Текст книги "Люблю трагический финал"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

О «легком и элегантном» речь не шла. Не то, что ста долларов, никаких денег на это не хватило бы. Красивые детские вещи не уступали в цене красивым вещам для взрослых.

Аня даже где-то, помнится, читала, что это удивительно только для «наших», которые привыкли, что цены на детскую одежду раньше были дотационными. А все другие люди на Земле, в общем-то, знают, что детская одежда не может быть дешевой, потому что изготовить ее намного сложнее, чем взрослую… Так что дети, уж если их решают завести, не могут не быть дорогими.

На минуту, складывая все эти вещи в пакеты, Анна обратила внимание на то, что самые маленькие колготы были двенадцатого размера… с такими крошечными следками! И она задумалась, потому что представила, как она когда-нибудь снова будет выбирать детские вещи в этом магазине, на втором этаже. Но не для чужого ребенка, а для своего.

По правде сказать, они со Стариковым решили, что это – дело будущего. Не слишком отдаленного, но все-таки будущего, а отнюдь не настоящего. И Анна, в общем, об этом серьезно и не задумывалась. А вот сейчас, пересчитывая колготки для многодетного оборванного семейства, вдруг задумалась…

Им бы с Петей хоть одного осилить.

А задумалась она, может быть, потому, что ей впервые пришлось выбирать детские вещи в детском магазине…. И от всего этого изобилия – розового и голубого, уютного и нежного – пеленок, чепчиков, игрушек, крошечных носочков и ботиночек, распашонок, – невозможно было не задаться вопросом: ну а тебе, Светлова, не пора?! Записалась в добровольцы?

«Не пора», – решительно ответила себе Светлова.

Высчитав сумму, равную ста долларам, Анна обратила внимание, что уже вышла за ее пределы.

Нагруженная пакетами, как настоящий «гость столицы», Светлова наконец выбралась на Пушечную улицу. Остановила такси и поехала в родимый фонд, к капитану Дубовикову, одевать оборванное семейство.

А потом….

Потом она всерьез возьмется за поиски тех, кто, возможно, последним видел исчезнувших бомжей – Вьюна и Федорыча.

Основная часть публики, подкармливающейся обычно в фонде Дубовикова, обосновалась на сей момент своей жизни возле пункта приема стеклотары, неподалеку от самого фонда. После кризиса возле этих пунктов сдачи бутылок царило постоянное оживление и просто роились толпы людей в обносках…

Были среди них и те, кого Аня разыскивала.

Разношерстная, со специфическим запахом компания…

«Вьюна… А Федорыч, тот и вовсе – дотла!»

«Вот ведь фантазеры… Милиционер им ленточки на память, видите ли! Не милиционер, а доктор Швейцер…»

Аня уже знала, что, когда эти люди принимались что-нибудь с воодушевлением рассказывать, отделить вымысел от правды было уже не по силам никому…

Насочиняли всё, наверняка насочиняли… И откуда у Вьюна могли быть ленточки от букета? Что он, благородная девица или юбиляр, которым эти букеты преподносят?!

Сраженная неудачей, Аня торопилась покинуть «почтенное собрание», ибо попахивало от него изрядно…

– Да не верьте вы им! – Уже на улице Светлову, когда она выходила со двора, догнала маленькая – ну, совсем крошечная! – старушка в соломенной шляпке, украшенной малиновыми тряпичными цветочками.

Звали старушку (это Аня помнила еще по благотворительным обедам в фонде), кажется, как вдовствующую императрицу… Ну да, Мария Федоровна.

– Больше ничего сказать, извините, не могу… Но не верьте, – заговорщицким тоном добавила обладательница малиновых цветочков.

«Ну что ж, ну, шляпка соломенная… – Аня мысленно вздохнула. – Что ж, в снегопад даже и удобно: стряхнул, надел снова, и на нос ничего не капает. Тем более не такой Москва город, чтобы хоть оглянуться или даже ухмыльнуться при виде старушенции, бредущей в снегопад в соломенной шляпе… И почудней вещи случаются, все равно – никакой реакции…»

В общем же, если не считать этой соломенной шляпы с цветочками, которую Мария Федоровна считала непременным надевать зимой, в стужу, мороз и снегопад, в добавление к своим зимним нарядам, женщина она была – вполне… Можно сказать, неплохая, здравомыслящая и смышленая, с правильной речью.

О чем Аня тут же и сообщила ей:

– Мария Федоровна! Ведь вы добрая, честная, умная женщина…

– Ой, только не говорите так. – Марья Федоровна заерзала. – Нам, бомжам, нельзя так говорить… мы начинаем нервничать. Ну ладно… – Старушка замялась. – Так и быть… Скажу!

– Да?

– Не сгорел он.

– Кто?

– Федорыч.

– Как же так?

– Спасло его. Видение спасло.

– Какое видение?

– Ну, этого он мне не рассказал. Тайна. Но… В общем, жив остался. Не пора, значит, было ему еще, не пора.

– Что «не пора»?

– Ну, того… Ну, туда…

Аня понимающе кивнула. Того – это, стало быть, значит – «умереть», «туда» же означает – «на тот свет». Мария Федоровна была боязлива, суеверна и предпочитала эвфемизм, когда речь шла о смерти: зачем лишний раз упоминать…

– Вы новости-то вчера не смотрели? – светским тоном осведомилась вдруг у Ани Мария Федоровна.

– Новости?

– Ну да, программу «Сегодня». Я вчера в ночлежке устроилась – так там даже телевизор есть. Лужков нам устроил.

– Нет, не смотрела…

– А я смотрела. – Мария Федоровна хоть и снизу, из-под шляпки, но посмотрела на Светлову с превосходством. – Так вот, в новостях показывали: самолет разбился. «Боинг». Человек, наверное, сто народу погибло, или даже двести. Все. А один старик, лет, наверное, под восемьдесят, – нет, не погиб.

– Удивительно…

– Знаете почему?

– Почему же?

– Не пора ему было.

– То есть?

– На первый взгляд повезло ему – случайность удивительная… Этот старик рейс перепутал и вместо Лондона в Рим улетел. Ну и не разбился.

– А разве не случайность?

– Нет… Вот ведь, обратите внимание… Молодые – того! А он… Самый, наверное, старый был из всего этого самолета. И – нет. А почему, спрашивается? Не пора ему было еще – того…

Мария Федоровна изящно и неопределенно помахала крошечной, будто кошачьей, ручкой.

– Понимаю. – Аня со сведущим видом поддакнула: – Того, туда…

– Вот именно, – заключила старушка. – Всем, стало быть, пора было, а ему, значит, не пора.

«А кстати, где, собственно говоря, у нас капитан? – спохватилась Светлова, вернувшись после визита к славным милым маргиналам в малиновых цветочках. – Что-то давно товарища капитана не видно… И как, вообще говоря, я познакомилась… с ним, с этим капитаном?» – сама себя вдруг строго вопросила Анна.

И ответила: сама к нему пришла… Не совсем, правда, сама, а потому что увидела брошюру фонда в своем почтовом ящике…

А брошюру ведь могли положить и специально… Как приглашение. Для наивной дурочки… Наудачу. Вдруг клюнет…

Вряд ли кто еще из остальных жильцов их подъезда мог столь живо отреагировать в тот момент на слова «помощь в поиске пропавших». Все остальные наверняка эту брошюрку попросту выкинули вместе с прочей макулатурой, а она, Светлова, – клюнула.

Расчет точный.

Все как бы случайно – не придерешься, но как тонко рассчитано. Вот уж, право, не дурак…

Но, впрочем, товарищ капитан Ане никогда дураком и не казался.

А казался он ей… Казался он ей, глупой, бескорыстным, благородным и бесстрашным человеком. Вот это и обидно.

Странное выражение «плюнуть в душу»… Тем более что никто и не знает, где она, конкретно, находится, да и есть ли вообще… Хирурги вот, много раз констатировавшие смерть, говорят, что нет…

Но если есть, то тогда можно с уверенностью констатировать: в нее, душу, плюнули! А подозрение насчет капитана – одно из самых черных событий в Аниной жизни.

Просто подкоп, самый коварный и черный подкоп под ее миросозерцание.

Как он узнал? Ну да, как он узнал, в какой почтовый ящик класть?

И Светлова вспомнила тот растревоживший ее взгляд… Чувство «разглядываемости», которое испытала тогда перед домом Джульетты… Когда пришла туда по просьбе Елены Давыдовны.

Под конец Елена Давыдовна вышла ее провожать на улицу… Потом она вернулась домой… а Светлова все еще стояла и разглядывала дом и подъезд…

И если предположить, что кто-то, кто имел отношение к исчезновению Джульетты, следил за ее квартирой, он мог проследить и Светлову. По крайней мере, до ее собственного подъезда…

А потом по всем квартирам этого подъезда рассовал брошюры.

Да. Вдруг клюнет? И Светлова клюнула.

И вообще, как удобно… «Помощь в розыске пропавших»… Особенно если ты сам же и помогаешь им пропадать!

Эта его ненависть к цыганкам…

Месть?

Не может забыть сестренку и мстит цыганкам… Или тем, кто на них похож.

Зачем он ей помогал? Очень просто: хотел, чтобы она узнала, что Джулька – проститутка… Чего, мол, такую пропажу разыскивать! Мол, успокойтесь: риск – часть их профессии; для такой дамы, как Джульетта, иначе все и закончиться не могло.

Надеялся, что «приличная и пристойная» Светлова шарахнется от всей этой истории в ужасе, чтобы не замараться и не шокировать себя подробностями неизвестной ей жизни. Как говорится, не обо всем, что существует на свете, должны знать маленькие девочки… Но этого не случилось. Светлова ввязалась в розыски. Хотела получить информацию от бомжей. И бомжи исчезли! После того, как капитан не дал ей с ними переговорить…

И это, конечно, означает, что они действительно что-то знали.

Еще один представитель Аниного поколения, вернее, одна – по имени Тина Бурчулидзе, – обреталась в половине двенадцатого яркого солнечного дня на Красной Пресне, в здании Экспоцентра.

«Двадцать долларов в день. Хорошая прибавка к стипендии. – Так охарактеризовала в телефонном разговоре Ане свою работу Бурчулидзе. – Жаль, что это бывает нечасто. Дай бог, несколько выставок в году. Приезжай! Посмотришь, как я работаю. И возможно… Я тебе помогу».

Тина была на выставке не просто переводчиком. А моделью-переводчиком. Поэтому видно ее было издалека. Окруженная стеной ротозеев, Тина с высоты своих ста восьмидесяти пяти – плюс каблуки! – тоскливо смотрела поверх голов окружающей ее человеческой массы. Куда-то вдаль…

Туда, очевидно, где не надо было за двадцать долларов отвечать на глупые вопросы и украшать собой стенд никому не известной фирмы. Смотрела в прекрасную, видимую только ей даль, где были, по всей видимости, дом, автомобиль, суженый и обеспеченное будущее…

Сама же публика, окружающая Тину, с глубокомысленным видом изучала выставленное на стенде оборудование. Столь хитроумного вида и назначения, что Светлова терялась в догадках, что бы сие могло означать и какое могло иметь предназначение?

Наконец Тина высвободилась из плотного кольца любопытствующих.

– О чем они тебя спрашивают? – поинтересовалась Аня, предполагая, что с таким глубокомысленным видом могут рассматривать столь сложные экспонаты только сведущие в предмете личности, то есть понимающие что к чему специалисты.

– О чем они спрашивают?! – Тина тяжко вздохнула. – Ну, о чем они могут спрашивать! Нет ли у меня воздушных шариков? – спрашивают они. Разумеется, только об этом.

Аня рассмеялась:

– Правда?!

– Представь. Преобладающая масса людей здесь, – Тина окинула взором просторы Экспоцентра, – это завсегдатаи-халявщики, увешанные нахапанными на выставке пакетами… Они смотрят на автомобили, пищевое оборудование, компьютеры. На все!.. Приходят на все выставки, как на работу, смотрят на все, а интересуют их только воздушные шарики, пакеты, ручки. Не посетители, а вечная проблема и головная боль для секьюрити. Поскольку люди, которые платят совсем не маленькие, а очень даже большие деньги за место для своих стендов, только и делают, что просят оградить их от попрошаек и приставал. Присаживайся! – Тина выбрала полупустующий стенд (работа выставки подходила к концу, и многие фирмы уже сворачивали свои экспозиции) и усадила дорогую гостью в фантастически удобное кресло…

– Это что, гарнитур для особняка арабского шейха или русского нувориша?

– Ой, не знаю… Это не наша экспозиция. Не думаю! Возможно, просто мебель для какого-нибудь кабинета. Скажем, следователя или патологоанатома. Видишь, какая кушеточка удобная. Села – и так удобно… Умереть и уснуть. Ой, как же я устала…

– От этих каблуков? – поинтересовалась Аня.

– От этих идиотов! – Тина опять тяжко вздохнула. – С утра до вечера одно и то же: дайте пакетик, дайте шарик, дайте ручку…

– Тебе тут не нравится?

– Да нет. В общем, ничего… Хотя «Бытовая техника-99» была лучше. Я там получила тостер и пароварку (цена – всего ничего!), плюс ужин в ресторане с корейцами, хозяевами стенда… А еще лучше была «Пища-99». Особенно закрытие. Не везти же им обратно то, что было на стендах… Справа были латыши, у них была та-акая копченая рыбка… Так они меня просто задарили балыками и этой копчушкой… С пивом – прелесть!

А слева была экспозиция английской фирмы, производящей упаковку… Я еще долго открывала на завтрак (их упаковка!) маленькие баночки с джемом – чудо! особенно мандариновый! – тут, у нас, такой не купишь. Не Лондон. Согласись, Светлова, джемы, которые добираются до наших прилавков, – гадость изрядная?

– Соглашусь, – кивнула Аня.

– На «Фото-99», прошлой весной, я напечатала все пленки, на которые хронически не хватало денег. Очень удобно! Первоклассное выставочное оборудование… Все равно же надо демонстрировать его работу…

– Удобно, не жизнь, а малина. На «Стоматологии-99», получается, зуб можно посверлить?

– Да, а на «Криминалистике-99» провести экспертизу вещдоков…

– Ну а где же то, о чем ты рассказывала по телефону?

– Вот! – Тина подвела Светлову к стенду, где была выставлена мини-лаборатория. – Это здесь. Сейчас я тебя познакомлю с ребятами, которые здесь работают. И, наверное, они смогут тебе помочь. Повторяю: первоклассное выставочное оборудование… Все равно же надо демонстрировать его работу…

Да, связи – это половина успеха. А кадры решают все. Сверстники Светловой были разбросаны по миру: они делали татушки в Германии, наваривали по двадцать долларов в день на выставке «Стоматология-98» и «Пища-99»… И с их помощью можно было, как оказалось, добиться многого.

Собственно все, что Анна узнала, – это то, что подозрительные пятна на банкноте были кровью. Человеческой. И группа этой крови совпадала с кровью жертвы первого преступления. Цыганки, убитой в лесу неподалеку от подмосковной станции.

Ах, капитан, капитан. Ну и доллары у вас, товарищ капитан…

Тростниковая стильная крыша ресторанчика не выдерживала тропического ливня… Смуглая официантка подставила пластиковое ведро, и капли с чпоканьем стукались о его пустое дно… Бом – плюм… плюм – бум… Этот звук показался страшно знакомым – как на старой подмосковной даче с протекающей крышей…

«Вот тебе и заграница…» – Олег Дубовиков явно не получал должного удовольствия от тропических островов… Вот позволил себе эту заграницу в кои-то веки… решил передохнуть… Что в самом деле все ездят, а он… И что же?!

Если бы Аня Светлова видела в этот момент капитана, она бы вполне избавилась от своего комплекса «буржуйки, разъезжающей по заграницам» и уже тем самым виноватой перед «подвижником», самозабвенно заботящимся о сирых и убогих…

«Защитник сирых и убогих» потягивал прохладительные напитки и брезгливо морщился. Темнокожие официантки казались ему неповоротливыми – «наша уже бы раз пять за это время обернулась туда-сюда!» – и некрасивыми… К тому же утром на пляже он наступил на морского ежа… Это было неопасно, но очень противно – вытаскивать колючки было категорически нельзя: их следовало отрезать и ждать, пока то, что осталось, растворится…

Немного, правда, забавляло чернокожее население острова – просто в принципе не умевшее плавать… Жить у океана и не уметь плавать! Купаться – означало для них зайти на мелководье и сесть в воду… Вот и теперь несколько черных курчавых голов таких купальщиков, как поплавки, торчали над водой…

И Олег с усмешкой наблюдал за лупоглазыми физиономиями, торчавшими из воды.

Капитан был, разумеется, патриотом… И не только в том, что касалось работы официанток…

Ане Светловой, несколько иронически относившейся к роду его прежней деятельности – сапог! – и, главное, к его фамилии (Светлова все время пыталась эту фамилию ехидно сократить), Олег Иванович любил внушать:

– Истории своей собственной не знаете, дорогуша… Должен вас просветить. В Древней Руси мирское имя и прозвище Дубина, например, встречалось довольно часто! И в документах шестнадцатого века не редкость встретить и упоминание «Ивашки Дубины, крестьянина», и «игумена Геронтия по прозвищу Дубина». Но это, знаете ли, вовсе не имело того уничижительного значения, которое ныне в него вкладывают! Напротив, символизировало твердость, силу…

– Ну, хорошо, хорошо… – покорно соглашалась Аня, – не возражаю, пусть так, Ивашко Дубина – это звучит гордо.

– Ну, вот и хорошо, что не возражаете! – завершал полемику капитан.

Сейчас, иронически наблюдая за купанием местного населения и благодушно вспоминая эти их со Светловой перепалки, Олег Иванович вдруг заметил, что его отвлекают от этих воспоминаний обрывки разговора за соседним столом.

На острове было многих русских. Вот и сейчас, несколько еще не загоревших и вновь приехавших земляков делали рядом заказ.

Одновременно с потягиванием пива капитан стал прислушиваться к их разговору…

То, что он услышал, показалось ему похожим на гром среди тропического рая.

В Москве лопались один за другим коммерческие банки.

Это действительно было подобно грому. Ведь все так удачно складывалось с деньгами фонда! Он опять вложил немалую сумму и под очень высокие проценты. И эти деньги уже давали отличный навар. Он рассчитывал подождать еще немного и выйти из игры.

Скверное предчувствие, что он может лишиться основного капитала фонда, бросило его в холодный пот посреди тропической жары.

Утром следующего дня он был уже в Москве.

Люди здесь, оказывается, уже несколько дней многотысячными толпами давились возле банков. Но это было не для Олега…

Нужный человек, хорошо ему знакомый еще с времен работы в милиции, успокоил его по телефону еще на Сейшелах: «Все в порядке… Ты-то свои получишь…»

Теперь дюжие охранники, образовав коридор, провели Олега внутрь офиса, в прохладное кондиционированное нутро… Он вышел из офиса, получив свои деньги и проценты. Так же, под охраной, прошел к машине и, с сожалением оглянувшись на толпу несчастных людей, сказал водителю: «Поехали!»

Часто случайности, очевидно, основываются всего лишь на схожести, тривиальности хода мыслей очень, казалось бы, разных людей.

Анне не давал покоя разговор-исповедь с бедной богатой Аленой. И мысли о не нашедшей покоя, бесприютной Джулькиной душе… Эти мысли продолжали мучить Светлову…

А уж ее подозрения насчет капитана могли вообще оказаться сокрушительными, в смысле «веры в людей», «доброго начала в человеке» и тому подобного…

И вот случайность или нет, но Лагранж позвонил именно в такой момент терзаний.

Конечно, Аня свято блюла данную Петру клятву не иметь с ним никаких дел… Но сказать Сергею такое, что отвадило бы его раз и навсегда, Светловой было просто не под силу.

Анна по характеру своему отнюдь не относилась к негативистам – людям, которые с наслаждением говорят ближнему «нет»… Ведь их, негативистов, вообще хлебом не корми, а дай сказать ближнему что-нибудь этакое, что его, беднягу, перекорежит. Зато ему, негативисту, сразу райское блаженство, как от шоколадки «Баунти»…

Ничего похожего Аня, к сожалению или к счастью, когда ей надо было говорить людям неприятные вещи, не испытывала… Благодаря этой Аниной нерешительности Лагранж все равно позванивал: что нового, то да се… «Тоже, по-своему, душа неприкаянная…» – думала о нем Аня.

– Мне кажется, Сережа… Мы не подумали с вами об одной очень важной вещи… Я вам это говорю, потому что… Ну, вы ведь были Джуле чем-то вроде близкого человека…

– Аня, «чем-то вроде» меня обижает.

– Не обижайтесь. Я просто не знаю… не могу найти правильные слова или определение. Ведь ваши отношения были… – Светлова замялась.

– Странные?

– Ну, в общем, не совсем типичные…

– Хорошо. Извинение принято.

– В общем, я тут подумала…

Конечно, Светлова не могла не заговорить именно об этом, о том, что вертелось на языке.

– Как раз думала о том, что Джуля ведь крещеная… И надо, может быть, заказать в церкви…

– Да, но мы ничего толком не знаем. Там ведь тонкости. Например, если это…

– Самоубийство?

– Именно.

– Вы в это верите?

– Нет.

– Я тоже.

– И потом… Неужели вы потеряли надежду?

– Я – да. Не вижу смысла себя обманывать, – призналась Аня.

– Ну что ж… Тогда… Знаете, Джульетта когда-то говорила мне, что хотела бы, чтоб это случилось… Ну, в общем, я, кажется, знаю место, где мы могли бы это сделать. Заказать отпевание. Мы как-то раз выбрались с ней в путешествие… Недалеко. По Золотому кольцу. И она случайно призналась мне…

– Так это не в Москве?

– Нет. Километров сто от Москвы. Под Владимиром, в Боголюбове.

– Знаете, а я как раз хотела попасть в те края… в монастырь.

– Вот как? На экскурсию?

– Не совсем, там одна занятная личность обнаружилась.

– Монах?

– Нет, представьте, бомж. Один смешной бомж в розовой шубе.

– Ну, так, может, вместе?

Аня напряглась, мигом вспомнив свое обещание Старикову. Но… Это было бы крайне соблазнительно – расспросить Федорыча…

– А вы, наверное, Сережа, сможете только в выходные?

– В общем, да.

– Но не будем откладывать слишком далеко, да?

Теперь замолчал он.

– Вы меня слышите?

– Слышу.

– Ну так что?

– Не будем. Откладывать не будем. Давайте прямо в эти выходные. Сегодня ведь пятница?

А Петя как раз улетел на очередной тренинг в Хельсинки. Рассказывать ему по «сотовому с автоматическим роумингом по всей Европе», почему ей так надо ехать в монастырь под Владимиром, Ане отчего-то не хотелось… Дорого. И ни про душу неприкаянную Джулину по сотовому телефону не объяснишь, ни про угрызения совести…

И Аня поняла, что она готова на обман, пусть невинный, но с нарушением данного Старикову слова и обещания.

Об отъезде Анна предупредила только капитана…

Загорелого, вернувшегося, как оказалось, из отпуска и тут же, как он сказал, позвонившего по возвращении Светловой…

Сказала, потому что ей было любопытно, как отреагирует Олег Иванович на объявившегося, выплывшего внезапно из неизвестности бомжа Федорыча?

Капитан отреагировал не бурно.

«Ну и лады…» – только-то и сказал он.

– Жаль, что мы не встретились раньше, под Новый год… – щебетала его гостья. – Я бы приготовила тогда десерт, который в моем родном доме подают на Новый год, к праздничному столу. Он похож на ваш снег…

– Десерт?

– Да, представьте… Похож на снег, – засмеялась Айла. – Белый, искрящийся! На самом деле это просто сладкий творожный пудинг. Его готовят в фигурной форме… А потом выкладывают на тарелки и поливают сахарным сиропом, который молочную белизну пудинга превращает в белоснежное сверканье айсберга!

– Замечательно…

– При этом все, кто собрался за столом, пожимают руки, целуются и говорят друг другу: «Да будет новый год таким же белым, как этот пудинг!»

– Какая прелесть…

– Да! Представляете, мы съели бы с вами такой искрящийся пудинг – и наступивший год у нас стал бы белым и сияющим от счастья, правда?

– Правда…

– Хотя, конечно, я понимаю, это очень наивный обычай. Разве так бывает: съел белый пудинг – и счастлив!

– Ну почему же… – Он усмехнулся. – Надо доверять традициям.

– А знаете, какой кофе я готовлю? К такому пудингу?!

– Нет… Расскажешь?

– О! Берутся свежие кофейные бобы…

– Ну, у нас тут, на просторах средней полосы, это вряд ли…

– А жаль, это важно… В общем, на железном листе кофейные бобы прожариваются до коричневого, именно коричневого, а отнюдь не черного цвета.

– Очень важное уточнение. – Он улыбнулся.

– Да, представьте… Затем поджаренные зерна толкут в ступе – в порошок…

– Вот как… А электрическая кофемолка не подойдет?

– Нет, – решительно возразила Айла.

– Но это же очень тяжело, так молоть кофе?

– Ничего… Зато потом будет вкусно. Настоящий кофе – это искусство… А искусство требует жертв, согласны?

– Согласен! – Он вдруг расхохотался. Да так, что долго не мог остановиться. – Ох, уморила… – пробормотал он, вытирая выступившие от сильного смеха на глазах слезы. – Точней не скажешь, мудрец ты мой… Требует жертв! Искусство ох как требует жертв! Это точно…

– Ну вот… – растерянно улыбаясь его бурной реакции, продолжила девушка. – Затем в кипящую воду засыпают две столовые ложки – на средний медный кофейник… И, помешивая, держат на огне, пока кофе не начнет убегать… Снимают и дают немного остынуть. Потом снова нагревают до начала кипения и опять снимают с огня. И так четыре-пять раз.

– Долго…

– Еще бы… В этом весь смысл. Затем… Если желаете пить кофе сладким…

– Желаем.

– Тогда в крохотные фарфоровые чашечки сначала кладется сахар. Затем ложкой по всем чашкам поровну разделяется белая пузырчатая пенка, которая образовалась на кипящем кофе. И лишь потом разливается жидкость.

– Удивительный рецепт…

– Такой кофе получается крепким, ароматным и густым. Некоторые любители даже ложечкой доедают гущу.

– Да, уж после такого кофе вряд ли заснешь… – задумчиво заметил он.

– О, это еще что! Есть такой кофе, что не то что спать – сердце из груди готово выскочить! Говорят, его варят бедуины… Потому его так и называют: бедуинским…

– Это что же за рецепт?

– Такой кофе приправляют кардамоном, и он такой горький-горький… просто ужас – какой горький!

Он слушал девушку, слегка улыбаясь, и думал про себя:

«Да, сладкий пудинг и горький кофе, белый десерт и черный-черный напиток в фарфоровой чашке…

Если вспомнить себя давнишнего, прежнего, так все и было, как и полагается в нормальной жизни – сладкое и горькое, черное и белое… А потом его заставили ощущать жизнь только горькой и черной. В той, прежней, жизни он мог бы представить, что любит девушку, которая готовит белый пудинг. Она готовит, а он ест да похваливает… В этой жизни – это невозможно, нет.

Так что… пусть щебечет… пока».

Он шел в гараж с воодушевлением… В гараж, давно пустующий после того, как отец продал их старую «Волгу»…

Зашел, включил свет – и долго разглядывал «смотровую яму». Она была в их гараже довольно глубокой. А он ее еще углубил… Забетонировал. Чтобы края были гладкими, без зацепок и уступов.

И вот яма перед ним… Именно такой он ее и воображал: холодная, бездонная, похожая на колодец и – пока – пустая.

А воображение уже уносило его дальше. «Мрачное узкое подземелье под храмом бога Ра в Мемфисе…» Нет, не надо улыбаться! Это всего лишь гараж? Да на то и театр, что все условно – есть большая реальность, чем сама реальность. К тому же узница – с настоящей шоколадной кожей, теплой, живой… и африканских царских кровей. Когда каменные плиты храма сомкнутся…

Нет. Нет… Не так! Что тогда увидит зритель? Ничего не увидит… Главное, не увидит, как умирает измученная, раненная при бегстве прекрасная рабыня… Спрашивается, для чего после гибели отца Аида возвращалась в Мемфис и, узнав об участи возлюбленного, проникала в это подземелье? Зачем, если зрители ничего не увидят?! Ведь это искусство! Здесь все делается ради зрителей. Любовь, измены. И смерть!

Отец когда-то в полосу финансовых удач затеял железную ограду вокруг сада. Начал с железных решетчатых ворот. Их привезли первыми, поставили временно возле сарая. Ими же все и закончилось. Затея с оградой заглохла из-за недостатка финансирования. Дела у отца пошатнулись… Но он был упорен и упрямо не хотел расставаться с этими воротами, даже когда стало совсем ясно, что такая ограда служит напоминанием о давнем периоде процветания. В дождь ржавчина рыжими потеками стекала на землю, в сильную жару превращалась в рыжую пыль. Он любил, проходя мимо, дунуть и поднять рыжеватое золотистое облачко…

Хорошо, что, готовясь к приему гостьи, он перетащил одну такую створку в гараж. Подземелье для узников сверху закрывают решеткой. Это естественно. А главное, и зрителю тогда все видно.

В углу, освещая все неровным, мечущимся светом, будет пылать факел – настоящий, чтобы запах копоти и жара добавляли достоверности… Это так стильно, когда по зрительским нервам – вдобавок к условности – еще вдруг что-то настоящее… Запах, грохот, например, мотоцикла, как в модернистской постановке «Иоланты»… Там Роберт, герцог Бургундский, въезжает на мотоцикле на сцену. Да-да, на настоящем мотоцикле! Все-таки это, согласимся, очень смелый ход.

И до последнего зрительского ряда распространяется запах настоящего бензина…

Хотя, если быть честным, все эти авангардистские выверты ему лично не по нраву, они не рассчитаны на настоящего зрителя… У настоящего, так же, как у него, развито прекрасное воображение – его не надо подстегивать запахом настоящего бензина. Он и без факела может увидеть все как наяву. Очевидно, это врожденное.

Он обнаружил в себе это свойство еще в школьные годы, когда отец заставил его читать Вергилия… Он открыл том, одолел две первые страницы «Энеиды»… Закрыл глаза – и вдруг так ясно увидел гладко выструганную, чистую золотистую древесину. Очевидно, это была корабельная палуба, увидел золото, украшения, кажется, кольцо… Точно было, что это – именно золото, его подлинный вечный жаркий блеск… Увидел край какой-то одежды – ткань пунцовая, нет, скорее терракотовая, грубовато-добротная… Он чувствовал ее так же точно, как если бы щупал пальцами, как покупатель в магазине, выбирая на отрез.

В доме слышался легкий голос девушки… Она что-то напевала на непонятном ему языке. Варила кофе. Как-то тоже по-своему… Дивный запах доносился из кухни.

Да, пожалуй, именно в этом кофе он и растворит клофелин, который на время сделает его гостью беспомощной.

Сон, приснившийся Светловой накануне поездки, был, без преувеличения, кошмарным…

Сон все тот же, прежний, детский – с колодцем… Но не в точности тот же, а вариация…

Будто бы она заглядывает в колодец, а там… Анна не видит, что именно, но что-то страшное… Настолько страшное, что она просыпается от ужаса…

Продолжение – по пробуждении – тоже было не слишком удачным.

Очевидно, они разминулись с Лагранжем…

Водитель междугородного автобуса уже готов был закрывать двери… А Лагранжа все не было… И Аня не выдержала. Решила ехать одна.

И чем дальше, тем больше она об этом своем авантюрном решении жалела.

…Было еще совсем не поздно, а над равниной и рекой млел закат, который Пастернак сравнил бы с лимонным морсом. Нечто неяркое, растворенное, зимнее. Неявное. Непонятно, когда начинается – с утра? – и когда заканчивается, переходя в ночь. Долгую, бесконечную русскую зимнюю ночь.

У горожанина определенной конструкции, к коим Светлова и относилась, все первичные впечатлении – от искусства, а от природы – уже во вторую очередь. Все, что он видит, он сравнивает с тем, что читал.

Анна полюбовалась на закат из окна колокольни. Узкое, стрельчатое, как бойница, обрамленное холодным – ледяным! – белым камнем, которому явно под тысячу лет, окно было достойной рамой для этого вида.