Текст книги "Через Кордильеры"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

МИР ПОД ТУНАРИ

Первый день в субтропической Кочабамбе был подобен пробуждению ото сна, от кошмарного сна после драматической ночи, которая перекинула невидимый мост между альтиплано на крыше Боливии и теплой долиной реки Рочи.

Утро настежь распахнуло окна в иной мир – в цветущий край, полный солнца и зелени эвкалиптов, в сады и кукурузные поля. Легкие, за долгие недели привыкшие к разреженному воздуху, вновь досыта насладились кислородом. Сады пестрели красками экзотических цветов, и колибри собирали с них утреннюю порцию сладкого нектара. Над краем, раскинувшимся на боковых устоях готического собора Кордильер, ощущалось глубокое дыхание жизни.

Долина Кочабамбы окаймлена с запада венцом синеватых гор с величественным пиком Тунари, на вершине которого по утрам часто искрится снежный покров. А с противоположной стороны долина ступенями спускается к тропическим восточным низменностям, покрытым зарослями девственных лесов, к другой части Боливии, где многим областям до сих пор еще подходит название «terra incognita» – «неведомая земля».

Непробуждённые

Более чем триста семьдесят лет назад в долину реки Рочи вторгся первый завоеватель – капитан Себастьян-де-Пандилья с бандой вооруженных испанцев. Он проник сюда через хребты Анд по приказу лимского вице-короля, чтобы основать под горой Тунари новый город.

Вскоре по стопам испанских солдат в кочабамбскую долину потянулись группы совершенно иных людей. Сюда переселились целые испанские семьи, чтобы здесь, в теплом уголке еще неведомой страны, создать себе новую родину. Так зародилось ядро города, которому переселенцы сумели придать облик родной Андалузии. Вокруг площади выстроились правильным четырехугольником богатые храмы и частные дома с солнечными патио.

Для Кочабамбы наступил век бурного роста. Она разбогатела и принялась ревностно охранять свое богатство. Она перестала быть покорной налогоплательщицей испанского трона и превратилась в один из очагов сопротивления. В числе первых городов она поднялась против вице-короля в Перу и против испанской короны.

Вместе с гражданами Кочабамбы время бурных предреволюционных лет переживал и тот человек, чье имя с уважением произносят, как в Боливии, так и во всем мире науки – Тадеаш Генке. Он родился в Хршибской. Изучив естествознание и медицину в Праге и Вене, он всю свою жизнь посвятил работе в Новом Свете. Тридцать лет плодотворно трудился он на земле Южной Америки и умер в 1817 году в имении Буксакаксеи, неподалеку от Кочабамбы. Тадеаш Генке – тот самый человек, который обнаружил залежи селитры на тихоокеанском побережье этого материка. Он и не подозревал, какие революционные последствия будет иметь его открытие. Помимо многочисленных открытий в области естественных наук, Тадеаш Генке первым показал миру царицу водной флоры – Викторию регию.

Экономическая и социальная структура провинции Кочабамба оставалась почти без изменений вплоть до тридцатых годов нашего века.

Из Европы сюда приезжали новые переселенцы, но земли для них уже не осталось. Вся она была в руках старожилов. Поэтому приезжавшие брались за ремесло и торговлю.

Значительные перемены принесла с собой начавшаяся вторая мировая война. В Боливию хлынул поток европейских беженцев и эмигрантов. Из их бывшего отечества, либо попавшего под угрозу порабощения нацистами, либо уже оккупированного ими, их гнали нюрнбергские расистские законы.

Наиболее известные и преуспевающие страны Латинской Америки не смогли поглотить эту огромную людскую волну. Боливия была для нее последним берегом. Люди обжились здесь весьма быстро, и ныне в их руках находится большая часть торговли.

Послевоенная Кочабамба своим внешним видом уже уподобилась большинству провинциальных городов Латинской Америки. Богато застроенный центр – цитадель узкого, замкнутого круга владельцев латифундий и торговцев. Это ядро города не выходит за пределы первых улиц, окружающих площадь. За этим патрицианским центром остаются лишь невзрачные, одноэтажные окраины бедноты.

И все же здесь есть одна особенность. В провинции Кочабамба еще, пожалуй, никто не умер от голода. Земля тут повсюду такая щедрая, что любому человеку всегда найдется хотя бы горсть кукурузы, немножко картофеля, а иногда и кусок мяса. Вечное лето, спокойная безмятежная жизнь и удаленность от остального мира, во много раз умноженная грядами гор с одной стороны и стеной девственных лесов – с другой, – все это способствовало тому, что многие обитатели кочабамбских окраин оказались усыпленными, пребывающими в состоянии сладостного забытья и безропотно принимающими свою бедность и невежество. А те, кто до сих пор решал судьбы страны, не были по-настоящему заинтересованы в том, чтобы пробудить от летаргии широкие слои населения. Они сознательно поощряли производство чичи и других алкогольных напитков, которые превращали индейцев без различия пола и возраста в одну сплошную податливую и безвольную людскую массу. По временам, нарушая спокойствие общественной жизни, сюда докатывалось из столицы эхо избирательных кампаний, путчей и дворцовых революций. Но в истории Боливии их было чересчур много, и каждая из них приносила простым людям лишь пустые обещания. Люди потеряли к ним всякий интерес и веру в них; шли десятилетия, а им даже и в голову не приходило, что все могло бы быть по-другому.

«Даже алькальду Кильякольо не живется так, как нашим дойным коровам»

Человек, посетивший долину реки Рочи после первой мировой войны, получил бы, видимо, ненамного больше впечатлений, чем его предшественник – житель XVIII века.

Его не покидало бы ощущение, что в провинции Кочабамба время остановилось два-три столетия назад. Центр тяжести экономики всего этого края – земледелие. А собственность на землю была источником богатства и политического могущества, мерой общественного веса и символом знатности.

Владельцы плодородных латифундий время от времени навещали свои богатые летние виллы в поместьях, но не задерживались там подолгу и возвращались в столицу либо уезжали за океан – в Париж, в Барселону, в Лондон. А крестьяне трудились на полях сахарного тростника и кукурузы, ткали свои шерстяные пончо, пили чичу и кукурузную водку, жевали коку и поочередно взывали то к таинственному богу господ, то к своей старой и доброй Пача-маме – Матери Земли.

Не было ни школ, ни машин, ни фабрик. Еще на рубеже нашего века единственным средством сообщения между провинцией и внешним миром были дилижансы, которые изредка отправлялись с немощеной площади Кочабамбы. Но в тридцатых годах и сюда долетели новые веяния. Появились первые автомобили, первые асфальтированные улицы в городе, электрический свет, радио, первые промышленные предприятия. Для большей части населения все эти достижения отнюдь не означали подлинного прогресса. Но это были явные признаки технического и экономического развития, хотя наибольшую выгоду от них получала лишь горстка богачей.

Запоздалое эхо промышленной революции, докатившись до Кочабамбы, потрясло основы изжившего себя средневековья, вызвало смятение и распри, высекло искры. Предприниматели вытеснили помещиков с занимаемых ими позиций и стали вкладывать излишки прибылей в землю.

Спустя несколько лет даже сам король олова, Симон И. Патиньо, не знал точно, сколько крупных поместий сумел захватить он в провинции Кочабамба. Ему принадлежит и имение Пайрумани, одно из крупнейших и наиболее продуктивных хозяйств в долине реки Рочи.

Самые большие постройки здесь – коровники, сооруженные по последнему слову техники из стекла и бетона. Специальные помещения отведены коровам для спанья. За этими спальнями идет целая серия столовых – отдельные стойла, предназначенные только для кормления коров и оборудованные автопоилками новейшей конструкции. Дальше тянутся просторные выгоны – коровий парк с тенистыми лужайками для отдыха. Это первая образцовая ферма в Боливии. Настолько образцовая, что ее управляющий ничуть не преувеличил, с гордостью заявив нам: «Даже алькальду Кильякольо не живется так, как нашим дойным коровам…»

О том, как живут сельскохозяйственные рабочие, занятые на ферме, управляющий умолчал. Ведь он заботится о дойных коровах, какое же ему дело до рабочих! Их здесь все еще слишком много, несмотря на то, что неподалеку, в городке Кильякольо, развертывает производство обувная фабрика, крупнейшее в Боливии предприятие этого рода. Она выпускает ежедневно свыше тысячи пар обуви. На фабрике Манако зарождается новый мир, совершенно чуждый остаткам окрестного средневековья. Там трудятся рабочие, которые всего несколько лег назад, надрываясь, ходили за деревянной сохой. Сегодня они смотрят на жизнь и на свою собственную судьбу другими глазами. Они организуются в профсоюзы, одеваются по-европейски, привыкают к более разнообразной еде, носят обувь, посещают кино; постепенно в них пробуждается сознание того, что в Боливии много непорядков. А еще недавно они даже и не думали об этом.

Все, что мы видим в провинции Кочабамба, на наших глазах вдруг выкристаллизовывается в наглядный пример тех перемен, которые происходят в социальной структуре многих стран Латинской Америки. Кочабамба тоже пробуждается от долгого сна и понемногу, еще очень понемногу, начинает осматриваться вокруг себя. Почти три столетия индеец жил здесь в полной темноте. Глубочайшее социальное неравенство он воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Он был беззащитен, ибо мало что умел и еще меньше знал. Теперь же он знакомится с техническим прогрессом, с письменностью, берется обслуживать машины и читать газеты. Индеец начинает думать шире и глубже, чем раньше, начинает понимать смысл и силу организации простых людей, которые до недавних пор были такими же беззащитными и безоружными, как и он сам. А в последние годы он стал узнавать о далеких странах, где больше нет королей олова, управляющих поместьями и предпринимателей, где больше нет неграмотных, где люди могут работать, если только они умеют и хотят этого, где не живут на земляном полу, без питьевой воды и без электричества. Он узнает о бесплатных школах для детей, о медицинском обслуживании для всех – и начинает задумываться над тем, почему у них самих до сих пор нет ничего подобного.

В провинции Кочабамба, как и в остальных странах Латинской Америки, технический прогресс – пусть еще не всеохватывающий и не равномерный – является первым предвестником великих перемен. Новая техника здесь служит еще старому общественному строю, но именно поэтому она все более и более обостряет противоречия, что может привести только к одному логическому результату: к зарождению широкого прогрессивного движения, а там – и к глубоким социальным изменениям, которые окончательно погребут дух испанских конкистадоров и их преемников из XX века.

На храмовый праздник в Кильякольо

– Ya completo! Esperen, esperen! Viene otro!

Мокрый от пота кондуктор старается урезонить людей, гроздьями облепивших двери фургона бродячего цирка, который здесь только по недоразумению называется автобусом, и прилагает все усилия, чтобы хоть одной ногой удержаться на подножке.

– Все занято! Подождите, подождите! Приедет следующий!

Автобусы в Кочабамбе никогда не пустуют, но сегодня любое свободное местечко берется с бою: и в самом автобусе, и на подножках, и в дверях, и на крыльях, и на крыше. От запаха пота и духоты можно задохнуться. Все, у кого есть руки и ноги, отправляются сегодня в Кильякольо, расположенный в каких-нибудь 10 километрах от Кочабамбы. Сегодня там большой храмовый праздник.

Дорога забита людьми и машинами. Городская молодежь в праздничных нарядах; среди них пестрые пончо индейцев, высокие, вроде потосийских, белые цилиндры и широкие юбки индианок; ослики и мулы с грузами овощей, глиняной посуды, мелких керамических изделий и домотканой шерстяной материи. Узлы и тележки, повозки и корзины, собаки и козы, автобусы и старые скрипучие таксомоторы, и над всей этой галдящей, грохочущей, скрипящей, гикающей и блеющей рекой – тучи пыли.

В Кильякольо все это хаотическое шествие растекается по улицам. С раннего утра городок уже переполнен людьми и животными. Раз в год на несколько дней сходятся здесь люди со всех окрестностей. Индейцы-горцы прибывают откуда-то с альтиплано, из мест, до которых немало дней трудного пути. Сюда приходят целыми семьями жители из окрестностей Кочабамбы, люди из дремучих лесов на востоке и с гор на севере. Храмовый праздник в Кильякольо – это целое событие, случающееся один раз в год.

Храмовый праздник – это коммерческое предприятие, ибо за несколько дней большинство участников растранжирит вплоть до последнего боливиано все, что с таким трудом было накоплено в течение целого года.

Храмовый праздник – это торжество кочабамбского народного искусства; это раздолье для драчунов, пьяниц, игроков и воров-карманников; это праздник молодоженов, ибо именно в эти дни заключают браки молодые индейцы и индианки с далеких, почти неприступных гор.

И это – вавилонское столпотворение.

Оно начинается в первый же день праздника, как обычно, шествием верующих. Процессию возглавляют священники под балдахинами. Среди них на высоких носилках – фигурка кочабамбской мадонны в праздничном облачении, украшенном золотым и серебряным шитьем. Хоругви, кадила, колокола, фальшивящие тромбоны и корнеты. Городские тузы, преисполненные важности. А дальше – нескончаемые толпы верующих.

«Лучшая» часть процессии – те, что идут впереди, – скрывается в церкви. И только теперь начинается сам храмовый праздник Кильякольо. Под оглушительную музыку на площадь валом валит другой людской поток. К визгу дудок и грохоту барабанов примешивается звяканье серебра. Его здесь груды; им украшены танцующие индейцы, ослы, лошади и даже старые грузовые автомобили, с трудом пробирающиеся сквозь толпы восторженной публики. Это традиционный смотр чеканного серебра – плата лабрада. Участники шествия обвешаны серебром с головы до ног. Шляпы их убраны ленточками, унизанными мелкими серебряными монетками. Подпоясаны они широкими поясами из старинных серебряных боливиано, давно уже вышедших из обращения. Эти монеты уложены на поясе подобно черепице – находящими друг на друга рядами – и напоминают доспехи средневековых рыцарей. На животах и спинах участников в такт танцевальной музыке позвякивают серебряные ложки и шумовки, ножи и вилки, миски, тарелки и тяжелые кувшины. Это шествуют богатые индейцы – торговцы и перекупщики, которые из поколения в поколение получают по наследству вместе с торговым делом родовой серебряный клад и раз в год, во время храмового праздника в Кильякольо, демонстрируют его всем на удивление.

И, наконец, в процессии завихрился рой масок. Это гвоздь программы, дьябладас – танцы дьяволов. С собственно религиозным празднеством у них еще меньше общего, чем у предшествовавшей серебряной пантомимы.

Танцы дьяволов представляют собой последние остатки народных торжеств, происходивших в то время, когда боливийские индейцы даже и понятия не имели о христианстве. Мало что осталось от их исконного языческого фольклора. Маски фабричного производства на лицах танцовщиков одинаково хорошо годятся как для дьябладас в Кильякольо, так и для маскарада в Ла-Пасе.

Наблюдая за карнавальным хороводом дьяволов перед вратами божьего храма, как-то невольно окидываешь взглядом площадь и думаешь: а кто, собственно, из этих людей христианин? Кто из них истинный католик? Какой след оставило в их душах христианство за четыре столетия – с того дня, как здесь появился первый миссионер-европеец? Войдите в церковь, и вы увидите там толпы обнищавших, грязных и измученных дорогой людей. Во время торжественной мессы для них не нашлось тут свободного места, да они и не очень-то стремились найти его. Им непонятно все, что происходит у алтаря. Они пришли на христианский праздник. Пришли потому, что их окрестили и они носят на шее крестик или медальончик. А по окончании мессы они кладут поклоны боковым алтарям точно так же, как это делали их предки-язычники: дико вскидывают руки, почти жонглируют ими, бросаются наземь и бормочут при этом невразумительные заклинания. О христианстве же, о его сущности и философском содержании им еще никто ее сказал ни одного толкового слова. Маленькая статуя мадонны, которой они поклонялись во время шествия, служит для них идолом, чье могущество воспринимается ими так же, как некогда понимали могущество божков их предки-язычники.

Грохот барабанов и визг дудок перед храмом утих лишь к ночи. На площади, прямо на земле, валяются десятки полуголых, напившихся до немоты людей.

И тут глазам нашим представился клубок бессмыслиц и противоречий. На языке вертятся тысячи вопросов. К нам на помощь пришли наши земляки, долгие годы прожившие в Кильякольо, и нарисовали нам картины последствий «христианской» деятельности во многих отсталых странах.

– Как же здесь допускают, чтобы в праздник перед христианским храмом и даже непосредственно в стенах его совершались языческие обряды?

– В том-то и вопрос! Если бы церковь осудила остатки язычества, то индейцы просто не ходили бы сюда.

– Но тогда почему не запрещается хотя бы в дни праздника продажа алкогольных напитков? Ведь здесь пьют даже неочищенный спирт…

– Именно об этом и идет речь. В прошлом году местные власти запретили продажу спиртного на все время храмового праздника. А приход моментально перенес сроки праздника на следующие дни, когда спиртные напитки опять можно было продавать без ограничений.

Правда ли все это? Не преувеличивают ли земляки из ненависти к католической церкви?

Перед нашими глазами на ступенях церковной лестницы и на площади лежали живые, вернее сказать, полумертвые подтверждения этому: люди, скошенные тяжелой отравой алкоголя и помятые в драках. Но это было еще только начало, вечер первого дня храмового праздника.

Следующий, пожалуйста…

Назавтра, едва взошло солнце, каменистый пригорок, возвышающийся над Кильякольо, превратился в человеческий муравейник. Со всех сторон сюда приходили и приезжали тысячи людей и многочисленными потоками поднимались по косогору наверх, к широкому пространству вокруг заборчика из реек, которым был огорожен временно установленный под навесом полевой алтарь с маленькой статуей здешней мадонны.

Оттуда паломники разбегались в разные стороны, лазали по склону среди валунов и каменных глыб, возвращались назад и опять торопливо и суматошно устремлялись на поиски новых мест, будто боялись, что не успеют захватить чего-то. Найдя, наконец, подходящее место, они поспешно откалывали железными ломиками, молотками и острыми камнями куски глыб; мелкие камешки засовывали в карманы или старательно заворачивали в белые платки. Все это скопище людей, кишащее, как муравейник, ковырялось в земле, звякало железом о камни и галдело, точно здесь происходил съезд гномов из всех сказок мира.

Потом вся масса этих любителей-каменотесов стала ручейками стекаться обратно, к заборчику из реек. Здесь мы дождались прозаического конца кочабамбской сказки о гномах.

Камни, собранные в Кильякольо, через несколько минут должны были превратиться в несметные сокровища, в талисманы, в чудодейственные предметы.

Из-за ограды со всех сторон толпами повалил народ к полевому алтарю и, выстраиваясь там в терпеливую широкую очередь, медленно проходил мимо чудотворной статуи, облаченной на этот раз в ниспадающее одеяние с глубокими карманами. Прямо перед нею на ступенях алтаря стоял священник в белоснежной сутане, рядом с ним празднично наряженная девушка. Паломники шаг за шагом продвигались вперед и один за другим подавали священнику свои платки с осколками камней. Узелок на секунду задерживался в левой руке святого отца. Едва приметным движением он прикидывал вес «товара», помощница называла сумму по прейскуранту – продажную цену благословения. И вот уже мелькала над платком, осеняя его крестом, десница священника, а другая рука тем временем хватала деньги, торопливо передавала их помощнице и опять протягивалась за новым узелком. Секунда – взвешивание, секунда – крестное знамение, взвешивание – крест, взвешивание…

Цикл за четыре секунды.

Следующий, пожалуйста, следующий! За легкий узелок с камешками – десять боливиано; за средний – двадцать, за полный платок пятьдесят. Не задерживайте! Ассистентка подгоняет паломников, поспешно пересчитывает мятые бумажки, рассовывает их между пальцами левой руки, а когда их больше туда не входит, торопливо сует деньги в карманы на облачении мадонны. Через десять минут статуя ощутимо утратила грациозность, которой ее наделил ваятель. Объявляется перерыв по техническим причинам.

С молниеносной быстротой помощница опоражнивает карманы, высыпая кучу банкнот в корзину, наготове стоящую поодаль.

Нас мутило от всего этого. По-видимому, ни священник, ни его ассистентка в пылу работы не заметили объектива нашей «этареты», который в ту минуту был самым беспристрастным свидетелем невероятного зрелища.

Это была уже не просто симония[16]16
  Симония – практика продажи и купли церковных должностей в католической и других церквах. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Так можно было бы оценить лишь одну, наименее поразительную сторону здешней коммерции. Камни, которым их владельцы купили чудодейственную силу, будут положены в фундаменты или в крыши глинобитных построек в горах и на окраинах Кочабамбы, чтобы оберегать дома верующих от молнии, от пожара, от землетрясения и от злого недуга. В этом отношении обряд, совершаемый священником Кильякольо, по сути дела, ничем не отличается от тех чудес, которые совершались языческими шаманами.

Если же вы посмотрите, как эти толпы людей послушно, покорно и с чувством благодарности платят за освящение обыкновенного камня по установленным ценам, вашим глазам откроется вся безнравственность этой «торговли». Большинство паломников – труженики, которые гнут спины в помещичьих финках и за полный рабочий день зарабатывают сорок сентаво. Некоторые из них пастухи и мелкие ремесленники, но их заработок не на много выше. За простое крестное знамение они уплачивают священнику сумму, ради которой им приходится трудиться на полях от 25 до 125 рабочих дней.

А каков же итог рабочего дня священника?

Наиболее трезвые головы из числа старожилов, каждый год наблюдающих это зрелище, предполагают, что доход составляет свыше 300 тысяч боливиано. Остальные в большинстве случаев называют цифру в полмиллиона. За один-единственный день.

Любому боливийскому невольнику да и любому из тех, кто принес святить свои камни, за такие деньги пришлось бы трудиться на господских полях 1 миллион 250 тысяч рабочих дней. Три тысячи четыреста семьдесят два года без отдыха, по семь дней в неделю. А у священника, взимающего с них плату, даже рука не дрогнет. На размышления нет времени.

Цикл за четыре секунды.