Текст книги "Звездная роль Владика Козьмичева(СИ)"

Автор книги: Исак Модель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Разумеется, я Вас, Лена, и тебя, Влад, понимаю. Жить на учительскую зарплату и сти-пендию втроем немыслимо. Поэтому тебе эти годы придется работать. Одно дело – на заводе. А если не на нем? Получать ты будешь, однозначно, меньше. Дальше. Если ты ставишь, извиняюсь, вы ставите перед собой амбициозную цель стать профессиональным писателем, то такое совмещение ничего хорошего не обещает. В этом случае (пусть я немного перегибаю) велик риск, что ты научишься писать, может быть, даже лучше, чем сейчас, но настоящим профессионалом не станешь. Поверьте моему опыту. Я многих знал и сейчас знаю тех, кто, в погоне за сиюминутным выгодой, просто, я бы сказал, угробил свой талант. На мой взгляд, тебе нужно поступать на дневное. Посвятить всего себя учебе и, если можно, а я твои способ-ности знаю, постараться сократить пять лет до трех-четырех.

– Так я ему то же самое говорю, – вмешалась Лена. – А он ни в какую. мне Вас кормить надо! Я мужчина! Кстати, ему то же, что и Вы, советовали на работе...

– В конце концов, выбор за ним. Но если выберете дневное, мы с Маргаритой Михайлов-ной – взглянул он на жену – будем Вам помогать.

– Знаешь, отец, ты и так сделал для нас столько... Теперь дело за мной. Буду пробиваться сам. Это решено. Год-два еще поработаю на заводе, а там видно будет. А тебе и Маргарите Михайловне искреннее спасибо за заботу о моей семье.

Летом Владик поступил на заочное отделение. Вступительные экзамены сдал на отлично. К тому времени в "Литературном мире" появился его второй рассказ. Владик был единствен-ным на весь институт абитуриентом, печатавшимся в одном из ведущих литературных журналов страны.

Первый год учебы сложился удачно – ему удалось сдать экзамены и зачеты за первый и второй курсы. За второй год учебы на заочном отделении была сдана отчетность по програм-мам третьего и четвертого. Эти годы были для него в полном смысле каторгой. Без поддержки Лены он бы не выдержал. Она заменила его во всем, что касалось дома. А он метался в замкнутом круге. работа – занятия дома – библиотека. Вечерами, читая учебную литературу и пытаясь не заснуть за столом, стоял на стуле на коленях. Лена помогала делать многие контрольные, особенно по лингвистике и литературе. В эту пору у него появился способ сбрасывать психологический стресс после сдачи очередного экзамена. Войдя в прихожую, он давал хороший пинок своему дорогому кожаному портфелю, подарку Лены на один из дней рождения. Лена обижалась, пока не поняла, что пинок символизирует не что иное, как пятерку на экзамене. Собственно, она другого и не ждала. Последнюю четверку он получил еще на первой сессии. Все остальные экзамены сдавались на отлично.

После четвертого курса профессор Крайнев предложил ему вернуться на четвертый курс, но уже дневного отделения. С точки зрения учебы и качества знаний, это было бы разумно. Но так совпало, что, решив покончить с заводской карьерой, Владик через своего однокурсника уже почти договорился о работе в журнале "Театральная сцена". Характер будущей работы его вполне устраивал. Что ни говори, театр и не отпускал, и был знаком. А главного редактора настолько устраивало театральное прошлое Владика, почти законченный Литературный институт и количество опубликованных рассказов, что он был готов закрыть глаза на его беспартийность. Оставалось лишь дать согласие и написать заявление об увольнении с завода. Но, честно сказать, уже не только его, но и, как ни странно, Лену, готовую когда-то жить семьей на одну свою зарплату, смущала очень смешная, просто мизерная ставка младшего литературного сотруднику. Почти как у того рядового артиста, каким был Владик в Касинске. Идти на поклон к отцу и Маргарите Михайловне они не хотели. Те и так заваливали Павлика игрушками, одеждой и вообще заботились о нем.

Надо было решать, что делать с "Театральной сценой". Тянуть с ответом было нельзя. Но уже подошла пора летних отпусков и это оказалось удобным поводом для того, чтобы догово-риться с Главным редактором, что он даст ответ после выхода из отпуска. Тот так хотел взять Владика в редакцию, что согласился и на это. Лена очень обрадовалась, когда он сказал ей о своей договоренности.

Глава 13

Прощай, «Циклон»

Рассматривали они три варианта проведения отпуска. на отцовской даче (благо, там в их распоряжении была бы целая квартира), на Черном море и, наконец – махнуть в Находку, к Анне Семеновне. Она не видела внука уже целых три года! Все что-нибудь мешало. То им, то ей. В итоге было принято решение ехать в Находку. Но так как по графику отпуск у Владика был только в августе, Лена с Павликом полетели без него.

На какое-то время Владик стал свободен. Первым делом съездил на могилу бабушки и де-да. Навел там порядок и заказал памятник. Теперь можно было спокойно заняться любимым делом – писать. За год накопилось много наблюдений и набросков будущих произведений. Выходные проводил на отцовской даче. бродил по лесу, купался в Оке. А в городе все свобод-ное время сидел за пишущей машинкой. Тогда же он впервые задумался о возможности написания повести. Главным героем он видел некого молодого человека с достаточно сложной судьбой. Но это были лишь мысли, а пока работал над повестью, в основе сюжета которой была однажды услышанная на заводе история об удивительном человеке, потерявшем на войне правую руку, но ставшим современным Левшой.

Прошло, наверное, недели три со дня отъезда Лены и Павлика, когда в один из вечеров позвонил Северинов и попросил сейчас же подъехать к нему.

– Ну как, ты крепко сидишь? – осведомился тот, усадив его напротив себя и закурив сига-рету. – Тогда слушай. Я тебя, Владлен, продал! Не пугайся! Продал хорошо! Есть такая газета "Советский труженик". Я в ней когда-то, на заре туманной юности, даже работал. Вообще, в ней много кто из известных писателей работал. Стоящая газета. Главным там мой друг. Вместе начинали. Так вот. У него, о чем он мне поведал на днях за столиком в "Праге", освободилась ставка корреспондента. Он спросил, нет ли у меня кого-нибудь на примете. Я подумал, подумал и предложил тебя. Если позволительно, своего ученика и подающего надежды молодого писателя. Все понятно? Значит, так! Вот тебе телефон. Прямой. Звать его Александр Андреевич. Скажешь, что от меня. Возьми с собой все опубликованное. Он мужик въедливый. Очаруй и покажи, что я не ошибся!

– Полный отпад! – отреагировал Владик. – Несомненно, я Вам, Геннадий Евгеньевич, очень благодарен. Работать в такой газете! Но я ведь не только не журналист, но еще и беспартийный! Вы своему другу об этом не сказали?

Сказал, не сказал... Сказал главное – тебя стоит взять, а тебе говорю, что надо его очаро-вать! Так что думай и действуй, дорогой мой, и держи в курсе. Кстати, почему один? Где жена?

– К маме улетела с сыном. В Находку. На все лето. Через пару недель и я туда подамся.

Встреча Владика с Главным оказалась неожиданно короткой и продуктивной. Александр Андреевич сразу предупредил.

– Тратить драгоценное время на излишний в данной ситуации разговор, ученик моего уважаемого друга, мы не будем. Оно дорого. Я вижу, ты все свои публикации принес. Это ни к чему. Твои рассказы в "Литературном мире" я прочитал. С этим полный порядок. Считай, один проходной балл ты получил. Второй, и более весомый – это рекомендация такого писателя и моего друга. Теперь дело за малым. Вот тебе листок. Пиши заявление о приеме. Ты работаешь?

– Да.

– Пиши там заявление об увольнении и выходи на работу.

– Александр Андреевич, извините, но у меня два вопроса. Как быть с тем, что я не имею никакого опыта журналистики, да еще и не член партии?

– Ты что, на должность спецкора претендуешь? Пока ты до него доберешься, мы тебя в партию принять успеем. И выгнать... Так что проблем нет. Жду тебя через две недели. Подписал заявление, вызвал секретаршу и велел отнести его в отдел кадров. Поздравляю тебя, Владлен Константинович!

– Тогда позвольте второй вопрос. В августе у меня отпуск. Надо отдохнуть. За год уста-лость накопилась.

– Ну и что? До августа как раз две недели. Подавай заявление на отпуск и на увольнение! Приедешь – и выходи!

На этом встреча завершилась. Можно было радоваться. Но надо было цивилизованно от-казаться от договоренности с "Театральной сценой". Как это не было неприятным, Владик позвонил Главному редактору и честно рассказал о том, что произошло. То, что это известие не могло того порадовать, было очевидно. Но пожелание успехов во всесоюзной газете Владик получил.

Через две недели Владик попрощался с коллегами по заводу, позвонил отцу, дал теле-грамму в Находку и улетел во Владивосток. Полет был долгим, думал о многом, а главное – в душе его теплилась надежда на то, что, может быть, удастся увидеть "Циклон" и всех тех, с кем он плавал...

За три года Владик успел отвыкнуть от лета на побережье океана. При выходе из самоле-та его обдало волной жаркого и влажного воздуха.

– Как я это терпел? Это ведь на берегу! А в океане?

Вошел в здание аэровокзала и ... Вот сюрприз – Лена! Она была в его любимом белом са-рафане, не только подчеркивавшем ее изящную фигуру, но и прекрасно оттенявшем черные волосы, брызжущие радостью глаза и чудесный, как он когда-то его назвал, мулатский загар. А ведь прошло не так много времени с момента ее приезда в Находку! Их притянуло друг к другу так, словно они не виделись целую вечность.

– Боже, как я о тебе соскучился... – прошептал он в ее губы.

– А я! – ответила она, не столько услышав, сколько почувствовав эти слова.

– Как Павлик? Как мама?

– Все нормально! Мама в порядке. Павлика не узнаешь. Из моря не вылезает. Я его научила плавать и нырять. Теперь покоя нет. Первый вопрос утром, когда на море?

– А ты-то как?

– Подожди, расскажу! Давай сначала обратные билеты купим.

Так и сделали. Уже в автобусе Владик начал подробный рассказ и своем разговоре с Се-вериновым и о визите к Главному редактору "Социалистического труженика".

Вся эта история была для Лены полной неожиданностью. И, честно говоря, очень прият-ной неожиданностью. Но газета, да еще всесоюзная... Значит, командировки. Это ее пугало. И когда стали обсуждать инициативу Северинова, Лена сказала, что она вовсе не в восторге, поскольку хорошо помнила, что за удовольствие было оставаться одной и ждать его возвраще-ния. Конечно, она понимала, что работа в газете обещает широчайшие возможности знаком-ства с жизнью. Для Владика, которому предстояло выйти на профессиональную писательскую стезю, это просто подарок судьбы. И Северинова. Без его протежирования попасть в такую газету беспартийному, не имевшему никакого опыта корреспондентской работы, было бы просто невозможно.

На другой день утром, когда Владик дурачился в воде с Павликом, она, лежа на песке, размышляла об этом событии.

– Видать, мне на роду написано играть вторую скрипку, – размышляла она. – А я ведь бы-ла способна на большее...

Вспомнилось, как зав. кафедрой языкознания, у которого она писала диплом, после за-щиты предлагал поступить к нему в аспирантуру, утверждая, что ее диплом мало чем уступает иным кандидатским диссертациям. Но она не могла оставить маму одну и, поработав два года по распределению, вернулась в Касинск. Жалела ли она о той упущенной возможности? По большому счету, нет. Не откажись она тогда, никогда бы ей не встретить Владика, не выйти за него замуж, не родить бы от него Павлика, в котором уже все отчетливее проявлялись черты отца. Правда, и не испытать бы ей тогда тех чувств, что испытывают жены моряков, провожая мужей и встречая их после возвращения. Но это все и было ее жизнью. У Лены не было оснований для сожалений. Ей даже пришла в голову некая аналогия с судьбами декабристок. Правда, со знаком минус. Тем было уготовано сгинуть в сибирских далях, она же оказалась в Москве. И уж совсем близким было осуществление их совместной мечты – Владик должен стать писателем. Могла ли она как-то помешать ее достижению? Конечно, нет! Оставалось лишь дождаться возвращения в Москву.

Время шло, и вот случилось то, на что Владик очень надеялся. Как-то при встрече с же-ной Николая Семеновича он узнал, что скоро в Находку придет "Циклон". Едва-едва дождался этого дня, в порт приехал много раньше. Выяснил, что "Циклон" будет разгружаться на рыбзаводе. Шел туда мимо стоявших у причала судов, дышал доносившимся с завода запахом копченой рыбы. Ему казалось, что не было этих трех лет в Москве и что он идет не на встречу с тем, где когда-то он жил и работал, и что еще недавно составляло смысл его жизни, а просто возвращается туда, на борт своего "Циклона".

С момента, когда "Циклон" обозначился на горизонте, и до его подхода к причалу он стоял, словно солдат почетного караула на встрече высокого правительственного гостя. Стоял, не замечая, что вокруг уже собрались семьи членов команды. Кто-то из женщин узнал его.

– Смотрите, кто здесь! Это же Козьмичев! Правда! Ты как здесь оказался? Ты же вроде уехал в Москву...

– Уезжал! Да не выдержал! Приехал! Но только в отпуск...

А с палубы причаливающего "Циклона" его уже увидели.

– Братцы, да это же Владик-артист! Давай к нам! Свежего краба не хочешь?

Так, пока спускали трап, и переговаривались. А потом Владик взлетел на палубу. Вокруг такие знакомые лица... Правда, было и несколько незнакомых. Жали друг другу руки, обнима-лись и не верили глазам.

– Ты откуда свалился? Ты же теперь в Москве. Неужто тоска по морю заела?

И еще вопросы, вопросы, вопросы...

– Братцы, я только сейчас понял, как все эти годы о Вас скучал! И пропел на мотив из оперетты Кальмана "Сильва". "Мне жизни без "Циклона нет!".

Все рассмеялись.

– Влад, за тобой концерт!

Кто-то, вспомнив об обещанном крабе, протянул ему большущий целлофановый мешок, откуда выглядывала крабовая клешня.

– Это тебе! Камчатский краб! На память! Себе берег, но не жалко!

Если бы их на причале не ждали встречающие, они бы говорили и говорили. Но на при-чале стояли их жены и дети.

А он подошел к своей бывшей каюте. Отодвинул дверь. Вошел. Огляделся. Все было, как прежде. Взглянул на то место, где над откидным столом когда-то висел портрет Лены, и вышел. Спустился в машинное отделение. Там никого не было. Он поднялся на верхнюю палубу и пошел к каюте капитана. Навстречу с чемоданчиком в руке вдруг вышел Николай Семенович. Хотя он уже знал, что в Находку должен был приехать Владик, его явление перед ним здесь, на "Циклоне", было столь неожиданным, что в первое мгновение он не поверил глазам. Но нет! Перед ним стоял вовсе не призрак и не дух Владика, а он сам! Живой и улыбающийся!

– Вот те раз! Глазам своим не верю! Тебя каким ветром к нам принесло?

Поздоровались.

– Что, напугал? Вы, Николай Семенович, ведь должны были знать, что мы с Леной в Находке.

– Знать-то знал. Но уж больно неожиданно ты здесь объявился. Дай, я тебя, родственни-чек, обниму. Сколько мы не виделись?

– Да всего три года.

– Вы когда с Леной уезжаете?

– Через неделю.

– Это хорошо! Значит, еще успеем увидеться. Пошли на берег! Так ты понял, что надо сделать? – обратился Николай Семенович к штурману.

– Не беспокойся, капитан! Все будет в полном порядке!

Портовый "Уазик" сначала привез домой Николая Семеновича, а потом и Владика.

У Лены был праздник. Наконец-то появился целый краб! Пусть и замороженный. Анна Семеновна, за эти годы уже познакомившаяся с технологией приготовления крабов, предложи-ла свои услуги. Правда, Павлик протестовал, плакал и требовал, чтобы краб был увезен в Москву. Но это было нереально. Краб был громадный, весом почти в семь килограммов. А панцирь-то они все-таки увезли, и он еще долго служил в качестве экзотической вазы.

Потом Владик еще попытался встретиться с бывшими коллегами по "Циклону", но ниче-го из этого не получилось. У всех были неотложные домашние дела и лишь неделя, чтобы их сделать. А ему так и не случилось больше вырваться на "Циклон". Хорошо еще, что удалось посидеть вечер у Николая Семеновича и узнать точное время отхода "Циклона". Не проводить его он просто не мог! Однако немного опоздал, и пришлось даже бежать к месту его стоянки. Прибежал тогда, когда начало быстро, как свойственно этой широте, темнеть. Трап был убран, и "Циклон", выдав прощальные гудки, отходил от причальной стенки и разворачивался носом к выходу из залива. Курсом на океан. Несмотря на яркие ходовые огни и свет, пробивающийся сквозь некоторые иллюминаторы, его корпус с каждой минутой все плотнее сливался с темнеющим на глазах небом и легкими темно-синими волнами, набегавшими в залив из океана. Вдруг подумалось, что это уходит не просто судно под названием "Циклон", а нечто большее. В океанскую черноту неотвратимо уходил целый пласт его, Владика, жизни. Жизни, в которую он уже никогда не вернется. Оставалось лишь помахать вслед и пожелать, чтобы у этого корабля всегда было семь футов под килем... И удача! Ведь еще совсем недавно он сам уходил на этом судне в океан и прекрасно помнил, как это было и что это значило для каждого члена команды. А в голове его уже зазвучала музыка первой строфы будущего стихотворения.

Прощальная нота гудка,

Разбитая в пену волна...

Душа, провожая, рыдает,

Вслед машет рука,

Но машет она,

Когда он вернется,

Не зная...

Отпуск заканчивался. Шли последние дни августа, когда Козьмичевы возвратились в Москву. Через несколько дней Владику вручили удостоверение корреспондента всесоюзной газеты «Советский труженик».

Глава 14

Журналист

Вскоре было получено первое редакционное задание. Надо было съездить на один мос-ковский завод и дать маленькую, размером в машинописную страничку, зарисовку.

За своим будущим материалом Владик отправился в компании Игоря Злинкевича. Они были ровесниками, но Игорь, хотя числился, как и Владик, в простых корреспондентах, вел себя, как старший. Если честно, то на это у него были основания – журналистский факультет МГУ и три года работы в "Труженике". В том, что это так, Владик убедился с первых минут их пребывания на заводе. Оказалось, что Игорь здесь не впервые и имеет множество знакомых не только среди начальства, но и рабочих. Это и было его задачей – свести с ними Владика. Заведующий отделом промышленности и строительства Антон Вениаминович Сверчков знал, что делал.

На заводе Владик провел целый день, перезнакомился со многими нужными и интерес-ными людьми. Домой ехал в приподнятом настроении и потом долго рассказывал Лене о своем первом выходе в люди в качестве газетного корреспондента. По этому поводу они даже подняли по рюмке вина. Но первый вариант его материала заведующий отделом зарубил. Об этом стало известно лишь на третий день, когда Владик пришел в редакцию. На его столе лежала рукопись с приколотым к ней тетрадным листком, а там – всего несколько слов.

– Владлен Константинович, надо переговорить.

И витиеватая подпись – Сверчков.

Владик взглянул на текст. На нем не было ни одного замечания. Привыкший к манере, в которой читал его рукописи Северинов, Владик даже обрадовался.

– Ничего себе! Ни одного замечания! Ай да я!

Но потом насторожился. Как-то не вязалось с этим приглашение Сверчкова переговорить. Взял рукопись и пошел к нему. Тот был на месте. Увидев входящего Владика, позвонил секретарше и попросил два чая. Покрепче и послаще.

– С чего это он чай заказывает? – успел подумать Владик...

– Садись, Козьмичев. Небось, удивлен? Ну, ничего! Мы из этого первого блина не ком сделаем, а конфетку!

– Удивлен, Антон Вениаминович! А в чем дело? Почему это Вы о блине заговорили?

– Это так, к слову... Теперь к делу. – Раскрыл рукопись. – Какое тебе было задание? Дать зарисовку о том, как социалистическое соревнование способствует развитию коммунистиче-ских отношений в коллективе. Так?

– Так.

– Дальше. Претензий к стилю и грамотности у меня нет. Но как бы тебе сказать... Вот в чем дело. У тебя, Козьмичев, речь идет о том, как еще молодой, но опытный рабочий помог своему бригадиру, кстати, члену КПСС, освоить один из самых совершенных импортных станков на заводе. И не только освоить, но и раскрыть его не описанные в заводской инструк-ции возможности. Так?

– Так... Я с этим Вараксиным долго беседовал. На редкость толковый и разносторонний парень. Учится на заочном в станкостроительном институте. А бригадир мне не понравился. Человек закрытый и себе на уме...

– Вот-вот. Мы и подошли к сути нашего разговора. Ты чего чай не пьешь? Стынет. А я, признаться, горячий люблю. Видать, старею. Кровь, хе-хе-хе, горяченького требует.

– Так в чем суть, Антон Вениаминович?

– Как бы это тебе сказать... Неловко все это... Не поймут нас... Не опытный бригадир, коммунист, помог молодому рабочему освоить новый для него современнейший импортный станок, а наоборот. Не поймут нас...

До Владика стал доходить смысл разговора. Поменяй рабочего и бригадира местами – и тогда, его, автора материала, поймут и за этим столом, и где-то в неведомом кабинете... И все будут довольны.

– Я, Антон Вениаминович, все понял. Но от такой перемены ведь суть изменится. Надо подумать.

– Так и я о том же. Подумай, Козьмичев и подходи!

Вышел он от Сверчкова с ощущением, очень похожим на то, что испытывал еще на "Цик-лоне" после разговора с секретарем судовой парторганизации Иваном Леонтьевичем о том, что задачей предлагаемой им художественной самодеятельности должно быть воспитание у членов судовой команды духа коммунистической солидарности с народом Вьетнама. Но тогда-то речь шла о Вьетнаме и действительно неправедной войне американцев против его народа. Его еще можно был понять... А сейчас? А сейчас ему открытым текстом предложили соврать? Соврать в первой своей публикации в газете?

За столом не сиделось. Вышел на улицу. Ну и что такого страшного случилось? То, что мне открытым текстом сказали. А должен был сам понять. На рожон лезть не надо было! Понял же это, когда задумывал рассказ про сон. И ничего не случилось. Рассказ получился. Напечатали. Может быть, и сейчас не стоит упираться. Убрать к чертовой матери эту гребаную партийность бригадира. Точно! Предложу этот компромисс Сверчкову. Наверняка, согласится. Вернулся к нему в кабинет.

– Подумал, Антон Вениаминович. Есть идея! Разве о том, что бригадир член партии, надо обязательно кричать? Нет! Вот и промолчим об этом. Сюжет ломать не придется. Не знаю, правильно ли я понял, но мне показалось, что материал Вам понравился. Стало быть, все в выигрыше. Так? Так! Как Вам такое предложение?

Антон Вениаминович сделал вид, что думает. Зарисовка и в самом деле нравилась. Идея умолчать о партийности бригадира пришла ему в голову еще при первом знакомстве с материалом. Но он не был бы опытным газетчиком и руководителем, не поверни дело таким образом, чтобы это предложение исходило не от него, а от автора. Так и волки сыты, и овцы целы.

– Пожалуй, прав ты, Козьмичев... Благословляю! Быстро поправь – и мне на подпись!

Дальше пошли будни. Опасения Лены снова и надолго оставаться одной, оказались пре-увеличением. Стало ясно, что длительные командировки – это привилегия особой касты, специальных корреспондентов. В подавляющем большинстве это были известные журналисты, вхожие в такие двери государственной и партийной власти, куда простым корреспондентам, к коим относился Владик, доступ был закрыт.

Глава 15

Лена

Вскоре после разговора с Севериновым Владик скрупулезно подсчитал соотношение по-зитивных и негативных комментариев Евгения Геннадьевича на рассказ о деде Трофиме. И обрадовался. Перевес был на стороне позитивных. Лена же отреагировала неожиданно – перефразировала строку из Крылова.

– Чем кумушек считать трудиться, не лучше ли куме к себе оборотиться, – выдала она. И тут же, поняв, что высказалась не очень корректно, добавила. – Конечно, мнению Северинова следует доверять. Но, не впадая в крайность. Сейчас ты попал под авторитет Шукшина. Потом начнешь подражать Северинову... Я себя никоим образом не ставлю с ним вровень, однако осмелюсь заметить, что диплом я писала по стилистике Аркадия Гайдара. И кое-что в том, что такое писательский стиль, поняла. А у тебя он явно высвечивается. Вот и не надо нам его терять.

Владик обратил внимание на то, как она сказала. не ему, а нам. Все время, пока дораба-тывал рассказ, он помнил об этом.

Показать доработанный рассказ Северинову Владик решился лишь после новогодних праздников. Назвал его "Рубикон, или томление духа". Евгению Геннадьевичу было, как всегда, некогда, и он предложил оставить рассказ на недельку. Так и вышло. На звонок Владика он, не тратя лишних слов, сказал, что ждет. Поехали вдвоем. Открыл сам Северинов.

– О, приветствую племя младое и незнакомое! Вы кто, прекрасная незнакомка?

– Жена моя, Лена. Кстати, преподаватель русского и литературы...

– Очень приятно! Наш брат! Я ведь тоже бывший учитель. Только истории.

Прошли в кабинет. Евгений Геннадьевич протянул рукопись с подколотым сверху лист-ком.

– Простите меня, ребята. Кофеем нас угощать некому. Жены дома нет. Все, что я хотел сказать, здесь. Единственное... Ну, что это за название? То, что оно точное, не спорю. Но цензура не пропустит. И правильно сделает – "еst modus in rebus – есть мера в вещах". Об этом, молодой человек, всегда помнить должно. Да, говорил я о тебе с Крайневым. Это декан факультета. Так, оказывается, вы не просто знакомы, а ты еще и семинар его посещаешь... Хвалю! О чем говорили, не скажу. Сообщу лишь, что он хочет тебя видеть в студентах. Но поблажки не обещает. Готовься. Лена, Вы ему спуску не давайте! Если будут вопросы по рассказу, звони.

Но вопросов не возникло. Как и с первым рассказом, замечания и предлагаемые правки били в точку. Оставалось лишь все это учесть, с чем Владик справился очень быстро. Теперь рассказ назывался просто – "Рубикон". Несмотря на предложение Лены дать рассказу отле-жаться, отвез его в редакцию "Литературного мира". Не терпелось вплотную заняться подго-товкой к вступительным экзаменам.

Летом Владик поступил на заочное отделение. Вступительные экзамены он сдал на от-лично. К тому времени в "Литературном мире" появился его второй рассказ. Владик был единственным на весь институт абитуриентом, печатавшимся в одном из ведущих литератур-ных журналов страны.

Первый год учебы сложился удачно – ему удалось сдать экзамены и зачеты за первый и второй курсы. За второй год учебы на заочном отделении была сдана отчетность по програм-мам третьего и четвертого. Эти годы были для него в полном смысле каторгой. Без поддержки Лены он бы не выдержал. Она заменила его во всем, что касалось дома. А он метался в замкнутом круге. работа – занятия дома – библиотека. Вечерами, читая учебную литературу и пытаясь не заснуть за столом, стоял на стуле на коленях. Лена помогала делать многие контрольные, особенно по лингвистике и литературе. В эту пору у него появился способ сбрасывать психологический стресс после сдачи очередного экзамена. Войдя в прихожую, он давал хороший пинок своему дорогому кожаному портфелю, подарку Лены на один из дней рождения. Лена обижалась, пока не поняла, что пинок символизирует не что иное, как пятерку на экзамене. Собственно, она другого и не ждала. Последнюю четверку он получил еще на первой сессии. Все остальные экзамены сдавались на отлично.

После того, как Владик перешел на пятый курс заочного отделения, профессор Крайнев предложил ему вернуться на четвертый курс, но уже дневного отделения Института. С точки зрения учебы и качества знаний, это было бы разумно. Но так совпало, что, решив покончить с заводской карьерой, Владик через своего однокурсника уже почти договорился о работе в журнале "Театральная сцена". Характер будущей работы его вполне устраивал. Что ни говори, театр и не отпускал, и был знаком. А главного редактора настолько устраивало театральное прошлое Владика, почти законченный Литературный институт и количество опубликованных рассказов, что тот был готов закрыть глаза на его беспартийность. Оставалось лишь дать согласие и написать заявление об увольнении с завода. Но, честно сказать, уже не только его, но и, как ни странно, Лену, готовую когда-то жить семьей на одну свою зарплату, смущала очень смешная, просто мизерная ставка младшего литературного сотруднику. Почти как у того рядового артиста, каким был Владик в Касинске. Идти на поклон к отцу и Маргарите Михай-ловне они не хотели. Те и так заваливали Павлика игрушками, одеждой и вообще заботились о нем.

Глава 16

БАМ! БАМ! БАМ!

С зарисовки о передовиках социалистического соревнования начался очередной этап в биографии Владика – этап приобщения к журналистике. Надо сказать, что сложность состояла не столько в обретении навыков написания текстов. К этому он был готов. Проблемы, если и были, то иного плана. Самым трудным было приучить себя писать не о том, о чем хочется, а о том, что пожелали иметь вышестоящие. К их числу относились Главный редактор,

заведующий отделом, редакционная коллегия, цензура и еще кто-то, находившийся много выше – в кабинете на Старой площади. Очень непросто было с обретением навыка быстрого письма, настойчивости и находчивости в добыче материала.

Время в этой круговерти не шло, а летело. Близилось окончание института. Пришла пора определяться с дальнейшим. Он все глубже осознавал, что работа в газете не только насыщает память богатейшим спектром наблюдений, фактов и впечатлений, но и накладывает на творческие порывы жесткие ограничения. Как же быть? Уйти в профессиональное писатель-ство? – Не проблема. Примеров тому среди его знакомых по Институту было немало. Но в своем большинстве они, не имеющие имени, а потому не востребованные издательствами, перебивались редкими гонорарами и случайными заработками. Для бессемейного человека такой образ жизни еще мог быть приемлемым. Хотя, честно говоря, он знал, что ему, сотруд-нику всесоюзной газеты с постоянной зарплатой и гонорарами за публикации, многие из таких знакомых бедолаг втайне завидуют.

Со временем его стали посылать в командировки по стране. Он побывал почти на всех знаменитых стройках. Их масштабы не могли не волновать и где-то даже восхищали. Но многое из того, что он видел и слышал, и то, какой материал и под каким углом приходилось давать газету, часто не совпадало, расходилось. Когда – больше, когда – меньше. Прежде всего, это касалось впечатлений о людях. Да, ему встречались и романтики, для которых участие в этом, как его высокопарно называли газеты и телевидение, а также некоторые писатели и поэты, великом преобразовании природы было потребностью души. В большинстве же людской контингент строек коммунизма состоял из тех, кого заманивали туда высокими заработками, абсолютно нереальными в обжитых районах страны. Были здесь демобилизован-ные солдаты, выросшие в маленьких городках, поселках и деревнях – им просто было нечего делать в родных местах. Встречал он и неудачников, пытавшихся хоть как-то поправить свою жизнь. Находили себе место жительства и бывшие заключенные... Вот и собиралась эта разношерстная публика там, где были не только большие деньги, но и такое снабжение продуктами питания и заграничными промтоварами, о котором средний житель страны мог только мечтать. Быт здесь уходил на второй, даже на третий план. Жилищные условия на многих всесоюзных стройках мало чем отличались от жизни в системе исправительно-трудовых лагерей.