Текст книги "Шебеко"

Автор книги: Иван Ефремов

Соавторы: Иван Гаврилов,Славомир Антонович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Глава девятая

Студенческие дни Коля коротает в еще не старой, добротной комнате с объемным окном на скверик. По бокам стен и возле крепких отопительных батарей здесь надежно спят железные замшелые кровати, что летают во сне по синим и далеким просторам, вдыхая в себя изумрудный воздух заснеженных гор. А в середине комнаты царственно стоит стол, накрытый старой и изношенной клеенкой и с удивительной стойкостью сторожит тумбочки, что приданы каждому студенту. На этих тумбочках наблюдатель наверняка бы засек и кучи книг, и столбы конспектов, а внутри них – еще и хлебные куски на пресловутый «черный день».

Завидный порядок во всем хранит лишь Коля Дулаев. Даже постель он заправляет ловко: после крепких рук шахтера она «звенит, как натянутая струна». Разом не стерпел Дулаев, глядя, как Коля собственную постель собирает плохо и неумело. Он резво подскочил к худенькому парню, отстранил от дела и постель собрал так, что Коля до вечера не притронулся к ней рукой – до чего лежала она ладно да в порядке.

Коля впервые в своей жизни купил осеннее пальто – из дешевого материала, всего за двадцать три рубля семьдесят копеек, но ласкового и приветливого на вид. Надо сказать, именно с институтом у него связывались самые робкие шаги по жизни. Впервые он оказался в крупнейшем городе, каким является Свердловск; впервые увидел поезд; даже впервые в жизни в стенах этого вуза выпил вина более ста граммов. Доселе он знать не знал про спиртное, за исключением выпускного вечера после средней школы. А вот в институте, на Октябрьские праздники, с ребятами поневоле пришлось хлебнуть двести граммов «Портвейна». Коля вовсе переменился в тот момент: разом почувствовал легкость, и ему море стало по колено. К тому же неожиданно для всех запел, когда остальные даже не захмелели и соображали про себя, где бы еще добавить. Парни сильно подивились Колиному поведению. Смекнув, что он опьянел «с ходу», от стаканчика вина, Олег лишь усмехнулся:

– Набирают детей на флот, а теперь мучайся с ними…

Сам он в этом отношении был образцом. Мог целую бутылку выпить, не отрывая от губ. При сем не пил, а как бы вливал в себя вино, ибо кадык его вовсе не шевелился. Как выпьет, бывало, так и заявит ребятам не без гордости: «Двухлетняя тренировка брат…»

Как-то вечером к ним заглянул Дима, паренек среднего роста, костлявый и с такими синими-пресиними глазами, словно в них затаились лазурные дали. Дима живет по соседству и классически играет на баяне. Но сегодня у него явно другие планы.

– Вот что, ребята! – вкрадчиво начал Дима, постепенно захватывая внимание присутствующих. – Не кажется ли вам, что здесь мы просто киснем?

Студенты насторожились. Петя Колесник, здоровенный хлопец с мускулами-буграми, кинул в Диму пробный камень:

– Ежели без всяких выкрутасов, то что ты имеешь в виду?

– А то, что в этом институте мы просто пропадем… – И Дима, улавливая в глазах парней протестующие огни, тут же прибавил – Подумайте сами: весь смысл жизни человека должен состоять в искании чего-то нового, неизвестного… ведь верно, так? А мы чем занимаемся? Ударились в профессию лесовода! Это з-значит, – Дима как всегда заикался, – сиди на месте, годами выращивай одно и то же дерево, в конечном счете значит, что сосна в конце концов получится сосной, а ель – елью… Разве в том смысл существования? Мы же дети двадцатого века, а не допотопных людей, которые почитали л-лес… Вот другое дело, ежели быть моряком. Каждый день сталкиваешься с чем-то новым стоящим. Мне кажется, лучше этого и быть не может… Как-то я был на море. П-правда, это было в детстве, но оно мне так запомнилось, что, кажется, слышу шум прибоя. Вообще-то, очень величественная картина – море. Особенно утром, когда солнце еще лишь поднимается к небу…

Голубые глаза Димы вдруг заблестели, словно они вновь узрели предрассветное утро с его непередаваемой красой. В них светилась такая мечта, что даже Коле, ни разу не побывавшему на море, захотелось оказаться подле него, побродить по гальке и послушать крик чаек. Дима расстегнул галстук расслабил воротник белой сорочки (на курсе он выгодно отличался одеждой) и пустился в рассуждения:

– Действительно, раньше были люди… Теперь я их, первопроходцев, очень хорошо понимаю… В-взять хотя бы исследователя Беринга или капитана Гука. Они же прошли такие дремучие трудности, о которых сейчас мы даже представления не имеем. Им было трудно, но они все равно рвались к цели… А эта цель заключалась лишь в том, чтобы увидеть г-голую, пустынную землю, обследовать ее и нанести на карту… На первый взгляд кажется, ничего здесь удивительного нет. Обычная работенка, каких много на свете. Но если вникнуть в суть дела, то начинаешь глубоко понимать, что тянуло их туда… По-моему, исследователей в дальние страны звали не з-земли, которые им впервые приходилось изучать, но звали их чувства, что заложены в каждом из нас. Это Чувство поиска, познания окружающего мира… И естественно; эти чувства у солидных исследователей выражены более резко и ярче, чем у нас. Вот потому-то они к цели стремятся через все преграды… И я хотел бы взять с них пример. Сейчас жалею, что не поступил в мореходку. И как я промахнулся? Ума не приложу… На мой взгляд, ребята, нам с-срочно нужно исправить ошибки… Конечно, кое у кого кишка тонка для того, чтоб добровольно отказаться от института. Но такие нам и нужны… – и Дима кинул взгляд на красавца-украинца. – Мне кажется, Петя, ты смог бы это сделать. Здоровье у тебя отличное, мускулы – тоже. Из тебя бы вышел отменный морячок, а то и боцман… Представляешь, стоишь ты на капитанском мостике возле капитана и подсказываешь морякам, какой он должен быть, морской порядок… Впереди тебя – чужая земля. Ты ее не видишь, но уже знаешь, что она существует. И, возможно, тебе когда-нибудь улыбнется встреча с дикарями либо с пиратами… А пока тебя с левого борта д-догоняет очередной тихоокеанский ураган под красивым названием «Марта…»

– А ты забыл еще описать акулу! – подковырнул пришельца Вася. «И чего он сегодня ломает комедию? Может, думает, что мы здесь такие дурни, что бросим институт и махнем в мореходку? Математику бы учил, а не занимался ерундой…» Бесцветные губы Васи добавили – Они же там стаями бороздят океанские просторы. Только и ждут, чтобы какой-либо вахлак и упал с корабля. Говорят, они способны прокусить стальные канаты… Вот и добавь к своим сказкам эти эпизоды. Получится стоящая вещь…

Насмешливые глаза худотелого Васи ядовито уставились на Диму А тот позеленел от злости. Лицо Димы разом переменилось в нем резко проявилось недовольство, глаза сузились в гневе:

– Что т-ты п-понимаешь? Помолчал бы, покуда не с-спросили…

Коля как бы очнулся, посмотрев на товарищей: на Диму, готового с кулаками кинуться на Васю; на Петю, молча слушавшего рассказы Димы и почему-то впавшего в задумчивость, и про себя отметил, что в предложении Димы все же есть рациональное зерно. В чем оно заключается, он не знал, но сердцем чувствовал: в этом что-то есть.

– По-моему, Дима говорит верно, – поддержал соседа Коля. – Я и сам, слушая его, будто наяву представил морской прибой…

– Во, во, рассказывает он мастерски! – тут же нашелся Вася. – Слушая его, можно предположить, что здесь собрались одни олухи…

– При чем тут олухи? – запальчиво возразил Дима. – Ведь р-речь идет о том, как правильно выбрать жизненный путь… Выбрать так, чтобы не ошибиться. Шутка ли, в случае чего такая ошибка будет преследовать нас всю жизнь! Представляешь, всю жизнь!

– Профессию мы уже выбрали! – в ответ сухо бросил Вася. – Что ты еще хочешь?

Они напряженно стали следить друг за другом, их сейчас разделяла разнородность мнений, от которых каждый получал определенное наслаждение. «Подумаешь, моряк…»– И Вася опять в соседа стрельнул недовольным взглядом.

– На что тебе, дорогой Дима, быть моряком? Лучше учись на лесника – и делу конец…

– Моряк он и есть моряк… На его долю, по крайней мере, выпадает больше испытаний. Не чета какому-то леснику, который от безделья в глухой тайге только и думает о том, как бы совершенствовать технологию производства самогона!

– Наверное, твой отец занимается этим… Вот тебе и кажется, что лесники только об этом и думают…

– Д-дурак! Нашел чем поддеть… Мой отец – честный человек, и ежели хочешь знать, за хорошую работу имеет орден Трудового Красного Знамени…

– А дуракам всегда везет… – в пылу спора не удержался Вася. Но не успел он окончить фразу, как на него полетела подушка.

Вася на лету подхватил подушку, вздумал было огреть Диму, но поскольку сосед на него налетел рьяно, с кулаками, лишь выставил руку вперед, защищаясь от возможных ударов противника. Дима двинул ему, но не достал: высокий и тощий Вася легко отскочил в сторону. В свою очередь закипел Вася. Он схватил табуретку и принял угрожающий вид:

– Не подходи!

Петя, студент атлетического телосложения, кинулся разнимать ребят.

– Бросьте ерундой заниматься! – жестко сказали его губы, а здоровенные руки легко отняли табуретку. Большие цыганские глаза Пети на сцепившихся парней смотрят холодно и сердито.

Вася чуть-чуть с дрожащими губами отступил назад. «Неплохо было бы этого моряка огреть разок… Ишь ты, распоясался. А то как двину, так мозги не соберешь…»

А Дима ушел к себе, бросив в постылое пространство:

– Б-бывают же дураки…

* * *

Но настойчиво заводимые разговоры о необходимости смены профессии не пропали даром. В комнате, где жил Дима Игнатьев, на эту тему ежевечерне проходили жаркие дебаты. По обыкновению, в них участвовало немало парней, ибо на курсе уже вызнали подробности столь щекотливого дела, с реализацией которого из института могли уйти несколько человек с Димой во главе. Споры подчас усиливались. Страсти накалялись до предела, затем наступала благодатная разрядка и противоборствующие стороны с ожесточением кидались на поиски более очевидных доказательств своей правоты. У Димы и его сторонников имелись железные аргументы, ибо профессия морского офицера (причем выбирался не военный, а торговый флот) включала в себя много новизны, романтики. Но и «лесоводы» не дремали, свои доводы закрепляли примерами, весомыми словами. Их оказалось подавляющее большинство, но они не умели еще вполне правильно осветить практическую сторону вопроса, дабы толково объяснить: чем же все-таки лучше лесная работа? Многие из них вышли из крестьян. Лишь Вася Герасимов представлял семейство лесника, но и он в виду своей молодости и неопытности не в состоянии был определить четкие границы между полуграмотным лесником и квалифицированным лесничим. Споры прерывались, как только Дима в руки брал баян и, забористо растягивая меха, чистым и сильным голосом запевал:

 
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли…
 

Забывались споры, трения, и ребята, сами того не замечая, уходили вдруг в область романтики, необыкновенных приключений, вдыхали свежий морской воздух, их обдувал «норд-ост». Затягивал песню даже законченный молчун Боря Железнов, земляк Васи. При сем лицо его светлело и вовсе не походило на «лицо отпетого бандита». Было очевидно, что Дима обладает даром сколотить коллектив… Но «лесоводы» против перехода капризной инициативы к «морякам». Они энергично пытаются придумать нечто необыкновенное, сногсшибательное, дабы противопоставить им свое, кровное. В этой связи они переходят на известные студенческие мотивы:

 
Раскинулся базис над вектором пять,
Внизу интегралы стояли…
Студент не сумел производное взять,
Ему в деканате сказали…
 

Уже по всему коридору распространяется горластая песня малышей-первокурсников, вызывая у «зрелых» студентов улыбку, – шутка ли: они ведь передавали им по эстафете все передовое, стоящее, созданное не одним поколением студентов…

А песня все зовет и зовет, рассказывая о несчастной доле студента, перед которым поставлена конкретная задача: «Профессор недоволен» а стало быть, «изволь теорему ему доказать, иль будешь с «лесхоза» уволен…»

Соперничество продолжается. «Моряки» в этой песне выдерживают подлинные слова, а «лесники» – свое. Но концовку завершают вместе, и тем самым объявляется мир на весьма непродолжительное время:

 
Напрасно старушка ждет сына домой…
Ей скажут – она зарыдает.
Умрет же студент, на могиле его
Огромный лопух вырастает…
 

* * *

В холодный декабрьский день Дима вместе с Колесником да еще с одним парнем с курса, Борей Потаповым, направился в деканат забирать документы. Все трое твердо решили бросить «лесхоз» и податься в «моряки».

Петровский, увидев студентов (их фамилии, конечно, он не помнил), мирно поинтересовался:

– Вы ко мне? Вы, очевидно, с первого курса? Хорошо, хорошо, слушаю вас… Только не стесняйтесь…

Вперед вышел Дима. Он хотел разом выпалить заранее приготовленную фразу, да от волнения подзабыл ее. Его вдруг настигла отвратительная мысль: а ведь декан их может и не отпустить… придерживая рукава коричневого пиджака, решился:

– Мы, Эдуард Иванович, решили уйти из института… Хотим в другое место поступать. Сей вопрос мы долго обсуждали, и поверьте, наш вывод твердый…

– Интересно, где и с кем вы обсуждали этот вопрос? – жидкие брови декана удивленно взметнулись ввысь. Он порылся в памяти, но подобного случая не припомнил. Может, без него обошлись? В последнее время этот прыткий Николай Петрович, на правах его заместителя, постоянно крутится в деканате. Может, он что натворил? И декан деликатно прибавил: – Что-то я не помню… Может, подскажете?

– Да мы сей щекотливый вопрос обсуждали не с вами, и не в деканате, а с ребятами со своего курса, – поспешил пояснить Дима. – Мы долго искали ответ на вопрос, правильно ли мы поступили, выбрав лесохозяйственный факультет? И, поразмыслив, пришли к выводу, что наши действия в корне неверны. Хотим исправить ошибку…

Петровский наконец постиг, что привело этих молодых ребят к нему. Вначале он даже удивился, что парни изъявили добровольное желание отказаться от института. Подобное еще не встречалось в его жизни… Затем удивление сменилось гневом. Его холеное лицо даже передернулось от сумасбродного, как ему показалось, поступка студентов. Не желают ли эти сопляки опозорить его? Надобно непременно положить конец сей неслыханной дерзости! Учеба еще только разворачивается в полную силу, но студенты его факультета уже ведут себя вольно, дерзко, будто до заветного диплома уже рукой подать… И что самое обидное, первокурсники, вчерашние школьники, которые лишь давеча вырвались из-под родительского крыла. Петровского прожгла крайняя обида. В нем поднялось желание накричать на ребят, послать из подальше, туда, куда Макар телят не гонял, но он все же взял себя в руки, выказывая удивительное спокойствие. Более того, он заставил себя улыбнуться и мирно взглянуть на стоящего перед ним студента:

– Как ваша фамилия?

– Игнатьев… Дмитрий Игнатьев, студент пятнадцатой группы первого курса…

– А фамилии тех?

– Петр Колесник и Борис Потапов. Все мы из одной группы.

– Понятно, – словно себе буркнул Петровский, записывая фамилии студентов на лежащем перед ним календаре. Затем, несколько подумав, поднял голову, ребят обдал ласковым взглядом и удивительно ловко прибавил – Что же это? Выходит, пятнадцатая группа решила объявить забастовку нам, преподавателям? Кто у вас староста группы? Вероника Малаховская?

– Она! – Дима кивнул головой.

Петя и Борис устроились возле своего вожака и выступали лишь в качестве свидетелей в сей ожесточенной битве между «главным моряком» и деканом.

Петя уже жалел, что связался с Димой. Его же в Оренбургских степях ждут не дождутся родители. Не они ли наказали ему с добром окончить институт да воротиться домой в качестве лесничего? Старый друг семьи, казах Амир, давно его зовет кунаком. Говорит, большим начальником будешь… А здесь, выходит, то большое дело поставлено под катастрофу… Все же слабый у него характер. Недолго думая согласился с Димой. Конечно, романтика далеких путешествий – это хорошо. Но разве хуже облагораживать Оренбургские степи? Высадить здесь побольше лесов? Представляет же он, как там потребны те леса… Нет, не похвалил бы его кунак Амир. Покачал бы головой, сказав: «Плохо делаешь, юлдаш. Совсем плохо…» Но Пете не хочется перед ребятами выглядеть трусом. И он решил стоять до конца.

Меж тем Петровский дело повернул в другое русло:

– Значит, говорите, решили оставить институт и пойти в другое место… А куда, если не секрет? – Голос его мягкий, добрый, и посторонний бы ни в жизни не догадался, что в душе его кипят чудовищные волны.

– Хотим быть морскими офицерами, – уверенно отбарабанил Дима.

– Так, так, морскими офицерами, говорите, хотите быть? – переспросил Петровский, постепенно повышая голос. – А вы подумали о том, что вас приняли сюда как наиболее надежных людей? Что, принимая вас, мы держали определенные надежды? А ведь мы думали, что через несколько лет из вас сделаем настоящих лесоводов, способных решать самые разные задачи… Может, все это вы хотите перевалить на плечи других?.. К тому же, со временем у вас может опять появится желание сменить профессию, на сей раз, скажем, на космонавта. Что тогда, прощай морская служба? Где гарантия того, что вы именно так и не поступите? Где? Я спрашиваю вас… И еще, – прибавил Петровский уже упавшим голосом, – вы подумали о том, что, ошибочно поступив сюда, вы оттеснили других ребят? А ведь они хотели поступать сюда, очень даже хотели! Слезами просили, чтоб их зачислили в институт. Кто вернет им эти слезы? Может, это сделаете вы? Сделаете, товарищ Игнатьев? Или вы, товарищ Колесник?

Петровский платком вытер вспотевший лоб, аккуратно поправил очки и недобро уставился на ребят. Установилась неловкая пауза.

– И все же мы хотим забрать документы! – отчеканил Дима, словно на параде. – Разрешите это сделать не позже этой недели…

– Простите, вы откуда родом, Игнатьев?

– Из Тавды.

– Из самой Тавды?

– Да.

– Знаю, не раз бывал там… Еще студентом изучал ваши края. Работал тогда таксатором… Между прочим, не раз приходилось видеть, какие там добротные и могучие леса. Конечно, с той поры немало утекло воды: большинство участков повырубали… Но это между прочим. Меня сейчас интересует совсем другое. Неужели вы, человек, выросший в лесном краю, всерьез не можете без моря? Хоть раз-то вы его видели? Если даже видели, встречались с ним, все равно не поверю, что любовь к морю у вас возникла с ходу, с первого раза… Это не логично, дорогой Игнатьев, очень даже не логично… В жизни так не бывает, за исключением редких случаев…

– Но сейчас как раз и есть такой случай…

– Вы думаете?

– Совершенно уверен!

– Может, у этих двоих тоже такой случай? Давайте обсудим…

Жаркий разговор оборвал телефонный звонок. Петровский привычно поднял трубку, левой рукой снова поправил очки, указательным пальцем показав ребятам: мол, думайте, думайте скорее, а то видите, у меня мало времени. Как только декан увлекся телефоном, Дима обернулся к единомышленникам и поощрительно подмигнул им. Мол, держитесь, дело будет… Но вожак не узрел в них желаемого энтузиазма «Черт бы побрал малодушных ребят! Онемели, как рыбы…» И это в то время, когда срочно нужно доказать декану, что и у них любовь к морской профессии проснулась вдали от моря, так сказать, «во глубине уральских просторов и оренбургских степей». А они повесили носы… И Дима шепнул им: «Помните, только твердость духа и воля к победе нас спасут…»

Петровский беседу имел с начальством: об том ребята сразу догадались, ибо декан принял любезнейший, чуть ли не заискивающий тон. Он немало трендел по телефону, аккуратно положил трубку, затем снова занялся парнями.

– Ну, придумали что-нибудь?

– У них точно такой же случай, как и у меня, – начал было наступать Дима, да его перебил Петровский.

– Ясно, ясно с вами… Вообще, сей вопрос мы обсудим попозже. Пока вы свободны. У меня, извините, дела…

Студентам ничего не оставалось, как убраться домой. По пути в общежитие Дима все критиковал ребят за молчаливость. Колесник не стерпел, обернулся к товарищу и в сердцах гаркнул:

– Ну и дурной ты, «морской офицер…»

* * *

Вечером, по возвращении домой, у Петровского вновь в памяти воскрес небывалый доныне случай, ярко разыгравшийся в деканате. За ним четко просматривалось отсутствие воспитательной работы на факультете. Об том свидетельствовал и факт, что средь первокурсников заметно участились случаи опоздания на занятия, нередко наблюдались и пропуски. Надлежало принять решительные меры. Странно, он доселе делами первокурсников вовсе не занимался, посчитав их неплохими, во всяком случае, удовлетворительными. Он удобно уселся в кресло, мельком взглянул на настенные часы, что были вывешены на лосиные рога, и снова углубился в анализ данных, которые имелись у него по успеваемости и посещаемости первокурсников. В принципе, времени было еще предостаточно: впереди – час, целых шестьдесят минут свободного времени, которые можно посвятить работе. Затем он должен был приступить к просмотру трансляции хоккейной встречи между московским «Спартаком» и «Автомобилистом» из Свердловска согласно установленной привычке. В мертвой тишине рабочего кабинета тик настенных часов отдавался гулко, четко. Знал Петровский, что его никто не посмеет потревожить, ибо домашние придерживались строгого порядка: когда он дома – нельзя шуметь, тем более заходить к нему без надобности. Его жена, Элеонора Максимовна, зачастую пропадала в зале, углубившись в экстравагантный роман из наследства Александра Дюма, а их единственная дочь, Ирина, готовилась к занятиям в институте.

Декан принялся просматривать посещаемость первокурсников. Вроде бы неплохо, ежели учесть в целом. Даже в двенадцатой и тринадцатой группах, вместе взятых, всего лишь несколько опоздании. Нет, нет… все же плохо: в других группах часто мелькают условные знаки «О» и «П», что соответственно означает «опоздание» и «пропуск». Особенно немало их в четырнадцатой группе. Так, так, у Логунова, Спиридонова (это тот, который из Чувашии и у которого дядя объездчик?), у Опарина… Понятно, треба принять меры… Вдруг возникла мысль: ведь в управлении воспитательным процессом, да и учебным, недостаточно используется опыт преподавателей. При сем следовало бы в первую очередь уделить внимание быту студентов. Что с того, что при общежитии действуют студенческие советы?

Наверняка слабо работают, коль у студентов не воспитывают чувства ответственности за порядок в комнатах, в личном поведении. Но и этого ныне недостаточно. Проявляется необходимость в неустанном контроле всего быта студента. Надлежит выяснить: чем он занят за занятиями, каковы его стремления, мысли? Ведь ребятам всего лишь по семнадцать, ежели взять первый курс. В сию пору легче всего ошибиться, оступиться… И в светлой голове Петровского живо встали эпизоды из жизни секретарши деканата. Три года проработала она в деканате, и в конце концов ей улыбнулось счастье – взяла да поступила на свой же факультет. И вроде бы старалась… Но не прошло и полгода, как девушка испортилась. Вышла на дорогу с колдобинами: вовсе бросила учебу, приобщилась к воровству да к легким деньгам. Поневоле выбили ее из института… А ведь вмешайся вовремя, все могло бы выйти иначе… Кто в этом виноват? Конечно, он, декан, ибо на него в первую очередь возложена ответственность за благополучие на факультете… Видно, назрела пора проревизировать учебный процесс. Надобно его шире увязать с бытом студентов. По-видимому, треба активизировать работу классных руководителей, дабы они отчитывались не по бумагам, но конкретными, будничными делами. В этом вся загвоздка. Руководитель группы должен быть обязательно осведомлен, чем занят тот или иной студент за пределами занятий. В условиях жесткого контроля пропала бы свобода действий Игнатьева и ему подобных. Что их связывает в той сумасбродной идее перейти в «морские офицеры»? И наверняка ребята, что пришли к нему, в деканат, далеко не единомышленники… Скорее всего это – психологический ажиотаж, направленный на поиск неосуществленной мечты, которая, как едва видимый маяк в тумане, зовет к себе. Да, да, она зовет к себе… Хотя нужно полагать, неясная и неосознанная мечта далеких путешествий и трудных дорог – лишь плод воображения еще неокрепшего ума. И чтобы его разбить, нанести ему сокрушительный удар, надлежит сыскать тонкий подход… Как его найти? В том-то и вся трудность… Петровский посмотрел на часы и ужаснулся: хоккейные баталии гремели целых пять минут! Он юрко встал, бумаги швырнул на зеркально отполированный стол и бросился в зал. А свет в комнате он так и не потушил вследствие своей торопливости.

* * *

В деканате Петровский, против обыкновения, появился рано. Вошел к себе и, не теряя ни минуты, приступил к делу. После вчерашнего хоккея он все же разработал план воспитательной работы на факультете, при сем совершенно новой конструкции, с доселе невиданным размахом. Сейчас предстояло его уточнить, откорректировать, а самое главное, реализовать в жизнь. Сказывалось скверное настроение: «Автомобилист» проиграл «Спартаку», пропустив «школярные», до боли обидные голы. С чего начинать? Видно, с общего собрания первокурсников и с публичного разъяснения ошибочности, даже вредности поступка Игнатьева и его единоверцев. Но что мы получаем взамен? Верно, прошли подобные дебаты средь студентов курса… Стало быть, мероприятие явно неэффективное, выйдет голым, ненужным. Заводила всего этого – Игнатьев. Может, с него и начать? Скажем, вызвать его родителей. Пусть содействуют деканату вразумлять оступившихся студентов… Петровский привычно нажал на кнопку, но никто не откликнулся на его вызов – секретарша еще отсутствовала на работе. Петровский вышел из кабинета, подыскал личные дела провинившихся студентов. Порывшись в них, он установил домашние адреса, вполне с определенной целью выписал координаты Димы и набросал текст телеграммы к его родителям. Она вышла короткой, как молния, ибо декан не любил «лить воду». Его научные труды тем и отличались от остальных, что кратко и точно, без лишних слов освещали основные результаты научных исследований. Даже диссертация его на соискание ученой степени кандидата сельскохозяйственных наук содержала в себе чуть более ста страниц против двухсот у большинства диссертантов. А телеграмма гласила: «Вас вызывает деканат. Будет разговор насчет вашего сына».

Положил он ее на видном месте, дабы не забыли отправить, и в последующем приступил к совершенствованию первоначальных мыслей. Все же собрание придется провести, но не среди студентов, а с преподавателями. Старосты групп должны присутствовать обязательно…

Вошла секретарша. Декана обдало запахом французских духов.

– Что-нибудь есть печатать? – спросила Галина Николаевна, вскидывая длинные, роскошные ресницы.

– Кое-что есть… Кстати, вы первокурсников знаете?

– Только некоторых… Не успела еще познакомиться со всеми, – виновато улыбнулась девушка.

– Понятно… Вот здесь оставлю вам текст телеграммы. Ее надо отправить сегодня. Есть на первом курсе Дмитрий Игнатьев. Он из пятнадцатой группы. Несколько ведет себя неправильно, заодно с толку сбивает и товарищей… Не забудь, пожалуйста… Это надо отпечатать в трех экземплярах… Нет, лучше в четырех, – буднично проговорил Петровский и задумался: не упустил ли что-либо важное?

День обещал быть «горячим»: предстоял визит к ректору, должен он был заглянуть и в партком института, к тому же планировалась лекция на четвертом курсе. Здесь еще поджимало собрание с преподавателями да со старостами групп по проблемам укрепления воспитательной работы, которое он наметил на сегодня…

– Да, пригласите еще преподавателей и старост групп факультета. Лучше к четырем часам, в сто пятнадцатую аудиторию, – прибавил Петровский и ушел в дела.

* * *

После собрания декан задержал Трусевича, старосту четырнадцатой группы:

– А вы, молодой человек, что-то в группе стали допускать опоздания и пропуски… Это что, новая мода молодых?

Валера с высоты своего дюжего роста виновато посмотрел на грозного декана, съежился.

– Я стараюсь, Эдуард Иванович… Делаю все возможное, что от меня зависит…

– Больше надо стараться, товарищ Трусевич, больше! Забывать стали про свою должность. Запомните: недаром за нее дают дополнительные баллы при распределении… В общем, действуйте так, как подобает студенту вашего ранга, поняли?

Валера сник. В душной аудитории факультета легковейно зашелестели близкие признаки недовольства декана, а в душе старосты враз проснулась жалость к собственной судьбе: «И чего это я влез в старосты? С дурости, от нехватки ума – вот почему влез в это дело… Жил бы, как остальные студенты, и не знал бы горя!»

– Хорошо, Эдуард Иванович! – с хрипотцой сказал Валера и зашагал на первый этаж, в гардеробную факультета.

* * *

В гардеробной Валера нехотя взял пальто, сумку и в глубоких размышлениях двинулся к автобусной остановке. Да, делом нужно заняться всерьез, коль тебе судьба подсунула щекотливую нагрузку. И чего он сразу не отказался от сей общественной нагрузки? Подумаешь, там баллы… Эти мизерные проценты все равно не сделали б при распределении ощутимой погоды…

На заиндевелых верхушках деревьев трещал крепкий мороз, и беспредельность темноватого неба как бы резче подчеркивала суровость нынешней зимы.

Недалеко от второго корпуса общежития староста заприметил маленькую фигуру Коли Спиридонова, с завидной сноровкой движущегося по скверику института.

– Куда путь держим? – Валера легко приблизился к однокурснику и встал рядом.

– В кино.

– А что за кино?

– Говорят, вроде бы ничего.

– Про что, не знаешь?

– Не! – Коля мотнул головой.

– Послушай, – сказал Валера, миролюбиво поглядывая на мальца, – я все собираюсь спросить: в какой комнате ты живешь?

– А зачем это тебе? – насторожился студент.

– Да просто так спросил… Может, когда и зайду… Сам студент, но настоящей студенческой жизни еще и не видел…

– Ну что ж, заходи – гостем будешь! – не то с издевкой, не то с юмором произнес Коля и прибавил – В комнате семнадцатой… Это – второй этаж. Захочешь – найдешь!

«И с чего это ты вздумал попасть к нам на прием? Что-то здесь нечисто… – мелькнуло в голове Коли, и будто из далекого тумана вышла поздноватая мысль. – А может, он получил на то задание свыше?» Ведь староста доселе ни разу не заглядывал к ребятам, и, собственно, знать не знает, чем они дышат, ибо живет в городе, под ласковым крылом родителей. А сейчас, видишь ли, задумал некий визит… Зачем?

В Колиной комнате Валера заявился через день – высокий, стройный и в щегольской одежде. Щеки старосты покраснели от крепкого мороза, но в них все равно резво играла молодость, излучая причудливые огни. Он снял заячью шапку, незаменимую спортивную сумку кинул на табуретку и, потирая нос, весело сказал Коле: