Текст книги "Через Кордильеры"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

На границе двух миров

Много сотен лет назад река Рио-Гранде прорезала гряду гор широким каньоном. Сейчас, в зимнее время, она мирно отдыхает на дне ущелья, беспрепятственно пропуская горную дорогу с берега на берег через мелкие броды. Трудно поверить, что это та самая река, которая каждый год бешеным потоком уничтожает труды человека.

Изредка на склонах вдоль дороги собираются кучками глиняные лачуги, крытые связками горной травы. Дряхлые, безлюдные, мертво глядят они на дорогу своими слепыми стенами, сливаясь с диким пейзажем гор. Карта отмечает их странными названиями: Тилькара, Уакалера, Якораите. Затем на долгое время она совсем умолкает, ибо говорить больше не о чем. Дорога пробивается сквозь царство скал, сквозь затерянный мир без людей и без жизни. Лишь мутные воды Большой реки сопровождают ее на высоте чешских Татр, да где-то еще выше, в горах, ползет линия зубчатой дороги. Но и та, словно пугаясь бесконечного одиночества, по временам жмется к нам.

2 900 метров над уровнем моря.

Мы внимательно слушаем, как работает мотор. У него ровный пульс и сносная температура. Он упорно борется с крутым подъемом, героически преодолевая последние десятки километров дневной нормы. Где-то по пути машина пересекла воображаемую линию тропика и теперь, на последних поворотах дороги, пустилась вперегонки с наступающими сумерками, чтобы отдохнуть в кривых улочках Умауаки еще при свете гаснущего дня.

Нас пробудил новый день. Первый после долгих месяцев день в тропиках, которые остаются тропиками только на карте. По утрам людям приходится разбивать корку льда на питьевой воде, оставленной в железных баках на двориках; лужи на улицах промерзают до самого дна. Каждую ночь Анды одерживают победу над этой тропической зоной, куда Аргентина выдвинула свой северный мыс. И каждый день солнце бросается в контратаку на улицы Умауаки, чтобы вернуть человека к жизни и согреть окоченевшие детские руки. Неравная это борьба. Низкая географическая широта подгоняет солнце к зениту, умножает его силу, отпуская ему по двадцати часов жизни в день на протяжении почти целого года. Но решающее слово все же предоставлено здесь могучим горам. Им принадлежит ночь, а ледяной ветер даже днем хозяйничает во владениях тропического солнца, оставляя ему лишь защищенные долины. Но и там он уступает ему скипетр власти всего на несколько полуденных часов.

Орлиное гнездо Умауаки является частью Аргентины только потому, что какой-то твердолобый человек провел границу этой страны чуточку севернее. Но оно нисколько не вяжется с Аргентиной ни характером ландшафта, ни людьми, которые всю свою жизнь ведут здесь жестокую борьбу с Андами. Умауака притулилась у скалистых барьеров и горных хребтов, изборожденных вешними водами. В ней есть что-то восточное; своим видом она напоминает глухие селения на краю алжирской Сахары.

Жалкие глинобитные лачуги, крытые либо соломой, либо гофрированным железом, жмутся одна к одной, словно стараются согреться друг о дружку. Здравый смысл протестует против того, что здесь вообще могут жить люди. Во всей горной долине вокруг Умауаки не растет ни травинки, тут одни только желто-бурые скалы, которые медленно разрушаются, превращаясь в лавины песка и камня.

Кроме нескольких административных и полицейских чиновников, в Умауаке не найдешь ни одного аргентинца с юга.

Индейцы здесь имеют явное численное превосходство. Мужчины в грубых шерстяных брюках и цветных пончо; женщины в широких юбках, в красных шерстяных накидках и фетровых шляпах, напоминающих старомодные цилиндры. И только некоторые представители молодого поколения постепенно перенимают у белых манеру одеваться.

Случайно мы взглянули людям на ноги – и остолбенели от изумления. Почти все они, без исключения, ходят босиком; кожа на их ногах до самых щиколоток обожжена ночными морозами и потрескалась от жары полуденного пекла. Из поколения в поколение индейцы-горцы влачат здесь жалкое существование, так же как и их предки, которые не сумели четыре столетия назад защитить свое государство и свою родину от вторжения солдат испанского короля..

Зимою и ранней весной они навьючивают на ослов мешки с каменной солью, добытой в горах. Потом неделями бредут с этим грузом, спускаясь в низины, чтобы там выменять его на небольшое количество семенной кукурузы и горсть песо, а затем медленно возвращаются к себе домой в горы. Эту кукурузу они сеют в защищенных от ветра солнечных лощинах, напоенных вешними водами. Их крохотные поля обнесены каменными стенками на случай неожиданных разливов горных рек. Там, где на теплых склонах есть хоть немножко травы, пасутся их немногочисленные овцы. Кукуруза, овцы и соль – вот единственный источник их существования.

Большинство индейцев из долины Рио-Гранде впервые увидели автомобиль, вероятно, лет десять назад. А недавно жители Умауаки познакомились с другой, еще более удивительной вещью: с громкоговорителями, установленными на башне только что построенной ратуши, из которых по временам раздается мощный человеческий голос и звучит странная музыка. Известен им и поезд, а кое-кому даже удалось собственными глазами увидеть граммофон и радиоприемник. Но ко всем этим чудесам далекой цивилизации они относятся безучастно и недоверчиво. Причину этого можно понять, лишь заглянув в их жилища.

Несколько войлочных одеял в углу хижины, две-три самодельные посудины из глины у открытого очага, веретено да примитивный ручной ткацкий станок. Единственное нововведение в их жизни, принесенное людьми с юга, – это сумбурные представления о христианском боге и его святых. Католики-миссионеры распродали им медальончики, привлекли их к строительству часовни в Умауаке и убедили, что их бог могущественнее, чем индейская Пачамама—Мать Земли. В своих горных селениях индейцы для верности поклоняются языческим божествам праотцев, но иногда навещают и бога белых в его прекрасном доме в Умауаке. И этот бог должен быть могущественным, раз он дал людям с юга столько удивительных вещей. Индейцам он ничего хорошего не принес, но он может рассердиться, если его прогневить.

В остальном же тут все осталось по-старому. И по сей день индейцы, живущие вокруг Умауаки, не умеют ни читать, ни писать и даже понятия не имеют о достижениях современной гигиены. Они продолжают ходить босиком, мерзнуть в лачугах без печей, ткать свои пончо и питаться кукурузными лепешками, сыром и козьим молоком. Только одну вещь они приняли от белых безоговорочно: aguardiente – «огненную воду» – дешевую водку, за которую они отдают у стойки свои жалкие гроши, вырученные от продажи соли, овечьей шерсти и кустарных изделий.

Индейцы в аргентинских Кордильерах с недоверием относятся к новым правителям, говорившим им сладкие слова, но принесшим горькую жизнь. Умауацким индейцам не хватает прежде всего школьного образования, которое дало бы богатые всходы на живительной почве их естественной культуры. Многие из них вообще не слышали о школах, другие просто боятся отдать своих детей чужим белым людям. Боятся потерять рабочие руки, которые помогают всей семье поддерживать хоть такую жизнь. Большинству даже в голову не приходит мысль, что можно было бы послать своих детей куда-нибудь далеко от родных мест, чтобы они научились там грамоте. Ведь им самим всегда было нечего читать и некому писать.

Неприязнь и недоверие индейцев к белым вызывается еще одной причиной, которая камнем лежит у них на сердце. Старики рассказывают им о том, как в свое время здесь, в Умауаке, рекой лилась индейская кровь. В жаркой битве сошлись тут с севера и с юга армии под командованием белых генералов, но среди сражавшихся и павших больше всего было индейцев. И с той и с другой стороны. Представители нынешнего поколения не могут понять, за что погибли их предки, но говорят о том сражении с ужасом. Правители-южане отмечают каждую годовщину этого страшного дня музыкой и песнями, фейерверком и военным парадом, торжественной мессой в церкви и длинной речью по радио, которую никто не понимает. Индейцам говорят, что это годовщина решающей битвы в борьбе за свободу их страны. Но чья же это страна? Ведь она им еще ничего не дала, а только берет от них! Белые господа поставили над Умауакой памятник из гранита и бронзы. От площади до памятника на вершине горы они велели соорудить такую лестницу, на которой могли бы уместиться все живые и умершие индейцы умауацких гор. Для себя они выстроили великолепные двухэтажные дома и белую ратушу, индейцы же не получили ни одного дома. Они привезли сюда множество диковинных вещей, но индейцам ничего не дали.

Жилища умауацких индейцев остались такими же, какими были с незапамятных времен. Увеличились только налоги. Новые хибарки из глины и жести выросли в укромных уголках заброшенных каменоломен, где им приходится делить место с городской свалкой.

Умауацкий индеец не верит белому человеку, ибо у него странные мысли, сладкая речь и каменное сердце.

Вершина

Выезжаем из Умауаки, открывая счет последним километрам аргентинской земли.

Похоже на то, что «татре» придется потруднее, чем бегуну перед финишем на марафонской дистанции. Дает себя знать разреженный воздух на высоте трех тысяч метров над уровнем моря. Давление в цилиндрах спало на треть, педаль подачи газа теряет чувствительность, так как мотору уже не хватает воздуха, чтобы вдыхать кислород в таком количестве, как внизу, у моря. А нам остается еще много километров непрерывного подъема, прежде чем мы сумеем забраться с машиной на 700 метров выше – на альтиплано, горное плато, из которого вырастают высочайшие хребты Кордильер.

Уже первые километры пути подняли нас на целых четыре сотни метров над Умауакой. На каменистой дороге с ухабами и выбоинами машине приходится отвоевывать метр за метром крутого подъема. Прежний, взятый с родины высотомер «выдохся». Стрелка обежала весь циферблат и застряла на втором круге у цифры «50» над уровнем моря. Его место занял новый, со шкалою до 4 500 метров. Этого будет достаточно в Боливии, а вот в Перу, когда мы станем взбираться на 5 тысяч метров, с ним случится то же, что и со старым.

Через полчаса после выезда мы побили существовавший до сих пор рекорд высоты в 3 200 метров, который был завоеван «татрой» на перевале Пассо Тоселли перед Аддис-Абебой. Но для переживаний нет времени: препятствий перед машиной становится все больше. Крутые хребты по обеим сторонам словно бы стряхнули дорогу со своих скалистых склонов прямо в русло Рио-Гранде. Некоторое время дорога еще петляет среди каменных глыб, которые в течение веков нанесли сюда весенние воды. Но сухая полоска на дне ущелья все сужается, пока не уходит под воду. Первые пятнадцать бродов – один за другим; затем мышиные норы под железнодорожным мостом – и снова броды. На этот раз мы уже не прощупываем босыми ногами дно каждого переезда. Тропическому солнцу тут не хватает сил за весь день расплавить ледяной панцирь, под которым бурлят рукава горной речки. И снова остается лишь один выход: была не была! За многие дни здесь не проехало ни одной машины, и роль ледокола выпала «татре». Лед трещит под колесами, ледяшки и мелкие камни яростно барабанят по низу машины.

Снова каменистые броды, а между ними – длинное песчаное ложе на дне реки: заколдованный круг песка, воды, льда и камней. В конце концов мы отказались вести счет переездам через русла реки. Ну что изменится от того, сколько их будет отмечено в дневнике – двадцать или сорок.

Наконец дорога выбралась из русла и полезла по склону. Вершина последней горы, казалось, медленно ползла по небу к северу. Вдруг на фоне белоснежных облаков отпечатался силуэт странного животного. Эта грациозная фигура застыла на вершине скалы, прямо над пропастью, словно была высечена из камня. Печальная морда с верблюжьим профилем, плавная линия длинной шеи, могучее тело на мускулистых ногах, сочетающее в себе силу верблюда с легкостью серны.

Лама.

Первая лама на нашем пути через Кордильеры!

Несколько мгновений она, не шевелясь, следила за нами. Потом вдруг стремглав бросилась с обрыва; несколько головокружительных прыжков по крутому склону, на котором даже опытному альпинисту туго бы пришлось без веревки, и она затерялась среди других лам, показавшихся на дороге по ту сторону горы.

Еще несколько десятков километров – и мы оказались на самой высокой точке дороги. Стрелка высотомера остановилась на цифре «3 700». Перед нами открылась панорама, которая на минуту лишила нас языка и отваги. Между двумя грозными валами высокогорных хребтов на востоке и западе уходило куда-то к северному горизонту, волнуясь и переливаясь, каменное море нагорья – горная пустыня, изрезанная поперек ущельями. Пустыня без песчаных барханов, исхлестанная ледяными вихрями, израненная трескучими морозами ночей; пустыня, которую тщетно пытаются воскресить бессильные лучи солнца.

Медленно начинаем мы первый из тех тысяч километров, по которым «татра» должна пробиваться через центральный массив Кордильер далеко на север, за экватор, в родное северное полушарие. За окном машины проходят одна за другой картины нагорья, каждая со своим видом гор и зубчатым силуэтом горизонта, и тем не менее все они однообразны, все отмечены гнетущей пустынностью.

Но и сюда проникла жизнь. Клубочком хижин свернулась она, хижин настолько редких здесь, в безлюдье гор, что даже на карте они помечены названием «Трес Крусес» – «Три Креста». Мы глубоко дышали, стараясь этим возместить нехватку кислорода. И вдруг сквозь ровный гул мотора услышали звонкий крик детей. За последней хижиной селения на импровизированном футбольном поле стайка мальчуганов гонялись за мячом. И быстротой эти ребята ничуть не отличались от детей на Ла-Плате, где высота всего лишь два метра над уровнем моря…

Кровавое солнце зашло за гребень гор. Заснеженные вершины Кордильер метнули к облакам огненные стрелы и погасли. Еще не потухли в небе последние отблески заката, а с востока из-за горизонта уже выплыл опаловый диск месяца. Он облил своим светом горы, вдохнул черноту в тени, посеребрил вершины, словно перенес из вселенной на это нагорье облик далеких миров, и обдал наши сердца тоскливым холодом ночи.

И лишь один из нас троих, не поддавшись гипнотизирующему взгляду месяца, рокотал своим мотором по горной дороге, пока не спустился на дно неглубокой долины, пронзив светом фар тьму сонных уличек.

Последний пункт Аргентины, селение Ла-Кьяка.

Там, на другом берегу, под сенью гор спит Боливия.

ЗА ДВЕРЬМИ БОЛИВИИ

Во время путешествия нет ничего более увлекательного, чем сравнивать открывающуюся действительность со своими представлениями о ней.

Представления и действительность…

Представления, вызванные рассказом, народной песней, изображением на почтовой марке, открыткой, романом, кинофильмом либо сложившиеся в результате многолетнего изучения; картины, тысячу раз виденные чужими глазами и тысячу раз преображенные чужим мозгом, чужим вкусом, чужим умыслом.

А с другой стороны – подлинность живой правды, открытой на ощупь, по-колумбовски, без розовых и черных очков.

Трудно насладиться всей радостью нового открытия, если оно не совпало с представлениями. При этой очной ставке, возможно, придется испытать чувство удивления, радостного изумления или разочарования, но тем скорее забудется то, о чем не имел ни малейшего понятия, чего не ожидал, что было туманным.

Большой роли не играет, считаешь ли ты секунды, следя за падением камня на Дно Мацохи[7]7
  Мацоха – известняковая сталактитовая пещера в Моравии (Чехословакия), недалеко от города Брно. (Прим. перев.)


[Закрыть], или размышляешь у подножья пирамиды Хеопса о том, что побудило фараона возвести это чудовищное сооружение из камня, из человеческих мук, мании величия и жажды, бессмертия. Не имеет значения и то, разложена ли у тебя на коленях туристская маршрутная карта окрестностей Турнова[8]8
  Турнов – город на северо-западе Чехословакии. (Прим. перев.)


[Закрыть] или карта автомобильных дорог тридцатой страны на пути вокруг света. В обоих случаях вид, открывшийся перед тобой, будет одинаково неотразим именно потому, что в карте никогда не прочесть всего того, что хотелось бы знать. Никакой микроскоп не откроет в ней всех тайн, которые скрываются за разноцветными линиями, пометками, горизонталями, названиями и условными знаками.

Вот почему в тот момент, когда символика карты заменяется действительностью, увиденной собственными глазами, карта теряет всю свою прелесть и чары.

Но разве след, оставленный колесами или ногами, не будет всего лишь тонким волоском на огромном пространстве? Разве, кроме этого следа, тысячи и миллионы мест не останутся незамеченными, обойденными, непознанными?

Нет, не может карта потерять своих чар, не может устареть, даже если на ней нанесли линию, отмечающую путь от представлений к действительности.

Гонки на дистанции 9 575 километров

В 1940 году вся спортивная Америка следила за автомобильными гонками, организованными аргентинским автоклубом на трассе Буэнос-Айрес – Лима – Буэнос-Айрес. Через горы, по дорогам и бездорожью за 98 часов было пройдено 9 тысяч километров! Тогда же обсуждался и вопрос о проведении гонок на самую длинную дистанцию в мире: 17 тысяч километров от Буэнос-Айреса до Вашингтона. Но этот план сорвался, так как даже за время войны не было завершено строительство многочисленных участков преждевременно разрекламированной панамериканской автострады.

И тогда в 1948 году аргентинский автоклуб, вознаграждая себя за срыв своего грандиозного плана, организовал гонки по территории шести республик Южной Америки – от Буэнос-Айреса до Каракаса. Гонки на дистанцию 9 575 километров. Гонки, которые стали эпохой в мире автомобилизма.

В них принял участие 141 гонщик.

141 южноамериканец.

Не случаен тот факт, что среди них не оказалось ни одного спортсмена из Европы или Соединенных Штатов Америки. И это произошло не потому, что к участию в состязании были допущены якобы только представители тех стран, по территории которых проходили гонки.

Личное ознакомление с трассой объясняет это лучше, чем десяток трактатов. Бесконечный подъем, трудный рельеф, узкие дороги, изобилующие крутыми поворотами, полное отсутствие над стометровыми пропастями не только защитных стенок, но даже простых столбиков, стада на дорогах в любое время дня и ночи. А к этому прибавляются дожди в долинах и засуха горных пустынь, тропическая жара низин и морозы на вершинах Анд – целая гамма климатических контрастов, стремительно сменяющих друг друга на протяжении одного дня.

Хуан Гальвес, фаворит гонок, ставший любимцем и героем всей Латинской Америки, сказал перед стартом в Буэнос-Айресе: «Некоторые гонщики заявляют, что ехать следует осторожно, но я знаю, что все поедут по-индейски. Я тоже поеду как индеец…»

В 1940 году участок между Жужуем и Ла-Къякой на границе Боливии он проехал за 3 часа 40 минут и 32 секунды. В 1948 году он улучшил свое время на 10 минут и 11 секунд. Мы вспомнили о Хуане Гальвесе, когда сами в течение полутора дней проезжали этим же путем. Правда, по дороге Гальвес не фотографировал кактусов, не искал тропика, чтобы заснять там свою машину возле обелиска, не ощупывал босыми ногами дна реки, которую предстояло преодолеть вброд. Он вышел победителем двенадцати из четырнадцати этапов гонок, потратив на это двадцать дней. Шесть дней из этого времени ушло на отдых, ремонт машин и переправу через залив Гуаякиль. Гальвесу не повезло на последнем этапе, незадолго до финиша, и он пришел через полчаса после «шевроле» неожиданного победителя Доминго Маримона, который положил в карман миллионную премию за то, что покрыл расстояние в 9 575 километров за 118 часов 37 минут и 18 секунд. Это означало среднюю скорость 80,726 километра в час!

Но Хуан Гальвес, даже не одержав победы, остался в глазах миллионов южноамериканцев героем.

Он был им и через год после гонок, когда мы покидали Аргентину,

– Если бы Хуан выставил свою кандидатуру на пост президента, – говорила вся Аргентина, – он бы победил и Перона…

А как же быть с тропическими ливнями?

Аргентинский автоклуб не всегда надеется на роскошно оформленные карты, которыми нефтяные компании в целях рекламы засыпают своих клиентов. Он заботится о своих членах и об иностранных автомобилистах собственными средствами. Отправляясь в путешествие по Южной Америке, вы получаете от клуба толстую книгу, отпечатанную на меловой бумаге. На двухстах с лишним ее страницах вы найдете не только подробное, с точностью до десятой километра, описание всего пути из Буэнос-Айреса в Каракас, но и фотографии достопримечательностей, схематические карты отдельных стран и диаграммы погоды. К этому прилагается семьдесят страниц путевого дневника, который держали на коленях напарники гонщиков, участвовавших в борьбе за Большую премию Южной Америки. В нем собраны подроби ности всех четырнадцати этапов, изложенные с педантичной точностью:

км 39,8 – узкий мост, начало подъема;

км 46,7 – внимание – брод, убавить скорость;

км 87,6 – ряд узких поворотов; 3 860 метров над уровнем моря;

км 112,5 – крутой подъем, трудные участки с каменистой поверхностью;

км 116,0 – кладбище с правой стороны.

И так далее, от этапа к этапу, продолжает повествовать дневник, доводя записи до самого последнего из почти 10 тысяч километров этой фантастической гоночной трассы, которая не имеет себе равных во всем мире. Но самым интересным для нас оказалась совершенно непримечательная табличка в начале книги: обзор проходимости дорог в отдельные месяцы.

Она-то и наделала нам хлопот.

Дело в том, что, имея опыт путешествия по Африке, было бы неразумно недооценивать тропические дожди после того, как по другим диаграммам мы составили себе представление о дорогах. Асфальт и бетон занимает здесь ничтожно малый процент. Остальное же «покрытие» дорог превращается в вязкое месиво или топкую жидкую грязь, едва пройдут первые тропические ливни.

Изломанная полоска белых квадратиков на шахматном поле диаграммы, составленной из двенадцати месяцев и семи стран, напоминала узкий проход между Сциллой и Харибдой. Вопрос состоял в том, каким образом, сохранив себя и машину невредимыми, проплыть между утесами черных квадратиков, обозначающих на диаграмме периоды дождей и лавин.

– В Колумбии дожди начинаются в конце, а в Венесуэле даже в середине сентября. Нам следовало выехать из Аргентины на месяц раньше…

– Следовало… А что бы мы стали делать с камерами без пленки и с автомобилем без шин? Аргентина, у которой не нашлось долларов на импорт пленки, и бюрократы таможенники в Буэнос-Айресе – этого наш план не предусматривал…

Плач над разлитым молоком еще никому и никогда не помогал.

– Если мы хотим попасть в Венесуэлу до начала дождей, нам придется пройти весь путь за два месяца…

– Вполне возможно, что в погоне за рекордом кое-кому удалось бы это сделать, да еще и вернуться на Ла-Плату, уложившись в тот же срок. Хуану Гальвесу понадобилось для этого всего сто девятнадцать с небольшим часов. А при круглосуточном посменном сидении за рулем вся дорога займет неполных пять дней…

Это была всего-навсего хорошая мина при плохой игре с раскисшими дорогами в перспективе. Действительность и впрямь представала не в розовом свете. В каждой стране нас ожидали недели хозяйственных дел, оформление торговых сделок и новые предложения о заключении контрактов с представителями фирм. Мы должны были обработать обширный материал путевого и технического дневника, накопившийся с момента нашего отъезда из Бразилии, и произвести идентификацию многих тысяч фотоснимков. От нас безотлагательно требовалось и еще одно: написать запас репортажей, чтобы радио и печати не пришлось отмалчиваться. А кроме того, приехать домой без фильмов мы тоже не могли.

– Самое позднее в Перу мы должны будем устроить рабочую остановку хотя бы на шесть недель, иначе дальше нам придется импровизировать и лепить заплату на заплату.

– Мне только вот что интересно: какой же все-таки окажется эта линия проезда на диаграмме погоды?