Текст книги "Шебеко"

Автор книги: Иван Ефремов

Соавторы: Иван Гаврилов,Славомир Антонович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Ну и чертов мороз… Нос щиплет! Как ты тут? Занимаешься потихоньку? Молодец? Кстати, нажми на черчение… Давеча она сердитая была на тебя…

«Она»– в данном случае преподаватель по черчению, молоденькая девушка, без году неделя как окончившая вуз и по мудрому желанию папаши попавшая в «лестех» в качестве ассистентки на кафедру начертательной геометрии. Молодица с первого взгляда невзлюбила Колю и ревностно выискивала случай отомстить ему, как казалось ей, за недружелюбное, злобное отношение к ее персоне.

– За что она сердится на меня? – Коля бросил читать конспект по высшей математике и метнул взгляд на старосту. В душе вздыбился задервенелый протест: «И чего он зашел? Видно, горит, коль приспичило прибыть в общежитие в столь неурочный час…»

Время и в действительности было позднее. Парни из комнаты давнехонько побежали в красный уголок за сенсационным детективом. От дел бы удрал и Коля, ежели бы не математика – ему надлежало срочно ликвидировать «хвост», что прицепился к нему как банный лист…

– Как за что? Разве ты не знаешь, что с ней живешь как кошка с собакой? Вообще-то это мелочь! Не бойся… – доверительно шепнул Трусевич. – Надо будет – прижмем ее через деканат… Кстати, остальные где? Что, может, по девкам разошлись?

– Какие еще девки? Кино смотрят в «красном уголке»…

– Так это же превосходно! У вас что, телевизор?

– Естественно, телевизор! Ты думаешь, раз общага – так пусто? Между прочим, телевизор у нас первый сорт, с отражателем. Экран раза в три больше обыкновенного. Можешь зайти и посмотреть, – Коля навострил ухо: интересно, как на это староста среагирует? Кажется, пропустил мимо ушей… Понятно. Значит, он определенно был прав, полагая, что Трусевич получил задание «свыше».

– Не до телевизора, Коля, – несколько задумчиво проронил Трусевич. – Вам хорошо: как только занятия окончились, так сразу же и по домам… А с меня начальство стружку снимает. За то, что в группе много опозданий и пропусков. Но это еще терпимо…

Говорят, у вас здесь объявилось занятие похуже. Якобы все двери истыкали ножами… Зачем вам это надо?

– А тебе что, колет?

– Нет, не колет. А вот вам может попасть за это… Можете без общежития остаться. Декан собирается взять вас под контроль…

– Меня-то за что? Я ножом не занимаюсь…

– Я и не говорю, что ты лично этим делом занимаешься… Вот и подскажи: кто?

«Ишь ты, чего захотел… Много хочешь да мало получишь! Дураков здесь нет!» И Коля буркнул в пространство:

– Понятия не имею, кто занимается этим пустым делом…

– Скажи лучше, что не желаешь раскрывать секрет, – недовольно заметил Валера. – А между прочим, зря! Мы могли бы создать небольшой союз… – и Валера прибавил: – Я тебе, например, иногда смог бы и простить твои прогулы на занятия…

– А я взамен должен заложить товарищей… Так по-твоему выходит?

– А зачем, собственно, ты грубишь? Во-первых, ты не закладываешь товарищей, а спасаешь их от грядущего недовольства начальства. Разница есть?

– Для меня – нет!

– Ну и зря! Если не прекратите эти безобразия, то дамоклов меч в конце концов все равно упадет на ваши головы…

– А чего ты пугаешь? Переживем как-нибудь…

– Ладно, ладно! Брось ты ерепениться! – сказал с угрозой староста, собираясь в дальний путь. Все равно начальство будет право… Так что советую подумать, как жить дальше без проблем!

* * *

Мария Андреевна, руководитель четырнадцатой группы, в последние дни вовсе закрутилась как белка в колесе: в качестве специалиста по ботанике на кафедре она выступала в одном-единственном лице и в этой связи нагрузка о себе давала знать до предела. А здесь еще простудилась дочь. Снова приходилось вырывать свободные минуты и бежать к ней, к любимой пампушке, ибо муж, преподаватель политехнического института, подобной возможности не имел.

Но вот разом Мария Андреевна подле деканата факультета нашла расписание первокурсников, вызнала, где занимается четырнадцатая группа и решительной походкой направилась к подопечным. А навстречу ей движется староста группы Трусевич.

– Здравствуй, Валера! Как говорится, на ловца и зверь бежит! Ты мне как раз сегодня и нужен… – У миловидной женщины посветлело лицо.

– Что-либо случилось? – вкрадчиво спросил Трусевич, чувствуя, как в душе поднимается неприятный холодок.

– Что у вас сейчас?

– Да вот надо идти на геодезию…

– Я все хочу побывать в группе да никак время еще не подберу… Расскажи кратко, как обстоят дела?

– И я хотел поговорить с вами по щекотливому вопросу, – простоватым тоном сказал староста. – Вы же знаете, декан недоволен нашей группой… Надо бы что-нибудь да предпринять… Кстати, – добавили бесцветные губы старосты, – был я в общежитии. Свиделся с ребятами, поговорил… можно сказать, в комнатах порядок у них неплохой… Чистота, а постели заправлены так, будто нацелились на выставку. Но я и вида не подал, что доволен обстановкой. Более того, попросил, чтоб за порядком следили еще больше… И вот вчера мне сообщили, что истыканные ножами двери вновь перекрашены. Так что дело потихонечку движется вперед…

– Молодец! – не удержалась Мария Андреевна. Видать, староста и в самом деле деловой товарищ, коль предусмотрительно, вовсе без подсказки, приступил к исполнению решений деканата.

– Пока хвалиться особо нечем… – заметил Трусевич, хотя в душе и ликовал.

Он еще кое-что поведал об успеваемости и посещаемости группы. По всем параметрам выходило, что староста активно взялся за дела группы. Мария Андреевна давеча и сама убедилась, что успеваемость студентов в последнее время сильно подскочила вверх. В журнале группы заметно исчезли вечно неприятные знаки «О», пропали пропуски по неуважительным причинам. Чисто по отсутствию времени она не докопалась до корней сих перемен. Она бы крайне подивилась, ежели бы установила: студенты оставили привычку опаздывать и пропускать занятия без уважительных причин исключительно в связи с приближением сессии, но никак не по прихоти старосты. А истыканные нотами двери ребята перекрасили по прямому указанию комендантши.

Глава десятая

И надо же было тому случиться, что именно накануне первой сессии Колю научили шахматной игре. Доселе он знать не знал, что такое «испанский вариант», «сицилианское начало» и прочие мудреные вещи из шахматных арсеналов. Но как только хлопец вызнал, что в соседней комнате есть Глазков, знаток сей древней игры, он потерял покой. Режь, а хотелось сразиться в шахматы – и все. Коля кинулся к потребному студенту, выкопал его аж в спортивном зале института и чуть ли не на коленях попросил его подучить шахматной игре. Но Глазкову не до того! Он кипел желанием играть в футбол, совершенствовать не только свой дух, но и тело.

– Дам я тебе шахматы! – сказал Глазков, тепло поглядывая на Колю. – Кстати, вначале научись передвигать фигуры, освой азы, а после придешь ко мне…

А фигуры научил его передвигать не кто иной, как Олег. Нет, не показывал он товарищу хитроумные комбинации, не читал теорию по ней, ибо сам в том разбирался как первоклассник в высшей математике. Но он привел Коле простейшие мысли, помог сориентироваться в отдельных нюансах игры.

Олег проживал в соседней комнате и частенько заглядывал к Коле, да и к остальным ребятам тоже. Сей невысокий, но жилистый хлопец по выходным дням как всегда исчезал к родителям и возвращался из отчего дома с рюкзаком, полным домашней еды. Ребята лишь качали головами, завидев кучу тепленьких пирожков. И на пухленькие пампушки налетали все кому не лень… Благодаря щедрой и отзывчивой натуре Олег на курсе был «свой», авторитет, и недаром ребята его величали по имени-отчеству. Сей парень из «Ле-вихи», из рабочего поселка недалеко от Свердловска, к Коле почему-то имел чрезвычайное расположение. Ему, видно, было невдомек, что, вступая с Колей в сговор в части шахматной игры, он, наверное, отнимает у него ценнейшее время для подготовки к сессии, да и собственное тоже.

Они попали в полнейшую шахматную эпидемию, и вылечиться от нее оказалось весьма непросто…

Лишь Коля Дулаев всепроникающим взором узрел дьявольскую опасность сей затеи.

– Да бросьте вы шахматы! – не раз ворчал он на ребят. – Займитесь лучше математикой… Преподаватель там такой дурень, что завалит ни за грош.

Дулаев со вниманием относился к лекциям. Читал он более всех, ибо всякое дело, по обыкновению, выполнял всерьез. Любил он повторять простенькую мысль: «Дали бы сто рублей в месяц, и к матери не идти – учился бы потихоньку всю жизнь. За сто рублей тоже надо вкалывать дай бог…»

Но Коля на предостережения Дулаева чихал. Он с головой ушел в новое хобби. Хлопец с наслаждением передвигал шахматные фигуры, и что самое поразительное, сессия пока его не трогала.

* * *

Но экзамены к Коле приблизились как неотвратимые полчища Чингиз-хана и отбиваться от них не было никакой возможности. Предстояло принять жестокий бой, заранее ведая, что в нем пощады не будет и что каждое поражение выльется в потерю стипендии. Трудные, высокие барьеры в виде математики, химии и геодезии грозили серьезной подножкой в самый неудобный момент. Лишь история КПСС приносила некоторое успокоение, – ибо семинарские занятия были вполне богатыми, и узловые моменты в память врезались легко.

У Коли первым экзаменом выступала дисциплина легкая – история КПСС. Уверенность в том, что ее сдадут все, чуть и не погубила Колю. Он, как и все, засел за учебники, но готовился к экзамену весьма своеобразно. Час штудировал лекции, а два часа гонял шахматные фигуры.

Здесь еще не повезло – на него «капнула» ассистентка, что вела практический семинар. Видно, за то, что Коля подчас увиливал от ее уроков и однажды при всех обозвал ее дурой.

Экзаменатор – пожилой, добродушный мужчина с тяжелыми веками на глазах, хоть и был «у себя на уме», но явно поддерживал ассистентку – маленькую, щупленькую женщину с тонкими ногами. Она и ростом, и манерой одеваться, и даже поведением смахивала на гимназистку, и прозвище «гимназистка» к ней прилипло, кажись, навсегда…

Историк внимательно взглянул на Колю, и, верно, вспомнив наветы ассистентки, холодно спросил:

– Товарищ Спиридонов, вы почему плохо посещали семинарские занятия?

– Как плохо? Все время ходил, Павел Петрович…

– Вы так думаете?

– А что тут думать? Так оно и есть…

– У меня, к примеру, другие сведения… Причем, они не в вашу пользу… По нашим данным, вы пропустили пятнадцать часов или четвертую часть всех занятий. Что вы на это скажете?

Коле не оставалось ничего более, как прикинуться дурачком:

– Разве это по истории? А я думал, по геодезии.

– Именно по истории, дорогой мой, по истории, – разозлился Павел Петрович и, не слушая его более, в зачетке крупными буквами вывел «удовлетворительно».

Чрезвычайное происшествие – получить «удочку» по истории КПСС. Доселе все студенты группы отхватили «фирменные» оценки. Коля же потерпел фиаско. «Черт бы тебя побрал, Павел Петрович! – Коля в тот момент разозлился не на шутку. – Ежели станешь профессором, то с мягким, легко поддающимся характером тебя «съедят» за милую душу…» Тяжелым шагом оно поплелся из аудитории.

И в пустом, неуютном коридоре главного корпуса к нему подлетел Гена Логунов, который, как и прежде, сторожил его на экзаменах:

– Как сдал?

– Заложила «гимназистка», – в сердцах выпалил Коля. – Чтоб ей в животе было пусто… Светила мне, как и другим, хорошая оценка, а она взяла да сделала мне подножку!

– «Четверку» хоть поставил?

– Откуда? «Гимназистка», наверное, хотела меня вообще завалить… Что-то подозрительно долго она шепталась с Павлом Петровичем перед моей сдачей…

– И тебе он поставил крепкую оценку под названием «удовлетворительно»… – подхватил его мысли Гена. – Так я говорю?

– Совершенно верно. Так оно и случилось…

– Ну, ну, не унывай. Не ты первый и последний… Выживешь. Пошли в кино!

Они махнули в кино. Посмотрели старый, избитый фильм «Свинарка и пастух» и, удовлетворенные тем, что непредвиденные казусы, оказывается, бывают с другими людьми, воротилися домой, в общежитие. В парке имени Маяковского Гена вздумал было познакомиться с двумя городскими девушками, но, верно, смелости у него не хватило, поскольку он лишь махнул рукой, сказав: «Торопятся куда-то…»

На следующий день они засели, причем глухо, за математику. Про преподавателя математики – пожилого старика лет под шестьдесят, строгого и не терпящего малейших возражений студентов, разнеслись страшные слухи. Якобы он мечтает лишь о том, как бы «завалить» первокурсников, чтобы те крепче поняли «почем фунт лиха». В тринадцатой группе, которой первой вышло сие поистине сизифово испытание, этот мучитель, по имени Евгений Васильевич, поставил шестнадцать двоек, иначе говоря, более половины студентам. «И надо же, – удивился Коля, когда услышал подобную весть, – на лекциях он себя ведет просто, будто даже юморной мужик… А на поверку вон как вышло…»

Евгений Васильевич действительно умел себя «поставить». Перед лекцией он имел привычку пошутить, причем его шутки в большинстве своем касались студентов и в этой связи последними принимались охотно. Выказанная черта Евгения Васильевича за недолгое время выдвинула его в ряд самых популярных преподавателей. Первокурсникам по неопытности пришло в голову, что он из тех ученых, которые летают в небесах и «ловят» неизвестные науке формулы. Что земные дела, мол, его не очень-то интересуют. Мудрость проявил в свое время Коля Дулаев, сказав: «Мужик он – себе на уме. Подобные люди – самые вредные на земле…» Разве поверил бы Коля, ежели бы его еще месяц назад предупредили, что Евгений Васильевич – самый жестокий из преподавателей? Не могли совмещаться в нем эти полярно противоположные характеры…

Из глубины Колиной памяти всплыли пару раз высказанные слова математика относительно преподаваемой им науки: «Математика требует усиленного труда, и спрос за нее будет велик…» Но не обратили тогда внимания студенты на столь аморфное предупреждение…

Коля по десять-двенадцать часов в сутки «глотал» формулы, теории, интегральные знаки и прочие доспехи математики. Из них он должен был построить для себя надежный щит от разящего меча Евгения Васильевича. Дела медленно, но верно продвигались вперед. Коле приходилось преодолевать ухабистые дороги, бездонные пропасти и крутые подъемы, которыми стелила путь к себе математика. И подчас ему некогда было заглядывать в сие пропасти, на недоступные вершины, ибо на это требовались неудержимое время, воля наконец. Он за пять отпущенных на экзамен дней обязан был прошагать по сей дороге, неустанно следуя остановкам, «заходам», которые изъявила желание выставить дисциплина. И поскольку поджимало время, бесценное время, Коля галопом проскакал по отдельным, по его представлению, легким местам, подготовив себя для отражения атаки в наиболее уязвимых редутах предстоящей сей битвы.

* * *

Усталые и слезливые глаза Евгения Васильевича мимолетно взглянули на Колю, а после вновь уткнулись в стол, на котором в беспорядке лежали экзаменационные билеты и различные бумаги. «Что-то нынче мало «завалов»… мысленно упрекнул себя старик и исподтишка стал наблюдать за щупленький фигурой очередного студента. – Пожалуй, до заветного срока процентов не дотянуть…»

– Давай, дорогой мой, кратко! – миролюбиво предложил Коле Евгений Васильевич и тяжело заерзал на стуле. – Выкладывай суть вопроса, и на этом – точка! А то нынче много развелось любителей поболтать… Математика – она наука точная и сжатая, как стальная пружина…

– Хорошо!

По первому вопросу Коля легко выложил суть теоремы.

– Неплохо! – в пространство кивнула седая голова. – Давай-ка послушаем тебя по второму вопросу…

Коля повеселел. Ему показалось, после первого ответа ярче стали и дневные краски. Воодушевление хлопца перешло на второй вопрос. Старик вновь поощрительно закивал головой.

– А как обстоят у тебя дела с задачей? – мохнатые и белые брови математика испытывающе вонзились в хлопца.

– Плоховатые дела, Евгений Васильевич…

Ни слова не говоря, старик нагнулся над задачей, и его стальные мысли вновь зашагали по дебрям науки.

– Вот здесь-то и вся ошибка! – наконец сказал Евгений Васильевич, мысленно прикидывая в голове: можно ли студента отпускать с миром? Но так и не определив соответственную позицию в том вопросе, прибавил – Интеграл не так упростил… Ну что ты плохо решил задачу? – голос математика был явно миролюбивый.

– Слишком волновался, Евгений Васильевич!

– Это почему же волновался?

– Потому что вы очень строго спрашиваете. Все об этом говорят… Вот я и волновался, что не сдам…

Простые слова студента как по маслу прошлись по сердцу старичка. «Конечно я строгий… И буду строг! Кровь из носа, но чтобы сорок процентов «завалов» были. Это мое кредо: один лишь Бог знает на «пятерку», а я – на «тройку». Студенты, естественно, тянут ниже «тройки»… Но математику все же жаль студентов, что идут на неминуемый «завал», и он с сожалением взглянул на Колю.

– В таких случаях нужно проявить волю, взять себя в руки.

– Не знаю почему, но это у меня не получилось.

– Ничего страшного… получится в следующий раз. Поучи еще немного…

Коля остолбенел. Он думал, что Евгений Васильевич отпустит его с миром и в «зачетке» выведет желанную «удочку», а на деле вышло вовсе наоборот. Он вконец растерялся, чуть ли онемел, все еще продолжая сидеть на месте, когда следовало схватить зачетку да убраться восвояси. Но вот он опомнился, дар речи вновь посетил его, и он побрел в коридор. Однокашники по одному виду Коли определили в нем очередного неудачника. Всего же в группе завалило двенадцать человек, чуточку меньше, чем в тринадцатой. Но это обстоятельство нисколько не радовало Колю – ему-то вышел «неуд»! С глубокой болью в сердце, со своим товарищем, с Геной Логуновым, хлопец взял путь в магазин, «обмыть» расстроенные чувства.

И в комнате с озябшим от мороза окном закипел пир. За столом, покрытым клеенкой и обставленным вином, водкой и едой, по законам старшинства главенствовал Дулаев. Большие, черные его глаза излучают тепло, и, пожалуй, выражают большое добродушие.

После первого стакана Дулаев метнул жалостный взгляд на Колю:

– Да не волнуйся ты, пересдашь… Говорил же я тебе, дурню, чтобы бросил шахматы. Нашел время… А сейчас останешься без стипендии… Родители тебе так мало денег высылают. Конечно, я их понимаю: наверное, у них у самих плохо с кошельком… Ну что ж, треба устроиться на работу – это единственный выход. А может, взять лучше академический отпуск? Молодой еще, год поработаешь, поднакопишь денег – и все будет в порядке, – крепкие пальцы Дулаева взяли нож, отрезали добрый кусок колбасы и после придвинули его к Коле. – Ешь больше – крепче будешь…

За скудным студенческим столом одновременно блаженствует и радость от удачно сданного экзамена, и горе – горькое, втиснутое в еще неокрепшие тела студентов.

– И у меня были трудные времена… Не думайте, что все у меня в розовом свете, – нежданно сказал Дулаев, заставляя всех прислушаться к его голосу. – Отца у меня нет, погиб на фронте. А мать больная. За ней за самой нужен уход… Потому-то мне и пришлось встать за станок в шестнадцать лет… – Здесь смородиновые глаза Дулаева странно заблестели: видно, и в самом деле трудными были те годы. – А после армии я подался в шахтеры, потому что платили там неплохо… Работал, женился – все вошло в норму. Но потом думаю, так дело не пойдет… Надо учиться. Ведь здоровье-то не вечное. В сорок-пятьдесят лет на шахту особо не побежишь… Вот и решился в институт… А сейчас вот в Свердловске собираюсь купить дом, – самодовольно заметили его раскрасневшиеся губы. – Придется купить частный дом, чтобы был хоть какой-то земельный участок… Люблю в земле копаться…

У Коли разом потеплело в душе от ласковых слов товарища. «Проживем как-нибудь, – мелькнула мимолетная мысль. – Должны же хоть немного помочь родители…» Здесь, за столом, где собрались близкие товарищи и подводились итоги всего пройденного, достигнутого, Коля особенно остро понял, что значит быть победителем.

* * *

В округе трещал мороз. Температура понизилась до тридцати градусов. Выйти на улицу даже в зимнем пальто удовольствие было не из приятных, но Колю и не тянуло в холод. Он вновь готовился к высшей математике. Со всего курса ее уже пересдали почти все, кто ранее получил «неуд», на Евгений Васильевич снова завалил дюжину студентов, включая Гену Логунова и Колю. Нельзя сказать, что ребята к ней не готовились. Наоборот, они обо всем забыли, лишь бы поболе вникнуть в смысл каждой строчки. Времени хватило, ибо остальные экзамены парни уже скинули с плеч. Но переменчивая фортуна вновь повернулась к ребятам спиной…

И вот снова над математикой парни засели крепко – ведь в случае повторного, третьего завала они автоматически выбывали из института! На сей раз перед ними четко маячил вечно актуальный гамлетовский вопрос: быть или не быть? Удержатся ли они в институте? Или же словно ураганом их сдует с корабля, на котором они намеревались переплывать не только студенческую сессию, но и полный курс названного института? Колей почему-то правила уверенность: математику все же он сдаст. В самом деле, сколько можно мучить студентов? Ежели разобраться, они выучили ее первоклассно, во всяком случае, лучше тех, кто сдал на «уд». Естественно, Евгений Васильевич выше «тройки» им все равно не поставит – даже за нее придется еще попотеть…

К полудню Гена лег на кровать, подтянул трико и зевнул, предавшись отдыху после адского труда.

– Послушай, Коля, а если вдруг не сдадим? – не своим голосом проронил Гена, и его обожгла отвратительная мысль: «Что же тогда будет?»

Коля с полуслова понял его.

– Сдадим…

– А если все же не сдадим? Придется ведь потопать из института…

– Придется…

– Конечно, жаль… Но что поделаешь: видно такова наша судьба!

– А я не верю в судьбу. Почему-то действия человека, его ошибки, удачи все называют судьбой. Это же обыкновенная жизнь!

– Какая разница, как назовешь нашу неудачу: судьбой или жизнью? Факт остается фактом… Если нас исключат, то придется идти работать…

– Точнее, в армию, – поправил его Коля.

– Это точно! Загремим в армию… Пока мы отслужим, наши однокашники уже будут на четвертом курсе… Представляешь, на четвертом! Три года выбрасываем в воздух… Но одно хорошо: за эти годы хоть повзрослеем, пройдем хорошую школу, – прибавил Гена с оттенком грусти.

И ребята словно наяву ощутили приближение острых перемен. В душе они уже примирились с мыслью о расставании с институтом. В этой связи, и наверное, они более не дрожали перед последним боем.

* * *

Евгений Васильевич заключительный прием по математике провел на высоком уровне в том смысле, что вовсе бросил придираться к ребятам. Он с ходу выявил, кто чем дышит. Математик весь был в деле, дышал формулами, производными, лично решал задачи, объясняя студентам в наиболее трудных местах, разжевывал особенно сложные теоремы. Верно, он остался доволен студентами, ибо его разобрала улыбка, вновь его посетило слегка, приподнятое настроение.

В аудитории, где состоялся экзамен, господствовала прохлада. Окна замерзли, стекла – в узорах, но, невзирая на то, Евгений Васильевич был в легком пиджаке и на мороз абсолютно не обращал внимания. Крепким, мускулистым телом Коле он напоминал сибирского кержака…

Евгений Васильевич лукаво улыбнулся, когда настала очередь Коле отвечать:

– Вот и кончились твои мучения, молодой человек… Коля насторожился. Уж не намекает ли математик на его скорое исключение из института? Поэтому он и был сдержан:

– В каком смысле?

– В прямом… Только жаль, что не пришлось тебе съездить домой. Ну, ничего, успеешь еще это сделать. Впереди – вся жизнь! – Евгений Васильевич разом погрустнел – И я в свое время неудачно сдавал экзамены. Причем три раза пересдавал лишь химию… Помню, принимал ее старый преподаватель. Наверное, ему тогда было под семьдесят… А память и здоровье – дай Бог каждому! Такой требовательный был мужик, что ахнешь… Чего скрывать: в бытность свою я не только химию, но и математику пересдавал по несколько раз. На первом курсе помню – семь раз, на втором… уже не помню сколько раз, а вот на третьем курсе – два раза. Всю душу вымотал Павел Никандрович… А теперь вот я его с гордостью называю первым учителем. Это он научил меня по-настоящему работать. И еще – ценить время. Вот так-то, молодой человек! В голосе математика снова зазвенела грусть. Наверное, воспоминания давних лет подняли в нем тоску – по пройденным, по милым и далеким годам. По годам, когда он сам был студентом и по жизни делал лишь первые шаги… Ежели разобраться, что значат мелкие переживания человека перед всесильным Временем? Пыль, пустота, ничего!

На билет Коля отвечал уверенно, показывая глубокие, основательные знания по предмету. Сие легко засек Евгений Васильевич. Он прервал его и повелевал перейти ко второму вопросу. Вскоре с экзаменом было покончено, и Коля заслужил заветную «удочку».

На сей раз они, Коля да Гена, с радостью двинулись в магазин, за свежим батоном. Они не против были бы приобрести и вино, да деньги у них иссякли: вынуждены были перебиваться на батоне и молоке. Одно утешало: спустя несколько дней с каникул должны были воротиться сокурсники, и, стало быть, открывалась изумительная возможность занять неплохие деньги…

* * *

При распределении стипендии среди первокурсников декан факультета Петровский в первую очередь брал на учет семейное положение студента, его материальную обеспеченность. Успеваемость курса не совсем удовлетворяла его, но он близко был знаком с ершистым характером Евгения Васильевича и поэтому не удивился обилию двоек по математике. Ежегодно, в зимнюю сессию, первокурсники массово заваливали ее. Весной же, во время второй сессии, они штудировали ее до седьмого пота, подчас даже в ущерб другим наукам. Сей вопрос несколько раз кряду рассматривался и в партийном бюро института, и руководством, но результаты оставались прежними. Евгений Васильевич упрямо доказывал, что от студентов он добивается лишь крепких знаний по своему предмету – и ничего более. В качестве оправдания приводил итоги второй сессии, где студенты в большинстве своем математику сдавали более чем удовлетворительно, за исключением редких нюансов, которые так или иначе возникали при приеме любого предмета от студентов. Выходило, он прав, и осуждать его не за что. Ссылаясь на своеобразный характер математика, чуть ли не на самодурство, Петровский у руководства института стипендии выбил и для студентов, имевших по математике «провалы». Успех сей был очевиден, ибо в случае не сдачи одного из экзаменов стипендия вовсе не полагалась.

Петровский совместно со старостой четырнадцатой группы Валерой Трусевичем приступил к обсуждению списка стипендиатов на вторую половину учебного года. В представленном Трусевичем списке полностью отсутствовали парни и девчата, что завалили математику. Та прореха декану не понравилась, он захотел подыскать дополнительные кандидатуры стипендиатов:

– Вот, к примеру, Спиридонов… Он же завалил только математику. У него плохое материальное положение, на одного члена семьи приходится лишь немногим более десяти рублей в месяц. Так гласит справка из сельсовета…

Эдуард Иванович оторвался от бумаг и вопросительно взглянул на рослого Трусевича. Мол, ты как думаешь? Староста замялся: в принципе, ему было до лампочки, кому декан даст стипендию. Но, вспомнив, что Коля в бытность свою вставлял ему «палки в колеса», особенно во время неудачного похода в общежитие, он спохватился. В нем заговорило чувство мести:

– Материальное положение у него, возможно, и желает быть лучшим, но дело в том, что математику он завалил дважды. Лишь на третий раз сдал ее, – нашелся Трусевич, и в свою очередь двинулся в атаку. – Можно ли такого шаткого студента наградить стипендией?

Петровский задумался. Действительно, ужасно. За два раза Спиридонов не сумел осилить сей предмет – ведь балансировал на грани исключения из института! Но с другой стороны – у него же весьма плохое материальное положение… Но черт с ним! Будем иметь в виду… Пока отклоняется… Далее разобрали остальных студентов. Многие из них удостоились стипендии, даже имевшие по одному «неуду».

Рослая и крепкая фигура Трусевича выскочила из деканата довольной: отомстил все же Коле. Вел бы себя тише воды и ниже травы – все было бы в ажуре. Наверняка бы отхватил стипендию. А то не только сам «выступает», но и ребят настраивает против него… «Дабы выступать – потребно иметь ум и возможности, – злорадно бросил Трусевич, – а у тебя же, дорогой Коля, в этом отношении – ни кола, ни двора!»