Текст книги "Звездная роль Владика Козьмичева(СИ)"

Автор книги: Исак Модель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Беспокойство за здоровье Лены не оставляло его. Звонил домой каждый день и успокоился лишь после возвращения. Зато ее обещание рассказать о причине неожиданного стресса в тот вечер он не забыл. Не давало покоя ощущение, что ее тогдашняя реакция была связана с раскрытой Альбиной Ивановной тайной псевдонима автора статьи, где критиковалась его книга. А Лена понимала, что дальше откладывать разговором нельзя. В то воскресенье они сумели вырваться на отцовскую дачу, и Лена, дождавшись вечера, решилась.

– Владик, послушай меня. Мне очень трудно, но я должна тебе рассказать кое о чем. Конкретнее – о Ледяхине. Не удивляйся. О нем. Ты думаешь, почему я тогда даже кофеварку на пол уронила? От неожиданности. Ведь я его знаю... – Она даже запнулась, подыскивая слова. – Это... это... Володя...

Теперь шок испытал он.

– Да, да! Все совпадает. И фамилия Москвин, и имя, и отчество. Работает он в Институте... Ты бы давно об этом знал, но мы договорились о том периоде жизни не говорить. Вот я и молчала. Он и фамилию твою знает. И чем ты занимаешься. Думала, что хорошо его знаю. Но нет. Это он нам в отместку сделал. Какая все-таки он мерзость... Да он твоего мизинца не стоит! Боже, как мне стыдно перед тобой... Как стыдно... Прости меня за эту гадкую новость... Но я больше не могла держать ее в себе. Я устала. Я хочу забыть обо всем, что с ним связано... Забыть... Забыть... Навсегда забыть...

– Все прошло, моя хорошая! Успокойся! Перестань убиваться! Честное слово, мне уже все равно, существует ли этот Ледяхин-Москвин. Проехали – и забыли. Нам о будущем думать надо. Хочешь, я с тобой одной задумкой поделюсь?

И он рассказал ей о своей идее написать цикл портретов современников.

– Закончу пьесу – и займусь.

Глава 23

Театральные страсти

На завершение пьесы ушло с полгода. Мешали командировки и журналистские обязанности. И вообще необходимость раздваиваться. Работать над пьесой удавалось урывками. Чем ближе он подходил к ее финалу, тем острее ощущал, что герои все меньше подчиняются его контролю, а вся пьеса из серьезной драмы эволюционирует в комедию. Сначала он еще сопротивлялся, но, осознав, что иного от себя ждать не следует, решился на коренной пересмотр образа центрального персонажа – Главного режиссера. Вместо серьезного и глубокого руководителя театра появилась некая блеклая и угодливая личность. Прототипом этого героя был Леопольд Митрофанович Чудилин, которому он дал новую фамилию и имя – Чуждин Аристарх Митрофанович. А его прозвище – Воленс-ноленс – позаимствовал у Ежикова. Сам он фигурировал в облике молодого актера – комика Дорожкина. Вывел он там и свою тайную симпатию Ксению Викторовну. Но в пьесе она стала Аксаной Викторовной.

Пока он доводил пьесу, три рассказа из четырех, отобранных Альбиной Ивановной, были приняты в "Литературном мире" к публикации. К тому времени пьеса была практически закончена. Появилась возможность начать подготовку к реализации идеи портретной галереи современников. Вскоре Владик понял, что для систематизации всех его записей по этой теме нужны социологические методы. Об этом он имел весьма смутное представление.

Как это нередко случается, в командировке он познакомился с известным в стране социологом, профессором с Урала Львом Наумовичем Коганом, руководителем группы социологов, разрабатывавших программу развития культуры крупного сибирского города, возле которого шла стройка ГРЭС. Профессор оказался интереснейшим человеком. Глубокий ученый, социолог, поэт, завзятый театрал и театральный критик. Общаться с ним было удовольствием. У них сразу сложились теплые отношения. Владик поделился с Коганом своей проблемой и тут же получил приглашение приехать на Урал. Еще больше – его заинтересовала пьеса.

– Ты и пьесу привези! Устроим чтение у меня в Институте. Приглашу друзей из театров, писателей. Уверен, театры заинтересуются.

На том они расстались. Откладывать поездку на Урал он не собирался. В это время один из номеров "Литературного мира" опубликовал подборку его рассказов. Потом, видимо, осознав свою промашку и недальновидность, позвонили из издательства и в весьма учтивых выражениях сами предложили издать книгу. Это была победа! Тактика Альбины Ивановны сработала. Началась работа с редактором, что требовало от Владика присутствия в Москве. Пришлось обратиться к Сверчкову с просьбой не так часто посылать его в длительные поездки. Антону Вениаминовичу это радости не доставило.

– Ох, Владлен Константинович! Режете Вы мой план по живому! Хочу я использовать Ваш опыт для цикла очерков о Приморском крае. Уже с Главным переговорил. Он согласен. Теперь дело за Вами. А Вы опять с книжкой... Нет, нет, ничего плохого в этом я не вижу. Наоборот. Давайте договоримся – как только освободитесь, так сразу Дальним Востоком и займетесь.

Что он мог сказать? Что планирует работать над своей портретной галереей? Что для этого хочет съездить на Урал? Что надо пристраивать пьесу? Но, понимая, что эти проблемы не очень касаются Антона Вениаминовича, он ответил, что идея дать цикл очерков с берегов Тихого океана ему очень нравится.

К его радости, работа с редактором над книжкой шла намного легче и быстрее, чем предполагалось сначала. Как-то в разговоре об этом Лена высказалась более чем определенно.

– А ты как думаешь? Ты уже постоянный автор такого журнала! Это твоя вторая книга. Они спасибо должны сказать за то, что ты не послал их подальше, а дал им возможность тебя издать. Ценить себя надо, мой друг!

– Цена эта нелегко дается. Сейчас бы на Урал к Когану смотаться, да придется к Тихому возвращаться. Сколько я там пробуду... а как быть с галереей? Знаешь, я частенько задумываюсь – что дальше с моим раздвоением. То, что газете я многим обязан – факт. И что там все хорошо – тоже факт. Но как долго я смогу совмещать? Еще когда в Москве, получается. А когда в командировках... Да и тебе от них не легче... Уйти на вольные хлеба? Без членства в СП – гиблое дело. Сколько я за книжку получу?

– Знаешь, я и сама об этом стала задумываться. Может, плюнуть нам на все и попытаться вступить в СП? Ты ведь рассказывал, сколько там всяких привилегий и благ.

– Ты что? То меня от партии отговариваешь, а сейчас почти в нее и толкаешь. Сама ведь понимаешь, что это не выход. Видимо, придется в газете подвизаться, пока держат. За него же явно держались. Еще бы – не просто корреспондент, а писатель! Газетному начальству это не только льстило, но и давало гарантию получения от него высококачественных публикаций, не остававшихся незамеченными как в высоких инстанциях, так и в кругах, как теперь говорят, "продвинутой" общественности". В конце концов, закрыв глаза на беспартийность, и после длительных консультаций в этих самых инстанциях, его перевели на должность специального корреспондента. По времени назначение случилось незадолго до выхода второй книжки. В коллективе изменение его статуса восприняли неоднозначно. Была не только искренняя радость, но и зависть. Однако после выхода книги, которую он дарил коллегам, даже завистники были вынуждены признать, что он это заслужил.

Совпадение таких серьезных событий доставило не только удовольствие, но и привнесло немало забот. Народ явно ожидал банкета, а с банкетом пока не получилось. Надо было подготовиться к поездке в Приморье. Пришлось с головой погрузиться в его историю, ознакомится с экономикой. Специально посетил Институт экономики Академии наук, беседовал там со специалистом по Дальнему Востоку, сидел в библиотеке.

Лена смеялась. "Ты так еще и диссертацию напишешь!".

Незадолго до отъезда в Приморский край случилось то, о чем он даже не подозревал. Владика вызвал Антон Вениаминович.

– Возможно, по поводу Приморья, – подумал он. – Наверняка, попросит поспешить с поездкой.

Владик не ошибся. Антон Вениаминович начал именно с этого. А потом вдруг завел разговор о том, что специальный корреспондент союзной газеты не может не быть членом Союза журналистов.

– Вы, Владлен Константинович, сколько лет у нас работаете? Скоро четыре года? Пора уже и о вступлении в Союз подумать. Вы все-таки уже не просто корреспондент, а спецкор. Как-то несолидно... И для Вас, и для газеты. С рекомендациями проблем не будет. Но... есть еще один вопрос. Как Вы относитесь к вступлению в партию? Все-таки мы – газета партии. Мой вопрос не спонтанный. Мы об этом говорили с секретарем парткома. Мнение наше совпадает. Конечно, вопрос этот нелегкий. Вы подумайте, дорогой. Но с ответом тянуть не надо. Договорились?

– Договорились, Антон Вениаминович.

Весь день, вплоть до возвращения домой, в голове его, как заноза, сидело. "сколько веревочке не виться, все равно конец будет". Лене решил до возвращения из командировки ничего не говорить. Хотел все обдумать сам. Так как с поездкой на Урал пока не получалось, он успел сделать несколько попыток предложить пьесу московским театрам. В двух все прояснилось быстро, а вот в третьем... Главным режиссером его был известный на всю страну Роман Салмин. Там обещали подумать. Это давало надежду.

В письме Когану, посетовав на обстоятельства, не позволяющие приехать на Урал, он пригласил профессора, часто посещающего столицу, побывать у него дома. Сам же улетел во Владивосток. За две с лишним недели Владик объехал и облетел почти весь Приморский край. Познакомился с бесчисленным количеством интересных людей – от лесорубов до ученых – и, наконец, с его природой. Ведь за три года в Находке он ничего, кроме моря, не видел. Но снова побывать там не случилось. В Москву, несмотря на изматывающий темп поездки, он вернулся отдохнувшим и переполненным впечатлениями.

Первое, что его интересовало, кроме семьи, – есть ли новости из театра? Оказалось, есть. Оттуда звонили и просили связаться с Салминым. Неужели зацепилось? – подумал он. Назавтра, хотя времени было в обрез, первым делом позвонил Салмину.

– Роман Станиславович, это Козьмичев. Я Вашему завлиту свою пьесу оставлял. Я только из командировки. Мне передали, чтобы я связался с Вами.

– Ты бы еще дольше тянул! Через пару деньков в это же время подъезжай. Сможешь?

– Какой разговор!

В оставшиеся до встречи с Салминым часы ни о чем другом он думать не мог.

– С чего бы это? – размышлял он. – Как будто, можно и не тревожиться... Пожалуй, с книжками такого не было... Разве что с первой.

Потом, когда уже добирался до театра, понял, что волнуется он не как автор пьесы, а как артист, которого судьба сначала разлучила с любимым делом, а теперь дает шанс на возвращение к нему.

Глава 24

Оздоровительный бег

Салмина он увидел еще в фойе театра, в компании с другим, не менее знаменитым артистом Леонидовым. Высокий и худощавый Салмин царственно держал руку на плече маленького Леонидова и, растягивая по-московски слова, в чем-то убеждал своего друга. Владику они сразу напомнили Дон Кихота и Санчо Панса.

Никогда не считавший себя застенчивым, имевший к этому моменту приличный опыт общения с различными людьми, занимавшими довольно высокие должности, он вдруг ощутил волнение. В голове промелькнуло – ничего себе, целых два народных арти-ста! Подошел.

– Здравствуйте, Роман Станиславович! Здравствуйте, Анатолий Федорович! Изви-ните, что помешал. Я и есть автор пьесы "Воленс-ноленс, или театральные страсти"

– Да, да, да! Если я правильно помню, ты Козьмичев. – Размашисто поздоровался Салмин. – Мы как раз по поводу твоей пьески обмениваемся. Я ему кое-какие места из нее почитал. Ты, Толя, ему скажи.

– Простите, не знаю Вас по имени...

– Владлен Константинович.

– А знаете, уважаемый Владлен Константинович, весело Вы написали!

– Да что это мы в фойе? Давайте ко мне. Ты, Толя, сможешь?

– Конечно! Правда, мне скоро на "Мосфильм", но на полчаса могу.

В кабинете первым вопросом Салмина было.

– Козьмичев, откуда у тебя такое ощущение сцены? Знаешь, у Островского есть такое понятие "сценичность"? А я так понял, что это твой первый театральный опус.

– Опус первый, но опыт помог...

– Какой опыт?

– Сценический... Я ведь недоучившийся и не доигравший свое на сцене.

– Интересно... Ну-ка, поподробнее.

– Три курса Театрального, вылет. Три года в Сибири... – Он не хотел подробно-стей.

– Три года Сибири?! Ты что там делал?

– Как что? В театре работал! А Вы что подумали?

– Ладно! Где учился? Почему вылетел – пропускаем.

– В Щуке. Потом три года матросил. На Тихом. Вернулся в Москву. Закончил Ли-тинститут. Сейчас в "Социалистическом труженике". Спецкор. Вышло две книги. Вторая совсем недавно.

Салмин слушал его, что-то рисуя на листке, потом задумчиво произнес.

– Значит, судьба твоя такая. Победила в тебе рациональность. Она актерской при-роде не свойственна.

– То-то я мучаюсь, – вступил Леонидов, – где, думаю, я его фамилию встречал?

– Как – "где"? Да в "Литературном мире", – подсказал Салмин. – Недавно там подборку его рассказов опубликовали. Потому и пьеса меня заинтересовала. Я ведь его книг не читал. Оттуда и узнал, кто он такой.

– Нет, – отреагировал Леонидов, – Я этот номер еще не читал. – И вдруг хлопнул себя по лбу. – Вспомнил! Я твой рассказ "Воспитание по деду Трофиму" читал. Душев-ный и добрый. Я даже подумал, не набросок ли это к будущему сценарию. Уж очень он образный.

– Анатолий Федорович, Вы не шутите?

– А я не на сцене. Я серьезно. Переделаешь в пьесу – считай, деда Трофима есть, кому играть. Вот, при Главном обещаю. Ты только не тяни. Ладно, мужики, мне бежать надо.

Они остались вдвоем. Салмин взял со стола папку, в которой он оставлял в театре пьесу.

– Вот, Козьмичев, какие у нас дела. Пьеса мне твоя понравилась. Она абсолютно актуальна. Нашей театральной публике давно встряска нужна. Я, честно говоря, в этом твоем Чуждине временами себя узнавал. Правда, я не Воленс-ноленс. Но...

– Кстати, настоящий Воленс-ноленс сейчас уже Главный режиссер того самого те-атра. Это он меня к написанию пьесы подтолкнул. А я у него в благодарность прозвище украл. До сих пор переживаю.

Салмин сидел и курил. Потом решительным жестом загасил сигарету.

– Но это не все... Слушай, ты коньячка не против? Ты не бойся, я тебя спаивать не буду. Так, по рюмке. Для бодрости.

Они действительно выпили только по рюмке.

– Теперь вот что. Если откровенно, то твоя пьеса не что иное, как карикатура на театр. Как бы это помягче – пародия на него. Добрая и талантливо сделанная. Чувствуется теплое и даже трогательное отношение к театру. Это дорогого стоит. Но в таком виде, ка-кой она имеет сейчас, репертуарная комиссия ее не пропустит. И имя мое здесь бессиль-но. Поэтому я предлагаю чересчур острые, на взгляд патрициев из Минкульта – цензо-ров, углы смягчить. Не изъять. Сделать их более комедийными. На рукописи мои сооб-ражения и не только по этому поводу. Если ты согласен, я обещаю включить пьесу в ре-пертуар. Поверь мне, дело того стоит. А роль Чуждина мы Леонидову отдадим. Иди, ра-ботай! Мне уже некогда. На все про все тебе месяц. Иначе не успеем. До встречи!

Весь этот заключительный монолог Владик слушал, пребывая в каком-то оцепене-нии. Он и представить не мог, что его первая пьеса может понравиться самому Салмину! Ясно стало одно – предстоит бессонный месяц.

Лена, выслушав рассказ о знакомстве с Салминым и Леонидовым, не сразу пове-рила в его реальность.

– Козьмичев, ты счастливчик и везунчик! Чтобы с первого раза взять и очаровать Салмина?! Невероятно! Я с тобой! Чем могу, помогу.

В течение месяца он так интенсивно работал, что действительно забыл, как люди отдыхают. Спал по три-четыре часа. Надо было хоть как-то поддерживать себя физиче-ски. Именно тогда ему пришло в голову делать зарядку и бегать. Несмотря на то, что бег он любил еще в школе, со временем это прошло. Сказал о своей идее Лене и получил полное одобрение. Не откладывая, они купили тренировочный костюм. Но кроссовок не нашли. Помог школьный физкультурник. Лена обратилась к нему за помощью, и тот, пользуясь своими связями в спортивном мире, достал им две пары настоящих и безумно дорогих адидасовских кроссовок. И еще посоветовал купить шагомер, для контроля рас-стояния пробежки. Лена сначала решила поддержать его энтузиазм, а потом передумала. Но он не отступил. Свою беговую карьеру начал с пробежки по школьному стадиону. Ле-на и Павлик ограничились ролью зрителей. Сил хватило лишь на три круга. Постепенно организм начал вспоминать о своих возможностях, и однажды Владик вдруг осознал, что бег начал доставлять удовольствие. На тренировку отправлялся рано утром. Прибегал. Принимал душ. Завтракал. И если не надо было в редакцию, садился за стол. Свежести хватало на весь долгий день. Помогало и то, что этот месяц обошелся без командировок. К назначенному сроку пьеса была доработана. Нельзя сказать, что он согласился со всеми замечаниями знаменитого режиссера, но многие из них учел. Лене в итоге показалось, что пьеса стала лучше. Назвал он ее не изменил – "Воленс-ноленс, или театральные стра-сти". Теперь можно было звонить Салмину.

– Это Козьмичев Вас беспокоит. Готов вновь предстать перед Вами.

– Слушай, я сейчас не могу. Мы к гастролям во Францию готовимся. Ты отдай ру-копись завлиту. Он мне ее передаст. Вернемся – жди звонка.

Прошел месяц, два, три... Владик уезжал из Москвы, возвращался. Увы, звонка из театра не было! Решил позвонить Салмину сам. Тот искренне удивился.

– А я думаю, чего это Козьмичев не звонит? Но ты не волнуйся. Я не забыл. Будем работать.

Началось это "будем работать" с читки перед Художественным советом театра. Честно говоря, без волнения и критики не обошлось. Но общее мнение было единодуш-ным – "принимаем, но надо доработать". Дорабатывать пришлось ночами. Другой воз-можности просто не находилось. Салмин посмотрел на сделанное, удовлетворенно хмык-нул и назначил второе чтение. На этот раз перед труппой. Неужели все, радостно подумал Владик. Ай да молодец!

Наступил день, когда он вышел на сцену. Живо вспомнилось, как последний раз он выходил на нее в далеком семидесятом в роли матроса из "Любви Яровой". Но была большая разница между тем и этим выходами. Если тогда он был рядовым артистом про-винциального сибирского театра, то теперь он стоял на сцене в роли автора, которому предстояло увлечь и покорить своими мыслями и словами артистов одного из ведущих театров страны.

Он читал пьесу и внимательно вглядывался в лица присутствующих в зале. Многих узнавал. Вот сидит знаменитая "старуха", народная артистка Грушевская. Рассказы о ее остроумии и злословии ходили еще во время его учебы в театральном. Рядом с ней моло-дая красавица. Вроде бы она училась на третьем, когда он еще только был на первом. Вот народный артист республики Самарский, хорошо знакомый не только по ролям в ки-но. Его глубокие и философские стихи ему очень нравились. За ними сидела сплошь не-знакомая молодежь и, как ему казалось, трепалась о чем-то своем. Сидевшая рядом с ни-ми пожилая комическая актриса и тоже народная Наталья Зигмунд, когда молодежь ме-шала ей слушать, своим скрипучим, знакомым всей стране голосом, на весь зал возму-щенно восклицала.

– Нет, вы посмотрите на них! Роман Станиславович, не давайте им ничего, кроме роли статистов в этой пьесе

Леонидов почему-то сидел на отшибе, и лица его в полутемном зале Владик раз-глядеть не мог. Салмин расположился на сцене, у него за спиной.

– Боже, помоги мне им понравиться! – думал Владик. И помог-таки. С каждым словом в нем оживал артист, все глубже погружавшийся в образы персонажей. Особенно в роль Дорожкина, что не требовало никаких усилий – ведь это был он сам, правда, мо-ложе. Наконец, последняя реплика. Почувствовал, что устал. Сел на стул и оглянулся на Салмина. Тот сидел в кресле, вытянув свои длинные ноги и опустив голову. В зале было тихо.

– Все! – пронеслось в его голове. – Салмин спит. Труппа молчит. Провалился! Но ведь Салмину и Худсовету понравилось...

И в этот момент труппа разразилась аплодисментами. Хлопали до тех пор, пока Салмин не выдержал.

– Други мои! Пожалейте эмоции! Завтра спектакль. – Кашлянул в кулак. – Значит, так! Я свое отсмеялся раньше. Теперь понятно, что и вам пьеса понравилась. Скажу чест-но, мне это приятно. Значит, не ошибся. Полагаю, что ее можно ставить в план следую-щего года. Где-нибудь на осень. Времени на репетиции хватит. Поздравляю всех с тем, что мы открыли для себя нового, молодого и талантливого автора. – Повернулся к Влади-ку.

– Это я о Вас, Владлен Константинович. Надеюсь, что сотрудничество наше будет долгим и успешным. – Сделал шаг навстречу и пожал ему руку. – Теперь отдаю автора на ваше растерзание и удаляюсь.

Из театра Владик вернулся нескоро. Долго общался с артистами. Конечно, оста-лись не все из присутствовавших на читке. Но тех, кто захотел с ним поговорить, было достаточно. Оказалось, что не для всех он инкогнито. Кто-то знал его по публикациям в "Литературном мире", некоторые читали его книги и статьи в "Социалистическом тру-женике". А когда окружающие узнали, что он не только закончил Литинститут, но еще и учился в Театральном, работал на сцене, то общение сразу же приобрело профессиональ-ный характер. Вопросы и высказывания касались не только пьесы, а в целом его творче-ства. Это было приятно. Особенно тронуло то, что подошла Грушевская. Протянула ла-дошку и грубоватым голосом произнесла.

– Молодой человек, можете меня поздравить! Я познакомилась с неглупым драма-тургом. – И сокрушенно добавила. – В наше время это так редко случается...

Молодых артистов больше интересовало, кто он такой, что закончил, откуда взял идею пьесы... Затем подошел директор театра и увел его к себе заключать договор на оплату работы. От него Владик позвонил домой и сообщил Лене, что все прошло превос-ходно. В театре он пробыл почти до конца рабочего дня. Это был его первый договор с театром. Через несколько дней получил весьма приличную сумму, выплаченную ему как аванс. Такого он не ожидал! Неужели я становлюсь настоящим писателем? – подумал он и сам себе ответил. "Скорее всего, так!"

– С возвращением в театр! – поздравила его Лена. – Ну, как ты себя чувствовал на сцене? Наверное, волновался? Еще бы – на сцене такого театра!

– Удивительно, но нет! Только в первый момент. А потом так увлекся... Не поду-май, что это бахвальство. Временами мне казалось, что я не читаю, а играю своих героев. Если Салмин предложит, не откажусь.

– Все это, конечно, здорово! Я так за тебя рада, так рада... Но ты свою роль в пьесе уже сыграл. Пора браться за следующую. Ту, которую тебе Леонидов предлагал написать. Вот и пиши под него.

– Не просто это... Надо думать...

– О чем тут думать? Ему такой артист себя в главные герои предлагает, а он – "надо думать".

Первое время думать об этом мешала газета. Он продолжал мотаться по городам и весям. А вот Лена еще долго жила ощущением того большого, что произошло с мужем. Но не только. Уже прошло больше двух лет после ее ухода от Москвина, но забыть о нем, чего она искренне хотела, никак не получалось. Испытание, которому она себя, а заодно Владика, подвергла, временами казалось ей проделкой Мефистофеля. Еще долго после ухода от этого она боялась приходить на свой семинар. Вдруг ему придет в голову туда явиться? И до сих пор, когда у нее появлялась необходимость проехать троллейбусом, ко-торый шел со стороны дома Москвина, она прибегала ко всяким пересадкам, а, в крайнем случае, пользовалась такси. Стала бояться ходить в театр. Она страдала от этих страхов и никак не могла избавиться от ощущения вины перед мужем, и сыном.

Конечно, время делало свое дело. Но не известно, как долго бы жили в ней эти фо-бии, если бы однажды в метро она не столкнулась со знакомым ей коллегой Москвина. Лена даже испугалась и попыталась улизнуть, поскольку меньше всего хотела любого напоминания о нем. Но им оказалось по пути, и тот рассказал, что Москвин-таки добился своего и эмигрировал в США. Она почувствовала такое облегчение! Судьба закрыла нена-вистную страницу ее биографии. Можно было начинать поистине новую жизнь. С этим настроением она жила несколько дней. Владик как раз был в Москве и никак не мог по-нять, что с ней случилось. Вся она лучилась счастьем и добротой. По квартире не ходила, а летала. Даже, вопреки обыкновению, постоянно что-то напевала. А в один из вечеров она решилась и сказала ему, что хочет второго ребенка. Владик посмотрел на нее каким-то особенным взглядом и обнял.

– Я об этом много думал и тоже хочу. Только на этот раз девочку...

Когда она сообщила, что беременна, он предложил назвать девочку в честь своей покойной матери – Верой. Все время беременности их ни на минуту не покидала уверен-ность, что будет девочка. За пару месяцев перед родами из Находки приехала Анна Семе-новна.

К тому времени в театре он уже стал совсем своим. Далось это из-за характера Салмина, жесткого и не терпящего компромиссов, нелегко. Если в отношении к нему, ав-тору, эти его качества как-то сдерживались, то по отношению к актерам – напротив. Пер-вые стычки с Салминым у него начались еще в период утверждения артистов на роли. Владик хотел, чтобы Дорожкина, играл Зеленов. Салмин же настаивал на Колокольцеве, известном своими ролями в фильмах о революции и гражданской войне. Но тот, по мне-нию Владика, никак не вписывался в образ роли. Да и был много старше Дорожкина. Од-нажды дошло до того, что, взбешенный неуступчивостью Козьмичева, Салмин заявил.

– Тебе платят не как главному, а как автору! И попрошу мне не указывать. Глав-ный в этом театре – я!

– Раз так, не буду переписывать роль! И вообще, воспользуюсь авторским правом, – отреагировал Владик. – Пьеса театру пока не продана. Она моя собственность!

– Ну, раз собственность, то иди ты ... к другому режиссеру! – И вышел из кабинета.

Оставаться в этот день в театре было ни к чему. Расстроенный и оскорбленный то-ном Салмина, он уехал в редакцию. Вечером позвонил Салмин. И, как будто между ними ничего не произошло, упрекнул его.

– Что ж ты меня не дождался? Я тут подумал и решил, что Дорожкина будет иг-рать Зеленов. Завтра соберу труппу, оглашу распределение ролей и начну репетировать. Ты подъедь, посмотри разнарядку. Может, что-нибудь подскажешь.

– Он, видите ли, решил, – ревниво подумал Владик, но подыграл.

– Да нет, Роман Станиславович. Я Вам доверяю. А на первую репетицию приеду.

Еще до начала регулярных репетиций ему позвонил Леонидов и предложил встре-титься в театре перед спектаклем. Другого времени у него не было. Владик сидел в его уборной. Смотрел, как Леонидов гримируется. Делал он это весело, напевая арию мисте-ра Икса из "Принцессы цирка" Кальмана. "Всегда быть в маске – судьба моя...". При этом он так фальшивил, что Владик ужаснулся.

– Боже, да у него совсем нет слуха! Как же он в фильмах поет? Наверное, кто-то его озвучивает. Но голос-то его...

Леонидов, почувствовав короткое смятение гостя, хитро улыбнулся.

– Что, не похоже? А так? – И пропел ту же строчку абсолютно точно. – Ну как? Устраивает?

– Более чем, Анатолий Федорович!

– Это я роль одну свою пробую. А ты и поверил! Можно, я с тобой на "ты" об-щаться буду? У меня сын твоего возраста. Почти. Вот что значит естественность... Но ты сам артист, должен эту истину Станиславского знать.

– Да какой я артист... Да и давно это было.

– Бывших артистов не бывает! Читаю я твою пьесу. И уже не один раз. О чем и как твой Чуждин думает, прописано отлично. Но ты ведь работал в его театре. Так?

– Так, Анатолий Федорович. Три года.

– Вот и изобрази мне его. У меня до выхода еще целых десять минут. Успеешь?

– Успею, – ответил Владик. – Сейчас. Надо подумать. И неожиданно и для себя, и для Леонидова, стал показывать Чуждина, сиречь Чудилина, в самых различных момен-тах его руководства Касинским драмтеатром. Чудилинский голос рассуждал о преимуще-ствах его творческого метода, об обязательности подбора артистов по признаку внешнего сходства с персонажем, об ответственности перед зрителем, а закончил тем, что произнес памятную фразу.

– Вы, Владлен Константинович, человек честный. Так и мне позвольте быть тако-вым. Вы охраняете свое творческое "Я", не замечая того, затаптываете при этом мою мечту и искреннее желание моего коллектива достойно встретить наш юбилей. Коллек-тив Вам этого не простит!

То, что речь шла о Ленинском юбилее, он опустил. Но Леонидов не был бы вели-ким артистом, не улови он купюру.

– Это какой такой юбилей?

– Да так, Анатолий Федорович... Я тогда отказался от одной роли... Как-нибудь потом расскажу. Но тогда он из-под меня стул вышиб. Из театра пришлось уйти. Зато те-перь я ему благодарен.

– Не неволю! Не хочешь – не говори! А я тебе скажу, что ты меня поразил. Артист из тебя не выветрился. Жаль, Салмин этой сценки не видел. По радио послышался голос.

– Анатолий Федорович, пожалуйста, ваш выход!

Леонидов надел какой-то изодранный пиджачок и быстрым шагом пошел на сце-ну.

Перед премьерой репетиции стали регулярными. Приходилось бывать в театре ча-ще и чаще. То надо посмотреть очередную мизансцену, то поправить какую-нибудь ре-плику. Ему даже выписали пропуск в театр. В итоге он был вынужден обратиться к Сверчкову с просьбой об отпуске без содержания. Помимо театра, надо было помогать дома. Беспокоился он и за Лену, которой совсем скоро предстояло рожать. Вера появи-лась на свет незадолго до премьеры. Это был праздник! Родилась дочь! Со дня на день должна была родиться его первая пьеса! Было, от чего сойти с ума...

Глава 25

Премьера

Генеральная репетиция прошла успешно. Как всегда бывало в театре Салмина, народу на нее пришло столько, что Владик был вынужден протискиваться сквозь толпу в фойе. Разумеется, в зале была не только трупа, но и представители Министерства, крити-ки, журналисты, артисты и режиссеры из других московских театров. Спектакль был принят очень тепло. Зал то смеялся, то грустил, то замолкал в раздумьях по поводу про-исходящего на сцене. Было много поздравлений и в адрес Салмина, и в адрес автора. Са-мым неожиданным и приятным для Владика было то, что к нему подошел мужчина его возраста и протянул руку.

– Здравствуй, Влад! Не узнаешь? – Владик ахнул! Перед ним стоял однокашник по училищу и сосед по общежитской комнате Юрка Хлестов. Это был тот самый Юрка Хле-стов, с которым тогда, на первомайской демонстрации, они распевали "Левая, правая, где сторона? Улица, улица, ты, брат, пьяна". Они обнялись.

– Юрка, а я ведь, когда вернулся в Москву, искал тебя! Но мне сказали, что тебя в Иркутск распределили.

– Было дело. Но сейчас уже три года, как в Москве. В театре у Гордеева. Пытаюсь сам кое-что поставить. А тут услышал про премьеру у Салмина. Спрашиваю, кто автор? Какой-то Козьмичев, говорят. У меня сразу мысль – да не Владька ли это? Едва пригласи-тельный раздобыл. И точно! Ну, ты и даешь! Ты что, в драматурги подался? Комедия твоя – обалдеть! Да еще кто ставил! Салмин! Высоко ты, брат, взлетел! Я за тебя рад!