Текст книги "Игра в «Потрошителя»"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Одним из лучших подарков Келлера была подписка на еженедельную доставку цветов в кабинетик: изящную икебану из магазина в Джапан-тауне неукоснительно привозил в Холистическую клинику парнишка с аллергией на пыльцу, в белых перчатках и хирургической маске. Другим утонченным подарком была золотая цепочка с подвеской в виде яблока, усыпанного мелкими бриллиантами: это украшение призвано было заменить собачий ошейник, который Индиана обычно носила. По понедельникам она с нетерпением ждала, когда привезут икебану, ее восхищала скупая, без излишеств, композиция из изогнутого стебля, двух листьев и одинокого цветка; зато цепочку она надела всего пару раз, чтобы доставить удовольствие Келлеру, а потом положила в бархатный футляр и засунула в глубину комода: на обширных просторах ее декольте яблочко как-то терялось. Кроме того, она посмотрела документальный фильм о кровавых бриллиантах, которые добывают в ужасных шахтах на юге Африки. Вначале Келлер пытался обновить весь ее гардероб, привить приемлемый вкус, научить манерам, но Индиана резко воспротивилась, приведя неопровержимый довод: меняться, чтобы угодить мужчине, слишком хлопотно, куда практичнее ему подыскать женщину по своему вкусу.

Человек широкой культуры, с внешностью английского аристократа, Алан Келлер был желанным гостем в высшем свете и, как то определяли его подруги, самым завидным холостяком в Сан-Франциско, ибо, кроме обаяния, он, по всеобщему мнению, обладал еще и богатством. Чем именно он владел, было покрыто тайной, но жил он хорошо, хотя без излишеств, нечасто приглашал гостей и годами носил одни и те же костюмы, не гоняясь за модой и не выставляя напоказ бирку с именем дизайнера, как то делают нувориши. Деньги наводили на Келлера тоску, ведь он никогда в них не нуждался; он занимал соответствующее положение в обществе по инерции, благодаря поддержке семьи, нимало не заботясь о будущем. Ему не хватало предпринимательской жесткости деда, который сколотил состояние во время Сухого закона; гибкой морали отца, который его увеличил, проворачивая какие-то темные делишки в Азии; фантастической алчности братьев, которые его сохраняли, играя на бирже.

В сюите отеля «Фэрмонт», с шелковыми портьерами цвета вафель, классическим гарнитуром на изогнутых ножках, хрустальными люстрами и изысканными французскими гравюрами на стенах, Алан Келлер припомнил безобразный эпизод с Дэнни Д’Анджело и лишний раз укрепился во мнении, что вряд ли сможет ужиться с Индианой. Ему не хватало терпимости по отношению к людям, ведущим беспорядочный образ жизни, таким как Д’Анджело; он не выносил безобразия и нищеты; претила ему и безграничная доброта Индианы, которая издалека могла показаться достоинством, но, если близко с нею соприкоснуться, являлась настоящим бедствием. Этим вечером Келлер сидел в кресле, все еще одетый, держа в руке бокал белого совиньона, вина, которое он производил на собственном винограднике для себя, своих друзей и трех дорогущих ресторанов Сан-Франциско. Он ждал, пока доставят еду, а Индиана мокла в джакузи.

Он мог видеть ее со своего кресла, с непокорной копной светлых кудрей, скрепленных на затылке карандашом: две-три пряди выбились из пучка и залепили лицо; кожа ее покраснела, щеки горели, глаза сияли от удовольствия, и вся она просто млела от восторга, как девочка на карусели. Когда они встречались в отеле, Индиана первым делом наполняла джакузи: ей это казалось верхом упаднической роскоши. Келлер не принимал ванну вместе с ней (от жары у него поднималось давление – не ровен час, случится инфаркт, следовало поберечься), а предпочитал наблюдать за ней из удобного кресла. Индиана что-то рассказывала ему о Дэнни Д’Анджело и о какой-то Кэрол, больной раком, недавно появившейся на горизонте ее всеобъемлющих дружеских чувств, но вода в джакузи громко бурлила, и было плохо слышно. Впрочем, его эти речи и не интересовали нимало, ему бы только любоваться ее отражением в большом овальном зеркале на задней стене ванной комнаты, предвкушая момент, когда принесут устрицы и лососину, он раскупорит вторую бутылку своего совиньона и Индиана выйдет из джакузи, как Венера из пены морской. Он завернет ее в полотенце, обнимет, станет целовать эту влажную, распаренную молодую кожу; потом начнутся любовные игры, давно знакомый медленный танец. Вот что самое лучшее в жизни: предвкушение счастья.

Суббота, 7 января

Игроки в «Потрошителя», включая Кейбла, хотя он и был всего лишь скромным сыщиком, исполнявшим приказания хозяйки, и не имел права голоса в игре, договорились встретиться в скайпе и в назначенный час уселись перед экранами, готовые повиноваться кубику и картам модератора. Было восемь часов вечера для Аманды и Кейбла в Сан-Франциско и для Шерлока Холмса в Рино, одиннадцать – для сэра Эдмунда Паддингтона в Нью-Джерси и Абаты в Монреале и пять часов вечера следующего дня для Эсмеральды, которая жила в будущем, в Новой Зеландии. Вначале они общались только по Интернету, в приватном чате, но, когда принялись расследовать преступления, предложенные Амандой Мартин, решили устроить обсуждение по видео. Все так привыкли к персонажам, которых каждый для себя создал, что всякий раз, когда на экранах возникали лица, ребята в изумлении, молча разглядывали друг друга. Трудно было узнать бойкую цыганочку Эсмеральду в мальчике, прикованном к инвалидному креслу; чернокожий парнишка в бейсбольной кепке нисколько не походил на знаменитого детектива, созданного Конан Дойлом, как и худющий, прыщавый подросток, страдающий агорафобией, – на полковника из бывших английских колоний. Только девочка из Монреаля, чей организм отторгал пищу, соответствовала образу Абаты, ясновидящей: кожа да кости, бесплотный дух. Ребята по очереди поздоровались с распорядительницей и наперебой стали жаловаться по поводу прошлого сеанса: дело Эда Стейтона почти что не сдвинулось с мертвой точки.

– Поглядим, что нового мы узнали о «деле с битой не в том месте», а потом уже поговорим о супругах Константе, – предложила Аманда. – По словам моего отца, Эд Стейтон не защищался: нет ни следов борьбы, ни синяков на теле.

– Это может означать, что он знал убийцу, – изрек Шерлок Холмс.

– Но это не объясняет, почему Стейтон стоял на коленях или сидел, когда ему выстрелили в голову, – возразила распорядительница.

– Откуда нам это известно? – спросила Эсмеральда.

– Пуля вошла под соответствующим углом. Выстрел был произведен с близкого расстояния, сантиметров в сорок; пуля застряла в черепе, выходного отверстия нет. Оружие – полуавтоматический пистолет небольшого калибра.

– Такие очень распространены: они компактны, их легко спрятать в кармане или в дамской сумочке; несерьезное оружие. Закоренелые преступники обычно используют что-то более летальное, – вступил полковник Паддингтон.

– Так-то оно так, но этот преступник убил Стейтона из такого пистолета. Потом положил поперек гимнастического коня… и сделал с бейсбольной битой известно что.

– Не так-то легко было спустить с трупа штаны и поднять его на коня. Стейтон был высоким, плотным. Зачем убийца это сделал? – спросила Эсмеральда.

– Послание, ключ, предупреждение, – прошептала Абата.

– Бита – распространенное оружие. По статистике, она часто применяется при домашнем насилии, – заметил полковник Паддингтон, щеголяя выделанным британским акцентом.

– Почему убийца принес биту с собой, а не использовал какую-нибудь из тех, что имелись в школе? – настаивала Эсмеральда.

– Он не знал, есть ли в спортзале биты, и прихватил свою, – предположила Абата.

– Это указывает на связь убийцы с Арканзасом, или же речь идет о какой-то особой бите, – вступил Шерлок Холмс.

– Можно мне сказать? – вмешался Кейбл.

– Давай, – разрешила распорядительница.

– Бита была обычная, алюминиевая, восемьдесят сантиметров в длину, такими играют старшеклассники от четырнадцати до шестнадцати лет. Легкая, крепкая, прочная.

– Тайна бейсбольной биты… – прошептала Абата. – Чувствую, что убийца выбрал ее из сентиментальных побуждений.

– Ха-ха! Хорошенькая сентиментальность! – рассмеялся сэр Эдмунд Паддингтон.

– Никто не занимается содомией из сентиментальности, – проговорил Шерлок Холмс: он один не прибегал к эвфемизмам.

– Тебе-то откуда знать? – возразила Эсмеральда.

– Зависит от рода сентиментальности, – вмешалась Абата.

Следующие пятнадцать минут они обсуждали различные версии, пока распорядительница не решила, что об Эде Стейтоне довольно, им нужно теперь расследовать «двойное убийство с паяльником», как она окрестила преступление, произошедшее 10 ноября прошлого года. Кейбл зачитал им свои записи, добавив живописные детали, чтобы оживить рассказ: не зря же он готовился стать писателем.

По этому сценарию ребята начали играть. Все согласились, что «Потрошитель» развился в нечто гораздо более интересное, чем первоначальная «бродилка»: теперь им ни к чему ограничения, предписанные бросками кубика и раскладом карт, которые раньше определяли их дальнейшие движения. Они решили попросту нацелиться на то, чтобы раскрыть эти дела посредством логики; одной Абате позволено было прибегать к психологическим методам и к ясновидению. Трое игроков будут анализировать преступления, Абата вступит в контакт с духами, Кейбл займется расследованием, а Аманда соберет воедино материалы, накопленные остальными, и спланирует дальнейшие действия.

В отличие от внучки, которая Алана Келлера недолюбливала, Блейк Джексон очень его ценил и надеялся, что его любовное приключение с Индианой завершится браком. Дочери пойдет на пользу какая-то стабильность, думал он, ей нужен мужчина здравомыслящий, который заботился бы о ней и защищал; одним словом, второй отец, поскольку сам он не вечен. Келлер всего на девять лет его моложе; у Келлера наверняка есть свои заморочки, которые к старости проявятся во всей красе, как это с каждым бывает, но по сравнению с теми мужчинами, какие были у Индианы в прошлом, этого можно счесть принцем на белом коне. Прежде всего, с ним одним старый аптекарь мог поддерживать непринужденную беседу о книгах и прочих проявлениях культуры: все былые ухажеры Индианы принадлежали к атлетическому типу, обладали мускулатурой быка и мозгами того же самого животного – все, начиная с Боба Мартина. Дочка не была во вкусе интеллектуалов – следовало благодарить небо за столь своевременное появление Келлера.

В детстве Аманда часто спрашивала Блейка о родителях: слишком она быстро соображала, чтобы проглотить переслащенную версию бабушки Энкарнасьон. Девочке было около трех лет, когда Индиана с Бобом развелись; она не помнила времени, когда жила с ними обоими под одной крышей, и ей стоило труда представить их вместе, несмотря на все красноречие бабушки Энкарнасьон. Эта бабушка, истовая католичка, ежедневно перебирающая четки, вот уже пятнадцать лет терзалась из-за развода сына и регулярно посещала храм апостола Иуды Фаддея, покровителя потерявших надежду и впавших в отчаяние, и ставила ему свечи, молясь о том, чтобы супруги примирились.

Блейк любил Боба Мартина как сына, которого никогда не имел. Он не мог ничего с собой поделать – бывший зять брал за душу внезапными проявлениями теплоты, самозабвенно любил Аманду и был Индиане верным другом, – но тем не менее аптекарь вовсе не жаждал, чтобы апостол Иуда Фаддей сотворил чудо примирения. У этой пары не было ничего общего, кроме дочери; живя порознь, они относились друг к другу как брат с сестрой, но если бы соединились, то в конце концов дело дошло бы до драки. Они познакомились в средней школе, Индиане было пятнадцать лет, Бобу – двадцать. Боб вышел уже из возраста, когда получают аттестат, и любого другого выставили бы за порог школы в восемнадцать лет, но он был капитаном школьной футбольной команды, любимцем тренера и кошмаром учителей, которые терпели его потому, что лучшего спортсмена школа не видела со времени своего основания в 1956 году. Боб Мартин, надменный красавец, вызывал у девчонок нешуточные страсти: многие бегали за ним, некоторые даже грозили самоубийством; мальчики относились к нему со смешанным чувством страха и обожания – восхищались его подвигами, смеялись грубым шуткам, но держались на почтительном расстоянии, поскольку Боб под настроение мог любого свалить одним пальцем. Популярность Индианы не уступала славе капитана футбольной команды: лицо ангела, тело созревшей девушки, подкупающая манера идти по жизни с сердцем на ладони. Она была образцом невинности, его окружал демонический ореол. То, что они друг в друга влюбятся, казалось неизбежным; но если бы кто-то напророчил, что девушка окажет на парня благотворное влияние, он сел бы в лужу: все произошло ровно наоборот – Боб остался тем же грубияном, а Индиана пропала в любви, спиртном и марихуане.

Вскоре Блейк Джексон заметил, что дочке тесны все платья, а глаза у нее на мокром месте. Отбросив жалость, отец стал допытываться, в чем дело, пока Индиана не созналась, что у нее нет менструаций уже три или четыре месяца, может, и пять: цикл у нее не устоялся, она никогда не считала дни. Джексон в отчаянии схватился за голову: как мог он пройти мимо столь очевидных признаков беременности, притом стараясь не замечать, как Индиана приходит домой пьяная, пошатываясь, или витает в облаках, накурившись марихуаны? Оправдывало его только одно – тяжелая болезнь Марианны, его жены, которой он уделял все свое внимание. Он схватил дочь за руку и потащил ее в разные места, начиная с гинеколога, который подтвердил, что срок большой и об аборте даже думать нечего; затем к директору школы и, наконец, на встречу с соблазнителем.

_____

Дом Мартинов в католическом квартале Миссион удивил Блейка Джексона: он ожидал увидеть жилище более скромное. Дочь рассказала ему только, что мать Боба делает тортильи, и он приготовился к встрече с семьей бедных иммигрантов. Узнав, что Индиана явится вместе с отцом, Боб испарился бесследно, и его матери пришлось за него отдуваться. Перед Блейком предстала красивая женщина зрелых лет, вся в черном, но с огненно-красной помадой на губах и лаком на ногтях, и назвала себя: Энкарнасьон, вдова Мартин. Дом внутри был уютным: прочная мебель, потертые ковры, по полу разбросаны игрушки, на стенах – семейные фотографии, на этажерке – спортивные трофеи, на зеленом плюшевом диване – два толстых кота. На величественном стуле с высокой спинкой и ножками в виде львиных лап прямо, будто проглотила аршин, восседала бабушка Боба, вся в черном, как и ее дочь; ее седые волосы были так туго стянуты в пучок, что старуха казалась лысой, если смотреть спереди. Она смерила вошедших взглядом, не отвечая на приветствие.

– Я в отчаянии от того, что натворил мой сын, сеньор Джексон. Как мать я оказалась не на высоте и не смогла привить Бобу чувство ответственности. Зачем все эти трофеи, говорю я, когда не соблюдаются приличия. – Этот риторический вопрос вдова задала, указывая на этажерку с футбольными кубками.

Отец девушки взял чашечку очень крепкого кофе, который принесла кухарка, и уселся на диван, покрытый кошачьей шерстью. Дочка осталась стоять, зардевшись от стыда, стягивая блузку обеими руками, чтобы скрыть выпирающий живот, а донья Энкарнасьон тем временем вкратце излагала семейную историю:

– Моя мать, здесь присутствующая, да сохранит ее Господь, в Мексике была учительницей, а мой отец, да простит ему Господь, был человеком безответственным и бросил ее чуть ли не сразу после свадьбы, чтобы попытать счастья в Соединенных Штатах. Она получила только два письма, потом прошли месяцы без каких бы то ни было известий, а тем временем родилась я, Энкарнасьон, к вашим услугам. Мать продала свои скудные пожитки и отправилась следом за отцом со мной на руках. Она проехала всю Калифорнию, где мексиканские семьи, сжалившись над нами, давали нам приют, и наконец добралась до Сан-Франциско и там узнала, что муж ее сидит в тюрьме за то, что в драке убил человека. Она пошла к нему на свидание, попросила, чтобы берег себя, засучила рукава и принялась за работу. Как учительнице ей здесь ничего не светило, но она хорошо готовила.

Джексон подумал, что бабуля, восседающая на стуле, не понимает по-английски, ведь дочь пересказывала ее жизнь как легенду, так, словно ее уже и на свете нет. А донья Энкарнасьон продолжала: она росла, держась за юбки матери, и рано начала работать. Через пятнадцать лет, когда отец отсидел свой срок и вышел из тюрьмы, постаревший, больной, весь в татуировках, его депортировали согласно закону, но супруга не вернулась с ним в Мексику: любовь к тому времени сошла на нет, зато процветало заведение в самом сердце латинского квартала Миссион, где подавали тако и другие мексиканские блюда. Чуть позже девица Энкарнасьон познакомилась с Хосе Мануэлем Мартином, выходцем из Мексики во втором поколении: он пел, как соловей, у него был оркестр марьячи и американское гражданство. Они поженились, и молодой муж вошел в семейное дело. У Мартинов родились пятеро детей, они открыли три ресторана и фабрику по производству тортилий, но супруг скоропостижно скончался.

– Смерть настигла Хосе Мануэля, да упокоит его Господь, когда он пел ранчеры, – заключила вдова и добавила, что дочери ведали делами Мартинов, а другие два сына получили профессию, и все были добрыми христианами, приверженными к семье. Только с Бобом, младшим, возникали проблемы: ему исполнилось всего два года, когда она овдовела, мальчику не хватало твердой отцовской руки.

– Простите меня, сударыня, – вздохнул Блейк Джексон. – На самом деле я даже не знаю, зачем мы пришли, ведь уже ничего не поделаешь – у дочери слишком большой срок.

– Как это «ничего не поделаешь», сеньор Джексон? Боб должен взять на себя ответственность! Не такая у нас семья, чтобы сеять ублюдков по миру. Простите за грубое слово, но другого не найти, и лучше сразу объясниться начистоту. Боб должен жениться.

– Жениться? Но моей дочери пятнадцать лет! – вскричал Джексон, вскакивая с дивана.

– В марте исполнится шестнадцать, – уточнила Индиана шепотом.

– А ты помолчи! – заорал отец, который раньше никогда не повышал на нее голоса.

– У моей матери шесть правнуков, а мне они внуки, – сказала вдова. – Мы с ней вдвоем помогали растить детишек, поможем и с этим, который на подходе, с Божьим благословением.

В молчании, которое последовало за этим заявлением, прабабка поднялась со своего трона, решительным шагом направилась к Индиане, не отводя от нее сурового взгляда, и спросила на хорошем английском:

– Как тебя звать, дочка?

– Инди. Индиана Джексон.

– Не знаю такого имени. Разве есть святая Индиана?

– Не знаю. Меня так назвали потому, что мама родилась в штате Индиана.

– Вот как? – удивилась старуха, подошла ближе и осторожно пощупала Индиане живот. – У тебя девочка там, внутри. Дай ей христианское имя.

На следующий день Боб Мартин явился в старый дом Джексонов на Потреро-Хилл в темном костюме, похоронном галстуке и с чахлым букетом. С ним пришли мать и один из братьев: он тащил Боба за руку захватом опытного тюремщика. Индиана не появилась – она плакала всю ночь напролет и была в жалком состоянии. К тому времени Блейк Джексон смирился с мыслью о браке: ему не удалось убедить дочку в том, что можно было бы прибегнуть и не к таким сильным средствам. Он исчерпал все доводы, какие в подобных случаях приводятся, но не стал прибегать к подлой и мелочной угрозе отправить Боба Мартина в тюрьму за насилие над несовершеннолетней. Парочка без излишнего шума расписалась в загсе, пообещав донье Энкарнасьон обвенчаться в церкви, как только Индиана, воспитанная родителями-агностиками, примет крещение.

Через четыре месяца, 30 мая 1994 года, родилась девочка, как и предсказала бабушка Боба. После мучительных схваток, продолжавшихся несколько часов, младенец выпал из материнского лона прямо в руки Блейка Джексона; он же и обрезал пуповину ножницами, которые ему протянул дежурный врач. Потом понес внучку, завернутую в розовое одеяльце, в чепчике, надвинутом до бровей, чтобы показать ее семейству Мартин и школьным товарищам Индианы и Боба, которые явились целой толпой, с погремушками и плюшевыми зверьками. Донья Энкарнасьон рыдала, как на похоронах: это у нее была единственная внучка, шестеро мальчишек – не в счет. Все четыре месяца она готовила приданое: колыбельку с накрахмаленными оборками, два чемодана чудесных одежек и пару жемчужных серег, которые собиралась вставить девочке в ушки, едва только молодая мамочка отвернется. Оба брата Боба искали его несколько часов, чтобы притащить к новорожденной, но было воскресенье, новоиспеченный отец праздновал вместе с футбольной командой очередную победу и объявился только на рассвете.

Как только Индиана вышла из родильного отделения и смогла сесть на кресло-каталку, отец отвез ее вместе с новорожденной на пятый этаж, где умирала вторая бабушка.

– Как ты ее назовешь? – спросила Марианна еле слышно.

– Аманда. Это означает «та, которая должна быть любима».

– Красиво. На каком языке?

– На санскрите, но Мартины считают, что это имя – христианское, – объяснила дочь, которая с ранних лет грезила Индией.

Перед смертью Марианне довелось всего несколько раз увидеть внучку. Тяжело вздыхая, она выдала Индиане последний совет: «Тебе, Инди, чтобы вырастить девочку, очень понадобится помощь. Ты сможешь рассчитывать на папу и на семью Мартин, но не позволяй Бобу умыть руки. Аманде нужен отец, а Боб – хороший мальчик, ему только необходимо подрасти». Она была права.

Воскресенье, 8 января

Хорошо, что есть Интернет, думала Аманда Мартин, собираясь на вечеринку: начни она расспрашивать девчонок из колледжа, выставила бы себя полной дурой. Она слышала о рэйвах, умопомрачительных тайных сборищах молодежи, но не могла себе представить, что это такое, пока не поискала в Сети, где даже выяснила, как нужно грамотно одеться. Все необходимое обнаружилось среди ее вещей, разве что пришлось оторвать рукава у футболки, сикось-накось ножницами обрезать юбку и купить тюбик фосфоресцирующей краски. Мысль о том, чтобы попросить разрешения у отца, была настолько нелепой, что даже не пришла ей в голову: он никогда ничего подобного не разрешит, а если узнает, явится с целым взводом полиции и сломает кайф. Аманда сказала, что подвозить ее не надо, они с подружкой вместе поедут в колледж, а отец и внимания не обратил на то, что дочь возвращается в интернат в каком-то карнавальном тряпье: примерно так она и всегда выглядела.

Аманда взяла такси, в шесть вечера вышла на Юнион-сквер и приготовилась к долгому ожиданию. В этот час она уже должна была вернуться в интернат, но заранее предупредила, что приедет утром в понедельник: никто ее не хватится и родителям звонить не станет. Скрипку она оставила в спальне, но не смогла избавиться от тяжелого рюкзака. Пятнадцать минут она провела, разглядывая новейшую приманку для туристов, появившуюся на площади: молодой человек, покрытый золотой краской от башмаков до макушки, стоял неподвижно, как статуя, а приезжие фотографировались с ним. Потом походила по универмагу «Мэйсис», зашла в туалет и нарисовала на руках светящиеся полосы. На улице уже стемнело. Чтобы убить время, заглянула в жалкую китайскую харчевню, а в девять вернулась на площадь, где почти уже не осталось народу, только зазевавшиеся туристы да сезонные нищие, которые прибывали из более холодных краев, чтобы провести зиму в Калифорнии: эти располагались на ночь в своих спальных мешках.

Аманда уселась под фонарем и стала играть в шахматы на мобильном телефоне, кутаясь в дедов кардиган, который ей успокаивал нервы. Каждые пять минут она смотрела на часы, переживая, заедут ли за ней, как обещала Синтия, одноклассница, которая более трех лет изводила ее и вдруг необъяснимым образом пригласила на вечеринку, даже предложила подвезти до Тибурона, городка в сорока километрах от Сан-Франциско. Еще не веря в свою удачу – ведь ее впервые куда-то приглашали, – Аманда тотчас же согласилась.

Был бы рядом Брэдли, друг детства и будущий муж, она бы себя чувствовала более уверенно, думала девочка. Пару раз в течение дня она выходила с ним на связь, но не упоминала о планах на вечер: боялась, что парень станет ее отговаривать. Брэдли, как и отцу, лучше рассказать обо всем после того, как событие свершится. Она скучала по Брэдли-ребенку, ласковому, забавному, не то что педант, каким он стал, едва начав бриться. В детстве они играли в маму и папу, изыскивали разные другие предлоги, чтобы удовлетворить снедающее их любопытство, но как только Брэдли вступил в подростковый возраст, на пару лет раньше, чем она, эта расчудесная дружба изменилась к худшему. В средней школе Брэдли стал чемпионом по плаванию, нашел себе девиц с более интересной анатомией и стал относиться к Аманде как к младшей сестренке; но у нее была хорошая память, она не забыла тайных игр в глубине сада и собиралась в сентябре отправиться в МТИ, чтобы напомнить о них другу. А пока не стоило волновать его такими подробностями, как эта вечеринка.

В мамином холодильнике она частенько находила карамельки и печенья с травкой – подарки художника Матеуша Перейры: Индиана забывала о них, они валялись на полочках месяцами, покрывались зеленью и выбрасывались в мусорное ведро. Аманда попробовала парочку, чтобы не отставать от своего поколения, но не нашла ничего приятного в отключке мозгов: потерянные часы, которые можно было бы с пользой употребить, играя в «Потрошителя»; но этим воскресным вечером, ежась под фонарем в потрепанном дедовом кардигане, она с тоской припомнила печенья Перейры, которые помогли бы справиться с паникой.

В половине одиннадцатого Аманда уже чуть не плакала: наверняка Синтия надула ее из чистой зловредности. Девчонки узнают, как ее кинули, она станет посмешищем школы. Все равно не буду реветь. Аманда уже собиралась звонить деду, чтобы тот забрал ее отсюда, но в этот самый миг на углу улиц Джеари и Пауэлл остановился фургончик, кто-то высунулся из окошка и помахал ей.

Аманда побежала вприпрыжку, сердце бешено билось. В машине было трое парней, тонущих в облаке дыма, все были в улете выше ракет, даже тот, кто сидел за рулем. Один слез с переднего сиденья и усадил Аманду рядом с водителем, черноволосым парнем, очень красивым, в готическом стиле. «Привет, я – Клайв, брат Синтии», – представился тот и до отказа надавил на акселератор, даже не дав девочке времени как следует захлопнуть дверь. Теперь Аманда вспомнила: Синтия всех знакомила со своим братом на рождественском концерте, который оркестр колледжа давал для родственников учениц. Клайв пришел с родителями, в синем костюме, белой рубашке и начищенных до блеска ботинках, не то что этот псих, бледный как смерть, с лиловыми подглазьями, который сейчас сидел с ней рядом. После концерта Клайв похвалил ее игру на скрипке преувеличенно вежливо, чуть ли не с насмешкой. «Надеюсь снова увидеть тебя», – сказал он и подмигнул на прощание, а она подумала, что плохо расслышала, ведь до сих пор ни один парень не взглянул на нее дважды, насколько ей было известно. Аманда решила, что Клайв и явился причиной странного приглашения Синтии. Этот новый Клайв, похожий на привидение, и его бешеная езда вызывали беспокойство, но, по крайней мере, это был кто-то знакомый, кого можно было попросить вовремя завезти ее в школу на следующий день.

Клайв вопил как сумасшедший, прикладывался к фляге, которая переходила из рук в руки, но ему удалось пересечь мост Золотые Ворота и двинуться дальше, по автостраде 101, ни в кого не врезавшись и не попавшись на глаза полицейским. В Саусалито Синтия и еще какая-то девчонка сели в машину, устроились на сиденьях и отхлебнули из той же самой фляжки, не удостоив Аманду взглядом и не ответив на ее приветствие. Клайв широким жестом предложил Аманде выпить, и она не рискнула отказаться. В надежде немного расслабиться она отхлебнула обжигающей жидкости: в горле запершило, на глаза навернулись слезы. Аманда себя чувствовала неловкой, лишней, как всегда, когда она оказывалась в компании; вдобавок смешной, потому что ни одна из девочек не вырядилась так, как она. Нечем было прикрыть разрисованные руки: перед тем как залезть в машину, она сунула дедов кардиган в рюкзачок. Аманда старалась не обращать внимания на насмешливый шепоток, доносившийся с задних сидений. Клайв выехал из Тибурона и долго вилял по дороге, что шла вдоль залива, потом поднялся на холм и стал рыскать туда-сюда в поисках нужного направления. Когда они наконец приехали, Аманда оказалась перед особняком, отделенным от соседних домов стеной, с виду неприступной; перед входом были припаркованы десятки автомобилей и мотоциклов. Она вылезла из фургончика с дрожью в коленках и следом за Клайвом пошла через полутемный сад. У самого крыльца, под кустом, она спрятала рюкзак, но в мобильник вцепилась, словно в спасательный круг.

Внутри было полно молодежи: кто плясал под оглушительно грохочущую музыку, кто пил, кто валялся на лестнице, среди пивных банок и винных бутылок, которые катались по ступенькам. Никаких тебе лазерных лучей и психоделической цветомузыки: пустой дом, без мебели, только в зале какие-то ящики; воздух густой, будто картофельное пюре; от дыма не продохнуть, всюду витает отвратительный запах краски, марихуаны и отбросов. Аманда остановилась в страхе, не в силах двинуться дальше, но Клайв прижал ее к себе и затрясся в ритме неистовой музыки, увлекая девочку в зал, где каждый танцевал как мог, затерянный в собственном мире. Кто-то протянул ей бумажный стаканчик – коктейль с ананасовым соком, и Аманда, у которой пересохло в горле, прикончила его в три глотка. Страх душил ее, стены сдавливали: так уже бывало в детстве, когда она пряталась в самодельном шатре, убегая от безмерных опасностей мира, от ранящего присутствия человеческих существ, от гнетущих запахов и оглушающих звуков.

Клайв стал целовать ее в шею, подбираясь к губам, и Аманда в ответ треснула его мобильником по лицу, чуть не сломав ему нос; однако это его не остановило. В отчаянии Аманда вывернулась из рук, которые шарили в вырезе футболки и под короткой юбкой, а затем стала пробиваться сквозь толпу. Ее, которая могла вынести прикосновения только самых родных людей и некоторых животных, толкали, давили, куда-то влекли чужие тела. Аманда кричала, кричала и кричала, но в грохоте музыки никто ее не слышал. Она опускалась на дно морское, без дыхания, без голоса: умирала.

Аманда, похвалявшаяся тем, что ей не нужны часы: она и так всегда знает, который час, теперь не могла бы сказать, сколько времени провела она в этом доме. Не помнила она также, довелось ли ей в течение ночи снова столкнуться с Синтией и Клайвом; знать не знала, каким образом удалось пробиться сквозь толпу и укрыться среди ящиков, на которых расставили музыкальную аппаратуру. Там провела она целую вечность, скорчившись, сложившись в сотню раз, наподобие циркового гимнаста, объятая невольной дрожью, сомкнув веки и заткнув пальцами уши. Ей и в голову не пришло выбежать на улицу, позвать на помощь деда или позвонить родителям.