Текст книги "Две тайны Аптекаря"

Автор книги: Ирина Трофимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– «Потом» не бывает, – вдруг сказал он очень серьезно. – Если ты что-то начала, надо доделать.

– Ну и сиди тут со своим перфекционизмом, – сказала я и пошла на кухню.

Марк поднялся с колен, встал на стул и аккуратно поправил третью рамку справа в верхнем ряду.

В дверь позвонили.

– Я открою! – одновременно закричали мы.

Марта вошла в дом и тут же наступила на бусину.

– Показывайте, что у вас тут стряслось, – потребовала она.

– Я же говорил, их надо убрать! – набросился на меня Марк.

– Смотри, – показала я на стену. – Их все поменяли местами, и вместо моей фотографии тут появилась вот эта женщина в платье.

– Кто это? – спросила Марта.

– Откуда мне знать! Вы что, сговорились? Марк только что у меня это спрашивал! Я не знаю, откуда взялась эта фотография, я не знаю, кто их все перевесил! Я не понимаю, как это произошло! Ко мне кто-то влез! Мне страшно находиться в собственном доме!

– Ты проверила, у тебя ничего не пропало? – насторожилась Марта. – Потому что если у тебя хоть что-то стащили, мы сможем пойти в полицию и преподнести им это как кражу со взломом. Но жаловаться на то, что у тебя на стене меняются местами рамки с фотографиями, – увольте, я с вами не пойду. Нас просто выгонят.

– Я проверю, – сказала я и пошла в комнату.

– Я открою вино. – Марк отправился на кухню. – Нам надо успокоиться, все перенервничали. Это какой-то бред, в жизни бы не поверил, если бы мне рассказали…

Марта пошла за мной.

– Проверь деньги и драгоценности. И вообще все свои тайники.

– Деньги лежат в банке, драгоценности вот, – я открыла шкатулку. – Но всё на месте, и тайников у меня нет… Я вообще не понимаю, как это могло произойти, как сюда мог кто-то проникнуть? У меня же охранная система, я держу в мастерской ценные картины.

– Я тоже не понимаю, – пожала плечами Марта и направилась к шкафу. – А одежду ты проверяла? Все вещи на месте?

– Марта, кто станет красть одежду?

– А кто станет менять местами фотографии или писать про райских птиц?

– Ты сама говорила, что сообщения – это кто-то ошибся адресом.

– Я пыталась тебя успокоить. – Она открыла шкаф. – Господи! У тебя тут кто-то рылся! Всё перевернуто!

Я подошла к ней и заглянула в шкаф.

– Никто тут не рылся, у меня просто беспорядок, – сказала я. – Я в такой панике, что мне некогда раскладывать аккуратные стопочки. Руки не доходили.

– Ясно. Хотя беспорядок, конечно, знатный, вполне Можно было выдать за кражу со взломом.

Я открыла гардероб с платьями. Тут тоже всё было как обычно. Тем более что я, как и все женщины, не помнила своей одежды наизусть.

– А с фотографиями – ты точно уверена? – спросила у меня за спиной Марта.

– Что значит – точно уверена?

– Ну, я не знаю, вдруг тебе показалось? У тебя их там штук сто висит, мало ли. Как их все запомнить? Ты устала, вот тебе и померещилось, что они поменялись. А та дамочка, которая новая, так она вообще на тебя похожа. Ее точно раньше не было? Может, это дальняя родственница, ты про нее позабыла?

– Марта! – завопила я. – Мало того, что мне страшно, я начинаю бояться всего вокруг, у меня болит голова, разбита бровь, так теперь во мне сомневается даже моя лучшая подруга? Ты считаешь, что я ненормальная? Что я всё это придумала?

– Успокойся, пожалуйста. – Марта обняла меня за плечи. – Я знаю, что ты ничего не придумала, потому что я сама была с тобой в спортклубе, и я видела твою ворону и сообщения. Но просто на тебя всё это свалилось, да еще ты ударилась, плохо спишь, вот я подумала, что тебе могло показаться.

– Мне не показалось, – повторила я. – И мне нужна поддержка, а не подозрения в том, что я ненормальная.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказала Марта. – Может, тебе съездить куда-нибудь с Марком? Заодно разберетесь с вашими отношениями? Куда-нибудь на белый песок, бескрайние пляжи, будешь гулять с ним вдоль прибоя в шелковых платьях…

– Было бы здорово, – вздохнула я и снова провела рукой по вешалкам. – Подожди-ка, а где, кстати, мое шелковое платье с хризантемами?

– Дорогая, ну хватит, прости меня, я действительно перегнула палку. Ты права, кто станет воровать вещи? – Марта взяла меня за руку и закрыла дверцу шкафа.

– Вы идете? – позвал из кухни Марк. – Всё готово!

– Нет, подожди, оно же висело здесь.

– Агата, оно в стирке или ты его куда-то запихнула в своем феерическом беспорядке. Пойдем, Марк зовет. Какой же он всё-таки красавчик…

Мы весь вечер просидели на кухне, и Марку даже удалось меня развеселить, но платье с хризантемами всё равно не выходило у меня из головы. Хотя, наверное, Марта была права: оно просто потерялось в моем беспорядке.

Моим первым заказчиком стал мой бывший начальник. Тот, кто когда-то прилагал все усилия, чтобы выставить меня за порог знаменитой старой лаборатории на окраине города. Тот, что завидовал мне и боялся меня. Когда я еще ходил в его подчиненных, он и все остальные постоянно меня испытывали. В меня не верили, мне не доверяли, меня опасались. Никто ни разу не порадовался моему успеху. Они пожимали мне руку, а я видел в их глазах ложь. Иногда зависть. А иногда – страх. Поначалу они сомневались и посмеивались, шептались у меня за спиной – я заставлял их замолчать от изумления. Они не верили в меня – но то, во что на самом деле невозможно было поверить, я создавал в своих пробирках. Они поручали мне самые сложные заказы, думая, что я никогда не справлюсь, – но я выполнял их, я делал даже лучше, чем от меня требовалось.

Потом они начали злиться. Сначала – вполне безобидно, говоря обо мне гадости на своих кухнях. Это не помогало, от этого они не чувствовали себя лучше, потому что я шел вперед, а они не могли до меня дотянуться. Гадости тянули их назад. Тогда мне стали вредить. Сначала по мелочи. Отправляли анонимные письма, оставляли открытым холодильник, где я хранил скоропортящиеся препараты, роняли мои реторты, переливали друг в друга содержимое склянок. Удивительно, но меня это только забавляло. Мне было не до них, мне было некогда. Я давно доказал всем и всё, но оказалось, что единственным человеком, которому мне хотелось постоянно что-то доказывать, оставался я сам. Я не выходил из лаборатории, забывал про еду и сон, настолько мне было интересно. Как будто не я, а кто-то другой брал мою руку и совершал все эти действия, иногда удивляя меня так, что руки начинали дрожать.

Иногда мне приходилось отвлекаться, всё-таки я работал на государственном предприятии, а стране нужны были сердечные капли и порошки от головной боли. Мой начальник был вечно недоволен, потому что мне было наплевать на рецептуру, а ему было наплевать, что лекарства, приготовленные по моей формуле, работали намного лучше, и в производстве обходились дешевле.

Однажды я приготовил микстуру от кашля. Простой сироп для детей. Лаборатории надо было отправить что-то на международный конкурс, и меня бы ни за что не отправили, потому что и так с трудом терпели, но мне помог случай – больше послать было нечего. Сироп занял первое место, лаборатория получила грант и продала патент на производство в восемьдесят стран за сумасшедшие деньги. Через полгода из одного маленького шведского города пришло приглашение на церемонию вручения премии за уникальную фармацевтическую инновацию. Автору средства от кашля полагалось огромное вознаграждение, а еще ему поступило приглашение поработать в одном знаменитом концерне на роскошных условиях: дом, машина, страховка, жалованье и проценты с продаж. Автор, разумеется, воспользовался приглашением и с большим удовольствием начал распоряжаться деньгами. По прошествии времени шведы немного удивились, что автор гениальной формулы не знает базовых принципов и соединяет элементы чуть ли не как попало. Еще они удивлялись его юному возрасту, полному отсутствию знания иностранных языков и столь же полному нежеланию их учить. Они списывали всё на то, что этот автор – гений с чудачествами, но разгадка была простой: это был сын моего начальника. Его назначили автором и отправили вместо меня. Он разъезжал на моей машине, жил в моих апартаментах и тратил мой миллион. А я остался в старой лаборатории на окраине города, в крошечной комнате без окон, с мизерной зарплатой, окруженный завистью и глупостью, рождавшими новую злость.

Я устал от их злости, но я не подавал вида. Почему-то боялся уйти. Я просто еще не знал себе цену. А потом меня уволили за некомпетентность, и я понял, что стою очень дорого.

Часть девятнадцатая

Несмотря на очевидный талант и завесу тайны вокруг ее персоны, Луговская оказалась крайне ответственным специалистом и обещала закончить копию точно к оговоренному сроку. Она только один раз позволила Лунцу взглянуть на полотно, и он был поражен ее навыками, мастерством и изобретательностью. Инстинктивно повинуясь своей деловой хватке, он уже принялся выстраивать в голове гениальные и сверхприбыльные схемы плотного сотрудничества с супругой господина Кислого, но вовремя остановил себя, вспомнив, в какую неприятную и запутанную ситуацию его в данный момент уже привела эта самая хватка.

Господин Лунц заставил себя прогнать тяжелые мысли и думать только о хорошем. Сказочная страна с добрым волшебником и влюбленной в него нимфой снова замаячила на горизонте, пока довольно зыбко, но уже ощутимо. Отношения с нимфой переживали не самый лучший период, поскольку покупку квартиры пришлось отложить на неопределенный срок, что сильно сказывалось на настроении нимфы и даже на ее самочувствии. Она всё чаще отказывала господину Лунцу во встречах, не говоря уже о близости, ссылаясь на мучительные приступы самых разных недугов необъяснимого происхождения.

Разумеется, как только господин Лунц обсудил сроки с копировальщицей, он тут же поставил в известность Шклярского. Однако вместо того, чтобы оставить Лунца в покое и спокойно дожидаться обещанного, Шклярский не унимался ни на день. Каждое утро начиналось с его звонка. Не брать трубку Лунц не мог, так как боялся, что Шклярский тут же начнет ему вредить.

– Привет, Лунц, – раздавалось в телефоне, и лысина господина Лунца мгновенно покрывалась бусинами пота. – Как поживаешь? Всё тянешь, Лунц, всё тянешь. Испытываешь мое терпение? Думаешь, оно резиновое, Лунц? Нет, оно не резиновое. Думаешь, я железный? А я не железный. А вот, кстати, из чего сделана кровать у тебя на даче, не подскажешь?

Несчастный господин Лунц мчался к двери кабинета, закрывал ее как можно плотнее, зажимал рукой трубку и ввязывался в бессмысленную дискуссию, хотя буквально пять минут назад категорически велел себе не делать этого.

– Как ты оказался у меня на даче? Оставь меня в покое, Шклярский, мы же договорились, ты всё получишь, но не раньше пятнадцатого числа – раньше это невозможно!

– На даче у тебя я оказался очень просто, – невозмутимо продолжал бывший директор музея изящных искусств. – Что прикажешь делать, если ты тянешь время, а мне абсолютно нечем себя занять? Я же не могу сутками просиживать в этой мерзкой гостинице на далекой окраине. А поселиться в приличном месте у меня нет возможности, я тут, знаешь ли, не совсем легально, более того – я здесь вынужденно. Я бы даже сказал, волею судеб. И всё потому, что некоторые люди хватают без спросу то…

– Я уже сто раз это слышал! Мы же договорились, ты всё получишь! Можешь ты дать мне спокойно вздохнуть? Я не могу работать!

– Так вот, о даче. Чтобы как-то занять себя, я решил съездить за город. И совершенно случайно оказался у твоей дачки. Солидная дачка, ничего не скажешь. И очень прилежный садовник. Только очень глупый. Так что попасть в твою обитель – дело пустяшное. Я сказал, что я сосед, и мне надо проверить дымоход. Мог бы сказать, что я зубная фея, – он бы всё равно меня впустил. Вообще, Лунц, я не советую тебе нанимать мигрантов, они же двух слов связать не могут.

– Это вторжение! Это же частная собственность! Я могу на тебя заявить!

– А заяви, Лунц, и правда, чего уж. Тем более что по официальным данным я сейчас нахожусь вообще в другой стране. Непонятно, правда, в какой. А может даже в нескольких. Когда ты уже прекратишь меня недооценивать? Так вот, о кровати, Лунц. Отличный вкус, за тебя можно порадоваться, но вот только до боли знакомое изголовье оказалось у этой кровати. Как думаешь, не стоит ли проверить, не пропало ли чего у нас в депозитарии помимо моих картин?

– Не пропало! – Лунц протер лысину и швырнул платок в кресло. – В депозитарии у нас всё в порядке. Можешь присылать какие угодно проверки, хоть по экспонатам, хоть по документам, всё в порядке! У меня, в отличие от тебя, нет никаких нарушений.

– То есть количество экспонатов точно соответствует количеству документов? А то, что означенное в документах ложе одного из Людовиков оказывается на деле кроватью какой-то тетки с блошиного рынка, просто очень похожей, то это всё ерунда и сопутствующие мелочи, да?

– Отстань от меня, Шклярский, я прошу тебя по-хорошему! Ты меня слышишь?

– Как интересно! – В такие моменты Шклярский радовался, как ребенок, получивший желанную игрушку. Лунц попадался на провокации, а значит, можно было продолжать развлекаться. – Просишь меня по-хорошему? А мог бы по-плохому? Ну-ка, расскажи, на что ты способен?

Так могло продолжаться часами, и заканчивались эти беседы всегда одинаково. Директор музея изящных искусств бросал трубку, отключал телефон и просил Артемиду принести ему сердечных капель. Капли никогда не помогали, и тогда он уходил прогуляться на крышу, в колоннаду среди статуй античных богов, на свежий воздух. Он смотрел сверху на город, старался глубоко дышать и заставлял себя думать, что всё наладится, всё опять будет как раньше, что он поступает правильно. Он пока не знал, как именно, но был уверен, что ему удастся всучить Шклярскому копию, и тогда всё станет на свои места. Он спасет и свою прежнюю жизнь, и свою репутацию, и доброе имя музея, а с ним – и национальное достояние.

Часть двадцатая

В тот вечер мы действительно засиделись допоздна. Вина, привезенного Марком, оказалось мало, и я принесла из кладовки свои запасы. Мы хохотали на весь дом, потому что нам очень хотелось прогнать страх. Я была напугана больше, чем Марк и Марта, поэтому веселилась больше всех. Марта рассказывала истории про своих заказчиков и про то, как ее дети завтракают на саркофаге, Марк уморительно изображал старушку секретаршу на итальянских курсах, я гладила его пальцы под столом и смеялась над каждой шуткой. Но холод у меня внутри никак не проходил. Фотография, сообщения, птица, разбитое окно, кровь в шкафчике, а теперь еще эти снимки на стене у меня дома…

Кто-то ходит вокруг и подбирается всё ближе. Что ему нужно, кого я могла обидеть так сильно? Мне не хотелось верить Марте, но, сложив всё вместе, я приходила к выводу, что единственным человеком, который мог меня опасаться и поэтому решил извести, был Аптекарь. История с таинственной рыжей стажеркой окончательно убедила в этом Марту, а я не знала, во что верить. Я хотела как можно скорее всё выяснить, решить эту загадку, любой ценой избавиться от страха, но мне не хотелось считать сумасшедшим человека, который мне нравился. Не так часто мне нравились люди и не так часто среди них попадались особенные. Меня тянуло в его дом, я успела привыкнуть к нему за пару часов, я как будто знала его уже давно. Мне нравился голос Аптекаря, мне нравилось слушать его истории, я узнавала в них многое про себя. Он умел легко говорить о сложных вещах. Он знал очень многое. Он бы не стал вести со мной такую лукавую игру, он сделал бы всё намного проще: три капли в чай – и я бы забыла всё, что увидела. Щепотку порошка в печенье – и чистый листок моей памяти был бы исписан заново, каллиграфическим почерком, и так, как было бы выгодно Аптекарю. Он не стал этого делать, значит, это была не его игра?

Исчезнувшее платье тоже никак не выходило у меня из головы, и я решила еще раз проверить шкафы в спальне. Марта, разумеется, увязалась за мной, прихватив бокал с остатками вина. Марк остался на кухне мыть посуду, несмотря на мои слова о том, что его любовь к порядку начинает меня настораживать.

У стены с фотографиями Марта остановилась и снова начала с пристрастием расспрашивать меня о том, когда я заметила, что снимки поменялись местами, и был ли хоть малейший шанс, что всё это случилось только у меня в воображении. Мне совершенно не хотелось с ней спорить и убеждать в своей нормальности, так что я схватила со стола пульверизатор с грушей и начала гоняться за Мартой по коридору. Марта вдруг стала гениально изображать панический испуг, визжать, закрываться руками и прятаться за мебелью, но я и не собиралась поливать ее духами, зная, что она не любит чужие запахи, я просто валяла дурака. Я не услышала, когда из кухни на шум вышел Марк, и когда он вдруг крикнул: «Осторожно!» – моя рука инстинктивно нажала на грушу. Марта успела увернуться, и духи брызнули на цветные шторы на окне. В следующие несколько минут мы все стояли как завороженные и наблюдали за жутковатым зрелищем. Шторы обуглились и поползли вниз черными каплями, как будто кто-то поднес к ним свечу.

– Матерь Божья, – пробормотала Марта.

– Что это? – спросила я и тут же сама ответила: – Кислота.

Дальше события понеслись так быстро, будто кто-то нажал на ускоренное воспроизведение. Марк выхватил у меня из рук флакон, а Марта почему-то начала махать на шторы руками, как будто они могли загореться. Я села на пол и не могла ни говорить, ни шевелиться. Это было для меня уже чересчур. Больше всего я испугалась того, что могла запросто брызнуть кислотой в лицо подруге или щедро подушиться сама перед уходом из дома. В том, что у меня дома в мое отсутствие кто-то хозяйничал, не оставалось никаких сомнений. И было это совсем недавно, потому что пары кислоты не успели растворить резиновую трубку на пульверизаторе.

Марк куда-то понес флакон, тут же вернулся, уселся на пол рядом со мной и обнял за плечи. Мгновенно протрезвевшая Марта стала звонить мужу, чтобы он забрал ее домой, и меня желательно тоже. Она десять раз спросила, не хочу ли я поехать ночевать к ним, но Марк сказал, что останется у меня, и я отказалась от ее помощи. Я не знала, что говорить и как реагировать. Марта сказала, что сейчас уже слишком поздно, но завтра мы обязательно должны обратиться в полицию. Марк молча целовал меня в макушку.

– Зачем ты закричал? – спросила я. – Ты меня напугал, и я брызнула.

– И чуть меня не изуродовала, – добавила Марта.

– Затем, что вы бегали по бусинам, – объяснил он. – Мы же их не собрали. Я боялся, что вы упадете и что-нибудь себе сломаете. Падений нам на эту неделю уже достаточно. Откуда мне было знать, что ты так отреагируешь? И уж тем более, что у тебя там кислота…

– Я бы на вашем месте не оставалась на ночь в этом доме, – буркнула Марта. – Неизвестно, что еще тут может оказаться. Цианид в сахаре, тротил в стиральном порошке.

– И завтра надо в полицию, – добавил Марк.

– А что я им предъявлю? – Я пожала плечами.

– Расскажешь про ворону, про кислоту, покажешь флакон. У тебя, в конце концов, есть свидетели. Сообща с ума не сходят. И сообщения, конечно. Ты же их не удаляла? Они, кстати, еще приходят?

Они приходили. Каждый день, по два или три. Одно непременно поздно вечером, примерно в одно и то же время, около одиннадцати. Всё про тех же злосчастных райских птиц. Я даже залезла в Интернет посмотреть, как они выглядят.

«Как ты глупа, райская птица, твоим танцам недолго осталось».

«Хочешь заманить в ловушку, райская птица? Ты сама в ловушке».

«Не строй из себя цветок, райская птица. Хризантема живет недолго».

«Твои перья уже летят, райская птица. Разлетаются, не соберешь. Скоро от тебя ничего не останется. Ты никто, а я Чело-век».

Я не знала, что по этому поводу мне могли сказать в полиции, но догадывалась.

Марк действительно остался на ночь, и я так удивилась, что даже как-то перестала бояться расплавленных штор. Наши отношения до сих пор оставались странными. Я привязывалась к нему всё больше и больше, я влюблялась в него всё сильней. Я знала, что ему со мной интересно, что он скучает по мне, ревнует меня, но никак не могла понять, почему он избегает близости. Он никогда не приглашал меня к себе домой и никогда не оставался у меня до этого вечера. Я хотела забыть страх, я хотела только одного – чувствовать его, быть с ним.

Марту увез муж, он заехал на пару минут, наскоро пожал руку Марку, оценил его взглядом и сказал, что они с Мартой оставляют меня под надежной защитой, но мы можем звонить им в любое время, если нам вдруг понадобится помощь. Мы остались вдвоем. Марк сделал чай и принес плед на диван в гостиную. Мы сидели в обнимку, как два медведя-коалы, я слушала его дыхание и вдыхала его запах. Мне хотелось сидеть так долго-долго. Бывают, что в твою жизнь вдруг приходят люди, которые близки тебе изначально, по своей природе, обняв которых, ты чувствуешь себя дома. Я осторожно расстегнула пуговицу у него на рубашке и поцеловала волосы у него на груди.

– Держи-ка, – сказал он и дал мне в руки теплую чашку, и мне пришлось чуть отодвинуться, чтобы не облить ни его, ни себя.

– Расскажи мне что-нибудь, – попросил он.

– О чем?

– О себе. Какая ты была, какая ты стала… Какая ты вообще.

– Какая я была? – Я забралась с ногами на диван и устроилась поудобнее. – Я была маленькая. Маленького роста. Пигалица с косичками. Меньше всех в детском саду, меньше всех в школе. Чтобы меня не дразнили, мне пришлось научиться себя защищать. И все обидчики очень быстро отставали, когда выяснялось, что я запросто могу дать в нос или обозвать так, что эта кличка прилипнет на все школьные годы. Я дружила с мальчишками и лезла на крыши и стройки. Это уже потом, когда я стала старше, я вдруг начала бояться высоты. А тогда нет, мне было совсем не страшно забираться куда-нибудь повыше.

– А чего ты боялась тогда? – спросил Марк.

– В детстве?

– Ну да. Всякие детские страхи. Я ужасно боялся засыпать один, задыхался, когда выключали свет в спальне. И еще боялся душа.

– Душа? В смысле мыться?

– Да, вот этой самой насадки, из которой выскакивают струйки. Ужасно боялся, а почему, не могу вспомнить. Воды вроде бы не боюсь.

Это была такая удивительная близость… Не бояться показать свою слабость, быть самой собой. Я чувствовала у нас с Марком такое родство душ, которое было даже сильнее желания физической близости. Он так располагал к себе, что я даже не думала, стоит или нет скрывать от него мои секреты, о которых до сих пор не знал ни один живой человек.

– Детские страхи… Даже не знаю, наверное, как у всех – темнота, большие собаки… Хотя нет, подожди. Однажды я очень сильно испугалась, и потом это чувство так надолго засело у меня в голове. Я даже не знаю, выветрилось ли оно сейчас.

– И что это было? – Марк отпил чая и положил руку мне на колено.

– Кукла, – сказала я.

– Кукла?

– Ну да, кукла.

– Но ты же девочка, у тебя должно было быть полно кукол. С чего ты их боялась?

– Нет, та, которой я испугалась, была особенная. Необычная. Кукла-клоун. Знаешь, такие были раньше?

– Я не очень следил за куклами, сама понимаешь. Меня в основном задаривали игрушечными транспортными средствами и карандашами.

– Я тебе расскажу. К моим родителям однажды приехали гости. И привезли мне подарок. Такую большую коробку, я даже помню, в какую бумагу она была завернута. Я торопилась скорей ее развернуть, а когда развернула и открыла ее, эту злосчастную коробку, то так испугалась, что бросила всё на пол, а сама убежала в другую комнату. Там была кукла-клоун с жутким размалеванным лицом, непонятно, живым или кукольным, с ухмылкой, красным ртом… Мама не поняла, что случилось, и пошла за мной с этим клоуном, а я плакала так сильно, что не могла остановиться и не могла ничего ей объяснить. Меня успокаивали всей семьей, а когда повели спать, этот проклятый клоун сидел у меня на подушке. Кто-то его туда посадил, чтобы меня порадовать. Я потом выбросила эту подушку в окно, не хотела на ней спать, а клоуна быстро убрали. Но я до сих пор их сильно недолюбливаю. В любом виде. И в кукольные магазины тоже не захаживаю.

Я поставила чашку на столик, подвинулась ближе к Марку и обняла его. Он был намного выше меня, и моя голова оказалась как раз у него под подбородком. Я посмотрела на его губы и поняла, что в жизни еще не хотела ничего так сильно, как сейчас поцеловать его. И при этом я никак не могла решиться. Это было так странно. Я чувствовала себя подростком. Я не знала, что еще могу настолько влюбляться, чтобы позволить эмоциям буквально парализовать мои действия. Но, наверное, выпитое вино прибавило мне мужества, а может быть, стресс и адреналин, но я всё-таки коснулась пальцами его подбородка, потянулась к его губам и поцеловала. Признаюсь честно – это был самый странный поцелуй в моей жизни. Нет, Марк мне ответил, и я даже почувствовала его язык и вкус его губ, но уже через секунду я отстранилась сама. Я не поняла, что произошло. Он целовал меня механически, как будто просто выполнял действие: старательно и осторожно. Не было страсти, не было сбившегося дыхания, не было ничего. Как будто я целовала манекен.

Мне стало настолько не по себе, что я быстро встала с дивана и ушла на кухню, якобы что-то принести. Там я некоторое время постояла у окна, пытаясь объяснить себе, что же только что со мной произошло, потому что на первый долгожданный поцелуй это было похоже меньше всего. Потом, решив, что мы просто перенервничали и много выпили, и вообще, скорей всего, мне просто показалось, я достала что-то из холодильника, чтобы объяснить мое отсутствие, и вернулась в комнату. Но Марк уже спал на диване, трогательно поджав колени. Я укрыла его пледом и ушла в спальню.

Ночью у меня разболелась рассеченная бровь, видимо, туда всё-таки попала инфекция. Я встала и некоторое время бродила по дому. Марк спал очень тихо, его совсем не было слышно. Я посидела на кухне, еще раз прошлась по коридору и посмотрела на фотографии. И поняла одно: мне нужно к Аптекарю.

Райские птицы любили притворяться. Чаще всего цветком, хризантемой с чуть горьковатым запахом. В доме их всегда было много, белых и желтых, с длинными лепестками, похожими на длинные перья. Если на них дул ветер, лепестки танцевали – цветок превращался в птицу. Райские птицы знали всё обо всём, райские птицы знали, как правильно. Только они это знали. Никто никогда не смел им перечить. Разрешалось одно – подчиняться. Райские птицы зорко следили, смотрели в глаза, проверяли, не выпускали из вида. И нельзя было выйти из-под их райских крыльев, потому что дальше везде была только опасность. Райские птицы часто грустили – и в сезон дождей, и в сезон засухи. Если их грусть продолжалась долго, они начинали злиться. На дождь, на засуху, на ветер и на цветок-хризантему. Тогда лепестки разлетались повсюду, словно длинные перья. Когда райские птицы злились, это всегда было страшно, но было еще страшней их расстроить. Тогда надо было стыдиться, тогда надо было спрятать себя, потому что такой огромной была та вина перед райскими птицами. Если ты виноват – ты плохой, ты недостоин. И разве такого тебя сможет принять мир? Ты обязан быть идеальным. Ведь ты – чело-век.

Когда я проснулась, Марк уже ушел. На диване лежал аккуратно сложенный плед, а на кухне – записка. И потрясающе вкусно пахло. Оказалось, он испек блинчики с яблоком и корицей, а сам уехал на работу. Чистота на кухне была такая, что можно было подумать, будто блинчики он пек где-то в другой комнате. В записке он извинялся, что пришлось уехать так рано: боялся опоздать, а будить меня не хотелось. В уголке листка была нарисована рожица и написано «целую». Меня слегка передернуло, потому что я сразу вспомнила вчерашний странный поцелуй. Есть мне не хотелось, а оставаться дома было просто невозможно. Я обещала Марте, что обязательно съезжу в полицию, а бровь у меня разболелась так, что срочно надо было ехать к врачу. Я оделась, взяла ключи от машины и поехала к Аптекарю. Иногда от сомнений и страхов становится так невыносимо, что хочется броситься им навстречу.

Уже в дороге я вспомнила, что обещала всегда звонить ему и сообщать о своем приезде, но решила, что поеду просто так, и пусть будет как будет. Я не думала, что он оставит меня перед закрытой дверью, и оказалась права. Я только подъехала к крыльцу, как дверь его дома уже открылась.

– Как мне отучить вас от сюрпризов, милая барышня? – Сам Аптекарь стоял на пороге в своем неизменном халате. – Но так и быть, не впустить вас я не могу, я ведь дважды успел провиниться. Входите же.

Он пропустил меня в дом, запер за мной дверь и тут же спросил:

– Что у вас с бровью? Кто налепил на ваше чудесное личико этот чудовищный пластырь?

– Добрый день, Аптекарь, – только сейчас сказала я. – У меня к вам серьезный разговор. И на всякий случай – я оставила ваш адрес моей подруге.

– На какой такой случай и какой именно подруге? – Аптекарь удивленно посмотрел на меня поверх очков. – Разве мы с вами договаривались раздавать адреса друзьям и подругам? Я ведь предупреждал вас о своем затворничестве. Так что же за «случай» заставил вас это сделать?

– Я оставила ваш адрес на тот самый случай, если вдруг у вас в доме со мной что-то случится. Я знаю, что вы на меня нацелились!

По дороге я продумала весь наш разговор. Как бы мне этого ни хотелось от этого спрятаться, но на Аптекаря указывало слишком много фактов, и повод разделаться со мной у него тоже был. И я была так напугана и так устала, что приказала себе разобраться с этим в любом случае. Адреналин гнал меня вперед, обеспечивая анестезию.

– Поскольку я ничего не понимаю, но намерен разобраться с вашими обвинениями, я попрошу вас пройти в гостиную и даже приготовлю вам чай. Что-нибудь успокоительное.

– Я не стану ничего пить в вашем доме, – отрезала я и пошла в комнату.

Аптекарь пошел за мной. Я села на свое привычное место на диване. Он сел напротив, и я рассказала ему обо всём, что случилось со мной, начиная с той самой фотографии, которая закончила свое существование в камине в этой гостиной.

– И вы считаете, что за всем этим стою я? – то ли задал вопрос, то ли констатировал Аптекарь.

– Именно так. Потому что ничего другого мне не остается. И все факты указывают на вас.

– Какие же именно, если позволите? То, что та загадочная дама в вашей спортивной секции, или как это называется, была рыжеволосой? Этот цвет – не такая уж редкость.

– И она говорила с акцентом.

– Половина работников в этом городе не из местного населения. Такие уж нынче времена.

– Рыжие волосы и акцент – это уже немало.

– Я не могу ответствовать за мою домработницу, в свободное от работы время она вольна ходить, куда ей вздумается. Но зачем бы мне самому нацеливаться на вас, как вы выразились?