Текст книги "Игра в «Потрошителя»"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Духота, теснота, сексуальность и обольщение, витающие в воздухе; соприкосновение с мужчинами, которые теснились вокруг, запахи пота, спиртного, лосьона для бритья – все это ударило по нервам. Миллер спросил себя, как бы реагировал отец в такой ситуации, и, как всякий раз, когда сын мысленно обращался к отцу, он явился как живой, в безупречном мундире, с наградами на груди, напряженный, с выдвинутым вперед подбородком, с нахмуренным челом, не одобряющий ни сына как такового, ни того, что он делал. «Почему мой сын находится в этом тошнотворном заведении, среди бесстыжих педиков?» – проквакал отец точно так же, как при жизни, не шевеля губами, глотая согласные.

Миллер не смог оценить по достоинству представление Дэнни д’Анджело, потому что к тому времени понял: упорные, ищущие взгляды направлены не на Индиану, а на него; в него проникала толчками эта мужская энергия, завораживающая, опасная, искушающая, которая и отталкивала его, и влекла. Не думая о том, что делает, он схватил стакан Педро Аларкона и выпил виски тремя большими глотками. Спиртное, которого он не пробовал несколько лет, обожгло горло и разлилось по венам до самой последней клеточки, волна тепла и энергии захлестнула его, смывая мысли, воспоминания, сомнения. Что может сравниться с этим волшебным питьем, решил он, с этим расплавленным золотом, пылающим, дарящим наслаждение; с этим божественным напитком, который тебя электризует, придает сил, воспламеняет; с этим виски, которого я, непонятно почему и как, избегал все эти годы, вот болван. Отец отступил на пару шагов и исчез в толпе. Миллер повернулся к Индиане, склонился к ее губам, но остановился на полдороге и, вместо того чтобы поцеловать даму, увел у нее стакан пива; Индиана, завороженная Уитни Хьюстон, ничего не заметила.

Миллер не знал, в какой момент он встал из-за стола и стал яростно проталкиваться к стойке; не знал, чем закончился спектакль и сколько рюмок он выпил, прежде чем совершенно потерял над собой контроль; не знал, откуда взялась ярость, ослепившая его потоком расплавленного металла, когда какой-то молодой парень обнял его за плечи и, приникнув губами к уху, начал что-то нашептывать; не знал, в какой именно момент расплылись очертания реальности и он почувствовал, что раздувается, вылезает из кожи вон, вот-вот лопнет; не знал, как началась потасовка, скольких он молотил, равномерно работая кулаками, и почему кричали Индиана и Аларкон и каким образом он очутился в патрульной машине, в наручниках, окровавленной рубашке и со сбитыми костяшками пальцев.

Педро Аларкон подобрал с пола пиджак Миллера, вынул ключи от грузовичка и поехал следом за машиной, в которой его друга отвозили в участок. Припарковался поблизости и вошел в здание, где полтора часа дожидался, пока один из офицеров не принял его. Аларкон рассказал о произошедшем, стараясь как-то сгладить участие Миллера, а полицейский слушал его рассеянно, не отрывая взгляда от компьютера.

– В понедельник задержанный сможет изложить свое дело перед судом, а пока пусть побудет в камере, оправится от алкогольного отравления и успокоится, – изрек он наконец самым любезным тоном.

Аларкон стал уверять, что Райан Миллер вовсе не был пьян, он находился под воздействием лекарств, потому что получил черепно-мозговую травму во время войны в Ираке, где также потерял ногу, и время от времени ведет себя неадекватно, но при этом совершенно неопасен.

– Ах, неопасен? Расскажите это трем здоровым мужикам, которых увезли на «скорой помощи».

– Офицер, такой инцидент, как в клубе «Нарцисс», произошел впервые. Моего друга спровоцировали.

– Каким образом?

– К нему приставал мужчина.

– Неужели? В этом клубе? Чего только не наслушаешься! – рассмеялся полицейский.

Тогда Педро Аларкон использовал последний козырь и сообщил, что Райан Миллер работает на правительство и выполняет секретное задание; если офицер сомневается в его словах, пусть поищет в бумажнике задержанного, где найдется соответствующий документ, а если и этого недостаточно, он может сообщить код прямой связи с конторой ЦРУ в Вашингтоне. «Сами понимаете: нам не нужен скандал», – заключил Аларкон. Полицейский выключил компьютер, но слушал его, недоверчиво усмехаясь; потом велел посидеть и подождать.

Прошел еще час, прежде чем Вашингтон подтвердил сведения, представленные Аларконом, и еще один, прежде чем Миллера выпустили, заставив подписать заявление. За это время опьянение немного прошло, хотя он и покачивался на ходу. Они вышли из участка около пяти утра: Аларкон отчаянно тосковал по первому утреннему мате, Миллер страдал от чудовищной головной боли, а бедняга Аттила, всю ночь просидевший в грузовичке, жаждал задрать ногу под первым попавшимся деревом.

– Поздравляю, Миллер, ты испортил выступление Уитни Хьюстон, – заметил Педро Аларкон уже в лофте, помогая другу раздеться; перед этим он дал Аттиле пописать и напоил пса.

– У меня голова сейчас разорвется, – пробормотал Миллер.

– Так тебе и надо. Пойду сварю кофе.

Он сидел на краю кровати, закрыв руками лицо, и Аттила тыкался мордой ему в колено. Напрасно Миллер пытался восстановить события этой ночи, угнетаемый бесконечным стыдом, с головой, полной песка, разбитыми губами, опухшими кулаками и веками. Ребра так болели, что было трудно дышать. Это был единственный срыв: три года и месяц он держался, не пил спиртного и не употреблял наркотики, разве только косячок марихуаны время от времени. Бросил по-мужски, без помощи психиатра, на которую, как ветеран, имел право, с одними только антидепрессантами; если на войне он был способен вынести больше тягот и боли, чем простые смертные, поскольку был для этого тренирован, как спасовать перед каким-то стаканом пива? Он не понимал, что с ним случилось, в какой момент он сделал первый глоток и начал скользить в бездну.

– Я должен позвонить Индиане. Дай телефон, – попросил он Аларкона.

– Сейчас четверть шестого утра, воскресенье. Не время для звонка. Выпей это и отдохни, а я погуляю с Аттилой, – ответил Аларкон.

Райан Миллер с трудом проглотил крепкий черный кофе и пару таблеток аспирина и тут же побежал в сортир блевать; тем временем его друг напрасно пытался надеть на Аттилу намордник и поводок. Пес не желал оставлять Миллера в беде и скулил перед дверью туалета: поставив торчком единственное ухо и тревожно вращая единственным глазом, он ждал команды от товарища по несчастью. Миллер на несколько минут подставил голову под душ, под ледяную воду, потом появился из ванной в шортах, весь мокрый, прыгая на одной ноге, и разрешил псу выйти погулять с Аларконом. И тут же рухнул на кровать.

На улице мобильник Аларкона загудел медными трубами: первые воинственные аккорды государственного гимна Уругвая. С трудом удерживая пса на поводке, он выудил телефончик из кармана и услышал голос Индианы: она спрашивала, как там Райан. Она видела ночью, как два могучих офицера полиции волокли его в патрульную машину, в то время как другие два офицера с помощью гориллы-сторожа, стоявшего в дверях, пытались навести порядок в клубе: клиенты, впавшие в раж, подвыпившие, все еще молотили друг друга под крики звезд сцены, так и не снявших перья. Дэнни д’Анджело, спрятавшись за стойкой, наблюдал за катастрофой с нейлоновым чулком на голове, держа в одной руке парик Уитни Хьюстон, а другой размазывая по щекам слезы пополам с потекшей тушью. Больше Индиана ничего не знала. В своем лаконичном стиле Аларкон ее просветил. «Сейчас приеду. Ты сможешь заплатить за такси?» – спросила она.

Через тридцать пять минут Индиана появилась в лофте в ботинках из змеиной кожи, накинув плащ на черное платье, в котором щеголяла ночью, и с подбитым глазом. Поцеловав уругвайца и пса, она подошла к ложу любви, где Миллер храпел, укрытый пледом, который Педро набросил на него. Индиана трясла его, пока он не высунул голову из-под подушки и не приподнялся, пытаясь сфокусировать взгляд.

– Что у тебя с глазом? – спросил он Индиану.

– Пыталась удержать тебя и попала под горячую руку.

– Я ударил тебя? – ужаснулся Миллер, окончательно проснувшись.

– Это случайность, ничего страшного.

– Как я мог так низко пасть, Инди!

– Все мы иногда падаем, но потом поднимаемся. Одевайся, Райан.

– Не могу пошевелиться.

– Вот так отважный спецназ! Вставай! Пойдешь со мной.

– Куда?

– Увидишь.

Воскресенье, 19 февраля

«Привет, меня зовут Райан, я алкоголик и трезв уже шесть часов». Так он представился, беря пример с тех, кто выступал до него в этом зале без окон, и горячие аплодисменты заглушили его слова. Несколько минут назад Педро Аларкон подвез его и Индиану к зданию, увенчанному башней, на углу улиц Тейлор и Эллис, в самом сердце квартала Тендерлойн.

– Что это за место? – спросил Миллер, когда Индиана за руку поволокла его к двери.

– Церковь Глайд Мемориал. Ты прожил столько лет в этом городе и не знаешь ее?

– Я – агностик. Не знаю, Индиана, зачем мы сюда приехали.

– Посмотри на башню: видишь, на ней нет креста? Сесил Уильямс, афроамериканский пастор, десятилетия был душой Глайд, но теперь удалился от дел. В семидесятые годы его направили сюда, в умирающую методистскую церковь, и этот человек превратил ее в духовный центр Сан-Франциско. Он велел снять крест, потому что это символ смерти, а его община восславляет жизнь. Мы затем и пришли сюда, Райан: восславить твою жизнь.

Она объяснила, что Глайд – это местная достопримечательность, церковь привлекает туристов благодаря непревзойденному хору и политике раскрытых объятий; там привечают всех, вне зависимости от веры, национальности или сексуальной ориентации, – христиан любой конфессии, мусульман и иудеев; наркоманов и нищих; миллионеров из Силиконовой долины и королев косячка; кинозвезд и разгуливающих на свободе преступников, не отвергая никого; Индиана добавила, что при церкви действуют сотни программ, направленных на то, чтобы помочь, приютить, одеть, выучить, защитить и реабилитировать самых бедных людей, потерявших всякую надежду. Индиане и Миллеру пришлось-таки потолкаться: на паперти стояла длинная очередь за бесплатным завтраком. Миллер узнал, что Индиана несколько раз в неделю приходит помогать на раздаче с семи до девяти – единственные часы, когда она свободна, – и что церковь круглый год трижды в день кормит тысячи нуждающихся. Для этого требуется шестьдесят пять тысяч часов работы добровольцев. «Я вкладываю какую-то сотню, но добровольцев столько, что нужно становиться в очередь», – сказала она.

В такой ранний час люди не собрались еще в великом множестве на воскресную службу. Индиана знала, куда идет, и привела Миллера прямо в небольшой внутренний зал, куда пришла первая в это утро группа Анонимных алкоголиков. Человек шесть скопилось у бокового стола, где стояли термосы с кофе и тарелки с печеньем; минут за десять должны были подтянуться остальные. Потом они расселись на пластиковых стульях, образовав круг, всего пятнадцать человек, всех национальностей, возрастов, цветов кожи, в своем большинстве мужчины, почти все изнуренные, изношенные пагубным пристрастием, один со следами недавней драки, как Миллер. Индиана, здоровая и жизнерадостная, казалось, забрела сюда по ошибке. Миллер ожидал какого-нибудь урока или собеседования, но вместо этого тощий человечек, близорукий, в толстых очках, открыл собрание. «Привет, я Бенни Эфрон, алкоголик. Вижу новые лица. Добро пожаловать, друзья», – представился он, и остальные в порядке очереди последовали его примеру.

Подбадриваемые замечаниями или вопросами Эфрона, несколько человек рассказали о себе: как они начали пить, как потеряли работу, семью, друзей, здоровье и как пытаются вернуться к нормальной жизни в Обществе анонимных алкоголиков. Один мужчина с гордостью показал жетон с цифрой 18: восемнадцать месяцев трезвости, и все зааплодировали. Одна из четырех женщин, бывших в группе, растрепанная, дурнопахнущая, со скверными зубами и бегающим взглядом, призналась, что совсем потеряла надежду, потому что раз за разом снова тянется к спиртному, и ей аплодировали тоже – за то, что она сделала над собой усилие и пришла в этот день. Эфрон сказал женщине, что она на правильном пути; она сделала первый шаг, признав, что не в силах больше распоряжаться своей жизнью, и добавил, что надежда возродится, если отдать себя во власть высшей силы. «В Бога я не верю», – вызывающе произнесла женщина. «Я тоже, но я доверяюсь высшей силе любви, которую сам могу дать и которую получаю», – сказал этот тощий очкарик. «Меня никто не любит и никогда не любил!» – выкрикнула женщина и, покачиваясь, вскочила с места, готовая убежать, но Индиана встала у нее на пути и крепко прижала к себе. Женщина вырывалась, старалась освободиться, но через несколько секунд обмякла, рыдая, в объятиях молодой красавицы, по-матерински крепких. Так они стояли, тесно прильнув друг к другу, целую вечность, как показалось возмущенному Миллеру, а потом женщина успокоилась, и обе уселись на свои места.

Райан Миллер открыл рот только затем, чтобы представиться, а потом слушал рассказы других, втянув голову в плечи, локтями опершись о колени: тошнота и боль в висках одолевали его. С этими людьми у него было больше общего, чем он подозревал до прошлой ночи, когда в минуту рассеяния или раздражения сделал первый глоток и снова стал на какое-то время могучим, непобедимым мачо из своих юношеских фантазий. Как мужчины и женщины, окружавшие его, он тоже был заточен в своем теле, тоже трепетал перед врагом, притаившимся внутри и ждущим только случая, чтобы все разрушить; врагом столь осторожным, что Миллер почти позабыл о его существовании. Виски, подумал он, этот его золотистый цвет, эти солнечные блики; а как восхитительно позвякивают в бокале кубики льда! Вспомнил и пиво: мускусный запах, мелкие пузырьки, легкая пена.

В чем же я оступился? – спросил он себя. Всю жизнь он тренировался, стремясь всех превзойти, укреплял дисциплину, учился владеть собой, боролся со слабостями, но в самый неожиданный момент враг вылезал из берлоги и набрасывался на него. Раньше, когда у него был повод, вроде одиночества и несчастной любви, чтобы поддаться искушению и на какое-то время забыться, опрокинув стакан, он соблюдал трезвость. И никак не мог понять, почему сплоховал сейчас, заполучив все, чего только мог пожелать. Вот уже две недели он был счастлив и доволен собой. То благословенное воскресенье, когда он наконец смог сжать Индиану в объятиях, изменило его жизнь, он всецело отдался волшебству любви и удовлетворенного желания, чудесному ощущению того, что он любим и не покинут; ощущению иллюзорному – что он навсегда искупил все свои грехи и излечился от всех своих ран. «Меня зовут Райан Миллер, я – алкоголик», – повторил он про себя, чувствуя, как в глазах закипают слезы, и им овладело непреодолимое желание бежать из этого места, но Индиана положила руку ему на плечо и удержала. Когда через сорок пять минут все направились к выходу, некоторые дружелюбно хлопали его по спине, прощались, называя по имени. Миллер не отвечал.

В полдень Индиана и Райан отправились на пикник в тот же самый лес вековых секвой, где две недели назад их застигла буря, благодаря которой они обрели друг друга в любви. Погода была неустойчивая, порой слегка моросило, порой облака расходились, и робко выглядывало солнце. Райан принес сырую курицу, лимонад, уголь и кость для Аттилы; о сыре, хлебе и фруктах позаботилась Индиана. У нее была старинная корзинка с подкладкой в белую и красную клетку, одна из немногих вещей, доставшихся от матери, идеально подходящая для того, чтобы носить еду, тарелки и стаканы для пикников. В парке не было ни души, только летом он заполнялся народом, и они устроились на своем излюбленном месте, у самой реки. Усевшись на толстое бревно, завернувшись в пончо, ждали, пока прогорят уголья, чтобы поджарить курицу, а Аттила, впав в неистовство, гонялся за белками.

Лицо Миллера напоминало разбитую тыкву, тело – целую карту синяков и ссадин, но он был благодарен судьбе: в соответствии с примитивным понятием о справедливости, внушенным отцовским ремнем, наказание искупает вину. В детстве царили ясные правила: за всякий злой умысел или оплошность нужно платить – таков закон природы. Если какая-то проказа Райана ускользала от отца и мальчик избегал кары, ликование длилось недолго, очень скоро его охватывал страх, ему казалось, что само мироздание поквитается с ним. В конце концов, лучше уж вытерпеть несколько ударов ремнем, чем жить под угрозой неизвестного воздаяния. Злой умысел или оплошность… Сколько же таких поступков он совершил за четыре десятилетия – без сомнения, много.

В годы солдатской службы, молодой, сильный, в пылу приключения или в грохоте войны, окруженный товарищами, защищенный силой оружия, он никогда не оценивал свое поведение и не подвергал сомнению безнаказанность, которой пользовался. Грязная игра на войне позволительна, он никому не обязан отчетом. Он с честью выполнял обязательство защищать свою страну, был «морским котиком», одним из отборных, легендарных воинов. Задаваться вопросами он начал позже, в те месяцы, когда лежал в госпитале, когда выздоравливал, мочась кровью и учась ходить с железными скрепами в культе, и решил тогда, что, если и был в чем-то виноват, с лихвой искупил вину, потеряв ногу, товарищей, военную карьеру. Цена оказалась столь высока – сменить жизнь героя на банальное существование, – что он почувствовал себя обманутым. И предался лживому утешению, какое приносили алкоголь и сильные наркотики, борясь с одиночеством и отвращением к себе, тихо изнывая в убогом многоквартирном доме «Вифезда».

И когда желание покончить с собой стало почти неодолимым, Аттила спас ему жизнь во второй раз. Через четырнадцать месяцев после того, как Райана вывезли из Ирака, привязанного к носилкам и одурманенного морфином, пес подорвался на мине в пятнадцати километрах от Багдада. Это вывело Миллера из летаргии, поставило на ноги: у него появилась новая задача.

Мэгги, соседка по «Вифезде», семидесятилетняя вдова, с которой он подружился, играя в покер, пришла к нему на помощь. Ей он обязан другим своим лозунгом: кто ищет помощи, всегда находит ее. То была крепкая старуха с лексиконом и манерами пирата – она двадцать лет отсидела в тюрьме, прикончив мужа, который чуть не переломал ей все кости. Только с этой бабищей, которой боялись все соседи, Миллер мог общаться в тот смутный период своего существования, и она отвечала ему со своей обычной грубостью и удивительной добротой. Вначале, когда он еще не мог управиться в одиночку, она готовила ему еду и возила по врачам; позже, когда он нажирался до потери сознания или накачивался наркотиками, подбирала с пола, доставляла домой и развлекала, играя с ним в карты и просматривая боевики. Узнав, что приключилось с собакой, Мэгги решила: если пес выживет, Миллер может заполучить его, только если образумится, ведь никто не доверит такого героя человеческому отребью вроде него.

Миллер отказался от программ реабилитации алкоголиков и наркоманов в военном госпитале, как раньше отказался от услуг психиатра – специалиста по посттравматическим синдромам, и Мэгги полностью согласилась с ним: в самом деле, только маменькины сынки прибегают к таким методам, есть другие меры, более быстрые и действенные. Она вылила спиртное в раковину и спустила наркотики в унитаз; потом заставила его раздеться и забрала всю одежду, компьютер, телефон и протез. На прощание подняла большие пальцы в знак того, что все обернется к лучшему, и заперла Миллера на ключ, оставив его одного, хромого и в чем мать родила. Миллер был вынужден терпеть муку первых дней воздержания, дрожа от холода, галлюцинируя, доведенный до бешенства тошнотой, тоской и болью. Тщетно пытался он вышибить дверь, напрасно связывал простыни, чтобы вылезти из окна: квартира располагалась на десятом этаже. Миллер колотил в стену, которая отделяла его от Мэгги, пока не разбил в кровь кулаки; у него так стучали зубы, что один сломался. На третий день он рухнул, выбившись из сил.

Мэгги зашла проведать его вечером и обнаружила бедолагу свернувшимся на полу: он тихо стонал и казался более-менее спокойным. Бабка повела его в душ, накормила горячим супом, уложила в постель и уселась рядом сторожить его сон, делая вид, будто смотрит телевизор.

Так началась новая жизнь Райана Миллера. Он втянулся в обыденные дела – поддерживал трезвость, добивался, чтобы ему отдали Аттилу, который к тому времени оправился от ран и получил награду. Формальности обескуражили бы кого угодно, но Миллера влекла неимоверная благодарность. С помощью Мэгги он написал сотню прошений на имя разных военных чинов, пять раз ездил в Вашингтон, добился личной встречи с секретарем Министерства обороны благодаря письму, подписанному однополчанами. Тот пообещал, что Аттилу доставят в Соединенные Штаты и после обязательного карантина Миллер сможет его забрать. В эти месяцы утомительной бюрократической возни он отправился в Техас, готовый потратить все свои сбережения на лучший в мире протез; начал тренироваться для участия в соревнованиях по триатлону и нашел способ употребить во благо опыт, приобретенный на военной службе. Он был специалистом по коммуникациям и системам безопасности, имел связи среди высшего командования, безупречный послужной список и четыре награды как доказательство твердости характера. Тут он и позвонил Педро Аларкону в Сан-Франциско.

Дружба Миллера с Аларконом началась, когда первому исполнилось двадцать лет. Окончив среднюю школу, Райан поступил в подразделение «морских котиков», желая доказать отцу, что он такой же мужчина, ничуть не хуже; кроме того, с высшим образованием он, наверное, и не справился бы: плохо говорил и писал, не мог ни на чем сосредоточиться. В школе он не проявлял ни малейшего интереса к учебе, но отличался в спорте, был подтянутым, мускулистым и думал, что сумеет выдержать любую физическую нагрузку; тем не менее его исключили из «морских котиков» после «адской недели», самой жестокой недели тренировок, ста двадцати убийственных часов, за время которых проверялась закалка каждого, его способность добиваться цели любой ценой. Райан понял, что самая мощная мышца – сердце, и когда тебе кажется, будто уже невозможно сопротивляться боли и усталости, все еще только начинается, тебе предстоит выкладываться дальше и дальше, никогда не доходя до предела. К унижению от провала прибавилось глубочайшее презрение, с каким отец принял эту новость. Для контр-адмирала в отставке тот факт, что сын не выдержал испытания, только подтверждал невысокое мнение, какое этот потомственный военный о нем имел. Они никогда не говорили на эту тему, каждый замкнулся в угрюмом молчании, которое пролегло между ними почти на десятилетие.

Следующие четыре года Миллер изучал информатику и яростно тренировался, чтобы снова записаться в «морские котики»; речь уже шла не о соревновании с отцом, но об истинном призвании – Райан знал, в чем заключается эта служба, и хотел посвятить ей жизнь. В университете дела пошли хорошо, потому что один из преподавателей лично заинтересовался им, помог с речью и письмом, научил концентрироваться и преодолевать барьер, препятствовавший полноценной учебе; заставил ершистого юнца поверить в свои умственные способности и убедил закончить образование и только потом поступить в спецназ. Этим преподавателем был Педро Аларкон.

В 1995 году, когда Миллер достиг своей цели, стал «морским котиком» и командующий во время праздника Нептуна прицепил ему на грудь значок, он прежде всего позвонил своему бывшему преподавателю и похвастался ему. Райан пережил и «адскую неделю», и долгие месяцы тяжелых тренировок на воде, в воздухе и на суше, выносил жару и холод, лишал себя отдыха и сна, привыкая к трудностям и физическим страданиям, черпая силу в неразрывных узах товарищества, и принял присягу, готовый к подвигам и героической смерти. Следующие шестнадцать лет, до ранения и отставки, Миллер редко виделся с Аларконом, но связь между ними не прерывалась. Пока Райан выполнял секретные задания в самых горячих точках, уругвайца пригласили в Стэнфордский университет преподавать основы искусственного интеллекта. Так Миллер узнал, что его старый друг – чуть ли не гений в своей отрасли.

Педро Аларкон с энтузиазмом одобрил идею, высказанную бывшим учеником: разработать сложные системы безопасности для вооруженных сил, и рассудил, что для этого Миллеру нужно закрепиться одновременно и в Вашингтоне, и в Силиконовой долине, единственном месте, где можно развивать технологию такого типа. В десяти минутах от Пентагона Миллер снял офис, который должен был служить для него базой, уложил свои скудные пожитки и переехал вместе с Аттилой в Калифорнию. Уругваец встречал их в аэропорту, готовый помогать, оставаясь при этом в тени, поскольку из-за своего политического прошлого был на подозрении.

Индиане была известна в общих чертах история Миллера, даже то, что он помирился с отцом перед смертью старика, но она ничего не слышала о миссии в Афганистане, которую Райан снова и снова переживал в кошмарных снах. В лесу секвой, следя за курицей, которая из-за сырости жарилась ужасающе медленно, солдат поведал ей о событиях той роковой ночи. Объяснил, что убивать издалека, как в обычной современной войне, – понятие отвлеченное, что-то вроде видеоигры; ты ничем не рискуешь, не испытываешь никаких чувств, твои жертвы не имеют лица, но в настоящем бою испытанию подвергается мужество и человечность каждого солдата. Реальная возможность погибнуть или получить ужасные ранения накладывает отпечаток на психологию и на душевный строй, это опыт, единственный в своем роде, его невозможно передать в словах, нужно самому пережить эту экзальтацию, смесь ужаса и веселья. «Почему мы воюем? Потому что это первобытный инстинкт, такой же мощный, как инстинкт выживания», – сказал Миллер, добавив, что после, в гражданской жизни, ничто не может сравниться с войной, все кажется пресным. Насилие касается не только жертв, но и тех, кто его применяет. Его готовили к смерти и страданиям, он мог убивать, он это делал многие годы, без счета, без угрызений совести; мог он и пытать, если нужно было получить информацию, хотя предпочитал возложить эту обязанность на кого-нибудь другого: его от таких дел мутило. Убивать в пылу боя или мстя за смерть товарища – это одно, в такие минуты не думаешь, действуешь вслепую, тебя направляет жгучая ненависть, враг теряет человеческий облик и не имеет уже с тобой ничего общего. Но убивать мирных жителей, глядя им в лицо, – женщин, детей – другое дело.

В начале 2006 года разведка донесла, что Усама бен Ладен скрывается в горной цепи на границе с Пакистаном, куда отступила «Аль-Каида» после вторжения американцев. Область, обозначенная на карте, была слишком обширной, чтобы ее можно было всю прочесать: сотни пещер и природных туннелей, суровые горы, населенные племенами, которых объединяет ислам и ненависть к американцам. Спецназовцы сделали ряд вылазок в эти скалистые, засушливые края, понеся значительные потери: мусульманские бойцы использовали свое знание местности, чтобы устраивать засады.

Сколькие из этих жалких козопасов, точно таких же, как их предки много веков назад, были на самом деле бойцами? Сколькие из глинобитных хижин таили в себе склады оружия? Что переносили женщины под черными одеждами? О чем было известно детям? «Морских котиков» послали в уверенности, что Усама бен Ладен где-то в пределах досягаемости, спецназу был отдан приказ убить его, а если найти террориста не получится, по крайней мере раздобыть информацию и сделать так, чтобы местное население перестало помогать ему. Цель, как всегда на войне, оправдывала средства. Почему именно эта деревня? Не дело Райана Миллера это выяснять, его дело – выполнять приказ без колебаний; почему их подняли в атаку, законны ли их действия, его не касается.

Эту атаку он помнил во всех деталях, видел ее во сне, переживал раз за разом, неумолимо. «Морские котики» и собака движутся осторожно, стиснув зубы, таща на себе по сорок три кило защитных костюмов и снаряжения, включая боеприпасы, воду, провизию на два дня, батарейки, хирургические зажимы и морфин, не говоря уже об оружии и касках, снабженных фонариками, видеокамерами и переговорными устройствами. На них – перчатки и очки ночного видения. Они – избранные, предназначенные для самых секретных и опасных заданий. Их сбросили с вертолета в трех километрах от селения, их поддерживает авиация и контингент морской пехоты, но в эти минуты они одни. Аттила прыгнул вместе с Миллером, на одном парашюте, примотанный к хозяину поводком, в наморднике, напряженный, обездвиженный: этот прыжок в пустоту – единственное, чего он боится; но стоит встать на твердую землю, как собака готова к бою.

Враг может таиться где угодно – в одном из этих домов, в горной пещере, позади них. Смерть может прийти во множестве обличий: мина, снайпер, самоубийца с поясом, начиненным взрывчаткой. Вот в чем ирония этой войны: с одной стороны, прекрасно подготовленная, на славу вооруженная армия, подавляющая сила одной из самых могучих в истории империй, а с другой – фанатичные племена, готовые защищать свою землю как угодно, хоть камнями, если не хватает оружия. Голиаф и Давид. Первый располагает непревзойденной технологией и вооружением, но это толстокожее чудище, согнувшееся под весом всего, что оно тащит на себе, в то время как враг легок, ловок, хитер и знает эту страну. Это оккупационная война, ее нельзя вести долго, потому что невозможно до бесконечности подавлять непокорный народ. Такую войну можно выиграть тактикой выжженной земли, но в человеческом плане оккупант обречен на поражение, и обе стороны знают: это лишь вопрос времени. Американцы по возможности избегают побочных эффектов, они дорого обходятся: с каждым убитым жителем, с каждым разрушенным домом растет число бойцов и ярость населения. Враг неуловим, невидим, он исчезает в селениях, смешивается с пастухами и крестьянами, выказывает безумную отвагу, а «морские котики» уважают отвагу, даже у такого врага.

Райан Миллер идет впереди, рядом с ним – Аттила. На собаке бронежилет, специальные очки, наушники, чтобы пес мог слышать команды, и видеокамера на лбу, чтобы передавать видеоряд. Пес молодой, игривый, но, когда на нем боевая амуниция, он превращается в неуязвимое чудище из древних мифов. Его не пугает пулеметный огонь и взрывы гранат, он умеет отличить выстрелы своих от вражеских выстрелов, чутко улавливает рокот мотора американского грузовика и стрекот спасательного вертолета; он натаскан на поиск мин и обнаружение засад. Пес все время рядом с Миллером, в случае грозящей опасности прижимается к нему, предупреждая; если видит, что человек упал, защищает его ценой собственной жизни. Аттила – одна из двух тысяч восьмисот боевых собак, приписанных к американскому контингенту на Среднем Востоке. Миллер понимает, что не должен привязываться к псу, Аттила – оружие, материальная составляющая боя, но прежде всего он – товарищ, они угадывают мысли друг друга, вместе едят и спят. Миллер беззвучно шепчет добрые слова и треплет пса по холке.