Текст книги "Две тайны Аптекаря"

Автор книги: Ирина Трофимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Луговская положила трубку, а господин Лунц вытер лысину большим носовым платком в неизменную синюю клетку и отправился в депозитарий.

Спустя примерно час он вышел из служебного входа с прямоугольным свертком в руках, но отправился вовсе не в центр города, где проходила панихида, а в сторону жилища талантливых копировальщиков, решив, что почивший деятель искусств всё равно не заметит его опоздания.

Мастерская госпожи Луговской оказалась на удивление маленькой и сплошь заставленной. Картины, подрамники, камни, баночки и склянки всех видов, форм и расцветок, аптекарский стол, кисти и краски, пигменты и ящики с самыми разными инструментами. К большому изумлению, господин Лунц не обнаружил своего долгожданного полотна, сколько ни озирался по сторонам. Луговская заметила это и показала на стол в углу комнаты:

– Ваша картина вон там.

Только сейчас господин Лунц заметил на подставке странный цилиндр, на который было намотано полотно.

– Для чего это? – удивленно обернулся он к Луговской.

– Странно, что вы не знаете, – отозвалась она. – Это знаменитый метод. Придумал еще Ван Меегерен. Чтобы получить кракелюры. Раньше все грели полотно в печи, чтобы лак потрескался. Но если такое полотно будут смотреть на хорошей экспертизе, то можно проколоться. Кроме того, это занимает много времени, потому что делается долго и в несколько этапов. Ван Меегерен не сильно ломал себе голову с печками и прожарками, а придумал после одного нагрева наматывать полотно на толстую палку. Вот вам и кракелюры. А вот в них, в эти самые трещины, я должна забить старую пыль, чтобы сбить с толку любых экспертов. Ее надо немного, но это важно, по ней часто определяют возраст. Пустить пыль в глаза – вот что я собираюсь сделать во всех смыслах.

– И вы берете пыль с кантов?

– Да. Если не хватает, беру сами канты. С картин, подходящих по времени. Измельчаю в пыль. Никто никогда не смог доказать, что мои работы – подделки. Я лучшая.

– Разумеется, – замахал руками директор музея, немного подумал, замешкался, но потом всё-таки задал каверзный вопрос: – Скажите, а где вы обычно берете канты?

– Там, где я беру их обычно, сейчас мне их брать некогда, – сказала Луговская тоном, абсолютно исключающим все возможности дальнейшей дискуссии. – Благодарю вас, что привезли картину так быстро. Она не сильно пострадает, уверяю вас. Вы сможете забрать ее вместе с копией. В тот срок, который мы оговорили. Я всегда соблюдаю договоренности.

Когда директор музея изящных искусств добрался до ресторана, в котором проходил поминальный обед, присутствующие уже успели проститься с почившим и основательно приложиться к крепким напиткам. Господин Лунц сел на свободное место рядом с одним давним знакомым, известным искусствоведом и критиком, большим любителем сплетен и вследствие этого активным участником самых различных мероприятий светской жизни. Пока Лунц поглощал мясной салат, закусывая его блинчиком с красной икрой, искусствовед в подробностях рассказал ему, как прошла панихида, и успел вкратце охарактеризовать практически всех, сидевших за столом, причем некоторых – в таких подробностях, которые господин Лунц предпочел бы вовсе не знать. Но его собеседника было не остановить, так как он уже успел выпить за помин души усопшего значительно больше положенного в таких случаях.

– Как жаль покойного, – вздохнул Лунц. – Мы встречались с ним буквально на прошлой неделе, и он собирался играть в гольф. И еще рассказывал мне, что едет куда-то путешествовать. И на свой возраст он совершенно не выглядел. Надо же, какая трагическая нелепость.

– Почему же нелепость? – отозвался его собеседник и окинул господина Лунца мутным, но придирчивым взглядом. – С чего ты взял, что непременно нелепость? Как знать, как знать… – добавил он и потянулся за новой тарелкой.

Материализовавшийся из воздуха официант снова наполнил рюмки.

– О чем это ты?

– О том, что нужно заботиться о своей безопасности, когда оставляешь такое лакомое наследство. И когда не так уж много наследников. Бывшая жена, развод с которой только что закончен и которая теперь не может предъявить ни одной претензии. И новая жена, которой без году неделя. А его брат? То еще жулье… Поверь мне, я знаю их всех как облупленных. Между прочим, когда-то с его бывшей…

– Подожди, – остановил Лунц. – То есть ты намекаешь, что его могли…

– И могли, – так воодушевленно кивнул искусствовед, что Лунц испугался, как бы он не ударился лбом о тарелку. – И запросто могли!

– Постой, но ведь вскрытие, экспертиза… Там же инфаркт…

– Послушай, Лунц, ты что, правда такой же древний и отсталый, как картинки у тебя в музее? Сейчас уже чего только не придумали, чтоб ты знал. Пять капель – и шито-крыто, и следов нет.

Искусствовед стал говорить медленнее, и господин Лунц ужасно испугался, что тот сейчас заснет, а ему так и не удастся выяснить самою главного. Поэтому он вцепился в локоть своего соседа, надеясь, что боль его взбодрит, и заманчиво поставил перед ним еще одну рюмку, но при этом крепко удерживал ее рукой, чтобы его визави не успел опрокинуть ее до того, как выдаст заветную информацию.

– Я думаю, это невероятно. Быть такого не может, – нарочно сказал Лунц. – Если где-то такое и придумали, чтобы даже никаких следов, и врачи не могли доказать, то это явно не у нас. Разве что где-нибудь в Америке.

– Какой ты упрямый, Лунц. Как баран. Где та Америка? Да она давно уже в подметки нам дышит. Они там вообще в кризисе! Ты хоть знаешь, что у них там происходит? Да кому она сдалась, эта Америка?!

Разговор явно сворачивал не в ту сторону, но господин Лунц ловко спас ситуацию.

– Ты прав, ты прав, дорогой, – залился он соловьем, зная, что искусствовед особенно падок на лесть. – Разумеется, ты прав. Кто, как не ты, всегда и всё знает.

– Я – знаю! – провозгласил искусствовед.

– Может, ты даже знаешь, у кого достать такие капли? – господин Лунц сам не мог поверить, что всё-таки сказал это вслух.

Искусствовед снова поднял на него мутный взгляд, криво прищурился, долго молчал, глядя Лунцу в переносицу, а потом с размаху хлопнул его по плечу:

– Ха! Ты меня проверяешь! Проверяешь меня, да, Лунц? Думаешь, я выпил и плету языком? Да, я выпил, но я и пьяный знаю побольше, чем все вы тут вместе взятые. Хочешь, чтобы я доказал? А я докажу!

Он бросил вилку и нож и начал шарить по карманам. Потом достал пузатый кошелек, выложил из него на стол несколько золотых кредиток, искоса посматривая на эффект, производимый на публику, и, наконец, маленький прямоугольник, на котором было напечатано только одно слово: Аптекарь. С другой стороны прямоугольника размашистым почерком был написан адрес.

«– Вы никогда не были в этом доме.

– Разумеется.

– Вы никогда не видели меня, не знаете моего имени, у вас нет ни телефона, ни адреса…»

Часть двадцать четвертая

Райские птицы любят позировать. Красуются часами, примеряют позы, меняют наряды, могут быть такими разными. Пахнут так сладко, щебечут так нежно. Нет никого на свете, кто был бы их краше. Они знают об этом, любуются собой, завораживают сами себя. Начинают кружиться, забывают про всё, танцуют, поднимают ветер. Хотят улететь, но что-то их держит, кем ни прикидывайся, будь ты цветок или райская птица. Рвутся на небо, теряют перья, бьются и злятся. Не подходи никогда к райской птице ближе, чем свет от ее оперенья. Она не простит и ударит. Лучше начни танцевать ее танец, сделай вид, притворись, удиви ее. Чтобы она поверила, что ты на нее похож. Что и ты умеешь летать и танцевать ее танцы. Потому что так не бывает, чтобы ее птенец всегда оставался гадким…

Разумеется, я отправилась к Марте выяснять судьбу исчезнувшего флакона. Полицейскому инспектору я пообещала доставить вещественное доказательство как можно скорее прямо в участок.

– Как хорошо, что ты пришла! – обрадовалась она. – Мои старшие играют с соседской девочкой, а мы пока хоть поговорим с тобой как нормальные люди.

Соседская девочка, существо абсолютно ангельского вида, как раз выползала на четвереньках из-за саркофага, а отпрыски Марты делали вид, что охотятся на нее, стреляя из воображаемых луков и пистолетов и сопровождая свои действия жуткими воинственными криками. Младенец, как обычно, был привязан к Марте и крепко спал, не обращая ни на что внимания.

– Я на минуту, – предупредила я, когда мы добрались до кухни, но тут же поняла, что этим моим планам вряд ли суждено сбыться: Марта доставала из духовки индейку и ставила на стол тарелки. – Я только зашла за флаконом…

– За каким флаконом? – Марта аппетитно облизнула пальцы и уселась на табурет. – Хочешь вина? Я не буду, а тебе надо. Снимешь стресс.

– За флаконом, в котором была кислота. Спасибо, если только чуть-чуть.

Марта слезла с табурета и полезла в шкаф за бутылкой.

– А ты уверена, что он не у Марка? – спросила она.

– Вообще-то это он сказал, что флакон у тебя. У него его точно нет. Он сказал, что ты его забрала.

– Да? – Марта приподняла брови. – Знаешь, я, наверное, от стресса ничего не помню. Да и выпили мы тогда. В общем, в той части, которая касается флакона, у меня в голове какой-то туман.

– Подожди. Так флакон у тебя или нет? Мне нужно отдать его полиции. Они занимаются картиной и прочими моими неприятностями. То есть, я надеюсь, будут заниматься, потому что пока у них маловато доказательств.

– Может, он всё-таки у Марка?

Марта вела себя странно. Я знала ее очень хорошо и сразу поняла, что она хитрит. Но у меня не было никакого настроения играть в прятки.

– У Марка его нет, и у меня дома его тоже нет. Он может быть только у тебя. И Марк собственными глазами видел, как ты забрала его, когда за тобой приехал муж. Марта, что с тобой?

– Давай я налью тебе еще…

– Давай ты отдашь мне флакон. И вообще мне это не нравится! Он у тебя или нет?

– Можно я отнесу ребенка в детскую? А потом ты сможешь меня убить.

Мой интерес к индейке и вину окончательно улетучился. Марта знала, где флакон, в этом я не сомневалась. Но ее поведение не предвещало ничего хорошего.

– Марта, ведь ты его забрала? – тихо спросила я, попытавшись поймать ее взгляд.

– Да, – кивнула она. – Но у меня его нет.

Мне стало нехорошо. Это была единственная улика.

– Я его разбила, – тихо сказала она. – Можешь меня убить.

– Ты с ума сошла? Как это могло случиться?

– Можешь меня убить, – снова повторила она. – Имеешь полное право. Но я не нарочно, и у меня дети. Вот, целых два смягчающих обстоятельства.

– Хватит этого бреда! – Я уже сердилась. – Почему ты ничего мне не сказала?

– Не хватило смелости. Я же знаю, что, кроме него, тебе нечего предъявить в полиции. Мы тогда выходили из машины, я полезла доставать этот проклятый флакон из багажника, а мой дражайший супруг сказал, чтобы я его не трогала, а я всё равно лезла, ты же знаешь, я упрямая как баран. И, в общем, я его уронила… Агата, прости меня, пожалуйста! Я могу показать пятно на асфальте у нас перед домом! И хочешь, мы прямо сейчас поедем в полицию, и я дам показания?

Я была не в состоянии вообще ничего говорить и отвернулась к окну. Марта слезла с табуретки и обняла меня за плечи.

– Ну, прости меня! Я сейчас же позвоню няне, и мы поедем в полицию!

– Не надо, – покачала головой я. – Они всё равно не поверят. Тот полицейский, который был у меня, сразу дал понять, что очень сомневается в моей адекватности. И кислоту во флакон с духами, как он считает, налила я сама. А теперь и флакон бесследно исчез. Так что у него нет никаких причин начинать расследование.

– А сообщения ты ему показала?

– Показала.

– И что?

– И ничего. Я, пожалуй, пойду. Прости, что-то совсем нет аппетита.

– Давай мы всё-таки съездим в полицию? Они должны принять заявление, нас же несколько человек, мы свидетели! Я сама так расстроилась, не могу ни спать, ни есть. Ну, что мне сделать, чтобы хоть как-то тебя порадовать?

– Купи мне цветов и торт! – крикнула я уже от входной двери.

К счастью, вечером приехал Марк. Он был немного уставший, вскользь обмолвился о том, что на работе какие-то неприятности, но отказался сообщать хоть какие-то подробности, он очень переживал из-за меня.

– Как ты? Дай я тебя обниму.

– Я сама не понимаю, как я.

– Марта отдала тебе флакон? Вы ездили в полицию? Что сказал полицейский? Может, на нем остались какие-то отпечатки пальцев?

– Вполне возможно, что отпечатки и остались бы, – сказала я. – Загвоздка только в том, что самого флакона не осталось.

– То есть как? – удивился Марк.

– Марта его уронила. Он разбился. Улики нет.

– Как она могла его уронить?

– Взяла и уронила, не надо меня расспрашивать. В полицию теперь идти не с чем. Они считают меня чокнутой, которая сама всё придумывает.

– Это тебе сказал полицейский?

– Не открытым текстом, но ясно дал понять, как он относится к моему делу.

– А эсэмэски ты ему показала?

– Он сказал, что я должна разобраться с моими кавалерами.

– С какими кавалерами?

– Я понятия не имею! Полицейский считает, что сообщения пишут мои поклонники.

– А их у тебя много? Может, ты и правда кому-то слишком грубо отказала?

– Настолько грубо, чтобы за это доводить меня до сумасшествия? Нет, таких отвергнутых и оскорбленных у меня нет и не было.

– Мужчины ведь очень долго хранят обиду. Может, ты выкинула его из головы уже через пять минут, а он помнит твои слова всю жизнь и страдает.

– Вы что, сговорились с Мартой? Уже вдвоем во мне сомневаетесь? Особенно ты! Как ты можешь?! Я же так тебе доверяю!

Он схватил меня и прижал к себе.

– Прости меня, я не знаю, зачем я это сказал. Конечно, если бы такое случилось, ты бы наверняка вспомнила. Просто я никак не могу понять, кому это нужно и почему это всё происходит! Но я знаю не всё твое окружение, и мне известно далеко не всё о твоем прошлом, поэтому я и предположил, а вдруг…

– Поцелуй меня, – вдруг перебила я.

У меня не было ни сил, ни желания продолжать эту беседу, я просто сказала вслух то, о чем подумала.

– Что?

– Поцелуй меня. Пожалуйста.

Он внимательно посмотрел на меня, потом поправил мне волосы и коснулся губами моих губ.

– У тебя такие глаза… – сказал он. – Ты удивительная.

– Со мной что-то не так? – спросила я.

– Почему? С чего ты взяла? – Он отступил на шаг назад.

– Потому что ты меня избегаешь! – взорвалась я.

– Ты с ума сошла? Что значит избегаю? Мы не расстаемся ни на день! Я ни с кем не провожу столько времени, как с тобой. Даже если мы не вместе, я всё время думаю, как ты, что с тобой. И что ты мне сейчас говоришь? Как я могу тебя избегать?

– Как женщину! – Я оттолкнула его и пошла на кухню.

– Агата, послушай, ты просто устала, и на тебя столько свалилось, но не надо переворачивать всё с ног на голову.

– Ты что, не можешь просто меня поцеловать? Что в этом такого ужасного?

– Я не люблю целоваться. – Он пожал плечами. – Я вообще очень плохо целуюсь.

– Марк, хватит говорить ерунду. Нам не по тринадцать. Ты не хочешь допускать между нами близости и доводить дело до постели, потому что боишься серьезных отношений?

– Агата, я не хочу говорить об этом. Но ты ошибаешься.

Он сел за стол и болезненно поморщился.

– Значит, разубеди меня, чтобы я перестала ошибаться. Потому что мне уже кажется, что во мне куча проблем и я не так выгляжу.

Он вздохнул, пошарил по карманам и вытащил пачку сигарет.

– Можно я закурю? Давай выйдем в оранжерею, там большое окно.

– Ты же не куришь.

– Курю. В особых случаях. Когда выдаются на редкость «удачные» дни.

Мы вышли из кухни, он открыл окно, прикурил и посмотрел на меня, прищурившись от дыма.

– Агата, я правда очень не хочу об этом говорить. Можешь поверить мне на слово – ты очень привлекательная, очень, и я вовсе тебя не избегаю. Давай не будем лезть глубже в мои проблемы?

– У тебя проблемы? – я испугалась, что затронула слишком щекотливую тему.

– Не те, о которых ты подумала, – отмахнулся он. – По мужской части у меня всё в порядке. Но с близостью и с сексом у меня, как тебе сказать… некоторые сложности. Ну почему тебе непременно надо это знать?!

– Потому что мне кажется, у нас с тобой отношения. И я хотела бы, чтобы ты рассказывал мне всё.

– Есть некоторые вещи, которые не хочется рассказывать. Никому и никогда.

– Ты боишься показаться странным?

Он выпустил дым и отвернулся к окну.

– Не странным, а слабым. Мужчины должны быть сильными. А я стану рассказывать тебе про свои слабости и страхи. Мне стыдно.

– Да что с тобой такое?!

– Ну хорошо, – сказал он. – Только…

– Разумеется, – кивнула я. – Неужели ты до сих пор сомневаешься, что мне можно доверять?

– Мне было как раз лет тринадцать. Или четырнадцать. А это такой противный возраст. Все стараются доказывать взрослость, все занимаются сексом.

– Да? Мне казалось, это случается попозже.

– Попозже, да, – кивнул он. – Но говорят об этом именно лет в четырнадцать. Так вот, все уже всё знали и всё умели, а я ходил в отстающих. Не то чтобы на меня не обращали внимания девочки, но я просто боялся, что я не понравлюсь, надо мной будут смеяться…

– У тебя прямо комплекс отличницы, – улыбнулась я.

– Да-да… Так вот, наконец и у меня наконец-то появилась подружка. Она была очень симпатичная, старше меня, и, наверное, на это я и купился.

– Решил, что она всё сделает за тебя?

– Да, как-то так… Мы встречались, ходили в кино, целовались.

– Ух ты, значит, ты всё-таки в курсе, как это делается, – съязвила я.

– Агата! Ты не понимаешь, чего мне стоит всё это тебе рассказывать?

Он и правда очень волновался, даже побледнел, а на щеках выступили красные пятна.

– Извини.

– Однажды я провожал ее домой, мы долго стояли в подъезде, целовались. А перед этим были у друга на дне рождения и выпили немного, совсем чуть-чуть, но для храбрости хватило. Мы целовались, а потом она взяла мою руку и положила ее, нет даже не так, она взяла и просто засунула ее к себе… – Он замолчал, а я едва сдерживала смех, настолько он был милым в этот момент. Взрослый мужчина, который так аккуратно подбирал слова, рассказывая о своем первом сексе. По крайней мере такой развязки я ожидала. – К себе…

– Под блузку, – подсказала я.

Он покачал головой.

– В лифчик? – Я сделала испуганное лицо.

Он снова покачал головой.

– Ого! Неужели в трусики?!

Он кивнул и замолчал. Потом достал новую сигарету и закурил.

– Марк… – Я взяла его за локоть. – Ты что, правда нервничаешь? Ты что, прекрати! Ну, что такого могло оказаться в трусах у пятнадцатилетней девочки, о чем я не могу догадаться? Мы же взрослые люди! А это просто подростковая история, какие случаются у всех. Что там у вас произошло?

Он помолчал.

– Наверное, ты будешь смеяться. Но эта история так отпечаталась у меня в голове, что теперь мне бывает очень сложно, когда отношения только начинаются. Я всё время жду какого-то подвоха, не могу расслабиться.

– Так в чем было дело? Говори уже, наконец.

– В общем, когда моя рука оказалась там, то я… Понимаешь, я этого не ожидал. Там у нее было так… мокро… И мне вдруг стало так противно, что я рванул бегом из подъезда на улицу, и меня вырвало…

– Ты так сильно испугался?

– Я испугался, я вообще был жутко брезгливый, и мне никто не говорил про то, что там может быть так мокро. А я впечатлительный… Да еще перед этим мы выпили, а алкоголь был мне тоже в новинку. Одно к одному. Я стоял там во дворе под фонарем, и меня прямо выворачивало наизнанку, а потом я посмотрел на руку, а она была в крови… Я чуть сознание не потерял. Представляешь? Ты не смеешься? – Я думала, он заплачет, такой у него был вид. – Только не смейся, пожалуйста. Хотя, конечно, это смешно. С тех пор уже прошло почти пятнадцать лет, но эта история, этот стыд так засели у меня в голове.

– Но у тебя ведь были отношения с девушками? И секс? Секс у тебя был?

– Конечно был, – отмахнулся он. – Но просто, когда всё только начинается, и я еще волнуюсь от новизны отношений, от неуверенности, то у меня включается какой-то тормоз внутри, и я… Мне просто надо привыкнуть. Пойми меня, пожалуйста. Да, у меня такая странность.

– Тс-с-с… – Я приложила палец к его губам. – Ты можешь привыкать столько, сколько понадобится. Я всё понимаю. Я обещаю тебе, что никогда не буду совать твои руки никуда, куда бы тебе не хотелось, и всегда буду предупреждать, что у меня месячные. И прости, что я спросила. Но я всё равно рада, что ты мне об этом рассказал.

Мы вместе приготовили ужин, а потом сидели в гостиной и смотрели какой-то фильм. С ним мне было не страшно. Я забралась на диван с ногами и положила голову Марку на колени. Он стал тихо гладить мои волосы, а потом вдруг наклонился и коснулся губами моих губ. Губы у него были прохладные и очень мягкие.

– Ты же не любишь целоваться.

– Не люблю, – он покачал головой. – Но с тобой это совсем по-другому. С тобой оно того стоит. Когда я целую тебя, у тебя такие глаза. Я давно хотел тебе это сказать, какие у тебя глаза. Как у маленькой девочки… Испуганной маленькой девочки…

Часть двадцать пятая

– Вы никогда не были в этом доме.

– Разумеется.

– Вы никогда не видели меня, не знаете моего имени, у вас нет ни телефона, ни адреса.

– Конечно, конечно! Я всё сотру и выброшу. – Полный лысый мужчина вытер пот со лба большим носовым платком в синюю клетку.

– Вы хотели еще что-то спросить?

– Да-да. Это ведь правда, что в организме совсем не остается следов?

– Да, никаких.

– Надо же… Вы и правда гениальный мастер… Это такая удача!

– Погодите радоваться. Я еще не сказал да. Я должен точно знать, насколько серьезная вам грозит опасность. Что именно с вами произошло? Рассказывайте. И я очень советую вам быть убедительным.

– Я всё расскажу, я скажу вам всю правду, я не собираюсь вас обманывать!

– У вас это и не получится, – отозвался Аптекарь из своего кресла. В камине трещал огонь, и блики теплого пламени скользили по лицам. – Вы уже отпили моего чая. После него никто не врет.

– Вы подлили мне сыворотки правды?

– Сыворотка правды – довольно кустарная и грубая формула. От нее бросает в пот и темнеет в глазах, в общем, масса неприятных ощущений. Мои капли никто не чувствует. А действуют они намного надежнее.

– Как интересно, – оживился директор музея изящных искусств, который сидел на краешке кресла, нервно сжимая в потной ладони маленький прямоугольник с напечатанным словом «Аптекарь». – А нельзя ли приобрести у вас и эти капли? Иногда они могут быть крайне полезными. Я бы раздавал их перед собранием всем сотрудникам.

– Мне кажется, мы отошли от темы. – Аптекарь никак не отреагировал на шутку или не понял, что Лунц пытался шутить. – Вы здесь ради другого. Кстати, вас предупредили о цене?

Видимо, эти капли всё-таки действовали. Господин Лунц вдруг почувствовал чудовищную усталость, и ему как никогда и никому раньше захотелось рассказать этому странному человеку обо всём, что с ним случилось, и о том, что он готов был заплатить любые деньги, отдать всё, лишь бы этот кошмар закончился и всё стало как раньше. И он рассказал. Всё или почти всё. Кто их разберет, эти капли…

– То есть вы готовы были отдать этому человеку подлинник? Главную картину вашего музея?

– Да, – ответил Лунц. – Но вы не представляете, до чего он меня довел… Я не помню самого себя, я живу в каком-то кошмаре, не могу расслабиться ни на секунду. Это просто исчадие ада. И, должен признать, в шантаже ему нет равных. Ума не приложу, где он берет все эти сведения, но он знает обо мне такое…

– Похоже, вы и сами отнюдь не посланник небес, если на вас можно было собрать столько сведений и притом таких опасных. Но мы опять не об этом. Вы готовы были отдать этому человеку картину, заменив ее копией, я правильно понял?

– Да, – с готовностью кивнул директор музея. – Честно сказать, в глубине души я надеялся, что отдам ему копию, но потом понял, что с ним бесполезны любые игры. Он всё равно добьет меня. Мы дошли до последней и черты, и я понял, что выбора у меня нет – либо он меня, либо я его.

– Понятно… А не удовлетворите ли вы мое любопытство? Скажите, кто именно делал для вас эту копию?

– Одна молодая особа, – охотно начал рассказывать господин Лунц. – Молодая, но невероятно талантливая. Когда мне ее рекомендовали, то говорили, что равных ей нет, что она лучше всех. Я не поверил. Но когда я лично увидел, что она может и как работает, то понял, что ее недооценивали. Она не просто лучше всех, она гениальна. Это просто невероятно!

Господин Лунц поднял глаза на Аптекаря и увидел, что тот улыбается.

– А как ее имя, вы не подскажете?

– Ее фамилия Луговская, – сказал директор музея. – А замужем она за…

– Это мне не интересно, – перебил его Аптекарь. – Так, значит, у вас теперь есть и оригинал и копия. А отдавать их никому не потребуется.

– Я надеюсь. – Лунц снова вытер пот на лысине.

– Знаете, что, – сказал Аптекарь. – Я не стану брать с вас денег.

– Вот как?

– Да. Вы отдадите мне за него картину.

– Картину? Подлинник? – замаячившее на горизонте призрачное счастье господина Лунца снова улетучилось.

– Именно так. За мою работу – за необходимое вам средство – вы отдадите мне подлинник… – Аптекарь выдержал паузу. – …На пару недель.

Директор музея выдохнул.

– На пару недель, не более, – повторил Аптекарь. – Пусть повисит у меня немного, я хочу просто развлечь и потешить себя этим фактом. А потом я верну вам его в целости и сохранности, вы можете даже не сомневаться. Потому что на самом деле для меня намного важнее эта копия, которую для вас только что сделали. Вы отдадите мне ее.

– Простите… – Лунц даже закашлялся. – Я хочу уточнить, правильно ли вас понял. То есть в качестве оплаты вы просите у меня копию этой картины. Именно копию?

– Вы абсолютно правильно меня поняли.

– Хорошо! Конечно же! Меня это более чем устроит. Если вы так хотите. Будем считать, что мы договорились. Оригинал – на пару недель, а потом копия – в вашу полную и безраздельную собственность.

Директор музея кинулся к Аптекарю с намерением пожать ему руку, но тот не протянул руки ему в ответ, и господин Лунц вернулся на свое место.

– Средство будет готово через четыре дня, – сказал Аптекарь. – Я дам вам знать, в какое время мне будет удобнее встретиться с вами. И постарайтесь сделать так, чтобы о вашем визите сюда никто никогда не узнал.

Директор музея изящных искусств господин Лунц потом очень часто прокручивал в памяти подробности этой встречи. А спустя четыре дня после нее он получил от Аптекаря те самые одинаковые пузырьки. В одном из них было средство от потливости и одышки, а во втором скрывалась чудовищная сила. И свобода господина Лунца. Пузырьки были совершенно одинаковыми. Лунц усмехнулся, вспомнив, как Аптекарь предложил ему сыграть в «русскую рулетку», тем самым вложив в руки судьбе маленькие прямоугольники с напечатанными на них словами «Палач» и «Жертва». Но господин Лунц не стал этого делать. Он не любил игр. Аптекарь заметил верно – директор музея изящных искусств привык быть хозяином положения.

Часть двадцать шестая

«Что ты делаешь, райская птица? Не боишься попасть в свою же ловушку? Берегись! Скоро узнаешь, кто сильней».

Я проснулась от писка телефона, когда пришло сообщение. Точнее, проснулась от того, что испугалась уже во сне, потому что теперь малейший неожиданный звук или движение вызывали у меня приступ настоящей паники. Оказалось, что я уснула на диване в гостиной. На столике стояли бокалы, в одном из них были остатки белого вина, и сейчас в нем ярко отражался солнечный луч. День еще не успел начаться, а мне уже было страшно. Даже в собственном доме я больше не чувствовала себя в безопасности.

В комнату зашел Марк, он был только что из душа, в брюках, расстегнутой рубашке и с мокрыми волосами.

– Привет! – сказал он весело. – Ты чего так рано? Я не хотел тебя будить, я подумал, тебе нужно подольше спать, во сне восстанавливаются нервы. Британские ученые доказали.

В последнее время стало модным списывать всю околонаучную ерунду на британских ученых. Я молча протянула ему телефон.

– Что же это такое? – Он болезненно поморщился и сел рядом со мной. – Ты уверена, что полиция ничего не может сделать? Тут же есть слово «берегись», разве это не угроза?

– Нет. Это предупреждение. Мне так объяснил вчера господин инспектор. Угроза – это когда тебе конкретно говорят, что тебя убьют и желательно с указанием способа и в деталях. Тогда – да, это угроза. А «берегись» – это кто-то просто шутит. Так он сказал.

– Бред какой-то.

– Марк, я не хочу тут оставаться, – сказала я. – Мне кажется, что тут везде кто-то копался, во всём доме. В моих вещах! Я всего тут боюсь! Господи, это же мой собственный дом, и мне здесь страшно!

– Ну-ну, перестань, пожалуйста. – Марк обнял меня за плечи. – Успокойся. Я не думаю, что кто-то угрожает твоей жизни или прячется в подвале. У тебя стоит отличная охранная система.

– И при этом у меня постоянно кто-то шарит!

Я так надеялась, что он предложит мне пожить у него, что он прямо сейчас заберет меня к себе домой. Мне так хотелось быть в безопасности. И, да, еще больше мне хотелось быть с Марком. Но ему нужно было ехать на работу. Он быстро собирался, а я ходила за ним по пятам, потому что боялась отпускать.

– Ты такая красивая, – сказал он мне уже в дверях.

Я обняла его и спрятала лицо у него на груди.

– Можно погладить твои волосы? – спросил он.

– Ты уже их гладишь. Зачем ты спрашиваешь? – Я подняла на него взгляд.

– Не знаю, – он пожал плечами. – Вдруг ты рассердишься.

– Рассержусь? – удивилась я. – За то, что ты меня погладил? Разве из-за этого сердятся?

– Я не знаю. Я раньше часто не знал, из-за чего на меня сердятся. Мне вообще было тяжело уживаться с этим миром, особенно когда я был маленьким. И тогда я стал рисовать дома. Чтобы спрятаться. Убежать и от всех спрятаться. Поселиться в них. И чтобы в них всегда было счастье, и все друг друга любили… И видишь, что из этого вышло – так до сих пор дома и рисую.

Я слушала его, затаив дыхание. Но он засмеялся, подхватил свою сумку и открыл дверь. Я смотрела, как он садится в машину, и потом долго махала ей вслед. «В конце концов, всё не так уж и страшно, – сказала я себе, – ведь он со мной».

Вернувшись в дом, я как раз собиралась насладиться кофе в оранжерее, когда в дверь кто-то позвонил. Я решила, что это вернулся Марк, он так торопился, что наверняка что-то забыл. Но, к моему удивлению, на пороге оказалась та самая малышка, которая вчера играла с детьми Марты у нее дома. Ангелочек с белокурыми кудряшками.

– Привет! – сказала я.

Она внимательно рассмотрела меня, а потом заявила:

– Для Агаты. – И протянула мне в руки большой букет белых роз.

– Спасибо, – улыбнулась я и хотела угостить ребенка конфетой или домашним печеньем, но девочка так быстро убежала, что я не успела опомниться.

– Видимо, тетя Марта заглаживает свою вину, – за неимением слушательницы сказала я сама себе и понесла цветы в дом. – Надеется, что я ее прощу? Ну уж нет, так просто она не отделается. Я ведь просила еще и торт!