Текст книги "Наследники минного поля"

Автор книги: Ирина Ратушинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 28

Инна сообразила, что сейчас будет, только когда они оказались на самом краешке обрыва. Вырвать руку она не могла: Света её прихватила за кисть с большим знанием анатомии и расположения нервных узлов. Метров на двадцать внизу, прямо под ними, зелёные волны бились об очень неприятные скалы. Острые.

– А теперь ты, сука, им расскажешь всё, или мы полетим отсюда вместе.

И весёлым голосом Света позвала всю компанию:

– Э-эй, ребята! У Инны для нас сносгсшибательные новости!.

У Инны, ясное дело, сомнений не оставалось. Эта кошка бешеная готова была исполнить именно то, что обещала. Как-то даже радостно готова. Инна ощутила это всем хребтом. Поэтому она сопротивляться не пыталась: обмякла и боялась сделать хоть слабенькое движение.

– Сколько времени ты работаешь на КГБ?

– Я… не работаю. Я в штате не состою, честное слово!

– А без штата – когда в последний раз доносила?

– В Москве ещё. А тут – нет…

– Про что рассказывала? Громче, моя милая!

– Ну… меня спрашивали про религиозную литературу. И – другую всякую.

– Кого называла?

– Я старалась – как можно меньше. Про Вову они сами спросили…

– Инночка, моё терпенье кончается. Ну, быстро!

Света качнулась немного. Ох, с каким наслаждением она и вправду туда сейчас полетит! С этой… Прямо так, спиной назад. Но ещё дело недоделано. Какая-то струйка внизу зажурчала, Света не обратила на это внимания.

– Всех и сразу, духом! Смотри, золотко, не пропусти никого!

– Диму с Аллой, Вову, Сергея, Алёшу, тебя, Саню Барышева, это в Москве, ещё Марину с Петей Кузиных…

Дальше пошли имена незнакомые, и Света бесцеремонно прервала:

– Тут в Одессе – как должна была докладывать?

– В Городском саду, послезавтра, на скамейке, где львица, в одиннадцать двадцать, Шурику.

– Кто такой Шурик?

– Не знаю… должен подойти и сказать, что он Шурик.

Инна хотела унять дрожь, чтобы Свету не сердить, но не могла. Она ревела уже:

– Я… не хотела…

Света отпустила её руку и свою отряхнула. Чего эта дрянь не хотела – пускай сама теперь рассказывает. Без её помощи. Прошла сквозь полукольцо обалдевших приятелей и стала спускаться вниз, не оглядываясь.

Теперь можно было и домой.

Ку-да?

Добираться до города было около часу, и было время подумать, что теперь делать. Собраться и уйти с детьми к Наташе? Вышвырнуть Алёшины вещи из квартиры, и пусть сам убирается на все четыре стороны? Нет, раньше – просто посмотреть ему в глаза. Это просто ужасно – что можно любить человека так, что теперь от этого непонятно, что делать, только трудно дышать от боли.

Она звонить не стала, открыла дверь своим ключом. Миша сидел в их комнате, крутил Алёшин приёмник перед пепельницей, полной окурков. Вскинулся:

– А Алёшка где?

– Не знаю я, где.

– Постой, ты что, сама приехала? А Алёшка?

– Что ты мне про Алёшку!

– Так он же поехал за тобой. Ему позвонили, сказали, что тебе плохо, он сразу сорвался…

– Откуда позвонили?

– Ну, оттуда… Ты видела его?

Света села. Миша налил ей компоту из холодильника.

– Светка, ты только не волнуйся. Я слушал: только тех арестовали, что в Москве вышли на площадь, больше, получается, пока никого. А он же даже протест не писал, он только не подписал ту телегу. Ты пей компот давай, и будем сидеть и ждать. Он просил меня пока побыть тут на телефоне.

Телефон уже год как провели в их квартиру, он стоял на тумбочке в коммунальном коридоре. Но никто не звонил, и к десяти вечера стало ясно, что Алёша домой не вернётся. Тогда сел названивать Миша. А Свету, чтоб не мешала, чай погнал заваривать.

Она уже заварила, поставила чашки с синими блюдечками. Спохватилась, что Миша голодный, наверное, и накроила докторской колбасы с хлебом. Алёша всё забывал наточить оба ножа, они резали один паскудней другого.

Сидела на тахте, балансировала ложечкой на кончике пальца. Ложечка качалась, как маленькое коромысло: туда-сюда.

Миша вошёл в комнату, сияя.

– Всё выяснил! Его повязали по хулиганке на пятнадцать суток, он в спецприёмнике сейчас. В три часа взяли. Значит, и выпускать будут в три. Не дрейфь, Светка, это же не срок, это так – административный арест. Значит, его пугают просто. Соли на хвост вместо отпуска… Если бы срок – сразу взяли бы по-настоящему.

Это Миша врал. Знал, что бывало и такое: раньше сутки, а потом уже – предъявление обвинения. Света на него взглянула и поняла, что врёт.

– Ну, Светка, ну погодим. Я завтра постараюсь выяснить по контактам, что к чему. Я сейчас только Ленке позвоню, ладно?

Он позвонил Лене и сказал, что ночует у Светки. Её не надо сейчас оставлять одну. Ну, он потом объяснит. И путь бы Ленка тоже приехала. Ну конечно, и Илюшу одного на ночь нечего оставлять. Но с утра! Ему ж на работу завтра, а Светку, он же говорит…

Лена была на Гаванной в восемь утра, как штык. Во второй половине дня приехал Петрик. Миша появился ближе к вечеру. Что мог – узнал, но наверняка такие вещи не выясняются, КГБ ж не спросишь впрямую. И звонить туда – дураков нет: они того и ждут теперь.

Но, если всё сопоставить, получается так: в КГБ Алёша пробыл недолго. Не вышло, видимо, разговора. Его выпустили и взяли на улице под вымышленным предлогом. И, если бы хотели арестовать надолго – уже бы обыскивали квартиру, литературу бы искали. Кстати, литературу – ох же, он задница, не сообразил вчера! – надо немедленно из квартиры унести. На всякий случай. Ах, они с Леной уже? Хорошо жениться на умных женщинах!

Но, раз до сих пор не обыскивают – вряд ли и начнут. Видимо, Алёша просто отказался с ними говорить, вот они злость и срывают. Воспитательное мероприятие. Чтоб кисло в чубчик. Так часто делают. Только Света не должна волноваться, если ему там, в спецприёмнике, ещё полмесяца добавят, это обычная практика.

Петрик выложил на стол пятьсот рублей. Всякой там фигнёй с конвертами он ни себе, ни людям голову не морочил.

– Ты не брыкайся, Светка, ты слушай сюда. Ты знаешь, когда вдруг могут понадобиться? Пока вернётся, пока то да сё. Чтоб ты это время на трамваях не ездила. Завтра заделаем ему передачку. Я лучше твоего знаю, что не принимают! А твоё дело – приготовить. Ну, пожрать там и прочее. Щётку зубную, свитерок. Там постели не дают. А я концы найду передать. Их на консервный завод на работу гоняют, я знаю.

Следовало поехать к Павлу на дачу и сообщить, что произошло. Что он не станет хвататься за сердце – Света была уверена. Вот потом – может сказаться… Петрик её отвёз.

– Это ты правильно. И там и сиди с малыми. А мы с Мишей названивать будем.

Пашка встретил её у калитки, почти скрытой диким виноградом.

– Дядя Петрик, здравствуйте! Мама, а я что сделал!

Он помчался вперёд длинными прыжками. Они ещё были у калитки, а он уже мчался назад с каким-то куполообразным чёрным сооружением в руках.

– Смотри, мама, смотри! Я его пробовал сегодня: класс! А папа надолго в командировку уехал?

Так. Значит, дядя Павел и тётя Аня уже что-то знают и приняли меры. Света чмокнула сына в нос и поскребла за ушком. От него пахло разогретой на солнце детской шкуркой и донником.

– Дай ты мне со всеми поздороваться, и потом мне всё покажешь.

Петрик заходить не стал, включил фары и развернулся, вздымая пыль. Они помахали вслед и двинулись к дому.

Свету встретили как обычно, только Анна чуть крепче обняла. Павел, улыбаясь уголками глаз, предоставил Пашке хвастаться гениальной конструкцией. Теперь Света рассмотрела, что в основе её был чёрный дождевой зонтик, залатанный в нескольких местах. От концов спиц к ручке шли натянутые капроновые шнуры. Как объяснил Пашка, «чтоб не вывёртывалось». Если залезть на камеру, а они с Катериной добыли здоровенную камеру, и эту штуку держать по ветру – то развивается совсем неплохая скорость. Сегодня как раз волны небольшие, и ветерок – что надо. Они полдня так плавали, только по очереди не в кайф. А дома ещё какого-нибудь зонтика нет ненужного? А если соседей спросить?

Можно было восхищаться выдержкой стариков: ни вопросительных глаз, ни признаков озабоченности. И руки были тоже спокойны. До чего же у них обоих похожи руки, Света никогда раньше не замечала! Пока дети не лягут – не следует ни о чём говорить. Они были уверены, что Света и не станет.

Катерина похорошела, загар свёл огорчавшие её прыщики на лбу и подбородке. Одета она была по-индейски: купальник и завязанный на пузе лихим узлом погонный метр цветастого ситца. К ужину, разумеется, переоделась в сарафан поприличнее и волосы закрутила на макушке. Сидела пряменько, чуть откинув голову на тонкой шейке. Кой-какие манеры дед с бабушкой внушили своим буйным внукам, ничего не скажешь.

Отправив детей спать, они вышли на веранду. Внизу шуршало море, его запах смешивался с запахами полыни и политых на ночь кустиков душистого табака. По огням на море можно было различить большой круизный корабль, медленно пересекавший черноту.

Павел знал примерно то же, что вычислил Миша. Друзей и знакомых в КГБ у него, военного человека, разумеется, водиться не могло. Поведение сына он, вопреки ожиданиям Светы, одобрял. Если б чехов просто разутюжили, завоевали и присоединили – старик бы и не поморщился: карта мира перекраивается время от времени, так и нам стесняться нечего. Но изображать, что их, выставив в соответствующую позу, тем самым спасли и осчастливили – с какой стати? А если уж этой своре, в Кремле окопавшейся, так приспичило – на то у них есть газетные писаки, сочинители истории и прочие холуи. А Петровы сроду в холуях не служили. И не сыну его начинать.

– Арестован – ну что ж, и там голову не согнёт. А мы тут с детьми продержимся, правда, дочка? Тыл-то неплох!

Он Свету и раньше называл дочкой, изредка. Всегда под влиянием больших эмоций: когда Катерину домой принесли из роддома, например. И когда Пашку после взрыва отхаживали. Света поцеловала его в морщинистый, но свирепо выбритый подбородок.

– Продержимся, куда денемся!

Из новых сведений Света могла добавить только то, что несколько месяцев была за Алёшей слежка по литературным контактам. Про фотографии она умолчала, понятное дело: тут Алёше только перед ней ответ держать. Остальное рассказала всё.

– Бедная моя девочка! – вздыхала Анна.

А Павел смеялся, закидывая голову от удовольствия.

– С обрыва? Есть женщины в русских селеньях! Циркачки особенно! Нет, ты оцени, Анечка, каково использование рельефа местности в условиях ближнего боя!

Что ж, они могли позволить себе обходиться без слёз и ломания рук, эти старики, разлучённые лагерями и войнами на долгие годы и сумевшие всё это пережить.

Павел, по каким-то своим соображениям, предполагал, что всё дело ограничится для Алёши месяцем баланды, и даже с работы его вряд ли погонят. Возможно, придержат на годок диссертацию – и только. Но добавил, что всегда надо готовиться к худшему: времена-то меняются. А, значит, главное – не распустить детей и обеспечить им полноценное образование. Тут он сел на своего конька, и Свете впервые за последние дни стало, как ни странно, по-настоящему весело. С таким-то дедом – да кураж потерять!

Анна заметила перемену её настроения.

– Так бывает, моя девочка, что беда – и кажется, совестно веселиться. И никакой радости себе стараешься не позволять, а это ошибка. Так долго не протянешь. Сколько получается – надо радость находить и не стесняться её. Я знаю по себе, поверь. Мы с Катериной варенья розового наварили, хочешь попробовать?

Через несколько суток уже было известно, что даже за письменные протесты никому вроде статей не навесили: слишком много было этих протестов по градам и весям. Пораспустился народ. На общем фоне была надежда, что Алёше даже и суток не добавят. И ещё одно подогревало эту надежду: Петрика и Мишу кагебешники не дёргали больше. Может, это была разовая кампания. А дело открывать не будут.

Кончался август, и Свете пора было заниматься подготовкой к учебному году. Катерине – в восьмой класс идти в этом сентябре, Пашке – в пятый. Вдвоём с Катериной они перетряхивали её гардероб. М-да, нечего и перетряхивать, выросла девка изо всего. И – барышня уже, а жуткая коричневая форма, слава Богу, игнорируется в их школе.

Позвали Лену на подмогу, она загорелась из Катьки делать модную девицу. И причёску ей надо изменить, советовала Лялечка. Точная стрижка нужна, чтобы подчеркнуть, как головка посажена.

Пока они над Катькой колдовали, Света с Пашкой по базарам и магазинам бегали, закупали всякую канцелярщину. И обувь, и спортивную форму. И кучу ещё всего. Тут даже старики не впадали в строгость: Алёше маленькому Анна тоже, как могла, золотила когда-то школьную пилюлю новенькими вещами. Он любил цветные карандаши: всё нюхал, как они лаком пахнут. Особенно гранёные.

Они поехали встречать Алёшу из тюрьмы вдвоём, Миша и Петрик. А Света пускай сидит дома и сообразит что-нибудь пожрать. Петрик вёл машину весело.

– А вот как обратно поедем, Миша, а? Я его, понимаешь, встречаю, а он мне – старый должок: по челюсти! Я – с копыт, вы – без водителя. Так и будете толкать машину до Гаванной!

Их не было четыре часа. Потом позвонили: нет, ещё пятнадцать суток ему добавили. Их долго мурыжили, ничего не говорили, поэтому раньше звонить было не с чем.

– Нормально, Светка, всё идёт, как мы и вычисляли. А жрать всё равно хотим. Накормишь, а?

Дети вопросов не задавали: то ли привыкли к отцовским срочным командировкам, то ли уловили что-то и решили помалкивать до поры. Но было ясно, что долго так нельзя. А долго и не протянется: если не выпустят после вторых «суток» – значит, дело плохо. Тогда, значит – загремел Алёша на годы, и нечего себя дальше обманывать. И детей тоже.

Очень тёплая осень была, сухая и хрустящая. Ночью, конечно, похолоднее. Пытались подогнать Алёше ещё свитер – не получилось. Почему-то, как узнал Петрик, его больше не выводили работать на консервный завод. Из тех, которых выводили, Алёшу не знал никто. Один алкаш, вызывался передать, но явно гнал волну: ему просто был свитер нужен.

Впрочем, это ещё ничего не значило. Может, его перевели в другую камеру или на другие работы? И контингент на сутках меняется быстро, и суточники – это ж не настоящие зэки с налаженной системой «телеграфа». Только ждать оставалось. И теперь это было труднее, и время дольше тянулось, всё никак не кончался этот сентябрь: голубил город солнышком и лёгким воздухом. Только рыбы чуяли уже осенние штормы, вострили плавники.

Света вышла на работу и была тому рада. Купила в комиссионке новые туфли. Назло врагам: коричневые замшевые, с каблуками из пластика в мелкую чёрную полоску. Так было хорошо разгребать этими туфельками лимонные и оранжевые листья на выпуклых от прозрачности утренних улицах.

Быченко был с ней очень предупредителен, даже пытался не материться в первый день. Но на второй же операции лишнюю секунду не желала поддаваться зашиванию залитая тёмной кровью скользкая брюшная вена. Так что он не сдержался, понёс в душу мать по всем кочкам и по всем этажам. Зашил зато виртуозно.

А на тот день он её отпустил, велел не выходить на работу. Откуда он знал – Света не допытывалась. Одесса – большая деревня, секреты тут долго не держатся. И правильно сделал, что отпустил.

Света чистила картошку: скоро Пашка должен прибежать из школы. Ножи были острые теперь, не так уж трудно приспособиться их самой точить. Руки у неё не дрожали: это один только раз было и больше не повторится. Даже если Пашке и Катьке расти теперь без отца. Не пропадём. Только бы не психушка.

Она не заметила, как перечистила всю картошку, что оставалась в мешке: шесть килограммов! Опомнилась только, загребя ногтями земляной крошки с пустой рогожи. Что теперь с такой кучей делать? Ладно, намнём пюре из половины, потом можно будет сварганить картофельные котлеты.

Примчался Пашка, явно не намеренный подражать юному вождю мирового пролетариата. Ни из латыни пять у него не было, ни из географии, ни из прочих существующих и несуществующих дисциплин. А, напротив, пара по истории: что-то он не то ляпнул про древних египтян, предков наших теперешних союзников. Света дала ему щелбана и отправила в комнату учиться. А обедать потом, не готов у неё обед всё равно. Пашка прихватил пару пряников и плавленый сырок и скрылся от грозы подальше.

Можно было не торопиться с обедом. Без пяти три. Еще часа два, в лучшем случае, будут морочить Мише с Петриком голову, говорить, что такой не числится и никогда тут не был. И одновременно придираться, что они не родственники, проявляя большую осведомлённость. И пройдёт ещё несколько дней – в лучшем случае дней! – прежде, чем они узнают, куда Алёшу теперь дели. Но они узнают всё-таки, и нечего нервами трясти.

Зазвонил телефон, и Света вышла в коридор. Именно вышла, а не кинулась, сломя голову.

– Я слушаю.

Голос Петрика колотился из трубки:

– Отпустили! Все в порядке, Светка, везём! Отощал только и башка бритая. Слушай, он тут малость свихнулся: спрашивает, ты его в дом-то пустишь? Или я чего-то не догоняю, или он – дурак!

– Дурак, – подтвердила Света безо всякой кротости.

– Ага, я ему так и передам! С удовольствием! Светка, я из автомата звоню, тут уже стучат. Сейчас будем, пока!

Ну, будут-то они ещё не сейчас, ехать же оттуда… Света почувствовала, что не хочет она ни делать пюре, ни салат резать. А хочет забраться на тахту с ногами и сидеть, и ни о чём не думать. Ну его, тот обед. Так она и сделала: сидела, поджав ноги в польских колготках, смотрела в окно. Там листок пролетел, не спеша кувыркаясь, а больше ничего не пролетало. И тихо было, только звякнула внизу у крана дужка ведра.

Пашка тоже притих в маленькой комнате. И страницами не шуршал. Заснул, наверное, праведным сном над учебником. И ладно, и ничего. Она побудет одна, и чтоб вот так воздух пустел, и чтоб совсем, совсем ничего не делать.

– Мама, мама! – вдруг завопил Пашка из-за двери полным голосом.

– Смотри! Как в телевизоре, только всё цветное и настоящее!

Света влетела в «детскую». Её сын сидел на полу и азартно вглядывался в совершенно пустой и прозрачный бабы Грушин стеклянный шар.

– Смотри! Видишь, мама?

Он тоже со всеми и со всем был связан, её сынок. Со всеми и со всем – что бы это ни означало. А в шаре не было ничего, ясное дело – ничего, только металлический блеск. Шар тут с самого начала был ни при чём. Просто её мальчика тянет в дальнюю дорогу. И за всех, кого он встретит на этой дороге, он будет платить своей вольной волей…

Света вздрогнула и медленно перекрестилась.