355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ирина Трофимова » Две тайны Аптекаря » Текст книги (страница 18)
Две тайны Аптекаря
  • Текст добавлен: 11 апреля 2017, 13:30

Текст книги "Две тайны Аптекаря"


Автор книги: Ирина Трофимова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Разумеется, всё это время Марк молчал. Я и не ждала, что он появится, и вообще не думала, что мы с ним еще когда-то увидимся. Марта настаивала, чтобы я немедленно написала на него заявление в полицию. Я всё время ждала от него звонка. Мой телефон молчал. Телефон, который я нашла на лестнице, тоже не издавал ни звука. Звонок раздался только спустя неделю. Мне позвонил Аптекарь.

– Милая барышня, – раздался в трубке его бархатный голос, и у меня потекли слезы. – Я знаю, что у вас не всё в порядке, и звоню предупредить вас, хотя, на самом деле, я предпочел бы сделать это не по телефону. Вы не могли бы ко мне приехать?

– Я не могу, Аптекарь, сейчас совсем не могу. Простите. А о чем речь?

– Значит, приехать никак не сможете… Ну, тогда ладно. Дело не терпит отлагательств, поэтому слушайте.

Я готова была не просто слушать, я ухватилась за его голос.

– Я должен рассказать вам одну вещь. Возможно, она окажется для вас неожиданной, нежеланной и слишком тяжелой, но как бы ни оказалось, я попрошу вас об одном. Вы должны меня выслушать, что бы я вам ни сказал. Не кладите трубку. И слушайте очень внимательно. Я должен предупредить вас, моя дорогая, потому что вам грозит большая опасность.

Я едва не уронила телефон, потому что думала, что все большие опасности уже миновали.

– Да, – сказала я. – Хорошо, Аптекарь, я всё поняла, и я буду очень внимательно слушать. Что бы вы ни сказали.

– Начну с того, что не все средства, которые я готовлю, спасают людей от болезней и продлевают их жизнь. И не все из них безобидны.

– То есть у них всё-таки есть побочные эффекты?

– Нет, у средств, о которых я говорю сейчас, есть только один эффект. И он будет посильнее любых побочных. Дело в том, что, помимо идеальных лекарств, я готовлю идеальные яды. Ничего не говорите мне сейчас, поберегите время.

У меня в голове вспыхнуло сразу столько вопросов, что я бы и не смогла задать их все. Но, честно говоря, я и не хотела ни о чем его спрашивать, у меня не было сил.

– У меня, разумеется, нет запаса подобных средств в промышленном количестве. Я делаю их на заказ, и не просто так. Я не беру клиентов с улицы, и меня нужно убедить в необходимости средства. Но сейчас речь не об этом. Третьего дня я приготовил пробирку. Она хранилась в лаборатории, куда не заходят случайные люди. То есть туда не заходит вообще никто, вы же сами знаете, что я не очень жалую гостей в моем доме, что уж говорить о лаборатории, – никто и никогда. И потом, даже отыскать лабораторию тут у меня непросто. Но пробирка исчезла. В доме, кроме меня, был только один человек.

– Ваша домработница.

– Да, это так. Кроме нее зайти в лабораторию никто не мог.

– Вы призвали ее к ответу?

– Можно сказать и так. Я некоторым образом посодействовал ее откровенности, у меня и для этого тоже имеются средства.

– И она призналась, что украла ваш яд? Чтобы отравить меня?

– Да и нет. Не совсем. Она призналась, что украла его. Но сказала, что сделала это не для себя, а ради близкого человека.

Я похолодела.

– Я дал ей довольно простое средство, действия которого человек не ощущает, но не может говорить неправду. Поэтому всё, что она рассказала, – это так и есть, можно даже не проверять. Она сказала, что действительно украла у меня яд. Она понимала тяжесть своего проступка и осознавала его последствия. Пойти на этот шаг заставила ее одна душевная привязанность, которая когда-то и привела ее в эту страну. Но давайте обойдемся без лирических отступлений: они сейчас не ко времени. Она украла яд для своего друга. Потому что он очень просил ее об этом. И она не смогла отказать. Он сказал ей, что яд нужен ему для того, чтобы… – Аптекарь вдруг замялся. – Понимаете, дорогая, моя итальянская домработница не так чтобы идеально говорит на нашем языке, а под действием моих капель она вообще без умолку галдела на итальянском. Так что я не смог разобрать всё до деталей. Но я понял, что у ее друга есть подруга, девушка, и эту девушку он должен то ли убедить, то ли победить, то ли…

– То ли отравить… – сказала я.

– Как я понимаю, у вас и у Нурции есть один общий друг, – продолжал Аптекарь. – Она ясно дала понять мне, что речь идет именно о вас, она же видела вас у меня в доме. Так вот, я, разумеется, не хочу делать поспешных выводов и ни в коем случае не хочу вас пугать. Прошу вас только об одном: пожалуйста, будьте осторожнее. Вы не представляете, насколько опасно это средство, насколько оно совершенно. Никто и никогда потом не сможет найти никаких следов и уличить преступника, случись что с вами. И я не смогу простить себе этого.

– Я поняла, Аптекарь, – тихо сказала я. – Спасибо, что предупредили.

– Возможно, я не прав, и я хотел бы, чтобы это было так. Но всё равно – на всякий случай – держитесь как можно дальше от этого друга. Им сейчас движет дикая энергия саморазрушения. А в такие моменты люди наносят удары по самым близким. Такова наша природа.

– Я поняла. Еще раз спасибо.

– Мне очень жаль, что так вышло, и обещаю вам, что Нурция ответит за свой поступок. Но обещайте мне, прошу вас: что бы он вам ни говорил – не впускайте его в дом и не ходите с ним никуда. Эго опасно! Это чудовищно опасно.

– Не переживайте обо мне. Вы меня предупредили. Я уже не дам себя в обиду.

– Вы не наделаете глупостей? – встревожено спросил Аптекарь.

– Ни в коем случае, – заверила его я.

Как только я положила трубку, телефон зазвонил снова.

– Я болен, – сказал Марк. – Нам срочно надо увидеться.

– Хорошо, – сказала я. – Я приеду.

Если бы меня встретил кто-то из моих знакомых, меня бы не узнали. Дело было не в темных очках и куртке с капюшоном, за которыми я пряталась. Я сама не знала себя в тот момент.

Это была не я, это была другая женщина, и я не могла быть ей. Я всегда была трусихой, берегла себя от малейшего риска, не любила адреналин. Я с опаской относилась к новым людям, я боялась заблудиться, я никогда не заходила в лифт с незнакомцами. Меня пугали дальние путешествия, я делала прививки от гриппа, гепатита и даже от детских болезней. Я не гладила чужих собак, держалась подальше от лошадей и за десять метров обходила зимой дома с отвесными крышами, чтобы меня не стукнуло сосулькой. Я любила комфорт и безопасность. Эта женщина шла домой к человеку, который всего несколько дней назад пытался ее убить. Она не просто шла, она торопилась, она почти бежала. Зная, что обратно она может и не вернуться. Это был билет только в одну сторону, лотерея с неминуемым проигрышем. Но она согласилась сыграть в эту игру.

Я была в ужасе. Потому что понимала: вариантов немного, и останется только один из нас – я или он. У сумасшедшей, которая бежала к нему под проливным дождем в темных очках, в куртке с надвинутым на лицо капюшоном, был только один ответ: она не могла его не увидеть. Хотя бы еще один раз. Потому что хотела услышать всё от него самого, даже если этот рассказ будет стоить ей жизни.

Он открыл мне дверь, и я не сразу поняла, что это он. За эти дни он страшно похудел и осунулся. Я привыкла, что Марк всегда выглядел безупречно, он очень следил за собой, стильно одевался и даже в деталях был безукоризнен. Сейчас передо мной стоял незнакомец, заросший щетиной, с темными кругами под глазами и всклокоченными волосами. На нем были потертые джинсы и старый вытянутый свитер. Он ежился, как будто от холода, и прятал в рукава руки.

– Не бойся, – сразу сказал он мне. – Если хочешь, оставь открытой входную дверь или можешь сразу вызвать полицию. Но я ничего тебе не сделаю. Скорее себе. Я должен объяснить тебе. Многое.

Я кивнула и прошла в дом. Дом тоже было невозможно узнать. От стерильной чистоты и порядка операционной не осталось и следа. Как будто здесь орудовала шайка мошенников, и они что-то искали, выворачивали содержимое шкафов, рвали бумагу, швыряли одежду, резали фотографии. Посередине комнаты валялась большая коробка, завернутая в яркую розовую бумагу. Почему-то я пошла прямо к ней.

– Не трогай, – глухо сказал Марк у меня за спиной. – Тебе не нужно это видеть.

Я пошла еще ближе и присела. На коробке был написан мой адрес. Я обернулась и посмотрела на Марка. Он был ужасно бледный, и на лице у него была болезненная гримаса, как будто от ноющего зуба.

– Открой, – вдруг сказал он. – Всё равно мне надо с чего-то начать. Только не бойся. Это просто игрушка.

Я не поняла, о чем он говорит, и стала разворачивать бумагу дрожащими – то ли от холода, то ли от страха – негнущимися пальцами. Потом приоткрыла крышку и тут же закрыла ее. Там была кукла-клоун с жутким размалеванным лицом и гадкой ухмылкой. Я встала и ткнула ее носком туфли.

– Что это? Откуда это у тебя? И… – Я даже не могла этого произнести. – Это для меня? Ты хотел отправить его мне?

– Сядь, – тихо сказал он и кивнул на диван.

Сам он присел на край блестящего стула и снова стал кутаться в рукава.

– Я должен всё объяснить, – сказал он после долгой паузы.

– Ты хотел прислать эту куклу мне? Ты хотел меня напугать? Кроме тебя, про нее никто не знал.

Он остановил меня жестом, снова поежился, как будто его знобило, и сказал:

– Я очень болен. Не бойся меня, пожалуйста. То, что случилось… – Он замолчал и покачал головой. – Я не знаю, как это могло случиться. И я не знаю, что мне теперь делать, потому что я никогда не смогу найти возможности извиниться перед тобой и всё уладить. Это был не я. И я почти ничего не помню. Со мной что-то случилось тогда.

– Ты увидел кольцо на картине, – напомнила я. – И после этого стал сам не свой.

– Кольцо, – кивнул он. – Это кольцо моей матери.

– Как это? – не поняла я.

Он поднял на меня глаза, и мне стало больно, потому что они перестали быть синими с прожилками серого, они почернели и смотрели на меня как будто через дымку тумана. Я всё еще боялась Марка, у него был яд, я знала, что он планировал на самом деле, я понимала, что я в опасности, я до сих пор чувствовала боль от его ударов, но оказалось, что мне было намного больнее видеть, как ему сейчас плохо. Он не обманывал, он и в самом деле был нездоров.

– Я расскажу тебе всё, – сказал он. – Мне придется начать очень издалека, из моего детства, – он остановился. – Если ты хочешь, я сделаю чай.

– Нет, спасибо. – Я покачала головой и отодвинулась на диване подальше.

Ни пить ни есть в этом доме я категорически не собиралась. Марк молча кивнул.

– Это кольцо принадлежало моей матери, – сказал он. – Она была актрисой. Не слишком выдающейся. Зато она была выдающимся манипулятором. На сцене она блистала не часто, зато дома у нас с лихвой хватало сцен. – Он приподнялся со стула и поднял с пола кусок большой фотографии. – Вот.

С фотографии на меня смотрела та самая женщина, что невероятным образом оказалась на стене в моем доме.

– Красивая, – тихо сказала я.

Я не знала, как лучше себя вести, потому что боялась новых вспышек внезапной ярости. Марк снова кивнул.

– Да, у нее была прекрасная внешность, но для карьеры в театре или кино этого оказалось мало. Сколько я помню, она всё время ходила на просмотры, прослушивания, и однажды ей даже дали роль в фильме. Крошечную, на пять минут. Но это был ее персональный «Оскар». Она играла… – Он сделал глубокий вдох. – Птицу. Райскую птицу. Я тогда был совсем маленьким, но хорошо запомнил, как она выглядела, какой у нее был грим. Я знал, что моя мама волшебница, потому что умеет превращаться. И еще я всё время ее ждал. Ее почти никогда не было дома, а я всё время ждал. Я смотрел на картинку в книжке, на ту птицу в плаще, помнишь, я тебе рассказывал, так вот, мне казалось, что это моя мама, что сейчас она превратилась в птицу и улетела, но совсем скоро она ко мне вернется, она прилетит. Часами я просиживал у окна, прижавшись лбом к стеклу, и мне становилось так холодно, что начинала болеть голова. А потом мама наконец-то возвращалась. Она редко возвращалась в хорошем настроении. В основном она злилась. Она раздражалась из-за того, что ее не брали на роли, злилась на более успешных актрис, на никчемные сценарии, на бездарных режиссеров – и искала виноватых. Виноватым всегда оказывался я. Она никогда не была довольна мной, ей всегда было мало. У меня никогда не было достаточно высоких для нее оценок, даже если я заканчивал четверть на все пятерки, я умудрялся разочаровывать ее на каждом шагу – я не так ходил, ел, пил, говорил… Она повторяла, что я ее наказание, что из меня ничего не выйдет, что меня никто не полюбит. Что мне вообще не нужна любовь, ведь я ее недостоин, и любить меня может только она одна, потому что она моя мать, и я ее крест. Что я не смогу быть с кем-то вместе, этот мир никогда не примет меня, я тут никому не нужен. Разве я человек?

У меня по спине побежали мурашки.

– Когда я был совсем маленьким, она просто кричала на меня, я очень хорошо помню, как я боялся. Я так сильно ее любил, мою маму, просто невозможно так сильно кого-то любить, и одновременно ужасно боялся ее голоса, когда она кричала. А потом я чуть-чуть подрос, и она стала меня бить, она давала мне пощечины. Она всё время давала мне пощечины. Видимо, натренировалась в своем театре. Ей, наверное, казалось, что это красиво. Она замахивалась, высоко, ее ладонь взлетала, и она била меня. Всегда дважды. Вот так, один раз. И потом тыльной стороной… – Он показал и замолчал. – На руке было кольцо. Да, то самое, которое у тебя. Я его ненавидел. У него очень острый край там, где монограмма, где буквы, ты знаешь…

Я старалась не заплакать и почти не дышала.

– И когда она била, это было очень больно, потому что кольцо впивалось в меня. У меня даже остался шрам вот тут. – Он показал на щеку у виска. – Иногда даже до крови, но мама этого как будто не замечала. А после этих приступов ярости на нее находила какая-то безумная волна любви, когда она бесконечно причитала, что я ее любимый мальчик. Но это была неправильная любовь, это была такая снисходительная любовь, как будто к больному, убогому… От которой чувствуешь себя только несчастным… У нее никогда не было родительской гордости, она никогда не радовалась за меня, а только жалела, так свысока, и в этом было столько жалости к себе самой, что я готов был разорваться, настолько виноватым перед ней я себя чувствовал.

Он встал и прошелся по комнате, наступая на обрывки бумаги и разбросанные вещи, как будто не замечая их.

– Чем больше она понимала, что из ее блистательной карьеры ничего не выйдет, тем злее она становилась. Ей уже не нужны были поводы, чтобы сорваться на меня и ударить. Она говорила жуткие вещи, а я ей верил.

– Марк, – тихо сказала я. – Как это может быть? Ты же такой красивый, такой талантливый…

Он улыбнулся одним уголком рта.

– Об этом я не знал, – сказал он. – Она говорила, что я ни на что не гожусь и что только она знает, как правильно. Что я ничего не смогу без нее. Но однажды я вдруг понял, что я сильный. Что-то во мне оборвалось или, наоборот, взорвалось после ее очередной сцены, и я почувствовал, что могу с ней справиться. Что я смогу без нее. Хотя нет, той мысли я тогда почти не допускал. Мне было тогда лет пятнадцать.

– Ты ударил ее в ответ?

– Нет, что ты. Разве я мог бы. Хотя, прости, после того, что случилось, ты теперь вряд ли мне поверишь… Нет, я отомстил по-другому. Это кольцо. Она обожала его, она никогда его не снимала. Ей подарила его какая-то знаменитая актриса, она приезжала в наш театр с гастролями. После спектакля был банкет, на котором моя мама пела и танцевала, а та актриса, она была уже в возрасте и играла в основном графинь, королев, хозяек вишневого сада, так вот, она почему-то так сильно прониклась к моей маме, что подарила ей это кольцо, прямо там, сняла с руки и отдала. Она сказала, что у мамы талант, и объявила ее своей преемницей. В общем, какая-то запутанная история. Я думаю, она просто выпила лишнего. Но через некоторое время после этих гастролей нам прислали картину. Мама на нее молилась. По-настоящему. Это был главный член семьи. Мама любила эту картину больше, чем кого-то, больше, чем всех своих мужей, больше, чем меня. Ей казалось, что это она сама. В своей главной роли. И кольцо она никогда не снимала. А я его ненавидел.

Он снова сел на стул и обхватил себя руками.

– Я украл у нее это кольцо. Несколько месяцев я ждал и выслеживал, чтобы она сняла его хоть на минуту. Я украл его и отнес в скупку. Она была в бешенстве, а я почувствовал свободу. Не то чтобы почувствовал, я просто узнал, что она есть. И что я могу совершать поступки без моей матери, без ее вечного контроля, и чувствовать себя превосходно. Она хотела отвести меня к психиатру, а я сбежал из дома. Тогда у нас началась война, которая не прекращалась ни на один день, до сих пор, всю мою жизнь.

– Она продолжает на тебя давить? Она тебя не отпускает? До сих пор?

– Да, – кивнул он. – Она умерла двенадцать лет назад. Но она продолжает это делать. Хотя мне казалось, что я почти с ней справился.

Мне хотелось взять его за руку, но я боялась. И я не знала, что сказать.

– Она внушала мне, что у меня никогда ничего не получится с женщинами. Потому что мне это не нужно. Потому что единственная женщина в моей жизни – это она. И никто никогда не полюбит меня так, как она. И я никому не буду нужен, обо мне никто не захочет заботиться, не захочет меня любить. По крайней мере искренне. Она всё время повторяла мне, что женщинам нельзя доверять, что они всё время врут. Они не такие, какими хотят казаться. Им всем чего-то нужно – денег, секса, удовольствий. Они могут причинять только боль. И я ей верил, потому что знал о боли не понаслышке. У меня никогда и ни с кем не было отношений, настолько я их боялся, настолько она меня запугала. Я никогда никому об этом не рассказывал, Агата. Я говорю только тебе, потому что… Потому что ты первая, кому я захотел доверять. И от тебя я не ждал подвоха. И я влюбился. И перестал бояться. Мне захотелось… Мне захотелось жить как все. Но моя мать не простила мне того, что я стал любить тебя сильнее, чем ее. Она почувствовала, что я смогу вырваться.

– Марк… Ты же сказал, что она умерла.

– Да, – кивнул он. – Двенадцать лет назад. Она покончила с собой. Она всегда любила производить впечатление.

Он засмеялся, а мне стало жутко.

– Когда кто-то ее слишком расстраивал или ей казалось, что она перестала быть центром внимания, она бежала к себе в гардеробную и вешалась. Это был коронный номер, отработанный годами. Там был крюк от старой люстры и лесенка, чтобы доставать туфли с верхних полок. И шелковые пояса в большом количестве. Самых разных цветов, она выбирала по настроению. Полный набор декораций. При этом она всегда точно рассчитывала реакцию зрителей, хлипкость замка и двери. Но эффект всегда был достаточно сильный. Мои многочисленные отчимы систематически вынимали из шелковой петли ее прекрасное тело, осыпали его поцелуями и были готовы и дальше исполнять бесконечные капризы и причуды. Но мой последний отчим был довольно простым человеком, надежным нормальным мужиком. Даже не знаю, как он попался на ее удочку. Придя в наш дом, он прибил все гвозди, починил все замки и отвез на дачу рухлядь. И замок в гардеробной, у которого моя мама заблаговременно откручивала шурупчики, он тоже починил. На совесть. В общем, он не успел вовремя. Замок был крепкий, дверь сразу не поддалась. А иногда я думаю, что он нарочно не успел вовремя, настолько она его замучила. И его, и меня. На похоронах я рыдал так, что меня успокаивали все родственники и знакомые. Они не понимали, что я рыдал от счастья. Я освободился. Тогда мне так показалось. Но она и не думала меня отпускать. За двенадцать лет не было ни одного дня, чтобы я не слышал ее голоса. Каждый день я продолжал с ней сражаться. Я продолжал от нее зависеть. В тот день, когда я понял, что я люблю тебя, она поклялась тебя извести.

– Марк, пожалуйста, что ты говоришь? – Я протянула к нему руку, но он меня остановил.

– Не перебивай меня, ты должна обо всём знать. Всё, что произошло с тобой, – это было из-за меня.

– Я знаю, но ведь это Нурция.

Он покачал головой:

– Это был я. То есть она во мне. Моя мать. Не знаю, может, она возненавидела тебя за то, что ты немного похожа на нее, а может, просто не стерпела, что я смог вырваться из ее лап. Почти смог.

– Сообщения тоже писал ты?

Он кивнул.

– Это всё был я. Только кровь в шкафчике разлила Нурция. Я попросил. Для меня она готова была сделать что угодно. Я знал, что ты боишься крови. И четки тоже принесла она. А всё остальное – я один.

– И разбитое стекло, и фотография, и кислота, и… – Я была в ужасе. – И картина?

– Это сделал я, – сказал он вдруг очень громко и во второй раз за всё время поднял на меня взгляд. – Кислота обожгла мне руку, я приходил к тебе с повязкой, ты даже не обратила внимание. И соседскую девочку уговорил я. Это всё, всё сделал я!

– Марк, этого не может быть. Но за что?

– Я тебе объяснил. Причину ты знаешь. Если говорить другими словами, то я очень болен. Я думал, что справлюсь. Но она победила.

– Марк, это неправда. – Я встала с дивана и опустилась перед ним на пол, чтобы заглянуть в глаза. – Это неправда. Если ты говоришь об этом, то ты уже сильнее, ты понимаешь, что происходит. Ты справишься. Хочешь, я помогу тебе? Я знаю, какой ты на самом деле. Ты сильный, ты талантливый, понимающий и добрый. Мне ни с кем и никогда не было так хорошо, как с тобой.

– Ты ошибаешься.

– Нет, Марк, не говори так. Я взрослый человек, и мы провели вместе столько времени. Ты хочешь сказать, что я не видела очевидного, что я всё себе придумала?

– Боюсь, это именно так, – отозвался он. – Ты меня придумала. Но знаешь, наверное, лучше быть такой хорошей выдумкой, чем никем в действительности. Или что еще хуже – монстром.

– Ты – не никто. И ты не монстр.

Он устало покачал головой.

– Я проиграл, Агата. Я проиграл, а она победила. Я никогда не смогу от нее вырваться.

Я встала на колени и потянулась к нему, но он встал и ушел от меня к окну с другой стороны комнаты.

– Тебе нужно идти, Агата, – сказал он. – Я очень устал.

– Я не могу тебя оставить.

– Уходи. Пожалуйста, уходи.

Я поднялась, подошла к нему и попыталась обнять.

– Можно мне просто побыть с тобой? Ты поспишь, а я посижу рядом. Или приготовлю тебе что-нибудь, ты так похудел. Ты что-нибудь ешь?

Он даже не повернулся ко мне.

– Уходи, пожалуйста, – сказал он. – Я очень тебя прошу. Тебе нужно идти, правда. Пожалуйста. Мне нужно побыть одному. Всё будет хорошо, не волнуйся за меня. И прости меня.

– Хорошо, – ответила я. – Конечно.

Я обняла его, прижалась и вдохнула его запах. Я чувствовала, что он дрожит.

– Я люблю тебя, – сказала я.

– Да, – сказал он. – Я знаю.

Я вышла на улицу и пошла куда-то, не разбирая дороги. За темными очками было не видно солнца. А может быть, тогда всё еще шел дождь, но я его не заметила. Я просто куда-то шла. Я думала только о маленьком мальчике, который так сильно любил свою маму, так ждал ее любви и так боялся ее, что стал рисовать домики, чтобы в них прятаться. Потом он вырос и стал талантливым архитектором, к которому выстраивались очереди, люди готовы были платить ему сумасшедшие гонорары за его дома, в которых им жилось как в сказке. А он, оказывается, так и остался маленьким мальчиком, которому по-прежнему хотелось спрятаться. Я шла и думала о том, как сильно я успела в него влюбиться, и эта любовь оказалась сильнее страха. Я переходила улицы, долго шла вдоль набережной, по которой мы с Марком когда-то гуляли, и он держал меня за руку, когда я балансировала на парапете. У него всегда были теплые руки. Они пахли чем-то терпким и немножко пионами.

И вдруг я остановилась. А потом развернулась и побежала, что было сил, как только могла. Как я могла это забыть?!

Из-за этой его истории я забыла про всё на свете, но как я могла забыть о том, что у него был яд?! И почему я решила, что он собирался убить меня?! Как я могла ничего не понять?

Я неслась по улицам, я кричала его имя и не слышала ничего, кроме собственного дыхания. На углу я упала и разбила ладони и коленки, но даже не почувствовала этого. Я бежала и бежала, я так боялась, что не успею. Я умоляла небеса остановить время, я молила всех богов всеми молитвами, которые только знала. Я бежала и бежала, а город вдруг стал таким огромным, с бесконечными улицами, переулками, скверами…

Входная дверь так и осталась открытой после моего ухода. Я ворвалась в дом и уже на пороге поняла, что опоздала.

Я нашла его в дальней комнате. Он лежал на полу, а в руках у него было мое шелковое платье. С хризантемами.

Собираться было недолго. Я не знала, сколько времени пробуду там, но взяла с собой лишь самое необходимое. Мне не нужно было ничего от этого внешнего мира, я не выпускала из рук только одну вещь, которую забрала с собой, когда навсегда уходила из дома Марка. Его блокнот.

Когда Аптекарь увидел меня у себя на пороге, он не задал мне ни одного вопроса, просто впустил в дом и позволил стать в нем неслышной тенью. Не знаю, как долго я просидела в гостевой комнате, наверное, не одну неделю, а может и месяц. Аптекарь по-прежнему ни о чем не спрашивал, только изредка приносил мне чай и какую-то простую еду. В чай он наверняка что-то добавлял, потому что после него я некоторое время снова могла дышать, а по ночам мне снился Марк. Я просыпалась с улыбкой, боли в этих снах не было. Я изо всех сил пыталась стирать разницу между сном и реальностью, уговаривала себя, что всё придумала и Марк вернется. Эти мысли и успокаивали, и пугали меня. Я всегда боялась перестать чувствовать эту разницу, лишиться рассудка, стать сумасшедшей, сдаться моим страхам и позволить им утащить меня в темноту собственных подземелий. Я знала, что страх побеждает даже самых сильных, – только что он забрал у меня Марка. Но мне стало всё равно – я как будто чувствовала руки Марка и его губы, когда закрывала глаза и закрывала двери реальности. Я уводила себя от нее, чтобы Марк вернулся, и начал бы смеяться над моим горем, и даже сказал бы, что я ненормальная, а Аптекаря просто придумала, чтобы спастись от своих нездоровых видений. Если бы это было так… Я не понимала, где моя настоящая жизнь, где моя душа и кому и когда я успела ее продать. Разве продать душу – не стереть грань между фантазией и реальностью?

Потом я всё-таки вышла из комнаты и с тех пор начала ходить по дому. Поскольку Нурция бесследно исчезла, я сама натирала аптекарские полы, мыла пробирки и даже пекла имбирное печенье. Аптекарь ни о чем не спрашивал, потому что и так всегда обо всём знал, и я была ему благодарна. Сам он всё время что-то говорил, рассказывал какие-то удивительные истории и часто вспоминал свою дочь. Однажды он даже назвал ее имя, и мне показалось, что я где-то его слышала.

Однажды Аптекарь впустил меня в лабораторию. Это было удивительно. Как будто я улетела куда-то далеко, на несколько веков назад, и попала к настоящему волшебнику. Он не превращал ртуть в золото, но делал настоящие чудеса. День за днем он рассказывал мне, как взаимодействуют элементы, что происходит с энергией, и о том, что ничто не возникает из ничего и ничего не исчезает просто так, в никуда. Мне стало легче. Он разрешил мне толочь в ступке порошки, разжигать спиртовку и капать реактивы в разноцветные жидкости. И всё время говорил, говорил, говорил… Я впитывала каждое из его слов, потому что они отвлекали меня, помогали и объясняли мне мою жизнь. Аптекарь не давал никаких советов, я сама постепенно начинала чувствовать, как должна жить дальше.

Несмотря на жару и лето, по вечерам он всегда топил камин. Перед ним непременно укладывалась кошка, Аптекарь варил грог, я смотрела, как горели поленья и как уходило время. Я знала, что ничто не уходит в никуда. Мы сидели так долго-долго, а потом расходились по бесконечным коридорам дома в разные стороны.

Той реальностью, где мне хотелось жить, был блокнот Марка. У меня теперь был только дом Аптекаря и этот блокнот. Не было ни того, что случилось со мной там, в реальном мире, ни того, что произошло внутри, в моем сердце. Я открывала блокнот и отправлялась в путешествие. По городам и улицам, которых не было ни на одной карте, в которых я никогда не была, но прекрасно их знала. Это были самые красивые города на свете…

Я задала Аптекарю только один вопрос. Я знала ответ, но я не могла не спросить. Я спросила, могла ли я остановить Марка и почему он это сделал.

– Потому что так было нужно, – тихо сказал Аптекарь. – Потому что только так он мог спастись. Другого выхода у него не было. Он спасал себя и вас. Было возможно только такое бегство. Нам с вами сложно представить, но нет пытки страшнее плена, когда внутри вас сидит монстр. Он управляет вами, он говорит вам, что делать, он угрожает тем, кого вы любите. И самое страшное, когда вы понимаете, что он всё равно победит, как бы вы с ним ни бились. Потому что он сильнее. Какие еще были варианты у вашего друга? Убивать себя медленно таблетками в лечебнице? Да, человек от этого делается тише и безопаснее, но он перестает быть собой, и его съедают другие монстры.

– Вы поэтому готовите яды? Вы считаете, что спасаете людей?

Я долго ждала ответа. Аптекарь ничего не сказал.

Он был прав. Всё было внутри нас, наша свобода, наши монстры, наше спасение. Даже свои страхи создавали мы сами. О страхах мы тоже говорили много.

– Мы с вами имеем на это право, моя милая барышня, – улыбался в усы Аптекарь. – Страх – самое сильное чувство, каждый считает, что знает его, но нет. Его не узнаешь, пока не пройдешь через испытание – страх перед самим собой. Или страх, рожденный самим тобой… Или страх, который обрушивается лавиной вслед за каким-то событием. – Он внимательно посмотрел на меня. – Да, это так. Иногда в жизни случается то, что случается, скала, которая падает на наши плечи, и нам надо ее нести. Ее уже никуда не денешь, жизнь не станет прежней, но это не значит, что она закончится. От вас ушел ваш Марк…

– От вас ушла ваша дочь, – тихо сказала я.

Аптекарь долго молчал.

– Как же вас угораздило забрести в мой дом тогда, под таким дождем, – вдруг сказал он. – Я всегда считал, что мне никто не нужен, но я был не прав – жизнь дает нам правильных собеседников, чтобы мы ответили на свои же вопросы. Одной кошки мне было мало… Да, вы правы, я не избежал этого испытания, смалодушничал и спрятался тут со своими страхами. До сих пор не знаю, пройду я его или нет. Но иногда случается то, что случается, и мы уже не в силах ничего изменить… А может быть, в силах…

Мы опять замолчали. В камине трещали поленья.

– Вы сказали это самому себе, – произнесла я. – Вам не нужны собеседники. По крайней мере сегодня вечером.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю