Текст книги "Звездная роль Владика Козьмичева(СИ)"

Автор книги: Исак Модель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Выпили.

– Так ты пьесу напиши, а я поставлю. Представляешь афишу. автор В. Козьмичев. Да еще и по нашему касинскому телевидению выступлю! Аншлаг обеспечен! Сначала в Касинске, потом по Сибири, потом по все театрам Союза.

И долго буду тем любезен я народу

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я Свободу

И милость к падшим призывал.

И, видимо, осознав, что перебарщивает, трезво взглянул на Владика.

– Такие вот дела, дорогой! Насчет пьесы я серьезно. Ты же ведь еще и артист. Тебе это раз плюнуть. Ты к нам на сколько?

Владик вдруг понял, что делать ему в Касинске больше нечего.

– В девять уеду.

– Тогда прости! У меня еще дела. Хотел, чтобы ты вечером "Сталеваров" посмотрел. Да ладно. Я и сам им цену знаю. Нет у меня таких актеров, каким был ты. Еще Митрофаныч говорил, что тебя к нам счастливым ветром занесло. Он потому и хотел из тебя Ленина выдавить. А ты уперся.

– Я что-то не заметил. Он не обо мне заботился, а о себе.

– Пусть так. Но, может быть, оно и к лучшему, что так получилось... Дай мне свои теле-фоны. Редакционный и домашний. Буду в Москве – обязательно позвоню. Договорились?

– Разумеется.

– Тогда прощаемся?

– Прощаемся, Вася.

На вокзал он вышел засветло. Ему еще раз, вернее, в последний раз захотелось пройти по касинским улицам. Вдохнуть чистый морозный воздух набирающей силу сибирской зимы. Потом ноги сами повернули в сторону театра. Скоро должен был начаться вечерний спектакль. Он стоял на противоположной стороне и видел, как в театральную дверь входили самые нетерпеливые зрители.

– А может быть, это любители пива? – скептически подумал он и устыдился своего ци-низма.

Вспомнилось, как еще недавно он прощался с "Циклоном". Но с причала тогда уходил не он, а "Циклон". Сейчас все было наоборот. С этим невзрачным провинциальным театром, в котором началась его самостоятельная жизнь, прощался он. Уверенности, что еще раз вернется в этот уютный и тихий городок, где скрип снега под подошвами прохожих, чириканье воробь-ев и сорочьи крики звучат отчетливее и чаще, чем шорох автомобильных шин, у него не было.

Еще во время полета в Москву возникла мысль написать о том времени, когда он жил в Касинске. Рассказ или повесть. А может быть, и пьесу. Какую, он еще не знал.

Глава 21

Фантом и реальность.

Даже, спустя несколько недель после возвращения Владика Лена никак не могла изба-виться от ощущения, что все происходящее с ней – фантом. Постепенно это прошло. Желание снова быть вместе оказалось сильнее страстей и эмоций, пытавшихся их разъединить. Разгово-ров о том, что было, они не вели. Подсознательно боялись повредить нежные ростки нового, что начало пробиваться в их взаимоотношениях.

Вскоре вышла его первая книга – "Дорога в жизнь". Предисловие к ней написал Севери-нов. Несмотря на его авторитет, издание книги шло трудно. Издательский редактор, поскольку это была первая книга Козьмичева, вел себя, как местный князек. Что ему сам Северинов! Владик нервничал, но потом, по подсказке Альбины Ивановны, которой он как-то пожаловал-ся, стал вести себя более независимо. И соглашался лишь на незначительные правки.

Его ощущения от выхода книги были какими-то странными. Это была радость, но менее бурная, нежели от выхода его первых стихов и рассказов... Не только радость, но и неожидан-ное ощущение того, что можно было написать еще лучше... Этим он и поделился с Леной. Поскольку все, что вошло в книгу писалось на ее глазах, она знала всех ее героев, начиная от деда Трофима и его школьного дружка Валерки. Лена вспомнила все его и свои переживания и страдания последнего года и вдруг осознала, что все они так или иначе связаны с книгой.

– Боже мой, как он выдержал всю эту нагрузку и мои художества? – спрашивала она себя. Действительно он прав. Книга могла быть еще лучше, не трепи я ему нервы... Почему я не могла понять, что в писательстве для него смысл жизни? Не в баловстве стишками, а в серьезной литературной работе. Стало быть, вину перед ним я могу искупить лишь тем, что его работа станет и моей. Но смогу ли? А может быть, опять захочется свободы? Нет уж! Хватит...

Пачку авторских экземпляров они поставили на его рабочий стол и не притрагивались несколько дней. Временами им казалось, что это книги не его, а кого-то другого. Что они делают этому имяреку одолжение, согласившись их хранить у себя.

Потом позвонил отцу и предупредил, что в ближайшие выходные он к ним приедет. Зи-мой это было проще, так как из-за ребят они жили в городе. Их появление вместе вызвало такой же эффект, какой в картине "Не ждали" изобразил Репин. Однако надо отдать должное Константину Васильевичу и Маргарите Михайловне. Ни слова о том, что они знали, произне-сено не было. Зато книжка произвела фурор. Отец даже обиделся, что привезли они всего один экземпляр.

– Одну книжку подарил... Ты мне еще с пяток подбрось! Я кое-кому подарю. Пусть по-читают. А то им железяки наши понятнее и ближе. Теперь я за тебя, Владька, спокоен. Настырный из тебя мужик получился. Весь в меня!

Затем были визиты к Северинову, к Альбине Ивановне, к Крайневу. Ко всем тем, кому он был обязан. Если с Альбиной Ивановной общение было просто приятное, то Северинов его удивил и расстроил. Разумеется, тот был очень рад и за него, и за себя. Что ж, у него были на то основания. Ведь не кто иной, как он, заметил у того московского школьника литературные задатки и, спустя годы, помог ему почувствовать вкус литературного труда. Они опять сидели друг против друга, а между ними стоял не знакомый Владику серебряный поднос с настоящим шотландским виски и лимоном.

– Ты виски пьешь? – справился Геннадий Евгеньевич и налил на дно бокалов. – В Лон-доне купил. Чудесный напиток!

Владик знал, что Северинов недавно возглавлял делегацию советских писателей, посе-тивших Туманный Альбион.

– Мог бы и не хвастаться.

Разговор, конечно, шел о пишущейся книге, о планах. Владик смотрел на то, как Севери-нов со вкусом смаковал виски, как холеными пальцами брал ломтик лимона и отправлял его в рот, и непроизвольно подумал.

– Так Вы, Геннадий Евгеньевич, словно визирь какой-то восточный!

А тот уже завел речь о другом.

– Слов нет, молодец ты, Владлен Константинович! И Институт закончил. И книгу издал. Теперь надо брать шире.

– Неужто, роман? Нет! Об этом я не думал и вряд ли буду.

– Я о другом. Пора тебе думать о вступлении в Союз писателей. Ты это, не изумляйся. Я виски мало выпил. Да, да, об С.П. Это многие возможности открывает. Творческие команди-ровки, например. Возможность поработать в доме творчества. Гонорар, наконец. Ты за книгу сколько получил? У членов СП другие расценки. И авторитет другой, что немаловажно. Только вот беспартийный ты. Но это дело поправимое. Хочешь, поговорю с Антоном. Он член редколлегии, зам. главного. Вес имеет. Поможет с рекомендациями. Надо будет – сам дам. А членство твое в С.П. я пробью! Это я пока только член Правления. Но сигналы есть, оттуда, – показал пальцем в потолок, – скоро секретарем изберут. Как тебе мое предложение? Я понимаю, серьезное оно. Подумай. Не век же тебе в газетных редакциях штаны протирать... У тебя семья, сын растет. О будущем надо тебе думать!

Что он мог ответить? Его неприятно резануло, как Северинов, бывший фронтовик и дей-ствительно большой писатель, видел во вступлении в партию обретение права на получение пропуска в клуб избранных. С их шикарными квартирам и государственными дачами, с их возможностями отовариваться в закрытых магазинах и ездить по заграницам... Вспомнилось, как Ежиков, Воленс-ноленс, намекал о своих возможностях – даже достать "Жигули" по блату предлагал... А ведь всего-то режиссер провинциального театрика. Это что ж такое? И как тогда, на "Циклоне", ему стало муторно.

– Ну что он от меня хочет? Зачем я партии? Тогда, на "Циклоне", у Иван Леонтьича, хоть идея была – сделать из меня воспитателя. А у этого-то, что на уме? Хотя бы сказал, что с партбилетом я писать лучше стану. Так нет! Черт те что! Из одной колдобины да в другую.

Промолчать, и не ответить на такое предложение было невозможно.

– О чем тут говорить? Спасибо, Геннадий Евгеньевич. Но знаете, Вы и так для меня столько сделали. Теперь уже пора самому дорожку прокладывать. Да и не в моем это характе-ре... Вы понимаете, о чем я?

– Ну и дурак! – вдруг выдал Северинов. – Писателю, прости меня, нужны условия для ра-боты и определенный комфорт. Впрочем, дело твое! Было бы предложено.

Владику даже стало не по себе. Ему добра хотят, а он, неблагодарный, отказывается. Доброта эта больше походила на какой-то подкуп. Северинов, прочувствовавший его настрой, попрощался с ним не так тепло, как обычно.

В редакции книгу обмывали по законам журналистской братии. Всерьез... Тостов было море. Зав. отделом Сверчков так расчувствовался, что позволил ему не торопиться с подготов-кой материала о Севере, и произнес длинный спич.

– Такое в нашем коллективе случается первый раз. Наши публикации, к сожалению, су-ществуют лишь неделю-две после выхода. Жизнь книги, естественно, хорошей, много дольше и богаче. Но весь мой опыт говорит, что те, кто поднимается в своем творчестве от газетной статьи до литературного произведения, в газетах не задерживаются. Однако, я должен сказать, что такого вклада, какой вносит работа в газете в копилку человеческого, журналистского и писательского опыта, ни одна творческая командировка, коими очень гордятся наши коллеги-писатели, дать не способна. Поэтому я предлагаю выпить за то... – выдержал большую паузу, – за то, чтобы Вас, Владлен Константинович, это богатство не соблазнило и Вы никогда бы не покинули наш дружный коллектив.

Ленина простуда не только не прошла, но незаметно переросла в воспаление легких. Сказалось и нервное перенапряжение последнего года, и два часа на холоде, когда она ждала прихода Владика. В итоге всю ее болезнь он просидел дома. Ухаживал за ней, бегал в магази-ны, готовил, занимался с Павликом. Теме не менее, очерк по результатам северной команди-ровки был положен на стол Сверчкову. И вскоре, после доделок и переделок, увидел свет. На гонорар за книгу они купили Лене красивое кольцо, Павлику велосипед, остальное отложили для летнего отдыха. А ему Константин Васильевич за окончание института и за первую книгу сделал сногсшибательный подарок – американский персональный компьютер. Где и как его достал, он не распространялся. Была проблема с отсутствием у компьютера русского шрифта и принтера, но умельцы из отцовского института, ее решили. Владик, полный уверенности (по причине своего знания холодильной техники) пытался освоить это космическое чудо сам, но в итоге были вынужден обратиться к отцу за помощью. Впредь он даже не вспоминал о пишу-щей машинке.

Глава 22

Я цели намечал свои на выбор сам ...

Еще больше он расстроился из-за Северинова после выхода в свет мемуаров Брежнева "Малая Земля", "Возрождение" и "Целина". Ходили слухи о том, что их настоящими авторами являются известные писатели. В редакции об этом тоже много говорили. Фамилии звучали разные, но Северинова среди них не было.

Однажды в книжном магазине, что недалеко от редакции газеты (он любил заходить сюда и раньше, а теперь еще и потому, что там продавалась его "Дорога жизни"), он увидел Илью Замошского. Как раз у полки, где лежала стопка "Дороги жизни". Илья перелистывал его книгу.

– Здравствуй, мой дорогой рецензент!

– Привет писателям!

– Это ж, сколько мы не виделись? Целый год!

– Я звонил, хотел книжку подарить, да не было тебя.

– Так я сначала мотался по своей любимой Сибири, а потом заперся на даче. Новый опус сочинял.

– Сам недавно в Сибири был. в Норильске, Красноярске, Касинске.

– Я про эту поездку знаю. Очерк твой в "Труженике" читал. Только там про Касинск ни слова. А вот о том, что ты книжку издал, не знал. Молодец!

– Теперь, я гляжу, знаешь. Тебе подарить?

– У меня что, не на что купить?

– Тогда, давай подпишу.

Пока подписывал, возле них собралась небольшая группка покупателей. Вряд ли все они хотели приобрести "Дорогу жизни", но, увидев ее автора, решили, что недурно будет иметь ее экземпляр с автографом. Владик смутился, пытался отнекиваться, тем не менее удовлетворил просьбу аж четырех книголюбов. Впервые в жизни! К тому же продавщица сказала, что книга его расходится хорошо. Настроение это только подняло.

– Слушай, – обратился к нему Илья, – ты сейчас куда? Может, в кафешку заскочим? Надо первую книжку обмыть! Я тебя не отпущу!

– Илья, я уже так наобмывался, что смотреть на спиртное не могу...

– Ты что думаешь, я тебя водку пить зову? Я ее сам терпеть не могу. По бокалу вина – и все. Хоть спокойно поговорим.

В кафе до него дошло, с чего у Ильи возникло такое страстное желание поговорить. После обычного обмена информацией о том, как у кого дела дома, на писательском фронте, Илья вдруг неожиданно спросил.

– Ты что, с Севериновым на короткой ноге? Гляжу, он даже предисловие тебе сочинил.

– А я с ним еще со школьных времен знаком. – Он, можно сказать, первым понял, что я писать могу.

И поведал Илье не только ту, давнюю историю с письмом Северинова, но и то, как встретился с ним спустя годы.

– Да, серьезное у тебя с ним знакомство.

– Серьезное-то серьезное, но в последнее время я что-то его не всегда понимаю...

– Надеюсь, ты Брежневскую трилогию прочитал?

– Прочитал.

– Ну и что скажешь?

– Вроде неплохо написано. Только вот откуда у него время есть книжки писать?

Илья оживился.

– Ты что, разговоров об этом не слышал?

– Почему же? Слышал.

– Думаешь, я про твою дружбу с Севериновым просто так спросил? Не-е-ет! У меня родственник в аппарате СП работает. В курсе всех тамошних тайн и пересудов. Там только и разговоров, что "Малую землю" твой Северинов писал. За это его в секретари двигают.

Выпалив на едином дыхании эту тираду и чрезвычайно довольный возможностью показать свою информированность, он победно взглянул на Владика.

– Каково?

– Илья, что ты хочешь услышать? Что я потрясен? Так, нет. То, что трилогию Брежнев не писал – и коту ясно. И не только тому, который писать умеет. А кто там руку прикладывал, Северинов ли, Петров ли... Какая разница?

Ему вовсе не хотелось предстать перед Ильей этаким крутым разоблачителем Северинова. Для чего и для кого? Все, что он знал о нем, нисколько не противоречило этой новости.

Фронтовик, последовательный приверженец социалистического реализма, сознательно сделавший свои литературные способности источником удовольствий и материальных благ. Сибарит. При случае не гнушающийся проявления неких отцовских чувств к молодым авторам. Но все это ради расширения круга почитателей. Какие свежие краски появились на этом портрете от новости Ильи? Никаких! Оставалось лишь похвалить себя за то, что не пошел у него на поводу при последнем разговоре. Вместе с тем, Влад хорошо понимал, что должность спецкора для него, беспартийного, будет вершиной. Да и хочет ли он на всю жизнь застрять в журналистике? Нет! Это не его выбор. И, как ни обидно признаться, выбор Северинова. Его призвание – литература. Если не для нее, то для чего эти изматывающие годы учебы? Ведь именно из-за нее он едва не потерял семью. Неужели вновь придется, как когда-то в Касинске, совершать крутой поворот – уходить из журналистики? Станет ли от этого легче и проще? Он так много слышал и видел, как гнобила партия талантливых писателей, не поддавшихся искушению связать себя с ней тесными узами. Тех, кто не боялся в своих произведениях той правды жизни, что считается крамолой и диссидентством. В эти часы раздумий Владик не только не знал, готов ли к такой судьбе, но и не ставил перед собой задачи принять какое-либо решение. Однако душа его, получившая мощный нравственный заряд от деда Трофима, не могла успокоиться.

Я бы так и не решился выказать свое отношение к нравственным поискам моего героя, не случись в его писательской биографии, что должно было когда-то случиться. За прошедший после выхода "Дороги жизни" год ему много раз приходилось выслушивать отзывы о ней и простых читателей, и коллег по журналистскому цеху, в том числе по "Труженику". Доводилось выслушивать и мнения знакомых писателей. Разные случались встречи и любопытные ситуации. У Владика (все-таки он был журналистом) даже выработалась весьма полезная привычка. где бы это ни происходило – в Москве, во время поездок по стране – как он ни был бы занят, каждую оценку тщательно фиксировать в записных книжках. В конце концов, их накопилось такое количество, что появилась весьма надежная база для того, чтобы посмотреть на себя со стороны, увидеть свои сильные и слабые стороны. Небезынтересным для него было и мнение бывшего коллеги по театру Ежикова. Поэтому один экземпляр своей "Дороги жизни", опасаясь, что в сибирскую глубинку книга может не дойти, он отослал в Касинск.

Ответ от Ежикова, хотя и пришел с большой задержкой, оказался не просто письмом с благодарностями за книгу и дифирамбами в честь ее автора, а интересной, можно сказать, критической статьей. С чем-то в ней ни он, ни Лена не согласились, но в основном этот режиссер из сибирской глубинки был прав. Многое в этом отзыве особенно порадовало Лену.

. – Помнишь, я еще в Находке говорила о твоих рассказах, что они не столько проза, сколько пьесы в миниатюре. Молодец воленс-ноленс! Чувствуется в нем театральный режиссер! Правильно он тебя просит – напиши ему пьесу! Не откладывай!

И Владик решился. Спустя почти год, когда параллельная работа над новой книгой и пьесой подходила к завершению, в "Известиях союза писателей" появилась статья незнакомого ему критика Ледяхина, посвященная творчеству молодых литераторов. Такое было впервые. Его книга была названа в числе наиболее заметных произведений. В душе всколыхнулась радость. Вместе с тем, бросилось в глаза, что Ледяхина, судя по тексту, не очень-то интересовали другие авторы. Отпустив по их адресу одобрительные, приличествующие в таких случаях суждения, основное внимание он уделил "Дороге жизни". Наибольшего его одобрения заслужила повесть, составившая половину книги. Хвалил он и рассказы.

Вместе с тем, в некоторых из них Ледяхин увидел попытку автора уйти от исследования картины того, как самоотверженный труд советской молодежи способствует великому делу коммунистического строительства. Далее было написано следующее.

"Странно, что, когда советские люди, воодушевленные историческими решениями XXV съезда КПСС, отдают все силы досрочному выполнению пятилетки и вводу в строй гигантов социалистической индустрии, талантливый писатель ставит своей целью увести читателя в трясину обыденности и быта. Нет слов, разоблачать такие негативные явления в молодежной среде, как пьянство, нарушения трудовой и общественной дисциплины, надо. Но превращать их в центральное сюжетное звено может лишь тот, для кого смакование указанных недостатков, искусно подаваемое под соусом жизненной правды, является самоцелью".

– Ни фига себе! – подумал Владик. – Как же тогда с дипломом, с отличной оценкой его и кафедрой и Замошским, с предисловием Северинова? Что, до автора из "Вестника" никто ничего не заметил? Или не захотел замечать? А как тогда быть с теми, кому книга нравилась? Ведь их было больше! Он это знал точно. Конечно, были и весьма нелицеприятные высказывания, но чтобы так, как автор обзора?

Первым желанием было пойти искать правду у Крайнева, у Ильи, у того же Северинова, у Альбины Ивановны. В конце концов, у редактора издательства... Потом, успокоившись, понял – это нереально, а главное – ни к чему. Что нового они скажут? Ничего!

Лена к этой критике отнеслась спокойно и рационально.

– Что ты разволновался? Радоваться надо! Уверяю тебя, книжки скоро в магазинах не будет. Расхватают. Народ знает – раз критикуют, значит, интересно – надо прочитать.

Владик сразу подметил изменения в ее тоне. Хотя она прекрасно поняла суть и направленность критического упрека, в нем не было даже намека на его одобрение. Неужели и ей эта самая идеология тоже осточертела, подумал он. Дела-а-а-а...

Хотелось поговорить с ней на эту тему, но не стал. Вообще он начал замечать, что за год, что они снова вместе, характер Лены начал меняться. Появилась мягкость в общении не только с ним, но и с сыном. Безаппеляционность суждений постепенно уступала место сдержанности. Даже ее прежняя обидчивость проявлялась не так часто. А может быть, в этом была и его заслуга?

Но главное – изменились их отношения, если раньше они базировались исключительно на любви, то теперь в них появлялось все больше взаимопонимания. После семи лет совместной жизни и всего пережитого за последний год он, даже положив руку на сердце, не мог сказать, что всегда и во всем понимал Лену, а она его. Эти перемены не просто радовали, но давали возможность надеяться на то, что прошлое не повторится, что он, наконец, обретает то, чего остро желал – поддержку близкого и любимого человека. И это было так важно не потому, что был он личностью слабой. Сколько в жизни тому примеров, когда поддержка со стороны близкого человека только глубже опускала слабого и еще выше возносила сильного.

Потому Владик и успокоился, когда Лена полностью поддержала его позицию по отношению к предложению Евгения Геннадьевича о вступлении в партию.

– Знаешь что, себя ты уже не изменишь. Вступлением в партию только жизнь себе усложнишь. Сейчас с тебя что взять? С беспартийного. Вот дернуло тебя ляпнуть в статье... Ну, поговорил с тобой Сверчков, Пожурил. Так потом еще и эта критика. Был бы партийным, все иначе могло бы повернуться. Вполне мог выговор по этой линии схлопотать. Тебе оно надо? У тебя вот книга на выходе. Издавать надо будет. Тебе проблемы с редакторами и цензурой нужны? Так что сиди спокойно. Но будь умнее и не подставляйся. Думай, Владик. Думай! Я тебе плохого не желаю.

Еще долго вспоминал он и анализировал этот разговор. Пусть Лена и права, но что, мне теперь каждого своего слова бояться? – думал он. – Куда тогда дальше? А все туда! В соратники учителя моего и наставника, Евгения Геннадьевича. Уж он знает, как надо! Или к таким, как Илья. Парень вроде хороший, но носом чует, о чем и как писать. Даже премию комсомола отхватил! В членах СП ходит. Сколько бы ни перебирал он знакомых журналистов и молодых писателей, никак не мог найти среди них того, кто был бы ему близок по духу. Да и как могло быть иначе, если разговоры с ними, даже в узком кругу, не выходили за рамки анекдотов? Менее или более резких, но не касавшихся основы государства, строившего светлое коммунистическое будущее.

И все же мысль его неизбежно выходила за пределы размышлений о себе. Взять того же Солженицина. Ведь весь его критический запал стреляет не в современность, а в историю. И что его тогда власть так боится? Ведь был же 20-й съезд! Ведь осудили же и сам культ Сталина, и все его страшные деяния. Значит, есть у партии и у власти такое, что никакими решениями съездов и осуждениями не выкорчевать, что соединяет и делает неразрывными все этапы их властвования и проявления сущности. Это только философ Демокрит сокрушался, что не может дважды войти в одну и ту же реку. А для партии, оказывается, все возможно. Переждала – и вновь за свое. Как только кто высунется, так его, чтобы не баловал, в свои стройные ряды. А начнет кто не по делу выступать, так его либо за ряды колючки, либо за границу. Не хочешь, а деда Трофима вспомнишь.

В конце концов, он устал от изматывающего душу самокопания. Прежде всего надо было довести книгу до издания. Сначала обнаружил и долго устранял в ней ранее не заметные ему самому недостатки. Потом долго устраивал в издательство. И вдруг обнаружилось, что статья в "Известиях СП" не оказалась незамеченной. Причем на то, что он был назван в числе наиболее талантливых молодых писателей, в издательствах как бы не заметили. Зато хорошо помнили ту гадость, что вылил на него Ледяхин. Обращаться за рекомендацией к Северинову после того разговора о вступлении в партию и СП он не хотел. Не хотел он просить помощи и у Альбины Ивановны. Надеялся на себя. Но в издательстве "Советская литература" книгу продержали несколько месяцев – и отказали. Такой же результат был и в "России", и в "Молодом современнике". Шло время. Настроение от этого было не очень. И у него, и у Лены. Как это часто бывает, помог случай. Вернее, звонок Альбины Ивановны.

– Ты куда пропал, Козьмичев? – В своей обычной грубоватой манере спросила она, не поздоровавшись. – Небось, кляузу на себя смакуешь?

Он сразу понял, что это Ледяхинское словечко она произнесла не случайно. Точно помнит!

– Добрый вечер, Альбина Ивановна! Никуда я не пропадал. По газете это видно. Просто дела заели. Все свободное время с книжкой вожусь.

– Что, до сих пор не закончил?

– Да нет, закончил. Вот пристраиваю.

– Ну и как?

– Веду переговоры, Альбина Ивановна.

– И до чего договорился?

– Пока ни до чего.

– Понятно. Можешь ко мне домой подскочить? Вместе подумаем.

– А когда Вам удобно?

– Да прямо сейчас. Рукопись захвати.

Сидевшая рядом Лена все поняла.

– Съезди один. Мне с Павликом позаниматься надо.

Альбина Ивановна начала не с ожидаемого им обсуждения проблемы издания книги.

– Что, у тебя семейные дела наладились? Я вижу – глаза спокойные...

– Ну, Альбина Ивановна! Вы прямо, как Мессинг! Мысли читаете! Мне как-то удалось побывать на его концерте. Обалдеть!

– Не Мессинг я, Владлен, а мудрая женщина. А потом, почитай и пообщайся с мое с вашим братом, писателем. Не только мысли читать научишься, но и то, о чем автор писать боится. Хочешь, я скажу, о чем ты сейчас думаешь?

– Интересно!

Задумалась и выдала из Высоцкого.

"Сам виноват. И слезы лью, и охаю.

Попал в чужую колею – глубокую.

Я цели намечал свои

На выбор сам,

А вот теперь из колеи

Не выбраться".

– Похоже, Альбина Ивановна, но не охаю я. Наоборот! Простите за грубые слова. Очень хочется послать всех этих редакторов куда подальше... Пары строчек критических испугались! Да ведь той статье скоро два года! Помнят, гады!

– Когда прочитала, даже позвонить собиралась. Потом передумала. Хотела, чтобы сам позвонил. А ты, я смотрю, гордый парень. И правильно! Гордость для писателя – не последнее качество. Я это еще от Александра Трифоновича слышала, когда у него в журнале работала. Великий был человек! Значит, так. Оставляешь рукопись мне. Прочитаю быстро. Сейчас я не очень загружена.

Через пару недель они встретились в ее редакционном кабинете. Шел он туда с некоторой тревогой. Мало ли что? Вдруг ей не понравилось? Но потому, как она его встретила, сразу стало понятно – опасения были напрасными.

– Значит, слушай, Козьмичев. Мнение мое о тебе не изменилось. Даже стало лучше. Прочитала с удовольствием. Почему ты мне раньше ничего из нее не предлагал? Все бы так писали... Правда, не удержалась. Почеркалась. Но немного. Да и книге на пользу. Это я на правах старшего товарища. Имею право. Вывод. редакторы, кои тебе отказали, либо круглые дураки, либо пачкуны, боящиеся за свои места. Если хочешь, четыре рассказа возьму для журнала. Попробую предложить главному. Я у него авторитетом пользуюсь. Да и ты наш автор. Почти уверена, что опубликуем. И утрем нос всем этим трясунам! Пусть потом локти кусают. Как идея?

– Сказать честно? Идея заслуживает одобрения и делает мне честь. Только вот стыдно, что утаивал книгу от Вас. Гордость не позволяла... Знал Ваше отношение ко мне, а хотелось все сделать самому. Не мальчик уже.

– Дело не в отношении, а в понимании и долге. Я ведь тебе уже давно говорила, что у тебя не просто литературные способности, а талант! И мой долг сделать все, чтобы ты был напечатан, тебя читали. Не хотела тебе говорить, но, так и быть, скажу. Я ведь этого Ледяхина лично знаю. Только это псевдоним. На самом деле его фамилия Москвин. Москвин Владимир Григорьевич. В Академии наук работает. В Институте мировой литературы. Переводами с английского балуется. Иногда рецензиями. Но обычно на поэзию. Вроде бы мужик нормальный. С чего он на тебя взъелся, ума не приложу? Да черт с ним! У тебя еще все впереди. Надо быть готовым ко всему. В том числе и к помощи на своей дороге к читателю. Ты вот еще не знаешь, скольким талантам помог опубликоваться Александр Трифонович. Как-нибудь расскажу.

Домой он не шел, а летел. Надо было поскорее поделиться своей радостью с Леной.

– Ты себе не представляешь, какой она человек! Как мне повезло, что жизнь меня с ней свела! И что я выпендривался? Нет, чтобы самому к ней обратиться...

– Дорогой автор, что случилось?

– Ты еще спрашиваешь? Ей книга понравилась! Мало того, так она четыре рассказа взяла для журнала! Обещала отредактировать и предложить для печати. Ура!

Радость его фонтанировала. Он даже забыл о самом существенном – книга не только понравилась, а была названа талантливой!

– Да, повезло же нам' Такого человека ты встретил! Что бы ты ни говорил, это не Северинов! Пусть он много для тебя сделал, но вот не лежит у меня к нему душа – и все тут! Особенно после того разговора с тобой и рассказа Замошского о его "Малой земле". Продажный он человек... Уж больно ему в секретари Союза Писателей хочется.

– А у меня из-за всего этого на душе нехорошо. Все-таки он первый меня заметил.

– Знаешь что? Сколько времени с той поры прошло? Люди меняются. Ничего не поделаешь. Кто в лучшую сторону, кто – в худшую. Возьми твоего Воленса-ноленса. Я ведь помню, как ты над ним смеялся. А какое он умное письмо написал! Не каждому критику такое под силу.

– Кстати, ты знаешь, чем меня Альбина Ивановна удивила? Помнишь Ледяхина, что поливнул меня в "Вестнике"? Так это, оказывается, псевдоним. Его настоящая фамилия Москвин. Вроде бы звать его Владимир Григорьевич. Вообще-то он не критик, а кандидат наук из Института мировой литературы. Я знакомых спрашивал, но его никто не знает. Чего я ему дался? Не иначе, кто-то его натравил. Вроде врагов у меня нет... Вообще, темное это дело.

Лена, несшая бурлящую кофеварку, вздрогнула, изменилась в лице и побледнела. Кофеварка упала на пол, а она, закрыв лицо ладонями, стремительно вышла из кухни. Он испугался, кинулся вслед и увидел ее лежащей ничком на диване.

–Тебе нехорошо? – Молчание. – Леночка, тебе плохо? – Молчание. -Лена, не молчи! – Молчание. – Лена, может быть, вызвать "Скорую"?

– Не волнуйся, – послышался, наконец, ее сдавленный шепот. – Ничего не надо. Не беспокойся. Я лучше пойду спать

Утром она была какой-то молчаливой. На вопрос, что было с ней вечером, ответила кратко.

– Ничего такого. Подожди немного, я расскажу...

В этот день, едва переуступив порог редакции, он получил срочное задание – подготовить очерк о директоре одного автомобильного завода. Того выдвигали на Госпремию. Как Владик понял, заказ на очерк поступил из Министерства. После окончания Литинститута и выхода книги Сверчков все чаще стал использовать его не как простого корреспондента, а как литературного работника. Он не возражал. Так как времени было мало, пришлось выехать в этот же день. Едва успев позвонить Лене, подскочил на редакционной машине домой. Кинул вещи в портфель – и на поезд. К его радости, директор оказался интересным человеком. Беседа с ним доставила удовольствие. Во время работы над очерком ему пришла в голову идея написать цикл рассказов под названием "Портреты современников". В записных книжках, на магнитофонных лентах, в его памяти уже скопилось столько интересных историй о тех, с кем он встречался во время поездок по стране, что не использовать их было бы непростительно. Но все это будет потом.