Текст книги "Игра в «Потрошителя»"
Автор книги: Исабель Альенде
Жанры:
Прочие детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
Парад мексиканской кухни, не испорченной североамериканским влиянием, начался рано, и в полночь гости все еще ели и плясали. Аманда, скучая среди двоюродных братьев, неисправимых дикарей, вытащила отца с танцплощадки и деда из-за стола и отвела обоих в сторонку.
– Мы, игроки в «Потрошителя», сильно продвинулись в расследовании, папа, – сообщила она.
– Аманда, что это за новая причуда?
– Никакая не причуда. Игра в «Потрошителя» основана на одной из тайн в истории преступлений: Джек Потрошитель, легендарный убийца женщин, орудовал в бедных кварталах Лондона в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году. Существует больше сотни теорий по поводу личности Потрошителя, подозревают даже члена королевской семьи.
– Какое отношение это имеет ко мне? – осведомился отец, весь в поту от текилы и танцев.
– Никакого. Я хочу поговорить с тобой не о Джеке, а о Потрошителе из Сан-Франциско. Мы, игроки, понемногу распутываем дело – что ты на это скажешь?
– Ничего хорошего, Аманда, я уже тебя предупреждал. Эти дела касаются убойного отдела.
– Но твой убойный ничего не делает, папа! Тут орудует серийный убийца, поверь мне, – настаивала на своем Аманда: все зимние каникулы, целую неделю, она пристально изучала информацию, скопившуюся в архиве, и ежедневно выходила на связь с игроками.
– Какие у тебя доказательства, потрошительница ты моя?
– Посмотри, сколько совпадений: пять убийств – Эд Стейтон, Майкл и Дорис Константе, Ричард Эштон и Рэйчел Розен, все в Сан-Франциско, ни в одном случае нет следов борьбы, преступник вошел без взлома, то есть он имел доступ в дома, умел открывать замки разных типов и, возможно, был знаком с жертвами, по крайней мере знал их привычки. Он долго планировал, доводил до совершенства каждое из убийств. В каждом случае приносил с собой орудие преступления, что указывает на преднамеренность: пистолет и бейсбольную биту, два шприца с героином, тайзер или даже два и рыболовную леску.
– Откуда ты узнала про леску?
– Из предварительного отчета о вскрытии Рэйчел Розен, который прочел Кейбл. Он также прочел отчет Ингрид Данн об Эде Стейтоне, охраннике, которого застрелили в школе, помнишь?
– Еще бы не помнить, – буркнул инспектор.
– Знаешь, почему он не защищался, почему получил пулю в голову, стоя на коленях?
– Нет, но ты-то, уж наверное, знаешь.
– Мы, игроки в «Потрошителя», думаем, что убийца использовал тот же тайзер, которым убил Ричарда Эштона. Он парализовал Стейтона зарядом, тот упал на колени, а убийца застрелил его, не дав прийти в себя.
– Отлично, дочка, – невольно похвалил старший инспектор.
– Сколько времени длится парализующий эффект тайзера? – спросила Аманда.
– Когда как. Для громилы типа Стейтона – три-четыре минуты.
– Более чем достаточно, чтобы его прикончить. Стейтон был в сознании?
– Да, хотя вряд ли ясно соображал. А что?
– Так, ничего… Абата, наш психолог, уверена, что убийца всегда оставляет время, чтобы поговорить с жертвами. Ему, думает Абата, нужно сказать им что-то важное. Как тебе это, папа?
– Возможно, она права. Ни одну из жертв он не ударил сзади, застигнув врасплох.
– Рукоятку биты он засунул в… сам знаешь куда только после смерти Стейтона. Это очень важно, папа: это еще одна общая черта всех преступлений. Убийца не мучил свои жертвы при жизни, он профанировал трупы: Стейтона пронзил бейсбольной битой; супругам Константе паяльником поставил клеймо, как скотине; Эштона украсил свастикой, а Розен повесил, как преступницу.
– Не торопись с выводами, вскрытие Розен еще не закончено.
– Недостает каких-то деталей, но это уже известно. Между преступлениями есть различия, но черты сходства указывают на одного преступника. На профанацию post mortem обратил внимание Кейбл. – Аманда щегольнула латинским термином, который вычитала в детективах.
– Кейбл – это я, – пояснил дед. – Как сказала Аманда, в намерения убийцы не входило мучить жертвы, он хотел оставить послание.
– Ты знаешь точное время смерти Рэйчел Розен? – спросила Аманда у отца.
– Труп провисел дня два, она наверняка умерла ночью во вторник, но точного времени мы не знаем.
– Похоже, все преступления были совершены около полуночи. Мы, игроки в «Потрошителя», выясняем, были ли подобные случаи за последние десять лет.
– Почему именно такой срок? – удивился инспектор.
– Какой-нибудь срок нужно назначить, папа. По мнению Шерлока Холмса – я имею в виду моего друга из игры, не героя сэра Артура Конан Дойла, – будет напрасной тратой времени изучать старые дела, ведь если речь идет о серийном убийце, как мы думаем, и его профиль совпадает с обычным, ему меньше тридцати пяти лет.
– Нет уверенности в том, что это так, но даже если вы и правы, случаи нетипичные. Между жертвами нет ничего общего, – заметил инспектор.
– Я уверена, что есть. Вместо того чтобы расследовать дела по отдельности, папа, попробуй поискать какие-то общие черты, что-то, что соединяло бы всех убитых. Это дало бы нам мотив. Определение мотива – первый шаг в любом расследовании, а здесь, очевидно, речь не идет о деньгах, как обычно бывает.
– Спасибо, Аманда. Что бы делал убойный отдел без твоей неоценимой помощи?
– Смейся, если хочешь, но предупреждаю: мы, игроки в «Потрошителя», воспринимаем все это серьезно. Ты сгоришь от стыда, когда мы раньше тебя раскроем эти преступления.
Вторник, 28 февраля
Жизнь Алана Келлера изменилась с того дня в офисе брата, когда его лишили всех привилегий. Марк и Люсиль взяли на себя его задолженность по налогам и выставили на продажу Вудсайд. Излишне было вышвыривать его из ветхого здания, он сам не чаял оттуда вырваться. Долгие годы он чувствовал себя там узником и в какие-то три дня перебрался на виноградник в Напе со своей одеждой, книгами, дисками, какой-то старой мебелью и драгоценными коллекциями. Он считал это временным решением, Марк давно положил глаз на землю и очень скоро отберет у него имение, разве только случится что-то неожиданное, например одновременная и скоропостижная кончина Филипа и Флоры Келлер, но о такой возможности нечего и думать, его родители умирать не торопятся, они не окажут такой милости никому, ему меньше всех. Алан решил, пока можно, наслаждаться пребыванием в Напе, не тревожась о будущем; Напа – единственное его достояние, которое он действительно хотел сохранить, которое ценил даже больше, чем картины, резную яшму, фарфор и инкские древности, вывезенные контрабандой.
В последнюю неделю февраля температура в Напе была на пятнадцать градусов выше, чем в Сан-Франциско, дни стояли теплые, ночи холодные, пышные облака плыли по небу, словно нарисованному акварелью, в воздухе пахло землей, еще не до конца проснувшейся, лозы уже готовились выпустить первые листочки, поля сверкали от желтых цветов горчицы. Ничего не зная ни о сельском хозяйстве, ни о виноделии, Алан был страстным землевладельцем, любил свою собственность, прогуливался между ровными рядами лоз, изучал кусты, собирал охапки полевых цветов, исследовал свой маленький погреб, считал и пересчитывал ящики и бутылки, перенимал навыки у немногочисленных работников, которые подрезали побеги. То были мексиканские крестьяне, кочующие по свету, многие поколения их работали на земле; движения их были быстрыми, точными, нежными; они знали, сколько почек нужно подрезать, а сколько оставить на лозе.
Алан все бы отдал, чтобы сохранить эту благословенную землю, но вырученного от продажи коллекций едва хватило бы на покрытие долгов по кредитам, ростовщические проценты по которым продолжали расти. Невозможно уберечь виноградник от алчности брата; когда Марк вбивал себе что-то в голову, он этого достигал с диким упорством. Его подруга Женевьева ван Хут, узнав о затруднениях Алана, предложила найти компаньонов, которые вложили бы капитал и превратили бы виноградник в прибыльное предприятие, но Алан предпочитал отдать землю Марку – так она хотя бы останется в семье, не попадет в чужие руки. Он задавался вопросом, что будет делать, потеряв имение, где станет жить. Он был сыт по горло Сан-Франциско: всегда те же лица, те же вечеринки, те же язвительные шутки и банальные разговоры; ничто не удерживало его в этом городе, только культурная жизнь, от которой он отказываться не собирался. Он лелеял мечту жить в скромном домике в одном из тихих городков долины Напа, например в Санта-Элене, и работать, хотя сама мысль впервые поступить на службу в пятьдесят пять лет была смехотворной. Где бы он мог найти работу? Его знания и умения, столь ценимые в салонах, оказались бесполезными, ими не заработать на жизнь; он не способен придерживаться расписания, выполнять чьи-то распоряжения; у него проблемные отношения с властью, как он говорил легкомысленно, когда затрагивалась эта тема. «Женись на мне, Алан. В моем возрасте муж куда лучше смотрится, чем жиголо», – предложила Женевьева по телефону, громко при этом хохоча. «У нас будет открытый или моногамный брак?» – спросил Алан, думая об Индиане. «Плюралистический, конечно!» – ответила Женевьева.
В этом сельском доме с толстыми стенами цвета тыквы и с полами из цветной керамической плитки Алан обрел покой тихой обители: спал без снотворного, мог на досуге все как следует обдумать, вместо того чтобы перескакивать с мысли на мысль в пустом бесконечном кружении. Сидя в плетеном кресле на крытой веранде, устремив взгляд на круглые холмы и бесконечные виноградники, с бокалом в руке и собакой у ног, принадлежавшей служанке Марии, Алан Келлер принял самое важное в своей жизни решение, которое уже несколько недель изводило его наяву и являлось во сне, в то время как доводы рассудка вступали в борьбу с чувствами. Раз за разом он набирал номер Индианы, но не получал ответа и решил, что она опять потеряла мобильник, в третий раз за последние полгода. Он допил бокал и предупредил Марию, что едет в город.
_____
Через час и двадцать минут Келлер оставил «лексус» на подземной стоянке у Юнион-сквер и прошел полквартала до ювелирного магазина «Булгари». Он не видел толку в большинстве драгоценностей: на них тратишь уйму денег, их нужно хранить в сейфе, они старят женщину, которая их носит. Женевьева ван Хут покупала драгоценности, вкладывая в них деньги, полагая, что во время следующего мирового катаклизма только бриллианты и золото останутся в цене, но редко носила их; они хранились под сводами швейцарского банка, а эта светская дама украшала себя репликами из бижутерии. Однажды Алан Келлер на Манхэттене зашел вместе с ней в магазин «Булгари» на Пятой авеню и имел случай оценить дизайн, смелое сочетание камней, качество работы, однако он никогда не бывал в филиале фирмы в Сан-Франциско. Охранник, научившийся с первого взгляда определять статус клиента, приветствовал его, несмотря на потрепанный вид и грубые башмаки, покрытые коркой грязи. Его обслужила женщина в черном, седая, профессионально накрашенная.
– Мне нужно незабываемое кольцо, – попросил Келлер, даже не глядя на то, что было выставлено в витринах.
– С бриллиантом?
– Никаких бриллиантов. Она думает, что цена бриллиантов – африканская кровь.
– Все наши бриллианты сертифицированы.
– Попробуйте объяснить это ей, – вздохнул Келлер.
Продавщица, как и охранник, быстро оценила благосостояние клиента, попросила минутку подождать и исчезла за дверью, откуда вышла через пару минут с черным подносом, покрытым белым шелком, где покоилось овальное кольцо, изысканное в своей простоте, напомнившее Келлеру скромные украшения Римской империи.
– Это кольцо – из старинной коллекции, вы не найдете ничего подобного в коллекциях последних лет. Бразильский аквамарин, огранка кабошон, необычная для такого камня, в оправе из матового золота, проба двадцать четыре карата. Разумеется, сэр, у нас есть более дорогие камни, но, как мне кажется, этот – самый незабываемый из всех, какие я могу вам предложить, – сказала продавщица.
Келлер понял, что сейчас он совершит непростительное сумасбродство, нечто такое, за что брат Марк попросту распнет его, но как только его взгляд коллекционера остановился на изящной вещице, он уже ни на что другое не хотел смотреть. Одну из картин Ботеро уже почти продали в Нью-Йорке, это могло бы покрыть часть долгов, но Келлер решил, что у сердца есть свои права.
– Вы правы, оно незабываемо. Я его беру, хотя это кольцо слишком дорогое для такого разорившегося плейбоя, как я, и слишком утонченное для такой женщины, как она, которая не отличит «Булгари» от дешевой побрякушки.
– Вы можете его купить в рассрочку…
– Мне оно нужно сегодня. Для этого существуют кредитные карточки, – улыбнулся Келлер своей самой теплой улыбкой.
Время у него было, поймать такси оказалось практически невозможно, и Келлер пошел пешком до Норт-Бич: прохладный ветерок дул ему в лицо, а душа ликовала. Он вошел в кафе «Россини», молясь, чтобы не попасть на смену Дэнни Д’Анджело, но тот встретил Келлера на пороге с преувеличенными любезностями и многословными извинениями за тот инцидент, когда его вырвало в «лексусе».
– Забудь, Дэнни, это было в прошлом году, – проговорил Алан, стараясь высвободиться из объятий.
– Просите что хотите, мистер Келлер, все за мой счет, – громогласно объявил Дэнни. – Я никогда не смогу отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали.
– Сможешь, Дэнни, и прямо сейчас. Вырвись отсюда на пять минут и позови Индиану. Думаю, она потеряла мобильник. Скажи, что она здесь нужна, только не говори, что мне.
Дэнни, человек незлопамятный, простил Индиане переполох в клубе «Нарцисс», тем более что через два дня она притащила Райана Миллера и тот попросил прощения за то, что испортил Дэнни триумф. Простил он и спецназовца, хотя, пользуясь случаем, сообщил ему, что гомофобией обычно прикрывается тот, кто боится признать гомосексуальность в себе самом, и что в товариществе солдат содержится весь спектр эротических коннотаций: они живут в тесноте, в постоянном физическом контакте, их соединяют узы верности и любви, а также возвеличение мужского начала, которое заставляет исключать женщин. В других обстоятельствах Миллер как следует отлупил бы его за такие сомнения в его мужественности, но безропотно принял выговор: тело ныло после драки в клубе, а дух смирился после собрания Анонимных алкоголиков.
Д’Анджело с видом заговорщика отправился в Холистическую клинику и вскоре вернулся, сообщив Келлеру, что Индиана придет, как только закончит последний сеанс. Принес ему кофе по-ирландски и монументальный сэндвич, которого он не просил, однако впился в него зубами, внезапно ощутив голод. Через двадцать минут Алан Келлер увидел, как Индиана переходит через улицу, с волосами, завязанными в хвост, в белом халате и шлепанцах, и сила чувства приковала его к стулу. Индиана показалась ему гораздо красивее, чем он помнил: розовая, сияющая, осененная дыханием ранней весны. Войдя в кафе и увидев Келлера, она заколебалась, чуть не повернула назад, но Дэнни схватил ее за руку и подвел к столику Алана, который к тому времени смог подняться на ноги. Дэнни заставил Индиану сесть, а сам отошел на достаточное расстояние, чтобы пара чувствовала себя свободно, но не настолько далеко, чтобы не слышать, о чем они говорят.
– Как ты, Алан? Похудел, – отметила она безразличным тоном.
– Я был болен, но теперь чувствую себя отлично, как никогда.
В этот момент Гэри Брунсвик, последний пациент во вторник, вошел в кафе следом за Индианой, намереваясь пригласить ее на обед, но, увидев ее с другим мужчиной, остановился в растерянности. Дэнни, воспользовавшись его колебанием, подтолкнул Брунсвика к другому столику и доверительно прошептал, что лучше этих двоих оставить в покое, ведь очевидно, что у них – любовное свидание.
– Что я могу для тебя сделать? – спросила Индиана у Келлера.
– Очень многое. Например, можешь изменить мою жизнь. Изменить меня, вывернуть наизнанку, как носок.
Индиана глядела на него искоса, с подозрением, а он искал коробочку от Булгари, которая как-то затерялась в карманах; наконец нашел и положил перед возлюбленной, неловкий, как школьник.
– Ты выйдешь за бедного старика, Инди? – пробормотал он, не узнавая собственного голоса, и стал рассказывать о последних событиях, бурно, взахлеб: он счастлив, что все потерял, хотя это преувеличение, у него осталось достаточно, голодать не придется, но он проходит через самый серьезный в жизни кризис; ведь говорят же китайцы, что кризис – это опасность плюс новая возможность; для него это великая возможность начать все снова, вместе с ней, его единственной любовью: почему он медлил, почему не понял всю силу любви, едва встретившись с ней? Он был дураком, так больше не может продолжаться, он сыт по горло своим существованием и самим собой, своим эгоизмом и осторожностью. Он изменится, он это обещает, но ему нужна ее помощь, он ничего не добьется в одиночку, оба они четыре года потратили на эту связь, как же можно разрушить ее из-за недоразумения. Келлер заговорил о домике в Санта-Элене, который они купят, поблизости от горячих источников Калистоги, идеальное место для ее ароматерапии; они будут вести идиллическую жизнь, разводить собак, ведь это логичнее, чем разводить лошадей. И все изливал ей душу, и искушал тем, что они станут делать вместе, и просил прощения, и умолял: выходи за меня замуж, прямо завтра выходи.
Обескураженная, Индиана протянула руку через столик и прикрыла ему рот:
– Ты уверен, Алан?
– Я никогда и ни в чем не был так уверен!
– А я – нет. Месяц назад я бы согласилась не раздумывая, но сейчас сильно сомневаюсь. Со мной кое-что произошло…
– Со мной тоже! – перебил ее Келлер. – Что-то, что открыло мне мою душу и наполнило меня силой, беззаконной и великолепной. Не могу объяснить тебе, что я чувствую: я полон энергии, готов преодолеть любое препятствие. Я начну все снова и пойду вперед. Я живой, живой, как никогда! Я не могу вернуться вспять, Индиана: это первый день моей новой жизни.
– Никогда не могла понять, шутишь ты или говоришь серьезно, Алан.
– Совершенно серьезно, на этот раз никакой иронии, Инди, правда, и только правда из розового романа. Я тебя обожаю, любимая! В моей жизни нет никакой другой любви, Женевьева ничего для меня не значит, клянусь всем святым!
– Речь не о ней, а о нас. Что у нас общего, Алан?
– Любовь, что же еще!
– Мне нужно время.
– Сколько? Мне пятьдесят пять лет, времени у меня не в избытке, но, раз ты этого хочешь, придется ждать. День? Два? Пожалуйста, дай мне еще один шанс, ты не раскаешься. Мы бы могли поехать на виноградник, все еще мой, хотя ненадолго. Закрой свой кабинет на несколько дней, и поедем.
– А пациенты?
– Бога ради, никто не умрет без магнитов и ароматерапии! Прости, я не хотел тебя обидеть, я знаю, как важна твоя работа, – но почему ты не можешь позволить себе несколько дней отдыха? Я столько сил приложу, Инди, что ты сама в меня влюбишься и станешь умолять поскорей пожениться, – улыбнулся Келлер.
– Если дойдет до такого, тогда и вручишь мне это, – ответила Индиана и вернула ему коробочку от Bvlgari, даже не открыв.
Март
Пятница, 2 марта
Аманда дожидалась отца в крохотном кабинете его ассистентки, стены которого были увешаны фотографиями Петры Хорр в белой пижаме с черным поясом – ее выступления на соревнованиях по боевым искусствам. У Петры был рост метр пятьдесят, она весила сорок восемь килограммов, но могла поднять в воздух верзилу и качка, вдвое более массивного, и бросить его далеко. С тех пор как девушка поступила на работу в убойный отдел, ей выдавалось мало случаев использовать эти умения, крайне полезные для того, чтобы защищаться в тюремном дворе, где возникали драки не менее яростные, чем в мужских тюрьмах. В двадцать лет, отсидев добавочный срок, назначенный Рэйчел Розен, Петра вышла на волю, а за следующие два с половиной года объехала всю страну на мотоцикле. Если Петра, в детстве заброшенная, раннюю юность проведшая среди преступников, и сохранила какие-то иллюзии, то среди этих нескончаемых дорог затерялись и они. Единственным стержнем бродячего существования оказались боевые искусства, с помощью которых она защищалась и зарабатывала себе на жизнь.
Приехав в какое-нибудь местечко, Петра искала бар, уверенная, что даже в самом бедном и захолустном селении таковой найдется; садилась у стойки и смаковала единственную кружку пива. Вскоре какой-нибудь мужчина – или даже несколько – подходил к ней с недвусмысленными намерениями; она же, если не попадался кто-нибудь по-настоящему неотразимый, что случалось очень редко, отговаривалась тем, что она лесбиянка, и тут же вызывала самого мощного на рукопашный бой. Правила простые: разрешается все, кроме использования любого оружия. Образовывался кружок, делались ставки; все выходили во двор или в какой-нибудь тихий закоулок, где Петра снимала кожаную куртку, разминала под грубый мужской хохот свои детские ручки и ножки и объявляла, что пора начинать. Сначала мужчина попросту пер на нее, уверенный в себе, широко улыбаясь, но замечал вскоре, что девушка смеется над ним, ускользая, будто ласка. Тогда он терял терпение и, подстегиваемый насмешками зрителей, начинал драться всерьез, размахивая тяжелыми кулаками. Поскольку в намерения Петры входило дать публике спектакль, все честь по чести, чтобы никто не ушел разочарованным, она какое-то время играла с нападавшим, как тореадор с быком, уворачиваясь от ударов, выматывая соперника, и наконец, когда он, обливаясь потом, впадал уже в нешуточную ярость, применяла один из своих коронных приемов, и здоровяк падал на землю, увлекаемый силой собственного веса и натиска. Окруженная почтительным изумлением, она собирала ставки, надевала куртку и шлем, садилась на мотоцикл и пулей вылетала из селения, не дожидаясь, пока повергнутый боец оправится от унижения и бросится в погоню. За один бой она могла заработать двести – триста долларов, этого хватало на пару недель.
В Сан-Франциско она вернулась с новоиспеченным мужем на заднем сиденье мотоцикла, нежным, смазливым наркоманом; они поселились в убогом пансионе, и Петра начала работать где придется, а муж играл на гитаре в парках и тратил то, что она зарабатывала. Ей было двадцать четыре года, когда муж ее бросил, и двадцать пять, когда она получила место офисной служащей в департаменте полиции, после того как одолела Боба Мартина тем же способом, который довела до совершенства за время своих скитаний.
Дело было так: в баре «Камелот», где полицейские собирались после дежурства немного расслабиться, опрокинув пару стаканчиков, клиентура была настолько постоянная, что всякое новое лицо привлекало внимание, что уж говорить о заносчивой девчонке. Бармен заподозрил, что она несовершеннолетняя, и не хотел наливать пива, пока девчонка не покажет удостоверение личности. Петра взяла бутылку и повернулась к Мартину и прочим, которые ее оглядывали с ног до головы критическим оком. «Что смотрите? Хотите что-то у меня купить?» – спросила Петра. Потом устроила так, чтобы спровоцировать на бой самого удалого, как она потом сама говорила, и таковым, по всеобщему согласию, оказался Боб Мартин, но на этот раз ей не удалось подбить мужчин на то, чтобы сделать ставки: это было противозаконно и они не хотели рисковать послужным списком, так что свою демонстрацию она провела из чисто спортивного интереса. Совершенно не обидевшись на поражение, не обращая внимания на насмешки товарищей, Боб Мартин поднялся с пола, отряхнул брюки, пригладил волосы, крепко пожал девушке руку, искренне поздравил ее с победой и предложил работу. Началась оседлая жизнь Петры Хорр.
– У папы с Айани связь? – спросила у нее Аманда.
– Откуда мне знать! Спроси у него сама.
– Он не признается, но глаза блестят при каждом ее упоминании. Айани мне нравится куда больше, чем Полячка, хотя я не думаю, что из нее выйдет хорошая мачеха. Ты ее знаешь?
– Она приходила сюда пару раз делать заявление: красивая, ничего не скажешь, но я не знаю, как твой папа с ней управится. У Айани дорогостоящие вкусы, она – сложная натура. А твоему папе нужна женщина простая, которая любила бы его и не доставляла проблем.
– Такая, как ты?
– Не наглей. Мои отношения с инспектором – строго профессиональные.
– Как жаль! Я бы ничего не имела против того, чтобы ты стала моей мачехой, Петра. Сменим тему: ты поговорила с Ингрид Данн?
– Поговорила, но дело дохлое. Если она позволит тебе присутствовать на вскрытии, твой папа ее разорвет на куски.
– А зачем ему знать?
– Не вмешивай в это меня, сама все устраивай с Ингрид.
– По крайней мере, ты могла бы достать для меня копии отчетов о вскрытии Ричарда Эштона и Рэйчел Розен.
– Твой дед уже видел их.
– От него ускользает самое основное, я бы хотела их видеть собственными глазами. Ты не знаешь, будут ли делать анализы ДНК?
– Только Эштона. Если дети смогут доказать, что Айани укокошила мужа, им достанутся денежки. Что касается Розен, оказывается, она скопила триста тысяч долларов, но завещала их не сыну, а «ангелам-хранителям».
– Это еще кто такие?
– Организация, не ставящая целью обогащение. Эти добровольцы патрулируют улицы, предотвращая преступления. Движение началось в Нью-Йорке в конце семидесятых, когда по улицам было просто небезопасно ходить. Они сотрудничают с полицией, ходят в униформе, в красных куртках и беретах, могут задерживать подозрительных лиц, но не имеют права носить оружие. Теперь такие «ангелы-хранители» имеются и в других странах и, кроме патрулирования, занимаются молодежным образованием, открывают мастерские, чтобы предотвращать преступность.
– Судья хочет поддержать группу, борющуюся с преступностью, – это нормально, – пожала плечами Аманда.
– Да, но сына постигло разочарование. Его больше опечалила потеря наследства, чем убийство матери. У него твердое алиби, мы проверяли: всю неделю он провел в деловой поездке.
– Может быть, он нанял кого-то, чтобы кокнуть ее. Они ведь не ладили, так?
– Подобные вещи, Аманда, случаются в Италии. В Калифорнии никто не убивает мать только потому, что не ладит с ней. Относительно Константе: ожоги паяльником, которые на первый взгляд ничего не значили, при фотографическом увеличении оказались буквами.
– Какими?
– «Ф» и «А». Мы до сих пор не нашли этому объяснения.
– Объяснение должно быть, Петра. В каждом из этих дел преступник оставил знак или послание. Дней десять назад я говорила папе, но он меня не слушает: перед нами – серийный убийца.
– Он еще как тебя слушает, Аманда. Он весь департамент заставил искать связь между преступлениями.
Воскресенье, 4 марта
Каждый первый понедельник месяца, даже если эти выходные Аманда и проводила у отца, она неизменно посвящала час разбору немудрящей бухгалтерии матери. Ноутбук Индианы служил ей уже шесть лет, пора было его модернизировать или купить новый, но хозяйка относилась к нему как к своего рода амулету и собиралась пользоваться им, пока он не умрет естественной смертью, хотя в последнее время машина и доставляла ей неприятности. Внезапно, без какого-либо объяснения, на экране всплывали одна за другой сцены соитий и пыток, много нагой плоти, много усилий и терзаний, и не было в этом ничего приятного для взгляда. Индиана тотчас же закрывала эти переворачивающие душу образы, но проблема повторялась так часто, что она в конце концов дала имя извращенцу, который проник в ее жесткий диск или входил через окна, вторгаясь в содержимое ее ноутбука: она назвала его маркиз де Сад.
Аманда, которая занималась бухгалтерией с двенадцати лет и вела ее с дотошностью ростовщицы, первой поняла, что заработков матери едва хватало на скромное монашеское житье. Помогать людям исцелиться – медленный процесс, высасывавший из Индианы энергию и средства, но она не променяла бы эту работу ни на какую другую; на самом деле это было для нее не работой, а апостольским служением. Ее целью было здоровье пациентов, а не сумма доходов, она могла довольствоваться малым, поскольку потребление не интересовало ее, а счастье она вычисляла по элементарной формуле: «Один хороший день плюс еще один хороший день равняется хорошей жизни». Дочка устала твердить Индиане, чтобы та повысила расценки – нелегальный иммигрант на сборе апельсинов зарабатывал в час больше, чем она, – но в конце концов поняла, что мать получила повеление свыше облегчать чужие страдания и должна была ему следовать, что на практике означало неизменную бедность, разве что явится какой-нибудь благотворитель или Индиана выйдет замуж за богача вроде Келлера. Аманда считала, что нищета предпочтительнее.
Хотя девочка не верила в действенность молитвы, когда речь шла о разрешении практических проблем, она все-таки обратилась за помощью к бабушке Энкарнасьон, которая находилась в прямом контакте с апостолом Иудой Фаддеем, чтобы тот убрал Келлера из жизни матери. Святой Иуда творил чудеса за сходную цену, выплаченную наличными в храме на Буш-стрит или переведенную по почте на определенный счет. Как только донья Энкарнасьон прибегла к святому, появилась статья в журнале, стоившая Индиане стольких слез; Аманда подумала, что от этого типа они избавились навсегда и Райан Миллер заменит его, но все надежды рухнули, когда мать и ее старый любовник вместе улизнули в Напу.
Для доньи Энкарнасьон развод был грехом, а в случае Индианы и ее сына Боба грехом никому не нужным: немного доброй воли с обеих сторон – и они зажили бы вместе, как Господь велит. В глубине души они любят друг друга, ведь ни один не вступил в новый брак: донья Энкарнасьон надеялась, что очень скоро они в этом убедятся и сойдутся снова. Ей не нравилось, что Боб заводит подружек сомнительного поведения, но это полбеды, мужчины – создания несовершенные: но она не могла спокойно смотреть, как Индиана рискует загробным блаженством и репутацией, вступая во внебрачные связи. Был составлен семейный заговор, и долгие годы от нее скрывали существование Алана Келлера, пока Аманда в глупом припадке откровенности не выложила все. Бабушка разгневалась эпически и гневалась несколько недель, пока ее сердце великой матери не одолело католических убеждений, и тогда она снова приняла Индиану: ведь человеку свойственно ошибаться, а Бог велел прощать, как заявила донья Энкарнасьон. Она относилась к невестке с нежностью, хотя многие стороны жизни этой молодой женщины оставляли желать лучшего: дело было не только в том, как она воспитывала Аманду, как одевалась и причесывалась, но и в ее работе, которая мексиканке казалась языческой, и даже в том, как она обставляла комнаты. Вместо стильной мебели, которую донья Энкарнасьон ей предлагала, Индиана загромождала квартиру столиками, полками и шкафами, пробирками, весами, колбами, пипетками и сотнями пузырьков разного размера, где хранила неизвестные вещества, некоторые – происходящие из таких опасных краев, как Иран и Китай. Ее жилище напоминало подпольную лабораторию по производству наркотиков, вроде тех, какие показывают по телевизору. Пару раз полиция стучалась в двери бывшей невестки, обеспокоенная разлитым в воздухе чрезвычайно сильным ароматом: будто опочила какая-нибудь святая. Внучка заставила Блейка Джексона – какой приятный мужчина! – приладить ко всем полкам решетки, чтобы во время землетрясения эссенции не расплескались и не отравили Индиану, а возможно, и соседей тоже. Это случилось после того, как Аманда прочла в книге японских эротических рассказов, как придворная дама пятнадцатого века отравила духами неверного возлюбленного. Донья Энкарнасьон считала, что кто-то должен был бы следить за тем, что читает внучка.