. Вам известен ее адрес?

Как в полусне Яновский сообщил адрес Оксаны.

– На этой неделе мне с гражданкой Верхоянской необходимо встретиться.

"Кажется, достаточно", – решил Ладейников, видя, что оторопь в посоловевших глазах Яновского, в которых перед началом допроса колыхался гордый вызов, уже начинала повергать его в безотчетный страх.

– Скажите, что я должен сделать? – Яновский провел ребром ладони по пересохшим губам и ослабил туго затянутый галстук – ему не хватало воздуха.

Ладейников посмотрел на часы и, что-то прикидывая в уме, сказал:

– Я отлучусь на час. Оставлю вас одного. За это время подробно напишите обо всем, что произошло у вас, когда вы увидели, как Валерий Воронцов бросал с балкона во двор главы вашей диссертации.

– Он уничтожал работу, которой я отдал около шести лет своей жизни!.. Над этой темой я работал, когда еще был студентом. Тема моей дипломной работы…

Ладейников перебил Яновского:

– Повторяю: напишите обо всем, что вы совершили с того момента, когда вы поднялись в квартиру и не обнаружили на вашем письменном столе диссертации.

– А что я совершил?

– Вы нанесли сильнейший удар кулаком в левую челюсть Воронцова и три сильных удара в солнечное сплетение. О последствиях этих ударов свидетельствует судебно-медицинская экспертиза. Перелом со смещением левой нижней челюсти и разрыв стенок желудка, который вызвал обильное кровотечение.

– Но он же уничтожал мою диссертацию!.. – взмолился Яновский.

– Суд это может оцепить как смягчающее вину обстоятельство.

– Да!.. Он ее хотел уничтожить!.. И если бы не случай, если б я чуть припоздал – она была бы сметена дворником в мусор и отвезена на свалку или сдана как макулатура.

– И об этом опасении напишите. Форма изложения ваших показаний свободная.

– Я об этом обязательно напишу! А еще что написать?..

– Обязательно объясните значение текста вашего письма к матери в Одессу, в котором вы сообщаете ей о своем предстоящем разводе с женой и о намерениях жениться на дочери своего научного руководителя Оксане Верхоянской. Ответьте, что заставило вас без согласования с женой сдать ее драгоценности в ломбард. Напишите также о телеграмме гражданке Верхоянской, в которой вы называете Валерия Воронцова "подонком". Валерий текст телеграммы читал. Вам придется объяснить несколько пунктов вашего поведения, которые привели Валерия Воронцова к тому, что он пырнул вас в плечо обломком шпаги. И обязательно напишите, что шпагу Валерия Воронцова сломали вы. Ведь вы же ее сломали?

– Да, я сломал ее в состоянии сильного душевного волнения, когда он уничтожал мою диссертацию. Я не мог сдержаться…

– Только чистосердечное признание даст основание вам надеяться, что суд найдет в ваших действиях смягчающие вину обстоятельства. В качестве обвинения следствием вам будет предъявлено следующее: своей оскорбительной и клеветнической подглавкой диссертации, своей телеграммой гражданке Верхоянской, письмом матери в Одессу и намерением бросить больную жену, а также осквернением семейного очага вы спровоцировали Воронцова на уничтожение вашей диссертации. Опасными для жизни Валерия Воронцова побоями вы поставили его в необходимость защищаться. Эта защита в юриспруденции называется необходимой обороной. Вам это ясно?

– Ясно… – поникшим голосом ответил Яновский. – А какой объем моего объяснения? Сколько страниц? – Яновский смотрел на следователя так, будто в его власти было оставить Яновского на свободе или посадить в тюрьму.

– В объеме вас не ограничиваю. – Ладейников еще раз взглянул на часы. – Думаю, что за час вы все это изложите. И как можно точнее и обстоятельнее. Вот вам бланки протокола, – Ладейников протянул Яновскому несколько чистых бланков. – Здесь восемь листов. Думаю, хватит.

– Да, думаю, хватит… – Яновский заерзал на стуле. – У меня почерк убористый.

– Если кто будет звонить, трубку не поднимайте.

– Понял вас, – с готовностью ответил Яновский и пододвинул к себе бланки протоколов допроса.

– Желаю удачи, – небрежно, не глядя на Яновского, сказал Ладейников и, закрыв на ключ сейф и ящики письменного стола, вышел из кабинета.

Яновского бил нервный озноб. Рубашка на его спине взмокла, пока он, напрягая память, излагал схватку с Валерием, объяснял причину посланной Оксане телеграммы, а также письма к матери в Одессу. Несколько раз при этом он находил случай выразить свое возмущение тем, что Валерий пытался уничтожить его многолетний труд.

Ровно через час возвратился Ладейников.

– Ну как? Закончили?

– Да, вроде бы написал все, о чем вы говорили. Сейчас будете читать?

– Сейчас я занят, – Окинув беглым взглядом исписанные мелким, убористым почерком листы протоколов, Ладейников возвратил их Яновскому. – В конце каждого листа, внизу, распишитесь. Забыли первый допрос?

– Ах, да… Совершенно забыл… – Вытерев платком потные ладони, Яновский расписался на пяти страницах протокола. – Сегодня я вам больше не нужен?

– На сегодня достаточно. Работу продолжим, когда приобщу к делу ваши сегодняшние показания. Дам знать повесткой. А сейчас вы свободны.

– Снова допрос? Что вам еще неясно в моем поведении? – дрогнувшим голосом спросил Яновский.

– В вашем поведении следствию все ясно. При нашей следующей встрече вам будет предъявлено обвинительное заключение.

Два последних слова словно обожгли Яновского.

– Обвинительное… заключение?.. – Спекшиеся губы Яновского дрожали.

– Да! Материалов для вынесения обвинительного заключения больше чем достаточно.

– Как же так?.. – Яновский стоял посреди кабинета и, тряся перед собой руками, глазами, в которых метался испуг, смотрел на следователя. – Я, человек пострадавший, пойду по делу как обвиняемый?..

– К вашему сожалению – да! Извините, но у меня срочные дела.

Уже в дверях, словно вспомнив что-то очень важное, Яновский, потоптавшись, остановился.

– Скажите, пожалуйста, я дал подписку о невыезде… Могу я при этой подписке на один день выехать на дачу?

– Где эта дача?

– Пятьдесят пять километров от Москвы, Абрамцево.

– Можете.

Спускаясь с третьего этажа без лифта, Яновский только теперь вспомнил, что в переулке, за булочной, его ждет в машине Оксана. Он посмотрел на часы и ужаснулся: прошло четыре часа, как он, поцеловав Оксану в щеку, сказал ей, что пробудет в прокуратуре от силы минут двадцать – тридцать, посоветовал ей купить в киоске последний номер "Огонька" и "поломать голову над кроссвордом".

Оксана сидела в машине с видом, словно ее только что ни за что ни про что избили: ее осунувшееся лицо было злое, она нервно курила, глядя в одну точку перед собой. И когда Яновский сел в машину, ожидая, что сейчас Оксана разразится неудержимой бранью, к его удивлению, она, продолжая жадно курить, не произнесла ни слова. Даже сделала вид, что не заметила его прихода.

– Ты что молчишь?

Оксана не повела бровью.

– Я спрашиваю – что ты молчишь?! – в сердцах бросил Яновский, вытирая платком взмокшую от пота шею.

– Еще два-три таких ожиданьица – и меня, как и твою благоверную, хватит инфаркт. Так нельзя, Альберт! Ты только подумай – сколько сижу как дура!.. Сидела почти на всех лавочках в скверике. Проштудировала "Огонек" от передовой до списка состава редколлегии! Что ты там делал? Ведь говорил, что всего минут на двадцать – тридцать.

Яновский резко снял душивший его галстук, расстегнул пуговички рубашки, запустил под нее руку и принялся растирать широкую волосатую грудь.

Три дня назад Яновский вместе с Оксаной были в юридической консультации. Их приняла уже немолодая, не вынимающая изо рта сигарету юрисконсульт. Яновский не торопясь изложил по порядку о совершенных неким гражданином (он назвал его Ивановым) преступлениях: соучастие в ограблении квартиры; нанесение ранения в плечо (с расстройством здоровья) из-за хулиганских побуждений; уничтожение многолетнего научного труда… Юрисконсульт, выслушивая Яновского, делала какие-то пометки на листке бумаги, потом, когда он закончил, тут же, даже не раскрывая кодекса, назвала три статьи Уголовного кодекса, по которым, как она заверила Яновского, можно квалифицировать три совершенных гражданином Ивановым преступления.

– И сколько ему дадут за все эти три преступления? – спросила Оксана.

– Меру наказания суд будет определять по совокупности всех трех совершенных вашим Ивановым деяний, – тоном механического робота ответила юрисконсульт и затянулась сигаретой так, что на ее дряблых, худых щеках обозначились провалы.

– Почему нашим? – сконфузилась Оксана, но ее поспешил успокоить Яновский:

– Это не в буквальном смысле. Это образно говоря!.. – Но тут же поинтересовался сам: – А что означает "по совокупности"? Это что, будут арифметически суммировать все три срока наказания и обобщать в один непрерывный?

– Нет, арифметику в уголовном праве не практикуют, Там существуют свои принципы определения сроков наказания по совокупности за несколько совершенных преступлений.

По дороге из юридической консультации, когда машина остановилась на перекрестке перед красным светофором, Оксана, до сих пор молчавшая, словно подытожила свои мстительные раздумья:

– Влепили бы по совокупности лет восемь – десять, тогда знал бы, щенок, как нужно вести себя! Какое он имел право так со мной разговаривать?! Я что ему – девочка?!.

– Не девочка, не девочка. – Яновский нежно погладил плечо Оксаны. – Все будет!.. Влепят, не беспокойся. Главное – береги нервы.

Все эти подробности посещения юридической консультации Яновский вспомнил, когда, словно в полусне, шел к машине, где его ждала Оксана.

– Как на этот раз вел себя следователь? – спросила Оксана, видя по лицу Яновского, по его бегающим глазам, что случилось что-то нехорошее, ранее не предвиденное.

– Это не следователь, а удав! – выдохнул Яновский.

– Хотя бы лет пять – и то хорошо. Таких бешеных, как твой пасынок, нужно вовремя изолировать! При определенных обстоятельствах они могут быть социально опасными.

– Да, да… опасными, опасными, – рассеянно соглашался с Оксаной Яновский и никак не мог прикурить сигарету: пальцы его дрожали, спички гасли.

– Закрой ветровик, так не прикуришь, – искоса взглянув на Яновского, сказала Оксана. – Да приди же наконец в себя… Можно подумать, что тебя там пропустили через мясорубку.

– Хуже, – шумно вздохнул Яновский.

– Расскажи толком, что там было? На тебе лица нет.

– Поедем в "Арагви", пообедаем, там все расскажу. Расскажу все… – Яновский все еще никак не мог прийти в себя. – Следователь – это еще та штучка!..

– Ну хотя бы коротко, в двух-трех словах, не томи, я ведь тоже, выходит, здесь вроде замешана, – настаивала Оксана.

– Не "выходит", а еще как замешана!.. – Яновский жестом безысходности махнул рукой и, морщась, покачал головой. – Гад так тебя замешал, так замешал, что я не знаю, как буду вымешивать тебя из этой вонючей грязи.

Пронзительно взвизгнув тормозами, Оксана резко остановила машину перед пешеходной дорожкой, по которой, опасливо озираясь влево, спешили люди.

– Меня?! – вырвался возглас из груди Оксаны. – Меня замешал?..

– Да, тебя, моя милая. Он знает все: мою телеграмму тебе, твое купание в ванной, ломбардные квитанции…

Остальную дорогу ехали молча. И только когда выехали к развороту у Центрального телеграфа, где регулировщик перекрыл движение, Оксана, впервые за всю дорогу от прокуратуры взглянув на Яновского, спросила:

– Уж не подпустил ли кто к следователю Василия Захаровича? – Яновский знал, что Василием Захаровичем в семье Оксаны в шутку называют взятку. Вроде бы и замаскированно, и мило-смешно.

– Тут не тот случай. К этому следователю, по всему видно, на карете Василь Захаровича не подъедешь. Не тот человек.

– Я сумею, если в этом будет необходимость!.. – не разжимая зубов, с болезненной самоуверенностью проговорила Оксана. – Боюсь, что из-за своего мандража ты сегодня наломал дров. Я давно заметила, что мужеством ты не отмечен.

– Дрова ломал не я, а следователь. Три часа он вытягивал из меня печенки и селезенки. Мы с тобой, милочка, оба под колпаком. – Сказав это, Яновский посмотрел на Оксану так, словно хотел убедиться, какое впечатление на нее произвели его последние слова. И они, как ему показалось, произвели впечатление. Лицо Оксаны передернулось в нервном тике, брови сошлись в гневном изломе.

– А при чем здесь я?!

– Ах, даже так?! Тони один, а я поохаю и поахаю на берегу? – вспылил Яновский.

– Никогда не думала, что ты трус!..

– Спасибо. За обедом я почти стенографически передам тебе весь наш разговор со следователем.

Светофор дал зеленый свет, и Оксана резко тронула машину на разворот.

– Потерпи, солнышко. Под шашлык с коньяком ты реальней воспримешь нашу невеселую одиссею. А она ох как невесела.

Не доезжая до площади, на которой возвышался памятник Юрию Долгорукому, Оксана повернула машину направо и остановилась метрах в пятидесяти от входа в ресторан "Арагви".

Яновский положил руку на плечо Оксаны и посмотрел в ее глаза так, словно хотел сказать что-то очень важное, решающее.

– Прошу тебя: не дай мне сегодня напиться. Удержи меня.