Текст книги "Целоваться с дьяволом"
Автор книги: Ирина Гончарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
Глава 4
Галерея Светланы находилась недалеко от Центрального дома художника, на Крымском Валу. Она свернула в переулок и тут же увидела Марину – ее стройная фигура в коротком кожаном пальто мелькнула на переходе. Светлана посигналила, Марина нервно оглянулась, но, заметив знакомую машину, радостно махнула рукой и быстро побежала ко входу в галерею, на двери которой висела табличка «Галерея имени А. Н. Новикова». В свое время она имела другое название, но после смерти учителя Светлана захотела увековечить его имя. Тем более что эту галерею до сих пор все связывали с именем ее создателя, так и говорили: «А ты выставлялся у Новикова?»
– А я первая пришла! – совсем как девчонка похвасталась Марина.
Светлана засмеялась:
– Ну я рада за тебя. Давай работать…
И они занялись отбором картин сразу для двух выставок – парижской и «Зимних мотивов». Через несколько часов, устав, Светлана отправилась в свой кабинет, а Марина решила заказать что-нибудь в близлежащем кафе. Света села в кресло и по уже выработавшейся привычке придвинула к себе диктофон. Наговаривать свое прошлое стало для нее необходимым, она как будто расставалась с призраками. И сейчас она посмотрела на свою самую первую картину, которую ей вернул Пьер Голуа со словами: «Пусть она будет твоим талисманом!» Рама окна, капли дождя на стекле и глаза – холодные и мертвые. Картина называлась «Тоска». Тогда Светлана была очень недовольна, ей казалось, что теперь, с возвратом картины, ее прошлое вернется к ней. Но Пьер оказался прав, с каждым годом ее дела шли все лучше, а картина напоминала, с чего все началось. Но главное – она была единственным подтверждением огромной любви в жизни Светланы.
Вернувшись из интерната, я решила начать требовать у отца размена квартиры. Жить с Викторией стало невозможно, я повзрослела, закалившись в борьбе с интернатскими ровесниками. Бабушка же за это время сильно сдала, еще больше располнела, у нее появилась одышка, а характер стал просто невыносимым. Ее не устраивало, что я не подчиняюсь ей, а мне, после интернатской тюрьмы, вообще дома не сиделось. Да и время-то было какое: одного за другим хоронили генсеков, в стране началась перестройка. В городе стали появляться первые кооперативы с красивыми импортными товарами по бешеным ценам. На Рижском рынке, который превратился в огромную барахолку, можно было купить все. Жить, как говорится, стало веселей. Конечно, для Виктории это время было непонятным, оно пугало ее. Редкий день у нас обходился без ссор, и однажды я все-таки поехала к отцу в Измайлово. За минувшее время отношения отца с мачехой превратились в непрерывную битву с применением всех видов кухонного оружия. Он все больше пил, но, как всякий изощренный алкоголик, пил так, чтобы окружающие не замечали. На работе на него махнули рукой, денег не хватало как обычно, и он всю злость вымещал на Нине Николаевне. Никакие показательные отлучки уже не помогали, а потому в один из дней мачеха взяла и ушла от него, прихватив с собой все ценное, что еще оставалось в доме. Прописать ее он, слава богу, не успел. Григорий остался один и медленно дичал, а точнее – зверел. Из органов его скоро уволили, и пил он теперь, не просыхая.
Я за прошедший год повзрослела, а он как-то полинял, захирел. Но, услышав о моих претензиях на квартиру, чуть не умер от злости.
– Иди отсюда, шмакодявка, не то я тебя искалечу! Ни черта не получишь, сучка! – орал он мне вслед. А я, в общем-то, и не расстроилась. Я была уверена, что он не согласится на размен, и теперь имела полное право обратиться в суд. Что и сделала.
Но пока тянулись судебные дела, мне приходилось жить с бабушкой.
– Ты должна быть теперь хорошей девочкой, – твердила Виктория с утра до вечера.
Но я уже была другой и вела себя по-другому. В один далеко не прекрасный день я возвращалась поздним вечером от подружки. У нее был видеомагнитофон – фантастическая роскошь в те времена. К подобным счастливчикам все ходили в гости – смотреть американские боевики и эротические комедии, набиваясь человек по двадцать в комнату. Я шла под впечатлением от просмотра «Греческой смоковницы».
На самом деле, эта «Греческая смоковница» – вовсе не порнуха и не эротика даже. Просто девчонка ищет настоящей любви доступными ей способами при своих возможностях и данных. По дороге домой я представляла себя такой же сексуальной и контактной, как героиня фильма, и вдруг прямо мне на голову упали мои вещи в пакетах! Я посмотрела вверх и обомлела – Виктория скидывала с балкона мою одежду и книги, крича на весь двор: «Пошла вон, потаскушка!» От обиды слезы потекли градом. Я собрала шмотки в сумку, села на лавочку и пригорюнилась. Ну куда же мне идти? Здесь мой дом. Уже одиннадцать часов вечера. И дождь. И холод. Но делать было нечего, и я пошла по старой памяти на вокзал. Там хоть тепло.
На вокзале я долго не могла заснуть. Шум, вонь, шныряющие туда-сюда цыгане. И еще я очень боялась, что будут проверять документы. Все же задремав под утро, я проснулась от шума зарождающегося дня. Рюкзак мой цыганята едва не украли, еле отбила. Зачем этим дикарям могли понадобиться старые джинсы и книжки Франсуазы Саган, я не понимала. Впрочем, это казалось пустяком по сравнению с общими туманными перспективами. Но задерживаться более на вокзале я побоялась, чтобы не попасть снова в руки какого-нибудь подонка типа Цыпы. И я решила вернуться домой. Но уже на выходе с вокзала мне в руку вцепился какой-то кавказец. Отбиваться по-настоящему я научилась еще в интернате под чутким руководством Пафнута и двинула хачика каблуком по коленной чашечке. «Сын гор» заорал как резаный, но хватку не ослабил. Тогда я заверещала в полный голос. И тут какая-то могучая сила приподняла кавказца над землей, крутанула его в воздухе, и он отлетел метра на три, ударившись черепушкой об пол.
– Ну ты как, котенок? – обратился ко мне мой спаситель и дернул меня за кудряшки.
Я посмотрела на него, и сердце мое остановилось. Я поняла, что пропала. Вот так, с одного взгляда, намертво влюбилась в совершенно незнакомого человека…
Его звали Андрей. Он был, что называется, крутой – коричневая кожаная куртка, синие джинсы и роскошные сапоги-казаки. Красота у него была мужская, какая-то былинная. Тяжелая челюсть, цепкий взгляд, орлиный нос с горбинкой (перебили в детстве в драке) и коротко стриженный ежик черных волос. На вид он был много старше меня, потом я узнала, что ему тридцать три года, как мне сейчас. Но тогда я чувствовала себя очень маленькой, стояла перед ним как Дюймовочка перед Ильей Муромцем.
– Нормально, и нечего волосы дергать! – возмутилась я в ответ. – Терпеть не могу, когда прикасаются к голове.
– Какой злой котик, но очень, очень обаятельный! – Спаситель запустил руку в мои волосы.
– Болван тупой! – выпалила я, покраснев.
А он расхохотался:
– Значит, я тебе понравился!
– Очень много о себе понимаете, – пробормотала я.
– А куда ты собралась, душенька? – Он встряхнул мой рюкзак и саркастически приподнял одну бровь. В этот момент в его лице мелькнуло что-то сатанинское, и я невольно поежилась.
– Никуда я не собралась. Я из дома ушла, – призналась я неожиданно для самой себя.
– Бедный котенок! Но это же судьба! А ко мне пойдешь? – Он насмешливо смотрел на меня, теребя мой подбородок.
– Руки уберите, тогда пойду! – упрямо заявила я.
– Киска! Ты такая обаятельная, что удержаться просто невозможно – ну не ногами же мне тебя обнимать!..
В это время кавказец потихоньку стал приходить в себя, но выяснять отношения поостерегся. Поворчал на своем языке и отправился к вокзалу. Андрей свистнул вдогонку и, показывая на меня, угрожающе крикнул:
– Это моя дэвочка! Тронешь ее – все яйца отобью!
Народ кругом засмеялся, а Андрей взял меня за руку, поднял рюкзак и повел к своей машине.
Машина у него была классная – высокая, черная и огромная, джип. Сейчас смешно вспоминать – вон их сколько на Тверской газует, а тогда «чероки» было два-три на всю Москву. Богема предпочитала «мерседесы» и «ауди», а криминальные авторитеты еще не оценили преимуществ джипа и выбирали «БМВ» с тонированными стеклами – вот уж действительно разбойничья машина.
В джипе было тепло. Андрей протянул мне свою кожаную куртку.
– Вид у тебя какой-то сирый, – заботливо оглядел он меня. – Вот, может, выпьешь? Возьми. – И протянул мне бутылку водки с пластиковым стаканом, который был надет сверху. Я почему-то тут же вспомнила вокзального сутенера Цыпу – там все тоже начиналось с водки, да и тошнотворный финал как-то не забывался.
Я отодвинулась на сиденье, Андрей все понял:
– Дурочка! Ты взгляни на себя! Натурально замороженный цыпленок! А женщин я ни к чему не принуждаю, у меня всегда все по взаимному согласию. – Он внимательно посмотрел на меня, а потом улыбнулся и заметил: – Чего уж говорить о ребенке!
– Я не ребенок, – взвилась я. – Я женщина, уж если хочешь знать!
– И сколько нам стукнуло? – все так же насмешливо поинтересовался он.
– Восемнадцать! – слишком самоуверенно ляпнула я.
– Киска, ну нельзя же так безбожно врать. Слов нет, фигура у тебя божественная, – он с интересом осмотрел меня, – и вполне созревшая. Но вот эти пухлые щечки и детские прыщики на лбу, – он задумчиво погладил меня по голове, – лет пятнадцать от силы. А это означает, что польстившийся на тебя получит срок…
Я промолчала. Говорить было не о чем. Но Андрей неожиданно спросил:
– Душа моя, а когда ты успела стать женщиной? Вид у тебя девочки из хорошей семьи.
Меня прямо передернуло всю. «Ты должна быть хорошей девочкой!» – вспомнились слова бабки Виктории.
– Не люблю я быть хорошей девочкой! – недовольно пробурчала я.
– Вот это зря, душенька! Плохие девочки плохо кончают, их наказывает судьба.
– А за что тогда судьба наказывает хороших девочек?! – с тоской спросила я.
– Хороших людей судьба испытывает… кстати, мы приехали…
Я посмотрела в окно. Мы свернули во двор, на одном из домов мелькнула вывеска – «Васильевская улица». Позади нас находился Дом кино. Андрей жид в самом центре столицы. Сентябрь разукрасил деревья во дворе в яркие красно-желто-бурые тона. Казалось, будто пожар охватил Москву. Ярко светило солнышко – начиналось бабье лето. А ведь еще вчера стоял такой холод! И вот за одну ночь такая перемена погоды и моей судьбы.
– Хорошо-то как! – вздохнула я невольно.
– Давай вылезай. – Андрей легко выдернул меня из машины и повел к подъезду.
Мы поднялись на последний этаж и вошли в квартиру. Я влюбилась в нее сразу. Во-первых, везде стояли книги. Такой библиотеки детективов я больше не видела ни у кого. Чейз, Стаут, Маклин, Кристи, Сименон – кого только не было! А еще подписные издания Дюма, Золя, Доде, Мопассана, Драйзера… Была, конечно, и отечественная классика, но Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов и Гоголь и тогда и сейчас есть в каждой приличной семье, это как Библия, поэтому сильно не удивляешься, просто отмечаешь: стоит Пушкин на полке, – значит, «Сказку о золотой рыбке» человек знает. В самой большой комнате – видимо, гостиной, уютно разместились одно кресло и диван. На них и на полу лежали удивительно толстые, какие-то нереально густые и очень красивые ковры.
– Это что? – спросила я, погладив один ковер.
– Уссурийский медведь, я его лет десять назад в тайге забил, – и Андрей закатал рукав, – вот отметину мне этот зверь оставил на память.
На коже виднелся белый кривой шрам, как если бы ножом провели неровную линию.
– Ужас, – выдохнула я.
– Я тоже испугался, если честно, – согласно кивнул Андрей. – Хорошо, что ружье успел перезарядить. Они, медведи, очень проворные звери. Оглянуться не успеешь, он тут как тут. Это только в мультиках мишек изображают ленивыми и неповоротливыми, – саркастически добавил он.
– А я мультики не смотрю. Это для детей, – гордо заявила я.
– Ну и глупо. А я обожаю! – Он хитро посмотрел на меня и спросил: – А диснеевские мультики ты видела?
Я сразу вспомнила серии о Томе и Джерри, которые были записаны на кассету сразу после «Греческой смоковницы». Тут же на память пришли и сексуальные похождения героини фильма, и меня почему-то бросило в жар. А Андрей подошел к телевизору, который был спрятан в стене, пощелкал пультом, и на экране появилась заставка рекламы «Метро Голдвин Майер» с рычащим львом. Начинался мультфильм «Бемби» – прелестная сказка о маленьком олененке, его друзьях и врагах. Я полностью погрузилась в просмотр, не замечая ничего вокруг…
– Как красиво! – вздохнула я, когда пошли титры.
– А мне нравится наш сериал «Ну, погоди!», – сказал Андрей.
– Конечно! Это же о тебе! – парировала я.
Он захохотал и подошел ко мне:
– Ну ты нахалка задиристая! Иди сюда, я тебя отшлепаю.
Я мгновенно взяла с журнального столика вазу и прошептала:
– Только попробуй!
– Я пошутил, дурочка! Это какая же сволочь так тебя напугала? – Он остановился. – А знаешь, я, пожалуй, пойду завтракать, а ты располагайся пока. Если хочешь, посмотри еще что-нибудь, кассеты тут. – И он открыл дверцы шкафа, скрытого под подоконником.
– Мне нужно в туалет! – попросила я застенчиво.
– Ну пойдем!
Из гостиной по длинному коридору мы прошли почти до кухни мимо библиотеки и белоснежной комнаты с двуспальной кроватью. Когда-то я мечтала, что у меня будет такая же спальня, вся в белом!
– Это моя берлога, – Андрей легонько подтолкнул меня. – А ваше заведение – прямо по курсу.
Туалет мне не понравился, так как был весь черный – унитаз, кафель, даже коврик под ногами. Таких модернистских штучек я не люблю. А вот в ванной все было синее и серебряное, выглядело очень стильно и дорого. И что больше всего меня поразило – кран не капал. Вот ведь может же такое быть – непротекающая сантехника! Наконец я дошла до кухни – с желтыми обоями в цветочек и кухонным гарнитуром какого-то светлого дерева. Андрей стоял ко мне спиной и жарил яичницу.
– Садись, солнце, будем завтракать. Извини, икру не предлагаю – кончилась. Зато есть торт. – И он поставил передо мной «Птичье молоко».
– Я такой торт не люблю, – разочарованно протянула я, с детства ненавидевшая суфле.
– А что же ты любишь? – насмешливо спросил Андрей, выкладывая яичницу мне на квадратную черную тарелку.
– Эклеры! Я люблю эклеры и торт «Прага»!
Честно говоря, я и эклеры не люблю, и почему принялась тогда капризничать перед этим спокойным молодым мужиком – до сих пор понять не могу.
– Хорошо! Будешь прилично себя вести – получишь эклеры, – благодушно согласился Андрей.
– А что значит – прилично? – поинтересовалась я.
– Для начала не капризничать, слушаться старших. А главное, – он серьезно посмотрел на меня, – говорить правду. Я не люблю вранья. Простить могу многое, но за ложь наказываю беспощадно.
Я опустила глаза и принялась за яичницу. Это было невыполнимое для меня условие – мне всегда очень нравилось приукрашивать действительность. Ведь жизнь бывает такой скучной! Да и не всякую правду нужно озвучивать – порой искренность обходится очень дорого.
– Врушка, значит, профессиональная, – проницательно заметил Андрей. – Чего глаза опустила? Ты учти, я вранье животом чувствую. Давай-ка поговорим…
Он налил мне какого-то необыкновенного чая, от которого по кухне разлился аромат клубники и сливок, и вытащил из шкафа пачку печенья.
– Расскажи мне о себе, пожалуйста, – попросил он мягко, но настойчиво. – И постарайся не придумывать того, чего не было.
Я прикинула, о чем можно говорить, а какие фрагменты своей биографии разумнее утаить, после чего, словно послушная школьница, принялась рассказывать. Андрей оказался благодарным слушателем. Он ни разу не перебил меня и смотрел мне в лицо не отрываясь. На мгновение я вспомнила интернат, и наши вечерние посиделки, и мои бесконечные истории про книжных героев. Но сейчас я рассказывала книгу своей жизни, и главной героиней была я. А он все смотрел и смотрел на меня, и я говорила обо всем, что накопилось на душе, что случилось со мной после смерти мамы…
– Ну а от бабушки Виктории я тоже ушла, – закончила я свой рассказ.
– Ты не киска, а колобок. Знаешь анекдот: что такое бублик? Это простреленный колобок. – Он подошел ко мне, обнял за голову и поцеловал куда-то в макушку. У меня отчего-то навернулись слезы на глаза. Он тяжело вздохнул: – Ладно, малыш, будем жить как получится. Тяжко тебе пришлось, забудь все, и… – он снова вздохнул, – убил бы гниду, папашку твоего.
– Я тоже хотела, но – грех! – согласилась я.
– Веруешь?
– Не истово, но верую! – твердо сказала я.
Он кивнул:
– Ладно, давай обсудим наши планы на ближайшее время. Во-первых, надо поставить в известность твою бабушку, – он поднял руки, предупреждая мои возражения, – не спорь, мне проблемы не нужны. Твоя бабка завтра одумается, встрепенется и побежит в ментовку, а ты несовершеннолетняя. Теперь второе: шмотки у тебя, я смотрю, хилые, надо тебя приодеть. – У меня от счастья замерло сердце. – Ну и, наконец, последнее. Учебу будешь продолжать. И художественную школу, и общеобразовательную, и французский язык Мне дура под боком не нужна Я так понял, что хорошей девочкой ты быть не желаешь, потому прошу тебя об одном: будь умной девочкой, и тогда все будет о'кей. А сейчас – по магазинам! – Он встал из-за стола, а я от радости подскочила и повисла на нем, целуя его куда-то в шею.
– Господи, ну какой же ты еще ребенок! – Он осторожно взял меня за обе руки и посмотрел на меня оценивающе: – Ну очень вкусный бублик. – И поцеловал меня в лоб.
Я ужасно разочаровалась. Мне хотелось большего. Внутри меня все горело и бушевало, а тут – поцелуй в лоб, да еще эти ленинские заветы – «учиться, учиться!». Но все это меркло перед предстоящим походом в магазин. Мама с детства одевала меня, как куклу, но после ее смерти я перешла на скромные вещи – Виктория не любила ярких красок, и в свои пятнадцать я имела серый и немодный гардероб…
Андрей привез меня в «Березку» – настоящий рай для избранных. Французские тени, итальянские туфли и – о мечта всех подростков! (да и не только их) – настоящие американские джинсы «Леви Страусс». Я была счастлива.
Бог мой, что такое было тогда иметь настоящие американские джинсы, с кожаным лейблом, кучей заклепок в нужных местах и такого дивного синего цвета! Я порхала от прилавка к прилавку, примеряла, нюхала, щупала, надевала и снимала, и все время приговаривала: «Еще минуточку». Продавщицы были обаятельны и милы и всячески мне помогали. А Андрей, купив себе итальянские ботинки, сидел на диване, пил кофе и снисходительно посмеивался над моими восторгами. Наконец, где-то часа через два, он встал и со словами: «Ну, пожалуй, достаточно» – взял тележку со всем добром, которое я набрала, и покатил к выходу. Я застонала.
– Не переживай, мы еще сюда вернемся, – успокоил меня Андрей.
Но все равно уходить не хотелось. Чего уж там – для девчонки, годами пребывающей в нищей убогости, этот магазин был дивным сном, который ни за что не хотелось прерывать. Все эти яркие маечки, чудесные туфельки, какая-то невероятная косметика. А запах! И все это просто так лежит в центре Москвы, и не вьется к этому богатству многокилометровая очередь…
– Киска, – приобнял меня за плечи Андрей, – ты у меня, часом, не голодная?
Голодна ли я? – вот глупый вопрос. В этом магазине я проторчала бы неделю и не вспомнила о хлебе насущном.
– Нет, мой господин, не голодна, – шутливо парировала я.
– Ну а я хочу есть! Я всегда есть хочу, от чего и страдал в армии. Поэтому давай-ка забросим все барахло в машину и двинем в ресторан.
Боже мой – чудеса продолжались! В ресторане я была всего один раз, с родителями, но навсегда запомнила этот чудесный ресторанный запах каких-то специй и уютную атмосферу. И я, сдерживая свои ребячьи порывы, с достоинством ответила:
– В ресторан так в ресторан!
Вскоре мы очутились перед Центральным домом кино. Здесь я тоже была только однажды. По великому блату мама достала мне билет на елку, и я объелась шоколадными конфетами из подарочного новогоднего набора. Я снова загрустила. Где ты сейчас, мамочка моя?! Как мне тебя не хватает!.. Андрей же очень чутко уловил перемену в моем настроении и начал весело что-то рассказывать, пока мы поднимались в лифте на четвертый этаж. Наконец нас усадили почти в центре зала ресторана, и официант подал нам два меню. Я со знанием дела гордо раскрыла свое и растерялась. Большинство названий мне ровным счетом ничего не говорило, а брать незнакомое блюдо означало испортить праздник души, поэтому я спросила:
– А киевские котлеты здесь есть?
– Как можно? Конечно! – ответил официант.
– Ну вот, тогда котлету и мороженое шоколадное.
– А что вы будете пить?
– Лимонад, – ляпнула я и в тот же момент поняла, что сморозила глупость. Лимонад – вот дура! Так по-детски ответить, когда почти на всех столах бутылки шампанского.
– Пожалуй, можно вина, – важно поправилась я.
Андрей расхохотался, а официант бесстрастно спросил:
– Белое или красное? Сухое, полусухое, сладкое?
– Неси-ка ты, любезный, графин апельсинового сока даме, а мне сто пятьдесят коньячку, – сказал Андрей, наконец отсмеявшись.
– Но я хочу вино! – заупрямилась я.
– Да ты даже не знаешь, что хочешь, дурочка, – усмехнулся Андрей. – А когда не знаешь, чего хочешь в ресторане, то растопырь два пальца, тыкай в меню и говори: «Отсюда и досюда – два раза!»
– Я знаю, чего хочу! Красное, сладкое, «Пламя страсти», – вспомнила я любимое вино моей мамы.
– Рано тебе еще, – отрезал Андрей и добавил: – Не обижайся, но мне тебя еще бабушке сдавать, а если ты пьяная будешь – начнется вонь: мол, споил девку.
Радость сразу исчезла. Ах вот как, бабушке спихнуть меня хочет, а меня он спросил? Да как же это – поманил, показал красивую жизнь и кинул! И уже ни котлета, ни мороженое не доставили мне никакого удовольствия.
– Ну чего насупилась-то? Ну-ка смотри веселей! Ладно, приедем домой, куплю я тебе ящик этого вина. А сейчас надо к бабке твоей показаться.
– Ну как ты не понимаешь, – простонала я, – ведь сразу все кончится, она никогда мне не разрешит носить джинсы, пользоваться французской косметикой и встречаться с тобой. – Я всхлипнула для вида и уронила фальшивую слезу прямо в мороженое.
– Котенок! Да ты что?! – Андрей поднял меня из-за стола и обнял. – Да мы просто поставим твою бабку в известность, что ты жива, здорова и будешь теперь под моим присмотром.
– Правда?! – Я посмотрела на него сквозь слезы. – И я буду жить с тобой?
– Если ты сама этого хочешь! – И он поцеловал меня прямо в мокрые глаза. И это был уже далеко не отеческий поцелуй.
А потом мы поехали к Виктории. Она встретила нас сухо и сдержанно. Она хорошо разбиралась в людях и с первого взгляда определила, что невозмутимый Андрей – это не Григорий с его неврастеническими выходками и криком и бранью здесь ничего не добьешься. Но покачать права ей хотелось, хотя бы из принципа, поэтому она начала достаточно агрессивно.
– На каком основании вы, молодой человек, присвоили себе право принимать решение за девочку? – спросила она с напором.
– А на том простом основании, что девочкуя нашел на вокзале, куда вы ее выгнали из родного дома. Я отбил ее у подонка, который мог изнасиловать ее, и вы опять не смогли бы уберечь ее, – зло парировал Андрей.
Он был спокоен, а оттого еще более грозен. Разговор происходил в дверях. В комнату Виктория нас не пригласила.
– Да она просто шлюха! Я теперь не сомневаюсь, что эта потаскушка спровоцировала ту ситуацию! – завизжала, теряя рассудок, Виктория. – Да и вы-то чем отличаетесь, тоже небось на «сладкое» потянуло!..
Бабушка распалялась все больше, у нее покраснело и пошло сизыми пятнами лицо – верный признак того, что вот-вот она перейдет на убедительную матерщину и разговор перестанет быть хоть сколько-нибудь конструктивным. Но Андрей неожиданно заявил:
– Я беру на себя ее содержание и обучение на художественных курсах, а также занятия французским. Вот мой адрес и телефон, по которому вы всегда найдете ее у меня, – протянул он конверт. – Что касается прав – она сама приняла это решение. А если вы хотите вспомнить о своих опекунских правах, то я и еще пять свидетелей, – он перешел на шепот, а точнее, на змеиное шипение, – которых найду легко и просто, – и он сделал характерный жест пальцами (читай – куплю их), – засвидетельствуем, что вы выгнали вашу внучку на улицу!
Бабушка беззвучно открывала и закрывала рот – крыть было нечем, она проиграла. Ее лицо из красного стало синим, и я на секунду испугалась, что сейчас ее расшибет паралич. Но тут Андрей подтолкнул меня:
– Иди, детка, собери свои вещи…
И я, как во сне, побрела в свою комнату. Что там в коридоре произошло дальше, я не видела. Но на прощание Виктория с каменным лицом процедила:
– Убирайся и не возвращайся никогда. Нет у тебя бабушки, – и захлопнула дверь.
Я спускалась по лестнице в подавленном настроении, бабку я по-своему любила, но в этот момент почувствовала себя круглой сиротой.
– Не грусти, малыш, – утешал меня Андрей, – прорвемся. Ну нет у тебя теперь бабушки, зато есть дедушка!
Я посмотрела на него сквозь слезы и улыбнулась:
– Ну какой же ты дедушка!
А он погладил меня по голове и добавил:
– Все будет хорошо! Таков девиз всех оптимистов.
И оказался прав. Жизнь снова вошла в свое русло. Благодаря ему я лишилась комплекса неполноценности, чувства униженности босячки перед всеми, распрямила спину. Я училась в своей школе, вернулась на курсы, мне нашли Мадлен – учительницу по французскому, и мои успехи радовали Андрея как ребенка.
– Ращу свою персональную переводчицу! Вот замутим бизнес с иностранным капиталом, а ты будешь у нас главным человеком по внешнеторговым связям! Общаться-то с капиталистами надо! Теперь мы без них никуда!
– И поедем в Париж? – с замиранием сердца спрашивала я.
– Поедем, малыш. Для практического освоения французского. Обязательно поедем. Это я тебе обещаю.
При таких радужных перспективах жить становилось радостней и веселей. Желания мои вновь, как в детстве, исполнялись по первой просьбе. Я модничала в школе в фирменных джинсах, пользовалась французской косметикой и полюбила, что вовсе глупо, золотые побрякушки. В школе все это неизменно производило фурор и вызывало дикую зависть. Но я ничего не замечала, упиваясь своим новым положением. Я была счастлива, а потому слепа.
Первое время я еще чуралась Андрея. Но однажды вечером мы, как обычно, сидели и смотрели фильм. В какой-то момент началась эротическая сцена. Внизу живота у меня вдруг как-то все стянуло, и я смущенно взглянула на Андрея. Он тоже посмотрел мне в глаза, потом медленно притянул к себе и поцеловал. Мне стало жарко, я расстегнула блузку. Я не боялась его, понимая, что плохо он мне не сделает. Но я и предположить не могла, что мне будет так хорошо… Андрей был удивительно нежен со мной, он чутко улавливал все мои желания. И я почему-то совсем не стеснялась его. Страшный опыт с отцом как бы отодвинулся, и вот уже я сама просила Андрея быть со мной… Эта ночь запомнилась мне как калейдоскоп ярких и радостных мгновений. Чувственное наслаждение смешалось с сознанием невероятного покоя. Меня любили, и я была счастлива. После долгих лет одиночества я вдруг ощутила себя любимой и желанной.
Мы часто и много разговаривали с ним о жизни. Для меня он был не просто любовником, а другом, старшим братом, а иногда и отцом. Правда, в отличие от настоящего отца, он всегда старался понять меня и уж конечно никогда не бил. В любви он был ненасытен и нежен, и мне это очень нравилось. Я искренне полюбила Андрея. С ним я чувствовала себя всегда как за каменной стеной.
Очень скоро в школе стало известно, что я живу не с бабушкой, а с чужим мужчиной. И это весьма сильно испортило взаимоотношения с учителями. Мне периодически читали проповеди о морали и чести советской девушки, меня даже не приняли в комсомол. Я ужасно переживала, так как это могло иметь весьма печальные последствия, – например, некомсомольца не принимали в институт.
На художественных курсах меня, естественно, не взяли в группу, в которой я училась до интерната, – ведь я потеряла целый год. Но Злата не забыла меня и часто приглашала на какие-нибудь вечеринки, на которых был и Роман. В первый раз увидев принца моей мечты, я ужасно растерялась, сердце мое часто забилось и ухнуло куда-то вниз, а он лишь ласково улыбнулся и весело сказал:
– Хорошо выглядишь, Светик!
Я не знала, что ответить, но тут вмешалась Злата.
– Так она же жениха нашла! – заявила подружка.
За эту фразу я готова была ее убить, но Роман лишь улыбнулся:
– Молоток!
Я понимала ревность Златы. Теперь я не нуждалась в ее одежде, да и выглядела значительно лучше себя прежней, потому Злата сразу дала понять Роману, что девушка занята. Ну а мне без обиняков объявила:
– Я хочу выйти за него замуж!
Меня, помню, потрясла та решительность, с которой она это сказала, но я промолчала, в моих глазах она по-прежнему была богиней.
– А куда ты будешь поступать после окончания школы? – неожиданно спросила она меня.
– В иняз, – ответила я простодушно.
Правда, мой учитель с курсов Владимир Ильич уговаривал меня поступать в Строгановское художественное училище. Каждый день уламывал:
– Такое чувство цвета! Света, у тебя талант! Не зарывай его в землю, детка, надо работать. Ты можешь стать очень интересным художником…
Но я для себя уже точно решила, что поступлю в иняз на французское отделение.
– Владимир Ильич, я хочу в Париж, понимаете. Я все для этого сделаю, а рисование – это для души. Это всегда со мной, и никто у меня этого не отнимет.
– Светочка! Париж от тебя тоже не уйдет, если ты очень захочешь, – продолжал увещевать меня учитель, но я-то понимала, что в тех условиях «железного занавеса» в качестве художника я вряд ли смогу когда-нибудь гулять по Монмартру. А если и смогу, то только под присмотром стукачей.
