Текст книги "Звездная роль Владика Козьмичева(СИ)"

Автор книги: Исак Модель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Но вскоре у Жени начались проблемы со здоровьем и, чтобы сохранить беременность, ей пришлось лечь в больницу. Временами отпускали домой, но проблемы начинались снова, и ее снова укладывали на сохранение. Владик так сильно переживал, что не мог толком писать. Тем не менее заставлял себя работать.

Женечка оказалась молодцом – все перенесла и родила дочь. Назвали ее Настей, в честь любимой бабушки Жени. Помогать ей стала ее мама. Радость Владика не знала предела! У него вспыхнуло вдохновение – так много, как он писал в эти годы, ему раньше никогда не удавалось. Он смеялся и говорил, что у него случилась преждевременная вторая молодость. Что это обнадеживает, ибо произошло намного раньше, нежели у других. Следовательно, ему грозит долгая творческая жизнь! И счастливая...

В очередном рассказе, в котором немало было из его собственной жизни и жизни знако-мых коллег, писателей и поэтов, он подарил главному герою свои размышления о судьбах многих творческих семей. У Эдика была идея фикс, объясняющая то, почему он охладел к своей первой жене. – Только ли потому, что ему встретилось это молодое, красивое и трепет-ное создание, пробороздившее в его душе такую глубокую колею, из которой он уже и не мог, и не хотел выбираться? – Несомненно, да! Но все ли так просто? Видимо, причина не только в этом. А еще, и главным образом, в том, что за годы журналистской практики и писательства перед его внешним и внутренним взором, созерцанием, в его фантазии, если зовите, прошло такое количество разнообразнейших типов девушек и женщин, что он, сам того не осознавая, сконструировал, выстроил, сформировал себе некий женский идеал. И вполне возможно, что этот идеал так бы и проживал рядом с ним, спал с ним, рожал бы ему детей, и во всей красе оживал на страницах его произведений, если бы сам не решился на измену. И то, что он встретил Алечку и полюбил ее, лишь подтверждало его мысль о том, что обывательские пересуды и осуждение людей творчества за несерьезность и ветреность их натуры, выливаю-щиеся в измены и смены супругов, не имеют под собой серьезных оснований. А дело скорее в том, что их спутники, мужья и жены просто не дотягивают до тех требований, которые к ним предъявляет профессия супругов. Возможно, они эгоистично отстаивают свое "Я", не желая ничем поступаться во благо любимого человека. Жаль, но им невдомек, что профессия человека – это то, что по влиянию на личность стоит, наверное, на втором месте после семьи.

– Тогда скажи мне, как быть, если человек меняет профессию? – как-то спросил его оче-редной слушатель. – Что, менять мужа или жену? Нет, брат, так ты со своей философией далеко зайдешь... Хорошо, если детей нет.

– Не надо все доводить до абсурда... Ты попробуй воспитывать детей, когда душа твоя к их матери не лежит! Когда не любишь ее. Да еще тогда, когда у тебя любовница есть. Кто из них вырастет? Вруны и обманщики! Уж если такое случилось и дышать тебе трудно становит-ся – уходи. И, если можно, детей не отталкивай. Вон, у меня с сыном и дочкой какие взаимоот-ношения! Лучше, чем когда я с ними жил. У нас каждая встреча в радость!

Автор не берется судить, были ли рассуждения alter ego его героя попыткой задним чис-лом найти самому себе оправдание или сознательной подменой своих эгоистических склонно-стей благими рассуждениями. А, может быть, искренними переживаниями по поводу утраты того отрезка своей жизни, в котором он стал тем, кто он есть... Ведь все мы, в большей или меньшей мере склонны тосковать по ушедшему. И не только по детству и юности... Так что простим нашему герою и оставим его прежние дела и поступки на его совести.

Несмотря, на то, что за время, проведенное с Женей, он уже достаточно хорошо узнал ее, каждый день их новой жизни открывал перед ним новые и очаровательные черты ее характера. А вот окружающая жизнь начала приносить огорчения и потери. Сначала тяжело заболела Альбина Ивановна. Едва узнав об этом, он кинулся в больницу. Она встретила его своими обычным шуточками.

– Что, Козьмичев, снова жена изменила?

– Альбина Ивановна! Вы молодец – все шутите! Как я рад Вас видеть!

– А что мне еще остается, как не шутить? Как у тебя дела? Давно не виделись.

– Хотите, порадую?

– Что за вопрос?

– У меня, Альбина Ивановна, уже два года как новая семья! И дочери почти год! Счастлив безумно!

– Оно и видно! Хоть и прикидываешься, что переживаешь за меня, да радость не спря-чешь... Очень за тебя рада! И еще рада, что ты пришел. Я ведь к тебе, как к сыну, отношусь...

– Знаю, дорогая, Альбина Ивановна! Всегда знал. Потому и прощения прошу, что на реги-страцию не пригласил. Ведь и у моей Жени, и у меня второй брак... Только родители и были.

– А ты не извиняйся. Все правильно! Нечего мне, со своей старой физиономией на фоне Вашей молодости и красоты мельтешить...

– Зачем Вы так? Как выздоровеете, я Вас на своей машине к себе привезу. Договорились?

– Договорились, Владик!

Было видно, что она уже устала, что пора прощаться. Но сбыться их договоренности так и не довелось. Вскоре Влад хоронил ее. На прощании сказал, что с ней от него ушла молодость. Ведь для него она была не просто редактором, а матерью. И по жизни, и в литературе. Именно ей он обязан и своему становлению как писателю, и вхождению в серьезную литературу

А вскоре из жизни ушел и Евгений Геннадьевич Северинов. Владика в те дни в Москве не было. С Женечкой и дочерью он отдыхал в Доме отдыха и творчества писателей в Крыму. Ушел Северинов лишь известным писателем. Из-за смерти благоволившего к нему Генсека Брежнева он так и не стал секретарем Союза писателей. Потому и похоронен был не на Ваганьковском, а на Востряковском. И по воле случая, почти рядом с могилой Альбины Ивановны. Радоваться этому повода не было, но с той поры Влад раз в год приносил на их могилы цветы. Было, за что!

Уже шел четвертый год Горбачевской перестройки. Все это время Козьмин старался сдерживать свой темперамент. Если сначала его, как и множество российских интеллигентов, даже посещала эйфория от обещаемых Генсеком грандиозных перемен, то постепенно к нему вернулось старое неприятие политики партии. Образ, идеи и дела стремящегося перевернуть громадную страну Горбачева все чаще ассоциировались в его сознании с тем, что когда-то сказал дед Трофим о великом вожде пролетариата. Но то было во сне... Сейчас же он имел дело с реальностью. И от этого очень переживал. Владика спасало то, что у него была любимая, желанная молодая жена и маленькая дочь, чье существование было не только источником вдохновения в работе, но и великим стимулом заботы о них.

Естественно, он не забывал и Павлика с Верой. Правда, встречаться с ними так часто, как раньше, не получалось. Павлик заканчивал десятый класс. Собирался поступать в Суриковский институт на специальность "книжная графика". Верочка уже училась во втором классе. А вот с бывшей женой он уже давно не виделся. Не пришел даже на первый звонок Верочки, когда та стала первоклашкой.

Спустя два года после их разрыва Лена вышла замуж. Узнал он об этом от Павлика. И, как сказал Павлик, поменяла свою фамилию. Теперь она стала Криворуцкой. Последнее даже резануло его самолюбие.

– Это надо же! Когда я хотел, чтобы она стала Козьмичевой, не согласилась!

Как-то Лена позвонила и попросила его согласия на усыновление детей ее новым мужем. И побыстрей... А вскоре после этого приехал Павлик. Владик сразу понял – что-то произошло.

– Что случилось, сын? Ты какой-то необычный. С мужем мамы отношения не складыва-ются?

– Если бы только с ним! С мамой поругался... – И едва не заплакал. Потом успокоился и продолжил. – Она хочет, чтобы он усыновил нас с Верой.

– Знаю. Она мне звонила. Я еще не решил, что ответить.

– Верка, что? Маленькая! Не понимает, о чем речь, да ее никто и не спросит. А я не соби-раюсь! Ты мой папа! И другой мне не нужен!

– Почему тогда мать недовольна? Ты совершеннолетний. Паспорт имеешь. Ты вправе сам решать...

– А я и решил... – И замолчал.

Было очевидно, что он что-то не договаривает.

– Я же вижу, что дело не только в этом.

– Не хотел тебе говорить, но у них есть причина спешить...

– Какая еще причина?

– Они эмигрировать хотят...

– Это что-то новое! И куда?

– В Израиль...

Самое интересное, что такой ответ его не удивил – Вот оно откуда тянется!

Вспомнились слова, которые она произнесла после конфликта со старой учительницей, назвавшей ее жидовкой. В ответ на его уговоры все забыть она вдруг бросила. "Вам, русским, легко так говорить..." Тогда он не придал им особого значения. А потом эта брошюра про Израиль... Все сходилось!

– А ты хочешь?

– Нет! Так и сказал! Я в Суриковский хочу! И зачем мне от папы уезжать? Вот мама и взъелась... Я правильно поступил?

В душе Владика появилась такая нежность к нему, что стало трудно дышать...

– Ты ведь уже взрослый. И я не хочу тебе давать совет, с кем тебе быть. с мамой или со мной. Но ты должен отдавать себе отчет в том, что, оставшись здесь, можешь надолго, а может быть, и навсегда проститься с ней и с Верой. В Израиль выпускают только на постоянное местожительство. Так просто туда не попадешь... Подумай хорошо, очень хорошо! Как решишь – так и будет! Потому и насчет Верочки не знаю, что сказать твоей маме.

Несколько дней этот разговор не выходил у него из головы. Позвонил знакомому из Ин-ститута государства и права Академии. Спросил, как может разведенная мать вывезти из страны несовершеннолетнего ребенка. Тот объяснил, что это возможно лишь в двух случаях. либо с согласия его отца, либо тогда, когда ребенок усыновлен ее новым мужем. Стало ясно, зачем Лене срочно понадобилось его согласие на удочерение Верочки новым мужем.

Тогда он рассказал об этой проблеме Жене.

– Владик, я вижу, как ты любишь детей. Ты знаешь, как я к ним отношусь. С Павликом ты поступил мудро. Мальчик взрослый. Пусть сам решает свою судьбу. Если захочет остаться здесь, то я не только не скажу ни слова против, но и сделаю все, чтобы ему было хорошо. А вот по поводу Веры скажу следующее. Все равно, она уже не будет твоей в той степени, как Павлик. Ты его воспитывал одиннадцать лет, а ее только три года. Теперь у нее новый отец. И как это тебе ни горько и обидно, ты должен дать согласие на ее удочерение. Пусть она будет счастлива! Если Павлик не уедет, а я поняла, что так и будет, ты все равно будешь знать о ней через него. Из писем его матери. Не думаю, что дело у них дойдет до разрыва...

У него уже появлялись подобные мысли. А тут еще и Женя...Так он и поступил. Тем бо-лее, что Павлик твердо решил остаться в Москве. Летом этого года он стал студентом Суриков-ского института. Лена уехала спустя год. Козьмичев их не провожал. Павлик остался в квартире один. Владик и Женя предложили ему переехать к ним. Но тот отказался.

Глава 30

Выбор

Между тем в репертуаре многих российских театров постоянно появлялись пьесы Козь-мичева. В журналах, в основном в "Литературном мире", регулярно печатались то его расска-зы, то повести. Последнее и сыграло с ним злую шутку. Горбачев еще пытался оживить издыхающую советскую экономику. По стране шла череда бесконечных широкомасштабных экономических экспериментов. На этом фоне началось поветрие, названное "производствен-ной демократией". Среди инноваций того неординарного времени большую популярность получили выборы директоров предприятий. Первым избранным народом директором стал некто Виктор Давыдович Боссерт, возглавивший автозавод в Латвии. И понеслось, покати-лось... Докатилось и до культуры.

Как раз в это время остался без главного редактора "Литературный мир". В ЦК партии, озабоченные необходимостью замены, размышляли о кандидатуре. В итоге наиболее демокра-тично настроенные советники предложили секретарю по идеологии подобрать на эту долж-ность человека. а) обладающего авторитетом в писательских кругах, б) хорошо знакомого читательской общественности, в) молодого, г) беспартийного и д) русского. Последние два условия, в силу исторической необходимости и национальной политики партии, были главными. А как же! Партия сама отказывается от идеологического контроля за литературой! За этими, как их когда-то назвал отец народов, "инженерами человеческих душ". Было решено предложить эту кандидатуру редакции! В сотрудничестве с руководством Союза писателей такую личность нашли. Поиски были весьма нелегкими. Хотя проводились они в условиях обычной для партии скрытности, вызвали ажиотаж и склоки в писательской братии. Желаю-щих возглавить один из ведущих литературных журналов страны оказалось немало. В итоге наиболее подходящими кандидатурами оказалось две, и среди них – Владлен Васильевич Козьмичев, сорока одного года от роду. Русский. Беспартийный. Хотя операция эта проводи-лась в условиях обычной для партии строгой конспирации, слух о ней дошел и до Козьмичева. Узнав об этом, он не поверил, Но вскоре его пригласил к себе Первый секретарь правления Союза писателей СССР – Виктор Ефимович Генералов. О том, как он попал на этот пост. рядовые члены Союза могли только догадываться. Правду знали лишь он сам и приближенные к новому Генсеку партии чиновники из числа его помощников и советников. А раз так, то можно было изображать из себя приобщенного к великой тайне человека. В таком образе он и предстал перед Козьмичевым.

– Конечно, уважаемый Владлен Константинович, Вы догадываетесь о цели Вашего при-сутствия в этом кабинете. Совместно с товарищами из ЦК мы провели серьезную работу. Есть мнение предложить Вашу кандидатуру для участия в выборах Главного редактора "Литератур-ного мира". Вторую кандидатуру должны выдвинуть работники редакции. Но участие в выборах требует Вашего согласия. Я, со своей стороны, хотел бы видеть на этом месте Вас. Подумайте! Надумаете – дайте знать. Пары деньков хватит?

– Да, Виктор Ефимович, слух о таких намерениях до меня дошел. Не скрою, это большая честь. Ведь путь в большую литературу начался в "Мире". Но возглавить журнал, овеянный такими фамилиями? Встать с ними в один ряд? Это немыслимо! У меня большие планы, расставаться с которыми мне совсем не хочется. Потом, я никогда не работал в журналах. Я по своей натуре отшельник. Мне вполне хватает площади стола и моих вымышленных героев. Я никогда в жизни не отвечал ни за кого, кроме моей семьи. А редакция – это ведь целый коллектив... Надо думать...

И он начал думать. Женя отнеслась к такой новости в своей обычной манере.

– Владичка, само по себе это очень приятно. Такой журнал! Такой пост! ... Но я не риск-ну давать советы. Ведь такая ответственность... Скажу одно – я с тобой, и это главное.

Двое суток ушло на размышления. А потом он набрал номер Генералова... Через неделю, Козьмичева пригласили в ЦК, к секретарю по идеологии и культуре Санникову. Его он знал не только по портретам и телевидению, но и по выступлениям на встречах с писателями и работниками культуры. У него был репутация последовательного сторонника демократизации в стране и в партии. Разговор у них был долгий и интересный. Свелся он к одному. стране нужна новая демократическая культура. Не только в политике, но и в духовной сфере. А он, Козьмичев, относится к тем, кто по своему интеллектуальному потенциалу и мировоззрению соответствует должности Главного редактора "Литературного мира". Но больше всего его удивило, когда Санников открытым текстом сказал, что нельзя доверять такой журнал партийным функционерам. Даже если они имеют большой редакторский опыт. Что сейчас нужно нечто другое.

– Вы же видите, как мы стараемся изменить роль партии. Да, она должна остаться правя-щей партией. Но не более того. В том обществе, которое мы начали строить, назовем его гражданским, не может быть идеологического однообразия. Вам я могу сказать, что уже работает инициативная группа, которая скоро объявит о возникновении еще одной политиче-ской партии – Либеральной.

– Позвольте, Георгий Семенович. Вы так убеждены, что я чем-то лучше других, что не допускаете мысли, что меня не изберут? На мой взгляд, в редакции такие люди есть. И я их лично знаю и уважаю. Разве я не прав?

– Пусть так, Владлен Константинович. Но давайте доверим выбор коллективу редакции. Мы свое слово сказали. Надеюсь, что он сделает правильный выбор.

Сказать, что общение с Санниковым произвело на Козьмичева впечатление, значит не сказать ничего. Настолько необычно было то, что он услышал. И дело было не в том, что его, беспартийного, и, прямо скажем, аполитичного писателя прочат в главные редакторы одного из лучших толстых журналов. Честно говоря, не это тронуло и всколыхнуло его душу. Он вспоминал не только деда Трофима... Свои долгие размышления о роли партии, о ее диктате над народом и литературой... Вспоминал о Сереге Голубеве, так и не смирившимся с фальши-востью той жизни... Интересно, какова его судьба? Жив ли?

Размышления шли за размышлениями... Но главное было в том, что та самая партия, от распростертых рук которой он столько раз уворачивался, приглашает вступить с ней в союз и строить новую демократическую культуру... Хотя он уже был сорокалетним человеком и опытным писателем, понадобилось много душевных сил, чтобы понять – настало время решать. Ведь он так долго мечтал о переменах! И решение пришло – оставаться в стороне от событий, происходящих в стране, значит предать деда Трофима, себя и свои мечты, мечты таких, как Серега... Значит, он просто обязан бороться за пост, который может дать больше, чем все его книги, пьесы и статьи. Главное – как его использовать.

Редакция "Литературного мира", до которой уже докатилась информация о Козьмичеве, бурлила. И добурлила до раскола. Одни ратовали за Козьмичева, другие – за исполняющего обязанности Главного редактора Зуева. В конце концов решили заслушать самих претендентов и определили дату общего собрания.

Разумеется, никакого опыта публичных выступлений у него не было. Всю свою взрослую жизнь он либо подчинялся, либо руководил исключительно сам собой. Не брать же в расчет встречи с читателями! Если следовать утвердившемуся официозу, текст или тезисы надо было писать и зачитать. Уступив настойчивой просьбе Жени, он не только подготовил текст, но и взял его собой.

В актовый зал редакции он вошел вовремя. Хотел было сесть в последнем ряду, но был замечен, сопровожден на сцену и усажен рядом с Зуевым. Они поздоровались, поскольку были не только знакомы, но и не питали взаимной антипатии. По крайне мере, Козьмичев не мог припомнить, чтобы Зуев выступал против его публикаций. Все последние годы, пока журнал возглавлял бывший работник отдела культуры ЦК Мысливченко, вся редакционная работа висела на Зуеве. Многие в редакции его уважали. Этим и объяснялось выдвижение его кандидатуры.

Народ не торопился. Козьмичев кому-то приветственно кивал, с кем-то переговаривался и вообще в свете предстоящего вел себя совершенно естественно. Как-никак, у него за плечами был сценический опыт!

– А я ведь здесь, воленс-неволенс, на сцене! – Усмехнулся он про себя. Эта мысль окон-чательно успокоила. Пока ждал, поглядывал на соперника. По тому, как Зуев перебирал стопку листов доклада и вносил в него правки, было видно, что он нервничает. А вскоре секретарь редакции объявил собрание открытым и предоставил слово Зуеву. Его выступление Козьмичев слушал внимательно. Нельзя сказать, что оно было слабым, что не затрагивало насущные проблемы журнала. Зуев обещал положить все свои силы на алтарь их общего дела. Все вроде было по существу. И Козьмичев вряд ли бы нашел, что противопоставить оппоненту, если бы тот в заключение... не призвал коллектив всемерно помогать партии в ее стремлении освобо-дить скрытые до сих пор возможности социализма.

Боже, да ведь он до сих пор так ничего и не понял! Страну спасать надо! Какой там, к черту, социализм... Да и причем здесь литературный журнал? Неужели опять для отстаивания чистоты этого социалистического реализма?!

Козьмичеву стало ясно, о чем он будет говорить. Ему дали слово. Текст выступления так и осталась в кармане пиджака. К тому же, он помнил его вплоть до каждой запятой, до каждой точки. Он ведь был, пусть еще в молодости, но артистом и умел учить тексты. Поэтому выступление его в основном было экспромтом и предельно коротким (Автор лишь немного его сократил, оставив реакцию зала).

– Дорогие коллеги! Я перед Вами не случайно. Со страниц вашего журнала началась моя писательская жизнь. (Аплодисменты) Я долго думал, что Вам сказать. Так вот. Я не буду говорить о проблемах самого журнала. Мало того, что вы их сами знаете, так вам еще напом-нил о них мой уважаемый оппонент. Я не наивный юноша и прекрасно понимаю, что работа редакции нуждается в определенной коррекции и настройке. Но слово редакция – не абстракт-ное понятие, а вы все, сидящие в этом зале... (Он видел, как зал оживает от скуки, навеянной Зуевым). Прошу прощения за некоторую выспренность. Все вы, конечно, помните Панурга из "Гаргантюа и Пантагрюэля" Рабле. Он знает, как пишет автор, лишь одну женщину. (Смех в зале.) Так вот. Я тоже знаю только одну... справедливую систему общественного устройства... И звать ее – Демократия! (Аплодисменты). Поэтому я прошу вас напрячь все свои творческие способности ради того, чтобы в стране возникла литература, достойная демократии и ее стержня – гражданского общества. Что мы для этого должны сделать, спросите вы? Отвечу. – Я думаю, что всем нам необходимо разбудить в себе ту молодую страсть, с которой мы начали служить литературе. Тогда мы вернем журналу право быть нужным, интересным и востребо-ванным новым временем!

Если вы сочтете меня достойным возглавить ваш журнал, я буду помнить его историю, сохраню и буду чтить память о тех замечательных Главных редакторах, что стояли во главе журнала в разное время. Можете на меня рассчитывать! (Продолжительные аплодисменты).

В конце дня Владлен Константинович Козьмичев стал первым в стране избранным подав-ляющим большинством голосов Главным редактором. И первым, кто пожал ему руку, был Зуев. Чем это рукопожатие было? Жестом элементарной вежливости? Признанием своего согласия с большинством? Игрой на публику? Может, искренним поздравлением победителя? Автору, как и его герою, еще предстояло с этим разобраться.

Глава 31

Чудит История с Россией!

Весть о событии в «Литературном мире» распространилась моментально. Козьмичев едва успел добраться до дома, еще не успел прийти в себя, как на домашний телефон буквально обрушился шквал поздравлений. Спать Козьмичевы легли далеко за полночь.

Назавтра Влад позвонил отцу и рассказал о происшедшем. Константин Васильевич долго молчал, а потом по?здравил и сказал.

– Как я за тебя рад! Слов не хватает, чтобы сказать, как рад! В такие годы – и Главный редактор! И откуда у тебя это? Я ведь надеялся, что ты по моим стопам пойдешь... А ты вон как... Теперь готовься к жизни без личной жизни!

– Что поделаешь? Пытался отвертеться – не получилось. Но я не жалею! Пока все, что со мной происходило, вело к лучшему...Ладно, отец! Встретимся – поговорим поподробнее.

Он почти закончил принимать дела у Зуева, когда позвонил Салмин.

– Слушай, Влад, мне уже телефон оборвали. Это правда?

– Правда, Роман Станиславович, правда.

– Да ты что? А как с пьесой?

– Ну вот, Роман Станиславович! Кто о чем, а Вы о своем... Не переживайте. Будут у Вас пьесы! Мне без них теперь не жить.

– Успокоил. Спасибо. А когда дашь? У меня тут новый режиссер на днях объявится. Дружок твой. Васька Ежиков. Вот ему и дам ее постановку.

– Роман Станиславович, так с этого надо было начинать! Вот обрадовали! А где он? В Москве? Он ведь мне ни слова об этом... Где он сейчас? В Москве?

– В поезде. Семью везет. Мой директор им квартирку подыскал.

– Роман Станиславович, лучшей новости и быть не может! Уж, пожалуйста – прибудет к Вам, скажите, чтобы мне сюда, в редакцию позвонил.

И самое смешное, что такое же беспокойство о его будущем как об авторе пьес выказал и Лео?нидов. Потом, когда об его избрании известили телевидение и газеты, начался поток звонков и телеграмм из провинциальных журналов. Еще бы – такое событие! Первый избранный Главный редактор толстого журнала! К тому времени Козьмичеву уже стало не до ответов на звонки. Необходимо было полностью включаться в работу, и он попросил секретаря взять это "телефонное" дело на себя.

Буквально на другой день секретарь сказала, что звонит какой-то профессор Коган, с Урала.

– Здравствуй, дорогой! Так тебя уже избрали?! Рад я за тебя! Честное слово, рад! Давно надо было это сделать... Успехов тебе во всем!

– Спасибо громадное, Лев Наумович! Спасибо! Будете в Москве – жду у себя!

Это было не самое легкое время для страны. Настойчивые попытки Горбачева сохранить политическое, экономическое и национальное единство страны терпели неудачи. В национальных республиках нарастал сепаратизм. Тон здесь задавала Прибалтика, наро?ды которой требовали выхода из состава Союза. В России нарастало недовольство тем, что ее экономика и ресурсы перераспределяются Центром в пользу других республик. В политиче-ской жизни стремительно рос авторитет будущего президента Ельцина. Все более становилось по?нятным, что горбачевская перестройка терпит неудачу и даже крах. В силу своего нового поло?жения, Козьмичев неизбежно оказался в центре внимания различных политических сил. В жур?нале, как платформе обращения к читающей публике, нуждались и демократы, и коммунисты, и националистически настроенные круги. Даже в редакции стали возникать группы, заинтересованные в проталкивании близких им по духу статьей. Это обязывало Главного редактора быть взвешенным при отборе материалов для публикации. Но он не был бы тем, кем был по внутреннему духу, если бы дал карт-бланш статьям защитников прошлого. Того прошлого, что заставило его самого столько пережить. Влад много размышлял о том, что происходит со страной. Тогда-то у него и родились следующие строки.

Чудит История с Россией!

И поделом, а неспроста!

То коммунизм ей подкинет,

То сбросит Ельцина с моста,

А то Емелей тихо спит,

То мчится горбачевской тройкой,

То радуется перестройке,

То плачет от нее навзрыд...

Чудна История, чудна!

То граблями огреет дважды,

То с дивной грацией слона

Истоки ищет в веке каждом...

Чудит История с Россией

И присно, и во век веков!

Россия – вечная Мессия

И альма-матер чудаков!

Стишок этот, к его искреннему удивлению, имел огромный успех и, хотя не был нигде напечатан, неведомыми путями разлетелся по Москве и много дальше. Вскоре, после за?мены последнего слова в четвертой строфе на весьма созвучное..., приобрел не только фольклор?ный дух, но стал текстом песни в исполнении известной рок-группы «Термодинамика». Дело дошло до того, что ее основатель и руководитель Матвей Сретенский (не известно, каким образом) установив фамилию автора текста, даже звонил Козьмичеву и предлагал сотрудничество. Это было лестно. В довершение Павлик привез ее магнитофонную запись и сообщил, что эту песню их институт?ский КВН будет исполнять на очередном заседании КВН Москвы.

– У нас все от этой песни тащатся! Жаль, автор текста не известен.

Но автор решил оставить все, как есть.

А вот в качестве Главного редактора он повел себя по-другому. Первым шагом его был отказ от персональной машины. Влад пересел с персональной чер?ной "Волги" на свою верную "пятерку". Женя, если сказать правду, была этим не довольна. То?гда он отдал "пятерку" в ее распоряжение и купил себе подержанную, но в хорошем состоянии "Волгу" и разъезжал на ней. Коллективом этот шаг был встречен с одобрением.

Первые свои месяцы Козьмичев проводил в редакции большую часть суток. Даже не было времени встретиться с Ежиковым, уже работавшим третьим режиссером у Салмина. Выдерживать такую нагрузку помогал бег. Правда, лесопарк был довольно далеко от их новой квартиры, и бегал он по близлежащему бульвару. Тем не менее, вернувшись с работы и закрыв за собою дверь, он делал несколько глубоких выдохов, хоть как-то снимавших накопленное за день напряжение. А оно росло. И не только под воздействием обстановки в стране, но из-за вну?три редакционных проблем. Постепенно становилось очевиднее, что его оппонент на выборах Зуев – вовсе не та фигура, какой должен быть заместитель главного редактора. Влад не мог отка?зать ему в профессионализме, но профессионализм его был каким-то холодным. В нем не хва?тало того, что поднимают человека выше занимаемого им места. Временами в поведе?нии Зуева обнаруживалась какая-то и упертость в отстаивании собственной оценки того или иного автора или произведения.

Поначалу Владлен Константинович пытался с ним полемизировать и даже спорить. Но по-нял, что бесполезно. Что же делать? Откровенно поговорить? Надо найти повод.

Повод возник сам собой. Известный демократический деятель и ученый предложил журналу большую статью. Современное состояние общества и государства были рассмотрены в ней сквозь призму глубокого анализа исторических закономерностей развития страны с начала двадцатого столетия. Козьмичеву статья очень понравилась. Держать ее в редакционном порт-феле он не хотел. Надо было определить, в какой из ближайший номеров ее поставить и что в нем заменить. Зуева, поскольку он был ответственным за решение таких вопросов, обходить не хотелось, и Влад пригласил его к себе.

– Петр Максимович, дело срочное есть. Академик Трубилин статью предлагает. Ты ее по-смотри и прикинь, в какой готовый номер поставим. Но учти – не далее одного-двух. Статья злободневная. Надо ее народу дать. Спустя час, Зуев вернулся.

– Ну как, Петр Максимович, понравилась?

– Трудно сказать, что однозначно. Язык великолепный! Видно, что писал академик. Глубоко копает. Но вот его видение того, что надо нам, мне не по душе. "Нужна не одна, а много партий"! Демократию, рынок ему подавай! А вот еще перлы – "рабочая сила в условиях рыночной эконо?мики должна стать товаром", "прописку, это наследие крепостного права, необходимо от?менить". И вообще... "Конституция себя изжила. Нужна новая. Вместо Союза -? федерация..."

Козьмичев слушал и поражался. Такого Зуева он еще не видел!

– Это как с матрешкой, – поду?малось ему. – Чем больше ее раскрываешь, тем явственней становится ее многоликость. Стало быть, социализм с нераскрытыми возможностями в его выступлении перед голосованием был не случайностью, а проявлением мировоззрения. Это открытие его изумило. – Ведь мы почти ровесники. Пять лет, на которые он старше, не должны делать такой погоды. Ан, нет... Теперь понятно, как он попал на эту должность. Партия знала, кто ей нужен. Ей ведь никогда не было по сердцу реальное изображение жизни. А вот псевдонародное сюсюканье, не критика, а ее под?мена лозунгами о необходимости преодоления недостатков без указания на их корни – это да.... Теперь понятно, откуда идут зуевские оценки новой плеяды литераторов и их произведений. Козьмичеву стало не по себе... Вот, чем бы обернулось его избрание главным – борьбой за социализм, консерватизмом и догматизмом! Что же мне с ним делать? Предложить уволиться по собствен?ному? Но, во-первых, как хороший организатор он мне нужен. Во-вторых, вряд ли он напишет такое. Значит, его как-то надо нейтрализовать. Отлучить его от возможности воздействия на ре?дакционную политику. Но как? Тогда Владу и пришла в голову идея создать при себе обще?ственный редакционный Совет. Пригласить в него своих единомышленников, авторитетных по?литиков, писателей, театральных деятелей, критиков, ученых... Выслушивать их, определять вместе с ними редакционную политику. Козьмичеву уже было ясно, что в Совете должна быть гармония между литературой и реальной политикой в той их ипостаси, что продвигает идеи, от которых у некоторых, в том числе у Зуева, перекашивает скулы.