Текст книги "Через Кордильеры"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

На границе тропиков

– Я завезу вас к вашему земляку, – пообещал Варга, когда мы проезжали по селению Чулумани. – Он приехал сюда незадолго до войны откуда-то из Словакии и теперь служит управляющим на Коковой асьенде в Тикимпайо.

После изматывающей езды по андскому ущелью все вокруг нас изменилось до неузнаваемости. Мы находились на земле обширной боливийской области Юнгас. За эти три часа напряженного пути мы перенеслись в замечательный край, прорезанный хребтами гор. До самых вершин они покрыты буйными зарослями леса, отступающего от возделанных человеком полей.

Собственно говоря, здесь располагаются две отличные друг от друга климатические области. Разграничивающая их линия вьется по склонам гор на уровне первой тысячи метров. Эти области можно было бы точно отделить друг от друга огромным ножом, срезав шапки гор на этой высоте.

Мы стоим на вершине холма высотою в 1 400—1 500 метров. Воздух над склонами его дрожит в полуденном мареве, и в нос нам бьет пьянящий аромат розовых цветов юки мистериосы – редкого сорта юнгасского каучуконоса. Его безлистные ветви окутаны богатыми цветами, а из надломленной веточки сочится клейкое белое молоко.

Здесь, наверху, большую часть года стоит умеренное лето среднеевропейского июня и начала июля. Но вместе с тем вокруг нас – тропики с их изнуряющей оранжерейной жарой и малярией. Тропики лежат прямо под нами в глубоких долинах, на берегах речушек и потоков, которые скрываются под покровом девственного леса. Люди здесь всю жизнь наслаждаются чудесным летом и при этом каждый день могут с безопасной высоты заглядывать в зеленый ад тропиков.

– А вот вам и дон Хулио, – сказал Варга, когда вечером мы, наконец, остановились перед двухэтажным деревянным домом, из которого навстречу нам вышел худощавый человек невысокого роста, с проседью в волосах, в больших очках на носу. – Заговорите-ка с ним по-чешски или словацки! Посмотрим, не забыл ли он еще родного языка. А то вот уже сколько лет сидит он здесь в одиночку, как волк…

– Уж не из Чехословакии ли вы? Нет… быть этого не может, – встретил нас дон Хулио с распростертыми объятиями. – Я Гюбш, учитель. По-чешски я в свое время говорил так же хорошо, как и по-словацки. Так что можно на выбор!

Взволнованная беседа при свете керосиновой лампы над блюдом с только что сорванными апельсинами. Говорим то о Боливии, то о Словакии.

– Оставайтесь у меня на несколько деньков, а? Я смогу хотя бы вдоволь наговориться. Ведь я живу здесь как немой. Эти несколько книжек – там, на полке – я перечитал раз сто, самое меньшее.

– Мы заехали сюда из Ла-Паса всего лишь на минутку и должны завтра же отправляться в обратный путь, чтобы ливни не застигли нас по дороге в Лиму, – пытаемся мы объяснить наше положение.

– Ну, тогда хотя бы до завтра, ведь это для меня праздник, – уговаривает нас дон Хулио. – Вы только представьте себе! С тридцать восьмого года живу я в этой глухомани; мне не к кому возвращаться. Все мои близкие остались в концлагере. Я сперва бежал от глинковцев[19]19
  Глинковцы – члены словацкой фашистской партии, называвшейся так по имени ее главаря Глинки. Распущена в 1945 году. (Прим. перев.)


[Закрыть] в Чехию, а через полгода из Чехии от Гитлера. Но… да что уж вспоминать! Знаете, завтра я вам покажу самое главное, что у нас тут есть. Вы осмотрите плантации коки. Это традиционная продукция Юнгаса. Не везде в Южной Америке можно найти коку!..

Пять урожаев в год

Большая часть склонов над долинами в окрестностях Чулумани, Тикимпайо, Ирупаны и других селений в преддверье Юнгаса покрыта террасообразными клочками полей, которые издали производят точно такое же впечатление, как рисовые поля в Китае или Бирме. На первый взгляд это весьма живописная картина. Ровные ряды высоких грядок, поднимающихся по склонам от подножья до вершины, временами напоминают огромную сказочную лестницу, которая только и ждет прихода богатыря, чтобы довести его до замка великана.

Но очарование первых впечатлений рассеивается, стоит лишь вблизи посмотреть на эти метровые ступени и увидеть колоссальный труд, который сложил их и прилепил к склонам гор. Нет, боливийские плантации, созданные неимоверным трудом, смекалкой и вековым опытом, не имеют никакого отношения к сказочным богатырям. Они лишь свидетельствуют, сколь тяжко приходится индейцам с того момента, как согнут они спины над каменистой почвой, и до той минуты, когда их руки жадно потянутся за жвачкой из наркотических листьев. Все настолько привыкли к ней, что не могут без коки жить.

Нам вспомнились сцены в потосийских рудниках, вспомнились горняки из окрестностей Оруро, которых кока превратила в автоматы. Так вот откуда начинает свой путь наверх, на альтиплано, благодатная и в то же время столь опасная игрушка природы, как эти зеленые листики, содержащие наркотик, способный по каплям выжимать из людей силу.

– Заложить плантации коки – это такая же сложная вещь, как и работа по закладке нового хмельника, только гораздо более трудоемкая, – начал просвещать нас дон Хулио на другой день, когда мы остановились на склоне горы под асьендой, где на плантации трудилась группа рабочих. – Впрочем, можете посмотреть сами. Они сооружают новые камельоны – вот эти вот ступенчатые грядки.

– Но недели три назад мы читали в газете постановление правительства, запрещающее закладку в Боливии новых плантаций коки. Оно не разрешает даже обновления старых. Согласно этому постановлению все производство коки должно просуществовать еще сорок лет и исчезнуть.

– Я знаю, – улыбнулся Юлиус Гюбш, – это было сделано ради общественного мнения за границей. В последние годы мир немножко сердился на Боливию за разведение коки. Сюда даже приезжала многочисленная комиссия Организации Объединенных Наций, которая расследовала губительные последствия потребления коки среди индейцев кечуа и призвала правительство как можно энергичнее бороться с этой вредной привычкой. Поэтому-то и вышло запрещение закладывать новые плантации и обновлять старые. Но, как видите, ничего не изменилось. Кока осталась на плантациях, как осталась веточка коки в гербе Боливии, Она только вздорожала вдвое. А спекулянты придержали часть прошлогоднего урожая, чтобы еще больше вздуть цены. Впрочем, вы сами знаете, творцы таких законов – местные землевладельцы. Почти каждый из них имеет в Юнгасе свои плантации. Они никогда и пальцем не пошевельнут в ущерб собственным интересам. Плантации останутся за ними, а таким законом они лишь уберут с дороги неугодных им конкурентов. Они сплели хлыст для коки. Дело теперь в том, кого ударить. Себя-то они наверняка сечь не станут.

Всей огромной провинцией Юнгас владеют 516 помещиков. Рост плантаций этих сильных мира сего зависит только от того, сколько отпадет слабых…

– Осмотр можно начать с самых старых сооружений, – прервал наши размышления дон Хулио. – Эти каменные стенки пережили столетия. Их, вероятно, строили еще инки. Грядки кое-где подправляются; через сорок лет, когда кока перестанет плодоносить, старые кусты будут вырваны и на эти же грядки высадят новые саженцы. Только новые плантации теперь не делаются с такой, если можно сказать, ловкостью. Впрочем, вот вам наглядный пример. Тибурсьо – мастер своего дела. Если вас интересует, можете проследить весь процесс.

Сухощавый, жилистый индеец как раз утрамбовывал тяжелой деревянной лопатой – палетой – боковую стенку грядки длиною в добрых шесть метров и высотой более метра. Плотная глинистая почва тускло блестела в лучах утреннего солнца, и бесформенная насыпь под ударами лопаты превращалась в ровную призму, с виду похожую на могильный холмик. Минут через десять Тибурсьо Анко Кальи отбросил палету и взял гуальюверу – грабли с тремя зубьями, – при помощи которой он сгреб крупные камни в канаву, выкопанную по всей длине только что законченной грядки. Все эти камни, оставшиеся после копки, он собрал руками и отсортировал.

– На этот слой камня, необходимый для дренажа, он насыплет земли, разровняет ее и станет утрамбовывать до тех пор, пока она не примет ту же форму, как вон та нижняя грядка. И сразу после этого займется посадкой.

– Да, нелегкое это дело.

– Я думаю! – искренне согласился дон Хулио. – На плантациях коки люди работают как лошади; не легче приходится им и при разведении молодых саженцев. Я покажу вам, как это делается. А потом мы снова вернемся сюда.

За саженцами ухаживают главным образом женщины. Для такой работы мужские руки чересчур грубы, так как кока – растение весьма капризное, пока она как следует не принялась. Саженцы выращивают из семян на маленьких грядках, где не должно быть ни единого камешка. Сверху и с боков грядки эти защищены от солнца и ветра стенами из сухих банановых листьев. Сорняки среди саженцев только обламываются, выдергивать их нельзя ни в коем случае, чтобы не повредить исключительно нежных корней молодой коки. Мы пробыли здесь с час, и когда вернулись, то Тибурсьо Анко Кальи уже заканчивал новую грядку. Он насыпал сверху разрыхленную землю и укреплял ее большими камнями, чтобы не смыло во время дождей. Закончив, он развернул мокрую тряпку, где лежали саженцы, и осторожно, по одному, стал укреплять их на готовой грядке ближе к склону. Затем подсыпал немножко земли к корням и тщательно прикрыл каждый росток банановыми листьями, чтобы их не повредить при сооружении следующей грядки.

– Медленно идет дело, да? Работая так от зари до зари, он сумеет приготовить не больше шести грядок, – заметил дон Хулио. – Через год кока подрастет сантиметров на тридцать, и тогда можно будет снимать первый урожай, но только так – выборочно. Спустя пять лет кусты срезают на два сантиметра от земли и убирают камни, которые защищали грядки от размывов, потому что теперь кока сможет удержаться в земле своими собственными корнями. И лишь после этого она станет давать полные урожаи.

– Вы собираете урожай каждый год?

– Даже чаще! В году бывает самое меньшее две уборки, а если погода благоприятствует, то можно снимать листья и пять раз. Быстрее всего кока созревает с ноября до января, за шестьдесят дней.

После сбора листья сушатся в тени точно так же, как табак; перед прессовкой они немного смачиваются, чтобы не крошились, а потом тридцатифунтовыми тюками отправляются в Ла-Пас.

– Из Юнгаса ежегодно вывозится до двух миллионов килограммов коки, – заканчивает дон Хулио уже дома, на веранде. – За такое количество государственная казна получает только налогов двадцать миллионов боливиано.

Такова техническая сторона разведения коки. С точки же зрения экономиста и социолога все это несколько сложнее и – печальнее.

Благодать или проклятье?

Наш соотечественник естествоиспытатель Ян Сватоплук Пресл в своей книге «Всеобщая ботаника», вышедшей в 1846 году, описал коку под названием «краснокровь», что соответствует ботаническому наименованию Erythroxylon, и дал пояснение, что «перуанцы собирают листья с куста, высотою приблизительно в метр и называемого кока, и сушат их в тени. Смешивая их с золой, они жуют смесь, подобно тому как индусы жуют бетель. Говорят, что при этом они не испытывают ни голода, ни жажды, а в пути она оберегает их от тоски, утомления и усталости».

Путешественник Враз не только видел коку, но и попробовал ее. В своей книге «Через экваториальную Америку» он пишет: «Несколько раз пробовал коку и я, взяв сухой ее лист и вложив в него щепотку извести. Но, разжевав, я вскоре все выплюнул, ибо на вкус она оказалась горьковатой и едкой. И все же даже после столь короткого жевания я почувствовал, что мне и дышится легче и настроение у меня приятное».

Иозеф Корженский в своей «Америке» не скрывает восхищения по поводу полезных свойств коки. Он жил в то время, когда венский врач Коллер применил кокаин в качестве анетезирующего средства при лечении зубных и глазных заболеваний. Этим он дал возможность безболезненно проделывать сложные операции.

«Перуанская кока – это поистине благодетельное растение. Перу и Боливия – страны, откуда к человечеству пришло спасение. Имя Коллера навсегда будет связано с кокаином», – пишет Корженский. Но вместе с тем он и предупреждает: «В последние годы многие люди у нас привыкли не в меру потреблять кокаин как лакомство, которое на короткое время создает у них ощущение блаженства и счастья. Достаточно одной щепотки, чтобы вызвать радостное настроение. Но слишком частые приемы кокаина становятся для любителей его таким же злом, каким считается употребление алкоголя, морфия и опиума. Поэтому недозволенная продажа кокаина у нас преследуется и строго карается».

Так, предостерегая, писал Корженский тридцать лет назад.

Аналогичную цель ставила перед собой и комиссия ООН, недавно посетившая Боливию.

Но боливийским горнякам не помогут ни запреты, ни наказания. Без коки им не хватило бы сил работать на оловянных рудниках. Без коки они не смогли бы совершать высокогорные восхождения к своим рабочим местам. Без коки невольники на финках падали бы от изнуряющей усталости.

Тибурсьо Анко Кальи тоже убежден, что без коки он бы умер с голоду, так как всю свою жизнь он только и делает, что сажает да убирает коку. Он боится, что без коки у него не было бы собственной соломенной лачуги с земляным полом, в котором нет никакой мебели. Он боится, что у него не набиралось бы ежегодно горсточки боливиано на холщовые штаны и рубаху для себя и на платок для жены, если бы он не продавал коку со своего крохотного батрацкого поля.

Нет, боливийским индейцам кечуа не поможет ни комиссия ООН, ни правительственный запрет обновлять и закладывать плантации, ибо без коки индейцы сразу бы умерли. С кокой они умирают постепенно, а это не так больно. Боливийским индейцам поможет лишь честная плата за честный труд. Им поможет человеческий рабочий день, человеческое питание, условия для нормальной человеческой жизни.

И тогда больше не потребуется правительственных указов и запретов. Старые кокеро, люди, для которых кокаин – это и спасение и проклятье, дожуют свою последнюю жвачку, без которой они не могли ни жить, ни умереть. А молодым кечуа не придется больше цепляться за иллюзии кокаина, как только они найдут такой источник силы жизни, какой отвечает достоинству человека.

БОИ БЫКОВ В ЛА-ПАСЕ

Вряд ли найдется во всей. Мексике такой кабачок или ресторан, кинематограф или просто жилой дом, где на самом видном месте не висела бы картина с изображением одного из наиболее острых моментов боя быков – прославленной корриды. Представители американских автомобильных компаний, так же как и фабриканты конфекциона, зубных паст или радиоприемников, рассылают своим клиентам к Новому году пестрые настенные календари, на которых непременно красуется какой-либо герой корриды – празднично одетый тореро, искусно увертывающийся от разъяренного быка.

Портрет славного испанского тореро Манолете, растерзанного быком на глазах десятков тысяч зрителей, более известен в Мексике, чем портреты мексиканских президентов. Красавица испанка в черном траурном одеянии скорбно склонилась над телом героя, который был любимцем всей Испании и всех стран Латинской Америки.

Но бои быков в странах Южной и Центральной Америки не везде принимаются властями одинаково. Кое-где они строжайше запрещены. В других местах закон идет на компромисс между страстями публики и уставами обществ по охране животных; в этом случае публике предлагается зрелище, которое само по себе является компромиссом и ничего не решает. В таком зрелище не хватает логического конца – победы человека над зверем, победы отваги и разума над необузданной силой. Бык, которого тореро раздразнил, доведя до бешенства, и в тело которого другой эспада вонзил три пары бандерилий, должен покинуть арену живым. За оградой о нем позаботится мясник.

Некоторое время назад в Коста-Рике выступал мексиканский тореро. В разгаре боя он забыл, что находится не в Мексике, и после третьей пары бандерилий по всем правилам всадил в сердце быка меч. Еще не утихла буря оваций, а рука полицейского уже легла на плечо эспады. В тюрьму! Арена тут же превратилась в поле схватки между полицией и толпой негодующих болельщиков, взявших под защиту своего героя.

Тореро одержал вторую победу.

«Коррида не скотобойня»

Суббота. Вторая половина дня.

Толпы людей на улицах Ла-Паса останавливаются перед огромными плакатами, заголовки которых бьют в глаза семью красными буквами:

КОРРИДА

Первый бой быков. Открытие сезона. В возбужденных разговорах на улице, в автобусе, за обедом то и дело звучат слова «мулета», «бандерилья», «тореро».

– Слыхали? Приехал перуанец Нене. Вот это будет бой! Разворачиваешь газету, и на первой же полосе слово в слово читаешь текст плакатов. Включаешь приемник – ну, конечно, коррида. Даже швейцар отеля, обычно ворчливый и несловоохотливый старик, смущенно покашливает и, подавая нам ключ от номера, напоминает:

– Завтра в Ла-Пасе коррида, не прозевайте!

За ужином к нам подсаживается наш земляк, местный житель.

– Наздар, ребята! Идете завтра на…

– На корриду? Непременно.

Весь город словно помешался на шести быках и трех тореро, которые будут их убивать. Зрелище за сто боливиано.

– Скажите, ну что особенного в этих ваших боях быков?

– Так может говорить только гринго! Вы еще ни разу в жизни не видели этого, а на нас уже смотрите как на мясников, да? Но коррида, господа, это не скотобойня! Это великолепнейшее зрелище! Наиблагороднейший спорт! Ни в каком другом виде спорта вам не найти столько грации, ловкости и отваги…

– Значит, не скотобойня? – вмешивается в разговор давний поселенец Ла-Паса. – Правда, на скотобойнях обходятся без музыки и без плакатов. Мясник за свой честный труд получает тридцать боливиано в день. А этот ваш тореро за два часа загребает тридцать тысяч. Да каждый из тех быков, которых привезли сюда чуть ли не из Перу, стоит пятнадцать…

– Тысяч не тысяч… Вы вот сначала посмотрите, а потом поговорим, вы… гринго.

Традиционные бои быков, которые веками существовали в Испании, прижились и в заморских владениях испанской короны. Эту традицию, как один из своих национальных обычаев, привезли с собой первые переселенцы, и коррида в некоторых республиках Латинской Америки сохранилась до сегодняшнего дня. Говорят, что мексиканская Пласа-де-торос даже превзошла знаменитую арену в Мадриде.

Ведя жаркие споры со страстными защитниками этого вида спорта, убеждаешься, что жители Южной Америки видят в нем большое искусство и что только многолетний опыт позволяет им овладеть всеми изысканными техническими и эстетическими приемами, которые и составляют суть хорошей и, следовательно, настоящей корриды. Десятки тысяч испанских и южноамериканских мальчишек мечтают стать тореро. У сотен из них первая же коррида отбивает смелость и охоту, лишь десятки приходят к первым своим успехам с целыми руками и ногами. А настоящих мастеров корриды рождается в каждом поколении так мало, что их можно перечесть по пальцам. Редко кто из них доживает до старости.

О боях быков были написаны сотни книг, исследований, эстетических трактатов, романов и панегириков. Не один истинный художник воздал должное этой подлинно народной традиции испанцев и их потомков в Новом Свете и увековечил своих героев музыкой, пером, кистью и резцом.

Беседуя с группой студентов Боливийского университета, мы не успевали записывать специальную терминологию и в конце концов, когда нас завалили объемистыми книгами и рисунками с изображением десятков самых различных позиций, поворотов, защит и выпадов, знание которых, разумеется, обязательно для каждого порядочного зрителя, мы вообще отказались от попыток познать в теории основные принципы корриды. Характерно, что в числе наиболее горячих защитников и поклонников этого вида спорта были девушки. По теории боя быков эти студентки могли бы сдать государственный экзамен перед самой строгой комиссией, В разгаре нашей беседы они вдруг повскакали с мест, одна из них схватила длинную линейку, стащила со стола скатерть и начала наглядно демонстрировать нам один виртуозный прием тореро за другим,

– Оле! Оле! – приветствовали подруги, словно это происходило на арене. А потом обратились к нам: – Все это пустяки! Приходите завтра на корриду!

Женщины и монахи на трибунах

Толпами валит народ к южной окраине Ла-Паса, где расположена круглая Пласа-де-торос – арена для боя быков. Конная полиция, вооруженная, к нашему удивлению, старыми чехословацкими винтовками, следит за порядком и сдерживает натиск зрителей, пришедших на первый бой сезона.

Людской поток внес нас на трибуны. Ступени из глины и досок – это самые плохие и самые дешевые места, прямо против солнца. На другой стороне – с более высокой платой за вход – размещаются на каменных ступенях, идущих полукругом; зрители сидят здесь спиною к солнцу. Арена – руэдо или пласа – представляет собой крут диаметром метров пятьдесят, обнесенный двухметровой деревянной оградой с широкими воротами против главной трибуны и с боковым входом для обслуживающего персонала. Между руэдо и деревянной оградой проходит еще один барьер, немного пониже. Таким образом, между ареной и трибунами остается защищенное место для вспомогательного персонала, журналистов, репортеров и кинооператоров. Внутренний барьер в пяти местах разделяют проходы, перед которыми стоят деревянные стенки, несколько выдвинутые вперед. При невозможности защититься тореро может укрыться за ними от разъяренного быка.

Над ареной «грянула» музыка местного оркестра: три барабана, три корнета, два кларнета, геликон и тарелки. Мальчишки с видом победителей за несколько боливиано переворачивают музыкантам ноты. Но не только за это. Переворачивать ноты во время корриды для большинства лапасских мальчишек – несбыточная мечта.

К трибунам протискиваются последние счастливцы, которым еще удалось достать входные билеты. Окинув взглядом ряды, мы с изумлением замечаем, что среди зрителей преобладают женщины. Совсем еще девочки и старенькие бабушки, но главным образом – девушки, дочки из богатых лапасских семейств и бедные метиски с окраин города, женщины, которые готовы отказаться от последнего куска хлеба, лишь бы увидеть волнующее зрелище на руэдо.

Детям еще слишком рано любоваться тем, что происходит на арене, но в Боливии родители не видят причины, почему бы не брать их с собой. Особенно же выделяются на трибунах монахи разных орденов, пришедшие сюда целыми группами.

С каждой минутой на трибунах растет напряжение. Первый бык должен был выбежать на арену еще двадцать минут назад. Зрители нервничают и нетерпеливо скандируют: «Ора! Ора!», напоминая, что пора начинать. Но высокопоставленные гости считают своим долгом явиться с опозданием на полчаса. Сколько можно ждать?! И снова гремит духовой оркестр, пока на главной трибуне не раздаются аплодисменты, которые вялыми хлопками растекаются по рядам.

Посмотреть первую корриду сезона приехал почетный гость – президент республики. В ту же минуту из судейской ложи звучит сигнал трубача. В ответ ревут фанфары духового оркестра. Ворота арены распахиваются настежь.

Начинается «энтрада де ла квадрилья» – праздничное шествие тореро и их помощников. Все они приходят на арену прямо от алтаря небольшой часовни, где молились за удачу сегодняшнего боя. Их жены и невесты по старинному обычаю должны оставаться там и молиться до окончания «фьесты де торос», как еще часто называют бой быков.

Первыми на арену выходят три тореро. Перуанец Нене, испанец Добладо и колумбиец Нито. Все трое в традиционном наряде traje de luces – черные, на каблуках туфли с пряжками, голубые и розовые чулки, облегающее трико до колен, куртки, богато расшитые серебром, и черные треугольные шляпы монтерас на голове. За тореро следуют их помощники. Не спеша все они идут к почетной трибуне. Там три героя дня кланяются и отдают сидящим в ложе дамам свои красно-желтые плащи. Те развешивают их на перилах. Традиционный обряд, переходящий из века в век.

А дальше все идет своим чередом.