Текст книги "Неизвестный Байконур. Сборник воспоминаний ветеранов Байконура"

Автор книги: Иван Стаднюк

Соавторы: Александр Трофимов,Геннадий Волков,Виктор Васильев,Михаил Плетушков,Альгимантас Науджюнас,Генрих Кудряшов,Юрий Князькин,Анатолий Усов,Абылай Айдосов,Геннадий Кудрявцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

– Но вы же не член этой группы! – Шастри начинает терять терпение.

– А я и не отоваривался! Я, знаете ли, только поглядеть, – оправдывается Альберт Коврига под общий хохот.

Или изобразят в этом же номере некоего всем известного своей грубостью начальника отдела в образе гориллы в форме полковника, стучащей по столу волосатым кулаком. А над головой гориллы на стене висит сучковатая дубина с надписью: «Интенсификатор». Тогда модно было говорить об интенсификации научно-исследовательского процесса, даже специальную структуру создали: отдел НОТ – научной организации труда. Это название тотчас же было в «Маркере» расшифровано по-своему: «новая организация тунеядцев».

Или совсем уж нестерпимый рисунок с невинным двустишием внизу:

 
В саду у нас стоял сортир.
Убрали СОР, остался ТИР.
 

И все знали, что это – финал бесславной попытки решить одну из насущных бытовых проблем города. Все началось года два назад на одном из совещаний или активов по вопросу улучшения быта молодых офицеров. Слов было сказано немало. И все правильные. И об обновлении наглядной агитации в общежитиях, и об увеличении числа наименований газет и журналов в «красных уголках», и об организации рейдов по проверке наличия грязных носков под кроватями. И когда одного из командиров частей, старого полковника, боевого фронтовика, задремавшего от обилия правильных слов, спросили, что он думает по существу проблемы, полковник, не смущаясь, начал пространно доказывать необходимость установки общественного туалета рядом с городской танцплощадкой.

Председательствующий, сочтя, видимо, сортирный дух выступления не соответствующим духу совещания, стал нетерпеливо торопить выступающего:

– Ну, а суть-то? Суть-то в чем, Иван Андрианович?

– Суть-то? – разозлился фронтовик. – А ссуть-то, товарищ полковник, у меня в подъезде! – Зал грохнул хохотом. – Вы-то за забором живете, а я – на Речной, рядом с танцплощадкой! Вот они ко мне и ходят! А знаете, сколько молодежи приезжает в субботу и воскресенье с тех площадок на эту? Вот то-то! А вы ржете!

В общем, построили туалет.

Но в скором времени новая метла решила, что гораздо практичнее на месте туалета сделать стрелковый тир…

Конечно, этот вариант, нарисованный крайне натуралистично, мог довести до инфаркта любого политработника. Соответственно и запретить публикацию этого рисунка мог любой политработник. А вот убедить авторов, что это – потеря вкуса и пошлость, мог только наш начальник политотдела полковник Василий Антонович Тужиков. Его уважали, и ему верили. Он не был занудой и начетчиком, послушно выполнявшим указания сверху. У него на все было свое аргументированное мнение, и он, стоя у «Маркера», мог вполголоса сказать, например, Всеволоду Штерину, одному из самых яростных сатириков: «Знаешь, а вот это лучше убрать, это – не сатира, это просто бессильное и необоснованное оскорбление. Дело, конечно, твое, ты – редактор и автор, но вот вы потом остынете и вспомните меня…»

Так оно и бывало.

Вообще полковник Тужиков был из тех партийных вожаков, которые более всего дорожили доверием масс, когда все они воспринимаются не как одно лицо, а как конкретные офицеры и служащие, испытатели и ученые, товарищи по службе. А доверие это зарабатывалось не авторитетом должности или погон, а способностью в случае необходимости становиться во главе процесса и брать на себя ответственность за принятое решение. Пусть даже речь шла об оступившемся и запьянствовавшем офицере, которому грозил суд чести и увольнение из армии и судьбу которого решила одна тужиковская фраза: «Я за него ручаюсь…» Правда, Василию Антоновичу тогда крепко влетело, но человек был спасен, благополучно поступил в академию и уверенно стал подниматься по служебной лестнице.

Или взять первый КВН в 1967 г., проведенный по инициативе комсомольского отделения политотдела полигона.

Должны были сразиться две команды: службы НИР и службы НОИР.

Подготовка и здесь и там шла ни шатко, ни валко: никто не хотел делать из КВН «высочайше утвержденное игрище», а как сделать его остроумным и злободневным – никто не знал. Тужиков, придя однажды на нашу вялую репетицию, послушал, посмотрел. А потом сказал:

– Ну, вот что, ребята! Я, конечно, не Масляков, но мне кажется, что на все, что вы тут размазываете, надо наплевать и забыть! Теперь слушай меня!..

И началось!

Он сам придумывал варианты домашнего задания, вместе со всеми бесчисленно репетировал выход команд. И когда наконец раскачал нас всех, стали появляться истинно кавээновские, «на грани фола», хохмы. Даже мы, авторы этих хохм, иногда сомневались:

– Василь Антоныч, а может, скруглим здесь? Чего гусей дразнить?

– Ладно-ладно, – сыпал Тужиков скороговоркой. – Оставим! Под мою ответственность. Дурак не поймет, умный промолчит!

Он же стал категорически возражать против попыток «большого политотдела» для страховки за неделю до КВН «заслушать» обе программы, по принципу «как бы чего не вышло». И добился своего. Да иначе мы бы и играть не стали.

Конечно, те, первые КВН 60-х гг. мало походили на нынешние шоу, на которых старательно отрабатываются денежки спонсоров, где каждая острота выверена и строго поставлена по вектору политического флюгера.

А тогда вершиной остроумия был конкурс капитанов, и на вопрос: «Для чего нужна в двери замочная скважина?» – один из капитанов простодушно ответил, что для подглядывания, а другой – для того, чтобы просовывать в нее остро заточенный карандаш – в глаз любопытному соседу…

И все же главным был невиданный энтузиазм игроков и живой интерес зрителей. О первом КВН говорили с полгода, по его образцу и подобию стали проводить КВН на площадках, ИП, в солдатских клубах.

Нельзя, однако, забывать, что вся эта работа, несмотря на молодой энтузиазм, просто физически не могла быть сделана в одно только личное время. Приходилось под нажимом политработников отвлекаться и в рабочее время. А ведь у каждого из нас были свои служебные обязанности, свои командиры вроде подполковника Виноградова, свои семьи и дети…

Но с другой стороны…

С другой стороны, повседневная жизнь, плотно забитая работой и решением бытовых проблем, просто требовала эмоциональной разгрузки. Что греха таить, у каждого были для этого свои способы… И все же нам, обитателям жилого городка, было легче: все же город, культурный, так сказать, центр. При желании можно всегда найти и место, и время, и занятие по душе.

Но существовала еще одна категория войсковых частей, подчиненных полигону, служба в которых была особо тяжелой. Это – измерительные пункты, ИПы, как мы их называли. Не считая трех первых, находившихся в черте полигона, остальные шесть располагались на северо-восток, слева и справа от трассы полета ракеты, на расстоянии 120-1200 км от Тюра-Тама.

Что такое ИП?

Это десяток «сборно-щелевых» домиков на площади сто на сто метров, полсотни солдат и десятка два офицеров, а вокруг на сотни километров безлюдье пустыни. Особенно тяжко было на четвертом и пятом ИПах. Они хоть и ближе были, всего в 150–200 км, но там даже вода была привозная и вокруг ни одного населенного пункта. Кочевым казахам там было делать нечего, одни бесчисленные (в те времена) стада диких сайгаков. Один-два раза в неделю пролетит над ИПом ракета, промеряют с него антеннами информацию, передадут по радио или отвезут на машине на ВЦ полигона, сделают профилактику, устранят неисправности. А дальше? Ну хозработы. Ну спецподготовка, политзанятия, физо. По вечерам – кино. Ну, раз в год месяц отпуска для офицеров. Солдат – он три года без перерыва трубит. Офицер примерно столько же, с туманной перспективой замены через два-три года. Только ведь не каждому командиру нравится, что у него расчеты станций постоянно меняются. Это не караульная служба – сегодня одного поставит на пост, завтра другого. Подготовка отличных начальников станций и операторов – это штучная работа, кто же их просто так менять будет?

Ну и вот приходят такие «штучные специалисты» вечером к себе в холостяцкое общежитие (да там и женатые были без семей, не всякая жена да еще с детьми поедет на эту «точку»). И что они там собираются делать? Изо дня в день, из месяца в месяц? Книги читать? Для этого нужна привычка (да и книги тоже). В академию готовиться? Для этого цель нужна. А если академию ты уже закончил? В спортзале себя изнурять? Все это со временем приедается. А тут еще климат. Летом – жара до плюс сорока в тени, пыльные бури, всякие скорпионы и фаланги. Зимой – морозы до тридцати и бураны такие, что домики порой заносит до крыш. И что остается? На охоту ездить расстреливать сайгаков из автомата? Картами и спиртиком баловаться по вечерам?

Всякое бывало.

Но справедливости ради надо признать, что тяжелую службу на ИП учитывали и в штабах полигона и в Третьем управлении, в ведении которого они были. Туда старались прислать и фильмы поновее, и путевок в санаторий побольше, и разнарядку в академию пошире, и деликатесов к празднику повкуснее. А в середине 60-х гг. было организовано шефство отделов управления над ИП. Шефство это выражалось в том, что отдел (или группа отделов) готовил концерт самодеятельности, собирал небольшую библиотечку, набор спортивного инвентаря, прихватывали парочку свежих фильмов и отправлялись на измерительный пункт. На ближние пункты ехали на машинах, на дальние – летели самолетами. Это были группы из 12–15 человек, состоявшие в основном из молодых девчонок комсомольского возраста под руководством какого-нибудь «дядьки Черномора».

Такие поездки были настоящим праздником для солдат и офицеров ИПа. К нему готовились заранее, приводя в порядок самих себя и свое хозяйство, придумывали немудреные сюрпризы по части гостеприимства. О таких поездках говорили за полгода до их осуществления и вспоминали года два после. Но не каждый отдел мог самостоятельно подготовить программу самодеятельности. Поэтому в управлении постепенно сложилась некая «разъездная группа» с постоянной программой, которую посылали почти на все ИП. А истинные шефы могли ограничиться простым представительством в такой «культурной экспедиции». Важен был результат. А результат был однозначный. Замполиты и командиры частей стремились быть первыми в графике приезда этих «экспедиций», поэтому говорили даже: «Да не надо нам никаких особых концертов! Вы нам побольше девчонок молодых привезите!»

И вот к 1967 г. сложился почти постоянный коллектив «мастеров на все руки»: и песню спеть, и лекцию прочесть, и КВН организовать. Это были молодые комсомольцы и молодежь Третьего управления: Лариса Третьякова, Надя Васькина, Света Егорова, Рита Пазюк, Ира Арсеньева, Валя Шмонова, Света Нагаева, Станислав Шаповалов, Юра Тарасенко, Станислав Атаманов и другие. За летние месяцы приходилось по два-три раза выезжать и вылетать на ИПы. Трудности из-за этого были и на основной работе, и, что греха таить, дома, в семьях. Но зато лучшей наградой «артистам» была неподдельная радость и ощущение небывалого праздника в глазах гостеприимных хозяев, не знавших, чем угостить и куда посадить дорогих гостей.

Приземляемся, например, на восьмом ИПе, недалеко от железнодорожной станции Жаксы, в Северном Казахстане, измотанные пятичасовой болтанкой в Ли-2 над раскаленной полупустынной степью, а на пахучем поле травяного аэродрома нас уже ждет почти весь ИП с громадным самодельным тортом и оркестром. Вечером, как полагается, концерт, вручение подарков, просмотр кинофильма и – танцы! Танцы – это главное! Танцы далеко за полночь, под бесконечные просьбы сержантов и старшин и клятвенные заверения, что «все будет в полном порядке». Утром, после официальных мероприятий, снова просьбы повторить вчерашний концерт. А как же? А те, кто стоял в наряде? Они же не видели! Все справедливо. Таких набирается человек пятнадцать. После обеда их собирают в клубе. Скоро туда подтягиваются и все остальные. Опять тот же концерт при переполненном зале. А там и ужин, и опять танцы за полночь.

На следующий день – а чем же развлечь дорогих гостей? Рядом с ИПом – великолепное прозрачное голубое озеро Бель-Агач. Нет, это слишком прозаично! Надо непременно съездить на Ишим, на рыбалку. Правда, 60 км трястись по проселку, но там уже все готово, вот ведь какое дело, люди старались… Ладно, едем. Действительно, рыбалка великолепна, особенно с ухой на столе, накрытом прямо на сочной траве. А потом снова импровизированный концерт тут же, на берегу Ишима, в купальных костюмах. Особенный успех имел дуэт Яшки-артиллериста и Горпины Дормидонтовны из «Свадьбы в Малиновке», и не столько сам дуэт, сколько танец «в ту степь», потому что роль Горпины играла Лариса Третьякова. У нее была дивная фигура: насколько то, что от плеч до пояса, поражало своей миниатюрностью, настолько все остальное вызывало священный трепет своей монументальностью! Но одно дело – на сцене, в длинной юбке, а другое – на пляже, в одном купальнике…

Обратно возвращались под вечер. Остановка в степи. Как говорится, «мужики – налево, бабы – направо». И вдруг вдоль обочины дороги я замечаю вспученные участки почвы, похожие на кротовые норы, а под ними проглядывает что-то белое. Неужели?.. Так и есть: степные грибы-шампиньоны, или как их там по-научному… Я человек степной, приходилось такие собирать в родном Поволжье… Меня высмеивают: как же! Станут благородные грибы расти на обочине! Небось какие-нибудь ядовитые! Я, не обращая внимания, собираю огромных лопоухих красавцев. И пока мне орали уже севшие в автобус «знатоки», я успел набрать две наволочки этих грибов.

В автобусе все держались подальше от меня, словно я вез в наволочке гюрзу. По возвращении я сдал грибы на кухню, присовокупив некоторые распоряжения. И вот на ужин нам всем подали роскошные отбивные с картофелем фри, а передо мной еще поставили огромный противень жареных грибов, источавших умопомрачительный аромат. Я молча наложил себе благоухающую горку и принялся с аппетитом есть, не обращая внимания на «знатоков». Те сначала принюхивались, потом кто-то робко спросил:

– Это, што ли, те самые?

– Што ли.

Молчание. Я с аппетитом ем. Горка заметно убывает.

– Да ты чо? Сдурел?

Я молчу. Юрка Тарасенко ухмыляется:

– Не-е, я лучше обожду. На тебя погляжу.

– Погляди, погляди. Тебя, кстати, никто и не приглашал. Там вон кухонный наряд стоит, облизывается. Они помогут. А ты погляди.

– А ну, дай-ка попробовать.

Через минуту весь противень был сметен начисто.

– Эх, ребята! Что ж мы делаем! А кухонному наряду?

– Ладно, ладно. Они заранее себе в кастрюльку отложили. Я ж их предупредил, что вы – потрясающие обжоры…

А вечером снова импровизированный концерт. На этот раз сами хозяева и поют, и танцуют, и читают стихи, и даже акробатические этюды показывают. А потом танцы под черным степным небом, среди горьковатого запаха сухой полыни и стрекота сверчков…

За день до планового прилета вдруг зарядили проливные дожди. Самолет не пришел. А тут еще намечалась «спецработа», все «игрища» были приостановлены. Грустные, сидели мы в своем домике, прислушиваясь к шуму дождя и прикидывая, сколько это может продлиться. Девчонки пели какие-то страдания, Юрка Тарасенко лениво подыгрывал им на баяне. Вдруг на крылечке раздались нетвердые шаги, и в дверь кто-то поскребся.

– Кто там?

– Дед Мороз, вот кто! Отворяйте, а то уйду!

Отворяем. На пороге какая-то невысокая фигура в наглухо застегнутой офицерской плащ-накидке, но босиком, видны только засученные синие форменные штаны с красным кантом. Капюшон накидки по самые плечи. Откидываем капюшон. Под ним – пьяный до изумления «капитан Копейкин», как мы называем офицера 67-го отдела, прилетевшего вместе с нами. Он служил здесь когда-то лет пять и знает все «нюансы» здешнего быта.

– Ну? Чего смотрите? Распаковывайте дальше!

Распаковываем. Под мышками у «капитана Копейкина» – бидон с пивом, фляжка спирта, две бутылки коньяку, связка копченых лещей, солдатский бачок с жареными шашлыками и целлофановый пакет с хлебом. Как он все это допер, да еще «приняв» перед этим не менее трех соток – уму непостижимо.

Мы ахнули:

– Василь Титыч! Откуда все это?

– Как – откуда? Подарок командования! По случаю праздника!

– Какого праздника? Ведь уборка идет!

– А по случаю дождя! Весь район пьет! А мы что – хуже? И у нас спецработа сегодня прошла н-на «отлично». Правда, изделие до нас не долетело, где-то там «за бугор» ушло, н-но-о тем не менее есть, так сказать, повод.

– А чего босиком-то?

– А вот они, родные! – Василь Титыч откуда-то из-за спины достал абсолютно сухие ботинки и носки и, присев на табурет, стал обуваться.

Жить стало лучше, жить стало веселее, как говорил один из наших вождей. Девчонки пили пиво и щипали леща. Мы обрадовались стопочке спирта под шашлыки. И тут кому-то пришла в голову мысль:

– А давайте КВН проведем: наша команда на иповскую! У них вон сколько своих артистов!

– Какой КВН? Завтра самолет придет!

– Не придет, ребята, самолет! – Василь Титыч пригладил остатки рыжеватых волос на приплюснутом черепе, и его светло-голубые глаза на морщинистом лице хитровато блеснули. – У нас нелетный прогноз на трое суток, и плановый самолет пошел «по большому кругу», через Камчатку. Так что ешьте, пейте, гуляйте и КВН играйте – ты гля, прям стихи! – раньше, чем через трое-четверо суток, самолет не придет! – И он пропел громко и фальшиво:

 
Льет дождик с небосвоода,
Грохочут желоба-а,
Нелетная пого-ода —
Нелег-ка-я судьба!
 

Через полчаса к нам пришел «главный комсомолец», молодой лейтенант-первогодок. Идея совместного КВН всем понравилась. Тут же была разработана стандартная программа: выход команд, домашнее задание, конкурсы, состав жюри. Учитывая, что из двенадцати прилетевших было только восемь «кавээнопригодных», договорились, что команды будут по восемь человек. В жюри вошли командир Разинков и его замполит, а с нашей – «капитан Копейкин» и его подполковник Николай Иванович Наумов – «дядька Черномор».

Решено было, учитывая возможный дефицит времени, КВН провести завтра к вечеру.

И началось!

«Мозговой штурм» и репетиции прошли на одном дыхании, и на следующий вечер домик был снова набит до отказа.

Конечно, конкурсы были самые простые. Например, кто быстрее высосет детскую бутылочку сгущенного молока через соску. Или вызывают на сцену танцоров, а заставляют их петь. Или выставят бумажный прямоугольник, разделенный по горизонтали пополам, одна половина – вверху – синяя, другая – внизу – желтая. А на границе цветов нарисован огромный вытаращенный глаз. Надо придумать подпись. И чего только не придумывали! И «око старшины», и «бди!», и «кинотеодолит в ремонте» (т. е. оператор кинотеодолита за отсутствием оптического средства вынужден сопровождать ракету собственной «оптикой»), и «глаз вопиющего в пустыне».

В общем, полтора часа в клубе стоял сплошной хохот зрителей, они же и болельщики. А так как в нашей команде были в основном девушки, то хозяева, как ни странно, болели за них.

Выходили из клуба, вытирая слезы и тихо постанывая, ибо смеяться уже не могли. Естественно, победила дружба с небольшим перевесом хозяев, а потом начались танцы!

А за распахнутыми настежь окнами лил и лил дождь…

На следующий день к Разинкову приехал какой-то местный начальник, толстый приземистый казах лет сорока пяти, в сапогах и соломенной шляпе.

– Иван Игорыщ, тибе што, артиста приехал, да?

– Да какие артисты! Шефы.

– Ай, как харашо! Шефы, да. Давай их мне кулуб? Консерт давай, а? Народ сабирем, се как положен? А то кино нет, лекций нет, адна водк!

– Слушай, Шаген, мы с тобой друзья, так?

– Какой разговор! Канечно, дурузя!

– А машину угля дашь?

– Какой разговор! Две бири!

– Нет, мне одна нужна, хочу баньку устроить, а уголь я еще не завозил.

– Через полчаса будит тибе машина! Какой разговор! Только артиста давай!

Разинков вопросительно посмотрел на меня. Я утвердительно кивнул.

– Тогда готовь клуб. Вечером будем.

Пришлось на скорую руку стряпать «сборную солянку» из программ концерта и КВН.

Жаксы – это маленькая станция, знаменитая лишь тем, что имеет множество элеваторов, откуда целинное зерно перегружается в железнодорожные составы. Узкие грязные улочки, облупленные саманные дома и заборы, чахлые деревца и неистребимый туземный запах кизячного дыма и каких-то грязных, сальных тряпок. Этот же запах царил и в полутемном кирпичном здании «кулуба», загаженного нанесенной после многодневных дождей грязью.

Не знаю уж, как нас представили, но зал, рассчитанный на двести зрителей, вместил еще по меньшей мере сто. Мне не приходилось встречать более благодарной публики. Только вот смех и аплодисменты порой раздавались совсем не в тех местах, где мы привыкли их слышать. То ли чувство юмора своеобразное, то ли русский язык плохо понимали.

Но в зале поднялся настоящий рев, когда на сцену вне программы вышел молодой казах и запел по принципу «что вижу – о том и пою», мастерски аккомпанируя самому себе на инструменте, который мы называли «один палка, два струна».

Успех был полный. По крайней мере, так говорил Разинков, которому привезли машину угля.

На следующее утро за нами пришел самолет.

Провожать нас вышли весь личный состав и все гражданское население ИПа. Мы прощались так, как будто за шесть дней стали родственниками. Нас осыпали трогательными словами благодарности, просили приезжать еще, солдаты дарили самодельные сувениры: всем нам – выточенную из цельного куска плексигласа лиру, а каждому в отдельности – маленький значок из флюоресцирующей пластмассы: миниатюрная антенна «Камы» и буквы «ИП-8».

После взлета мы еще долго видели большую группу людей на краю огромного поля, прощально махавших нам фуражками и платками и не расходившихся до тех пор, пока самолет не скрылся в густых облаках…

С тех пор нам довелось побывать по нескольку раз на всех ИПах, но все равно, встречаясь где-нибудь в прежнем составе «гастрольной группы», кто-нибудь из нас мечтательно вздыхал: «А помнишь, как было на «восьмерке»?» И единым духом осушал рюмку за тех, кто на боевом дежурстве, на спецработе и на измерительном пункте…

…Пуще неволи (беглый очерк)

В 60-е гг. в Тюра-Таме было аж два театра.

Один из них – Летний – красивое деревянное здание с ажурной галереей – стоял почти на самом берегу Сырдарьи и знаменит был тем, что в нем было прохладно даже в самую лютую жару.

Другой – Народный, получивший это почетное звание в 1967 г. Он тоже имел свое здание – Дом офицеров, который был для многих из нас действительно родным домом.

Летний театр сгорел дотла в начале 70-х гг.

Народный вместе с Домом офицеров – в начале 90-х.

Недолгий век был отпущен им судьбой, но за это время в них было сыграно столько самодеятельных спектаклей, КВН, эстрадных обозрений и просто концертов, что этому мог позавидовать любой провинциальный театр.

За десять лет своей службы на полигоне я не раз задавал себе один и тот же вопрос: что заставляло нас, тогдашних, приехавших с дальних площадок, не заходя домой и не ужиная, спешить на репетицию, прыгать до полуночи на сцене, а рано утром спешить на мотовоз?

Одна из причин заключалась, видимо, в том, что долгое время – почти полтора десятилетия – мы жили в таких жестких условиях режима секретности, которые не позволяли приезжать к нам на гастроли профессиональным театрам, а «театральная жажда» у многих тюра-тамцев была велика, ибо почти каждый из них приехал из крупных культурных центров – Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова. А кроме того, эти люди были настолько талантливы и энергичны, что их вполне хватало как на плодотворную научную и испытательную деятельность, так и на художественную самодеятельность.

Первый спектакль, если не ошибаюсь, был поставлен в 1957 г. в Летнем театре. Это была «Гибель Алмазова» с революционными матросами, белыми офицерами и рефлексирующей интеллигенцией. Потом она была восстановлена в ноябре 1963 г., и с тех пор на Байконуре стали складываться два драматических коллектива, успешно соперничавших друг с другом на протяжении более десяти лет.

Одним из них руководила Зинаида Шаронова, молодая выпускница института культуры, другим – Надежда Яковлевна Корнилова, энергичная старушка лет шестидесяти, мать одного из самых талантливых членов драматического коллектива Саши Корнилова. У нее не было специального театрально-режиссерского образования, но было удивительное чутье на талантливых людей и на интересные пьесы, а также многолетний практический опыт работы в самодеятельности.

Совместными усилиями двух коллективов в 60-е гг. были поставлены «Стряпуха», «Барабанщица», «Погоня за счастьем», «Годы странствий», «Заставь дурака», «Свадьба в Малиновке» и другие. В основном я принимал участие в спектаклях, поставленных Н. Я. Корниловой, поэтому они более всего и врезались мне в память.

Самыми удачными, на мой взгляд, оказались комедия «Погоня за счастьем» и оперетта «Свадьба в Малиновке».

Надо сказать, что сюжет «Погони за счастьем» некими бойкими авторами Филиппом и Тамарой Гехт был полностью содран с комедии «Тетушка Чарли», а та, в свою очередь, через полтора десятилетия легла (не тетушка, разумеется, а комедия!) в основу известного телевизионного фильма «Здравствуйте, я ваша тетя!» с Калягиным, Козаковым, Гафтом и многими другими замечательными актерами. И все же несмотря на то, что Ф. и Т. Гехт осовременили и слегка ополитизировали старую пьесу, «Погоня за счастьем» как-то идеологически «недотягивала» и вряд ли бы увидела свет, если бы в одной из главных ролей не был занят тогдашний инструктор политотдела по комсомольской работе старший лейтенант Борис Посысаев. Он был таким неистовым энтузиастом и защитником легкомысленной комедии, что в конце концов убедил «больших политрабочих» в том, что от ее постановки не следует ожидать больших повреждений в умах молодежи. Более того, он притащил на сцену свою жену Тамару, и Бог знает что творилось у них дома, когда они таким вот семейным «тандемом» пропадали сначала на репетициях, а потом на «гастролях».

Роль прогрессивного журналиста Рондольфа Роуза, которому по ходу пьесы приходилось вынужденно переодеваться в заокеанскую миллионершу, играл Саша Корнилов, а саму миллионершу, старую деву Бесси Лонг – его мама, Надежда Яковлевна Корнилова. Роль невесты Рондольфа досталась звезде нашего коллектива, Ларисе Аврамчик, женщине ослепительной красоты, глядя на которую, мужская составляющая зрительного зала начисто переставала следить за ходом сюжета, а женская начинала ревниво смотреть не на сцену, а на сидящего рядом мужа.

Первые две недели работы над спектаклем мы не могли провести даже обыкновенной читки текста: на репетиции стоял сплошной хохот. Отсмеявшись, мы вытирали слезы и принимались за работу. Эта пьеса настолько захватила нас, что работалось удивительно легко, репетиции затягивались далеко за полночь, прямо на ходу рождались остроумные актерско-режиссерские находки. Например, Саша Ильченко, игравший чернокожего слугу Тома, сначала изо всех сил старался скрыть свой невероятно «гэкающий» малороссийский акцент, а потом плюнул да еще и обыгрывать его стал: убирая со стола на поднос недопитые бутылки, он бормотал себе под нос: «Та хиба ж у нас так на ридной Алабамщине горылку пьють?» А рожа черная, как хромовый сапог! Ну – в зале сплошная «ржа»!

Или вечно полупьяный адвокат миллионерши Ник Шнапс. Когда разорившийся английский дядюшка мистер Падлер (!) пытается выведать у адвоката секреты американской тетушки, Шнапс вместо ответа вытягивает из кармана бутылочку с виски и невозмутимо делает глоток. Падлер с раздражением выхватывает эту бутылочку из рук пьяницы и сует себе в карман. Шнапс спокойно достает из другого кармана уже фляжечку с бренди и снова пьет. И эту фляжечку постигает та же участь. Наконец из третьего кармана извлекается невесть как попавший туда стакан, доверху наполненный водкой! Пока изумленный мистер Падлер пытается хоть что-то сообразить. Шнапс одним духом осушает этот стакан, и все дальнейшие расспросы становятся бесполезными.

В конце февраля 1964 г. спектакль был готов, и премьера прошла с оглушительным успехом. Зрители падали с кресел от хохота, стоны и визги стояли в зале, и нам приходилось делать длинные паузы, чтобы не потерялась ни одна реплика. В одном только Доме офицеров мы дали не менее десяти спектаклей, а потом объехали почти все солдатские клубы на дальних площадках. И везде результат был один и тот же. Даже политотдел великодушно смирился с «неактуальной тематикой» «Погони за счастьем». Всего было сыграно более двадцати спектаклей.

Целый год мы купались в лучах провинциальной славы, и нам тихо завидовали конкуренты.

А тут вдруг в начале 1965 г. было объявлено о подготовке и проведении Всеармейского фестиваля творчества воинов, посвященного, если не ошибаюсь, 20-летию Победы. Из Москвы приехала авторитетная комиссия, начала просмотр и отбор «творческих воинов». Смотрела она и спектакли двух наших коллективов – шароновского и корниловского. И тут нас ждал первый удар по самолюбию: вдоволь нахохотавшись, глядючи «Погоню за счастьем», комиссия, однако, решила, что пьеса не может участвовать в конкурсе из-за полного отсутствия в оной воинской тематики. Ну, разве что был там среди персонажей некий капитан флота Жак Бонэ, которого играл Володя Корнеев, тоже капитан, но авторы, к сожалению, не указали, в каком флоте служил этот морячок – в военном или торговом. Все равно ведь – в капиталистическом! Ну, а капитанские погоны ракетчика Корнеева – увы! – в расчет не принимались!

Зато «шароновцы», наши заклятые друзья по сцене, приготовили «забойный» спектакль, драму «Годы странствий», из которой воинская тематика прямо лилась через край.

Мы приуныли, но ненадолго: уже в феврале 1965 г. мы начали готовить к постановке жутко антирелигиозную комедию «Заставь дурака» из жизни то ли «пятидесятников», то ли «адвентистов седьмого дня» и напрочь забыли про московскую комиссию и ее приговор.

Но в конце марта из Москвы вдруг пришло указание отправить на заключительный концерт фестиваля сборную программу самодеятельности и спектакль «Погоня за счастьем». Вне конкурса.

Мы были на седьмом небе. Нам казалось, «что вне конкурса» – это значит вне конкуренции, и нам надо просто приехать и получить заранее заготовленные для нас лауреатские медали.

Наивные, мы только в Москве поняли и ощутили на себе весь жестокий смысл формулы «вне конкурса»! Но это было только в Москве, а в Тюра-Таме мы с огромным энтузиазмом готовили новые костюмы, обновляли реквизит и декорации, словом, собирались на завоевание столицы.

И вот в середине апреля мы со всем скарбом погрузились в самолет и поздно вечером взяли курс на Москву. Лететь пришлось в грузовом Ли-2, примостившись на узких ледяных скамьях вдоль бортов, согреваясь только коньяком и предвкушением триумфа. И вообще, чувства у нас были примерно такие же, как у Золушки, едущей в карете на бал к принцу. К утру мы были в Москве, на аэродроме Астафьево, слегка удивленные отсутствием хотя бы триумфальной арки.