Текст книги "Шебеко"

Автор книги: Иван Ефремов

Соавторы: Иван Гаврилов,Славомир Антонович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

– Нет, не станут…

Из тира Коля вышел с шестьюдесятью копейками в кошельке. Его руки лихорадочно прошлись по карманам, и, поняв, что он отныне нищий, студент впал в сильное расстройство. Надо же, в пылу чувств он в тире выбросил ни много ни мало пятнадцать рублей! Трудно бы пришлось, если бы не Женя Сурганов. За путевку в спортивно-оздоровительный лагерь в размере одиннадцати рублей сорока копеек он заплатил из собственного кошелька… Два дня подкапывал Колю Олег, все звал еще раз заглянуть в тир и на сей раз заложить целый пиджак…

…Вадим бросил репетицию, надел ватник (на нем он обычно валялся на траве) и шагнул к дверям: – Пошли в футбол гонять… Пойдешь? Коля кивнул головой.

Возле первого корпуса распласталась волейбольная площадка, но парни здесь умудрялись еще играть в футбол. Сказывалась теснота, колдобины за площадкой, но спортсменам это было нипочем.

Пока Коля надел сапоги, пока он почистил их кремом, во дворе команда уже и собралась. Колю не взяли, поскольку он пришелся лишним и ненужным. «Вечно мне не везет! И чего я такой несчастный?»– Коля легко ушел в расстройство. Но в действительности ему везло, да еще как! Работал он в лесу, на свежем воздухе, и в округе господствовал изумительный пейзаж. В столовой же кормили «до отвала». И ежели учесть, что они ремонтировали забор лишь шесть часов в день, не более, то выходило, что он попал в рай!

Столовая располагалась близко, в метрах ста от первого корпуса, где жил Коля. По левую сторону от нее валялись беспорядочные кучи дров. Немало переколол их Коля разом, дежурив на кухне. Прожорливая печка дров требовала беспрестанно, и поскольку на дежурстве мужчин было лишь двое – он да Вадим, – приходилось крутиться как белка в колесе. Поленья в тот день попались никудышные, с непотребно замысловатыми сучками и кололись из рук вон плохо. Зачастую Вадим в печь бросал целое полено, и «печная надья» горела долго, вызывая в душе досаду и беспокойство…

И вот после мучительного дежурства, после двенадцати часов занудливой и беспрестанной работы, парни облегченно вздохнули и, как им казалось, навек распрощались с кухней, и особенно с печкой – бездонной, прожорливой и горячей. Но, по иронии судьбы, очередь на дежурство, сделав непродолжительный полет средь присутствующих душ, снова дошла до парней. Не позже чем через час после футбола к ним заглянул старший по лагерю и, тыкая пальцем в список, объявил об очередном выходе на боевой пост. Вадим был поражен столь явной несправедливостью: ведь они отдежурили лишь десять дней назад! Он возбужденно замахал руками, чуть ли не с пеной на губах стал доказывать ошибку старшего, но тот почти и не слушал его, усмехаясь в бородку! Наконец старший принял строгий вид и жестко прервал его:

– Четвертый и пятый курсы не в счет… Они освобождены от подобных занятий по добровольному решению младшекурсников. Ведь так, молодой человек? Или ты забыл об этом? А жаль…

Глава шестая

И именно в то утро, когда Коля нехотя приступил к дежурству, его родная тетя, Натя-аппа, проснулась с печалью в сердце. День обещал быть трудным и горячим: потребно было у бригадира попросить лошадь и привезти дрова. Черным вороном в душе сидела невидимая тоска, и она, ненасытная и легкая на полет, колыхалась в такт каждому движенью и пряла-пряла свою воздушную нить. Не было б проблем с лошадью, ежели б в доме блаженствовал хозяин. Но злыдень-судьба распорядилась так, что кинула ее в холодные просторы жизни одну, без верного семейного счастья. И вот тоска-кручина, перемешанная с заботами о хлебе, о картошке, и бог весть еще о чем, червью точит ее нерастраченное сердце.

Натя-аппа надела платье из грубого, но надежного домотканого полотна, быстренько перекусила и засеменила в маленький и неказистый двор, где в это время уже бесновались матерая коза да пара пушистых овец. А гладкий на вид поросенок по-прежнему бороздил грунт, выводя одному ему известные каракули…

Невысокая, но еще румяная на вид, Натя-аппа привычно металась по хозяйству. Вот ее юркая фигура вошла в амбар, нашла янтарную пшеницу, а в ответ на те действия уже кудахчут, хлопают крыльями куры. Еще через несколько минут задымится печь, обдавая тебя запахом дыма, гари и сажи, и в печке окажется закопченный чугун. Руки работают быстро, метко, но в голове по-прежнему витают, вихрятся беспокойные мысли: «Даст сегодня бригадир лошадь, аль нет? Ежели не даст, пропадет дело, а возможно, и дрова… Народ нынче ненадежный, какой-то злой – зараз утащит все! А ведь бригадир мог бы пойти и на уступки… Но чувствует, стервец, что по нраву мне. Вот и мутыжит, тянет неизвестно что, цель его стара, как мир: вырвать и высосать от одинокой женщины все. Эх!» На глазах у женщины появилась подозрительная пелена. Идут, текут годы, раз за разом увлекая молодость и силу, а впереди по-прежнему пустота и полное отсутствие надежд. Вспомнила вдруг, как в войну наравне со всеми пилила лес. Работа была трудной, адской, но в ту пору молодость бурно клокотала в ее теле и вместо печали в сердце теплилась надежда. На счастье и перемены в жизни.

Еще вспомнилось, как по окончании войны, через месяц-другой, она ворвалась в дом и с плачем обняла мать – осталась жива, не погубили ее проклятые лесозаготовки, как было думала она в пору отчаяния. И снова засветило солнце, после бури вновь настал час созидания, и Натя вновь улыбнулась, встретившись нечаянно с Юрой Капитоновым – молодым видным фронтовиком, да к тому же, с орденами да медалями на груди. Он был подлинный герой, сей участник боев за Кенигсберг. Хотя и не суждено ему было войти в Берлин и на рейхстаге оставить свой автограф, но все равно он был оттуда, из всепожирающего пекла. И, верно, не предполагал воин, что со временем в селе он станет для девчат Полярной звездой, неким божеством, которое отныне должно было зорко следить за собственными поступками. Да что там поступки – девчата ловили каждый его шаг, каждое движенье мыслей. В те далекие и милые годы еще блаженствовали посиделки, на них налетала вся молодежь, и существовали они на каждой улице села…

Юра жил на соседней улице и как истинный джентльмен на посиделках чужих не бывал. Поэтому, наверное, оттягивались до поры до времени его любовные встречи с Натальей. Ходили слухи, что он якобы влюбился в Настю Воробьеву, в красивую и ходкую особу. Но также было верно и то, что Настя сторонилась работы, но зато имела сильную охоту до веселого застолья. А Юре эти слухи хоть бы что – к Насте он повадился надежно.

Посиделки в ту пору для Натальи гремели рядом, у одинокой старушки. В единственной комнате вполсилы горела керосиновая лампа, заменившая деревянный лучок, что доселе применяли для огня. К стенкам жались девчата и занимались кто чем, – без работы здесь еще никто никогда не сидел. Но между делом не упускали из виду и новости села. Тонкий наблюдатель четко бы засек, как подчас дивчина юрко оглянется по сторонам, несколько примет небрежный, отвлекающий вид и, наклонившись к подруге, начнет ей шептать «новейшие» сплетни, которые впоследствии переходят из уст в уста, и, глядишь, эдак через часок все уже знают об этом. Подчас здесь берут истоки неправдоподобные, явно выдуманные сплетни, но они, к удивлению многих, разрастаются, приобретают крылья, пока кто-либо, всерьез ими заинтересовавшись, не констатирует: сказанное здесь не более чем «липа». Именно в такой час и возник перед дверью Юра. Возник на чужих посиделках с дружками, несколько приземистыми против него, к тому же с Настей. Парни легко вошли в дом, красные от ходьбы и мороза, скинули фуфайки. Присутствующие смекнули: парни «навеселе». Юра устроился с Настей, попытался обнять ее. Правда, шутя, но сей непотребный поступок многим пришелся не по душе. Особенно местным, которые стеною вставали за собственную честь, и которые насчет Насти, верно, держали свои мысли. Один из них – скуластый, крепкий – поднялся, исподлобья, зло взглянул на Юру:

– Еще будете шуметь – придется вынести… Юра притих. Понимал хлопец, что их слишком мало, чтоб затевать дебош. Он медленно встал, не спеша оделся и приказал Насте:

– Пойдем отсюда…

– Может, не стоит? Не хочу я…

Всем было ясно как божий день: Насте неудобно сразу же уйти. Ведь и погреться как следует не успели. Она мялась, увертывалась от четкого ответа, но все же нашла в себе силы отказать Юре. А хлопец вспыхнул огнем:

– Если еще встречусь с тобой, пусть отрубят мне голову… На этом – точка!

И он кивнул дружкам. Видно, имел желание смыться, да остолбенел вдруг: разве скроешься с глаз с таким позором? Ежели уйдешь – местные даже мелкую кость не оставят в покое: все перемоют и перегрызут. Но вот его взгляд прошелся по девкам, выбрал одну, и он назло всем подсел к ней, намереваясь заняться разговором. Румяная девушка с несколько плоским носом (это и была Наталья) турнула его взглядом. Чего он от нее хочет? Уж не желает ли заигрывать с ней, словно с непотребной девкой? Губы дивчины надулись, сжались, и она ушла в работу – на соседа более не обращала внимания. Лишь в груди зазвенело от пожирающего взгляда Насти.

Юра говорил Наталье пустяки, плел несуразицу – лишь бы делать вид, что занят ею по горло. Наталья понятия не имела, как отвязаться от столь вредного ухажера. «Боже мой, что скажут про меня? Подумают еще, что я отбиваю столь знаменитого кавалера… И зачем мне это надо?»

Зачем надо? Разве ты забыла, как мечтала и доселе мечтаешь о нем? Все в этом мире преходяще. Дай только срок, как все превращается в пыль, в ничто. Лишь любовь остается, если, конечно, она настоящая и крепкая как сталь. Вот и думай голова: имеешь ли ты право рисковать любовью, когда она вот здесь, рядом? И засветились поневоле Натальины глазки, зажглись призывным огоньком. Она оторвалась от работы, еще более покраснела и, несмело взглянув на Юру, пробормотала:

– Настя вон обижается…

– При чем здесь Настя? Я же говорил о встрече… Когда встретимся? – холодно, расчетливо шепнул Юра.

– Никогда! – еле вымолвили девичьи губы. И тут же она пожалела: зачем отрезала столь быстро?

– Как это никогда? Зря ты, Наталья… С Настей уже покончено. Жизнь начну сначала… Все перечеркну и начну сначала. Поверь! – Голос Юры потеплел, в нем сквозила искренность. Всю пору, наверное, он и в самом деле верил собственным словам…

Как только дело входит в колею, начинает исправляться, так сразу же возникают заторы – подобное не раз за собой наблюдала Наталья. Вот и сейчас предстал перед ней неотвратимый рок. Предстал в виде собственного брата, Павла. Он, вызнав про установившиеся отношения с Юрой, почему-то дело понял по-своему: Юра заимел желание обесчестить девушку и бросить. Вывод напрашивался сам собой: надо его проучить и поставить «на место», дабы он и вовсе забыл про Наталью. Шестнадцатилетнему Павлу все это представлялось делом легким и осуществимым, а самое главное, нужным и обязательным. Он, по обыкновению, к вечеру надел все лучшее, волосы смазал коровьим маслом, собрал дружков и отвадил наконец Юру от любимой сестры. Наверное, ему и в голову не пришло, что своими действиями чуть было не погубил демоническую любовь, силу которой еще не представлял никто, даже сама Наталья.

И вот дьявольская сила, до поры до времени сжатая в стальную пружину, дает внезапно о себе знать. Но только уже летом, в знойную сенокосную пору. В тот год к сенокосу приступили рано – кто не помнит послевоенную засуху, внезапно напавшую на Поволжье? Потребно было спасать траву, хоть толику вырвать у природы, которая почему-то вдруг повернулась спиной к истинным трудягам. Люди трудились без отдыха, несколько раз даже ночевали в заливных лугах – до того стало жаль времени. В одной из таких ночевок и свиделась Наталья с Юрой. В округе злодействовал зной, лишь к вечеру несколько наступала прохлада. Мужики да бабы коротали ночь под телегами, где пахло мятой, душистой ромашкой и бог весть еще чем. А молодым было не до сна: их уже манили костры, веселье и утренние зорьки на тихих просторах Булы…

Вспомнилось, как с Юрой она шепталась в ночи. Сено шуршало и кололо, но душа Натальи пела и плясала, и казалось, нет на всем свете более важного, чем любовь… А в жалкой, высохшей речушке горланила квакушка, выкрикивала счастье и, пожалуй, тепленький уголок для молодых тоже.

Они исступленно целовались, клялись в любви, в верности наконец. Наталья именно так и представляла себе рай земной – везде знакомые, возбужденные голоса девчат, причудливая темень, потухшие костры – дым от них еще сладко ощущался в груди. Казалось, их счастье разделяет и незнакомая птичка, резко вспорхнувшая из-под кустов в то бессмертное предрассветное утро… Это нежное, непередаваемое упоение беспредельным счастьем продолжалось две недели. Ровно две недели, и ни дня больше. А потом – полоса апатии, отчужденности, сознания собственной ничтожности и ненужности… Как рассказать об этом? Как передать состояние бессонных ночей, разговоров с самой собой, с Юрой, подчас грубых и оскорбительных, но внезапно переходящих на нежности, просьбы, крики наконец? Разговоры с этим подонком Юрой, который подло обманул ее и бросил ровно через две недели? Да, было все! И первая любовь, и первое разочарование, и долгая жизнь одинокой бабы, которая свои заботы и тревоги не передавала никому – топила в труде, в упорной, изнурительной работе крестьян.

Натя-аппа даже смахнула слезу, вспомнив о былом. Прошлая боль снова резанула по сердцу. Нет, рана та еще кровоточит, и видно, никогда ей не суждено затянуться, зарасти травой. А ведь столько с тех пор утекло вешних вод… Но Наталья по-прежнему одна. «Эх, дурная голова! – занозой блеснула мысль. – Треба было родить ребенка, а не сходить тогда к местной знахарке… Дура и есть… Глядишь, ныне был бы собственный сын!» И смородиновые глаза Натальи взгрустнули, подернутые жидким дымком, а на лбу еще резче обозначились морщинки.

А что же было потом? А потом был Федор Туптов… Давеча он вошел в ее жизнь. Вошел тихо, мирно, словно воротился домой после обметанных невзгодами дорог. И снова в дело вмешался неукротимый черт, все более он заставляет Наталью думать о Федоре, засылая по ночам неисчислимые грезы. И снова Наталья роняет слезы, проклиная долю свою. Федор – он живой, рядом, и помани лишь рукой – непременно встанет подле дверей. Но… что скажет народ? Эта мысль, аморфное понятие, и удерживает Наталью при здравом уме. Нет, более она не поступит дурно, поддавшись отчаянному порыву. Законам природы она противопоставит неукротимую волю, всепоглощающий труд наконец.

Не случайно и рассердилась Наталья, когда однажды Федор остановил ее, да в шутку сказал:

– Атя, йетем сине кайса килер… 1111
  Давай на ток сходим… (чув.).


[Закрыть]

Наталья поморщилась, но справилась с собой. И ее возбужденные губы тихо ответили обидчику:

– Не стоило бы тебе, Федор, измываться над одинокой женщиной… У каждого есть душа, тем более у женщины…

Нутром понял Федор, что перегнул палку. Он нахмурил черные брови, а здоровенные руки сами собой сжали рукоятку велосипеда.

– Тут уж того… извини. Глупая шутка вышла…

– Думать надо, прежде чем ляпнуть что-либо противное…

– Не сердись ты, баба… – проговорил Федор, нежно посматривая на нее. – Ты вот что… не удивись, ежели приду к тебе сегодня…

– Зачем?

– Просто так! Скажем, посидеть, поговорить… Все же жизнь прожили на одной улице…

– А что люди скажут? Об этом подумал? Узнает жена твоя – затравит!

И Наталья улыбнулась, представив, как взбесится жена Федора. Женщина она высокая, дородная, и ежели влепит – живого места не найти. А язык ее словно помело – до всего докопается, перешарит и вытащит на белый свет…

– Не обращай на нее внимания… Не будет она знать. – Федор смотрел на нее уже горящими глазами.

– Нет, нет… Забудь об этом. – И Наталья ушла, ни разу не оглянувшись назад…

И вот сегодня ей предстояло к Федору идти на поклон. Всем сердцем понимала Наталья, что хорошего из этого не выйдет. Федор, наверное, сердится и точит зуб. Но что делать? Что?

Натя-аппа подоила козу, а после взяла путь к конному двору. Она прибавила шагу – время приближалось к семи.

На территории конного двора гудела целая толпа. Обычно здесь действует сложившийся порядок: с утра каждый выбирает себе телегу, смажет ее, подготовит к работе. Но при этом никто и не знает: даст коня бригадир или нет?

Вот возле Натальи в раздумье стоит Нина, приземистая женщина средних лет. К ней почему-то четко прилипла кличка «Шуртюк», но женщина на это дело почти и не обращает внимания. По характеру она шустрая и бойкая. Палец в рот не клади – моментально откусит.

– Куда собралась, Натя? – интересуются ее плутоватые глаза и сразу же веером обшаривают окрест: вот-вот должен появиться бригадир, и значит, ухо треба держать востро.

– Надобно съездить за дровами…

– А что у тебя дров нема? У тебя же семьи нет, а живности кот наплакал. Повозки дров хватит на полгода.

– В том-то и дело, что запасов на зиму не хватает… – нехотя отвечает Наталья, и в душе ее кузнечиком прыгают мысли: «А какое, собственно, твое дело? Боишься, наверное, что сегодня перехвачу твою лошадь. Тоже мне конкурентка… На поле особо не рвешься, а вот получать, так первая!»

Женщина как бы прочла ее мысли:

– Наверное, и не дадут сегодня мне лошадь… Неделю назад было брала, да не сумела зараз провернуть все дела. А теперь вот снова иди к человеку и клянчи несчастную лошадь…

В голосе вдовы слышится грусть и проклятье на собственную судьбу. Ей ли, несчастной женщине, таскаться по конным дворам и вымаливать у бригадира «тягловую силу»? Мужика это дело. Но где ты его найдешь, если мужчин своего возраста раз-два и обчелся? Всех забрала война. А ее Иван было вернулся, еще лет десять гремел кулаками на Гитлера, но разом тоже замер, не в силах уже противостоять ранам своим. Женщина поправила цветастый платок и кинула грустный взгляд на Наталью. В ее сереньких глазах уже нет былой хитрости, в них светится печаль, и пожалуй, мечты, вонзенные в синий туман неведомых просторов:

– Что делать: такова наша судьба! Куда ни кинься – везде ты баба, а стало быть, ненужный человек…

В этот момент во дворе появился бригадир. На облепленном заботами лице шаловливо играют косые утренние лучи, но они не в состоянии сдвинуть и жесткие недовольные губы, и подернутые ветром волосы, и знаменитую, пружинистую походку Федора.

Видя, что его снова ждет несметная толпа, бригадир нахмурился. И главное, снова море баб… Свяжешься с ними – костей не соберешь! Но что делать – такова служба… И Федор принимает еще более строгий вид. Но не так-то легко ему уйти от мертвой хватки Ниночки – вдовы.

– Лошадь бы мне, Федор Николаевич… – мило и в то же время со страхом воркуют Нинкины губы, а хитроватые глаза вовсю начинают вымаливать у бригадира помощь.

– А на что тебе лошадь? Только неделю назад из рук вырвала лошадь. Теперь снова меня берешь за горло! – начальственно бубнит Федор и бросает косой взгляд на Наталью. «Она-то здесь что ищет? Может, тоже лошадь захотела? Черта с два она получит сегодня… Пусть научится вести себя как надо, а там поглядим…»

– Как на что? А дрова кто завезет? Может, ты? – Нина уже готова сцепиться с кем угодно, лишь бы вырвать желанного коня.

– Ты же недавно привезла дров. Зачем тебе еще?

– Э-э, Федор, зима-то она долгая… Да и что мы там привезли? Одни осиновые поленья… Вот что мы привезли!

– Ну и хватит с тебя! – нагло говорит Федор и свою крепкую голову поворачивает к Наталье. – А тебе что, тоже лошадь нужна?

– Ты думаешь, зря здесь я торчу? – в свою очередь удивилась Натя-аппа. – Конечно, нужна, и очень даже нужна!

– Может, тоже за дровами? – съязвил Федор, хотя и прекрасно понял, что дело обстоит именно так.

– Безусловно, за дровами… Ну и что? – с вызовом ответила Наталья и посмотрела прямо в бесстыжие глаза бригадира. «И чего он комедию ломает? Ведь точно же знает, что сижу без дров… И все равно подкалывает. Будто хожу сюда каждый день!»

– Не будет тебе лошади. И не проси! – зло сказал Федор и собрался уйти к другим.

– Почему это не будет? – обиделась Наталья и на шаг приблизилась к бригадиру.

– Потому что нет возможности. Много сегодня колхозной работы, а таких просящих, как ты, – Федор показал на присутствующих, – тьма! Где я вам всем возьму лошадь? Нет их у меня. И не будет!

Бригадир круто рванул к другим, а Натя-аппа застыла в изумлении. Во как разговаривать стал Федор… Не то что поддержать, даже вникнуть в суть дела не хочет. Вот тебе и любимый человек…

Натя-аппа более лезть к Федору не стала. Видно, сегодня все равно из этого ничего не выйдет. Она повернулась и зашагала домой. А в душе ее занозой скребут кошки. Матерая тоска черным вороном кружится в крохотном сердце, и где-то в глубинах таинственного мозга рождается ненависть к Федору. И снова ехидные слова бригадира встают в горемычной голо-ве: «Не будет тебе лошади. И не проси!» За что такие муки? За то, что она в военную пору горбилась на лесозаготовках? И где же на этой земле справедливость?

Навстречу ей движется невысокая и стройная фигура довольно еще моложавой женщины. Матя-аппа, узрев свояченицу, остановилась:

– Откуда ты, Натя?

– А-а, – махнула загрубевшая рука, – из конного двора.

– А чего без лошади?

– Как всегда проблемы… – в пространство бросили губы Натальи и снова надулись. – Бригадир подвел – срезал на корню, – уже мягче, с отчаявшимся сердцем пролепетала женщина, в то же время оценивая дальнюю родню. «А Матрена, пожалуй, на земле еще держится молодицей. В пятьдесят один год выглядеть орлом – не каждому дано…»– А ты куда? – в свою очередь заинтересовалась Наталья и невольно вздохнула: тяжела жизнь одинокой кукушки. Не дай бог ее повторить.

– К сестре путь держу. Давно обещала заглянуть. А нынче кое-как сбросила дела, и думаю, давай схожу…

– Чего так слабо? Работала где?

– Да… – с радостью проронила Матрена. – В лесу пропадала… Две недели подряд занималась орехами.

– И что-нибудь собрала?

– Естественно, собрала… Ведра три ядреных орехов нашерстила. Но это еще не все! Запасы еще остались…

Хмурая и невеселая Наталья, задавленная несносными заботами, с изумлением глянула на Матрену: во, с кого следует брать пример! Ни в каких обстоятельствах, будь даже в самых щекотливых, не сгибает головушку женщина. Несет ее высоко, словно веселая ласточка в яркий теплый день. А ведь забот и у нее по горло. Без собственного угла, без какого-либо серьезного имущества она коротает дни на белом свете. И тем не менее она рада жизни, не поет горестные пески в осеннюю ночь.

«Тоже чудная у нее доля… Бог так и не дал ей мужика, а единственного сына в годовалом возрасте забрал к себе», – мысли Натальи, подобно прерывистому ветру, летят и летят вдаль, собираясь в какие-то обрывки, в жидковатые тучи.

– Что нового дома? – интересуется Наталья, и в ее оттаявшей душе уже начинает шаловливо играть солнце. – Митька-то не пьет?

– Не-е! – мотает головой Матрена. – Уже недели две ходил как стеклышко трезвый. Все сарай в колхозе строит…

– А Марья чем занимается?

– Гоняет пчел… Тридцать ульев на ее плечах, а справляется одна. Сейчас их готовит к зиме. Я бы подсобила, да в мудреных делах не знаток. Вот в чем беда…

– Нам с тобой, Матрена, много не надо. Мы – люди одинокие, а одну голову в любом случае прокормить легче, чем целую ораву…

– Так-то оно так, – мирно лопочет Матрена, – но помогать друг другу все равно надо… Жить легчей, ежели за спиной чувствуешь поддержку. Ну, ладно… Заглядывай к нам, а то в неделю раз покажешь свой нос, и на этом – точка!

– Зайду как-нибудь… – И Наталья, забыв о недавней стычке с бригадиром, вспорхнула прочь.