Текст книги "Люблю трагический финал"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Ей сказали в монастыре, что Федорыч «выполняет задание», вернется во второй половине дня. И она решила использовать время ожидания в познавательных целях…

Холод на лестнице в колокольне был ледяной, и Светлова поторопилась вниз.

Ступени были круты и отполированы временем, бесконечными шагами, полами ряс, зазубрены небрежно опущенными долу в руках ступающих копьями и алебардами…

Внизу светилась лампадка.

– Вот тут его, упокой, Господи, его душу, и добили!

Аня от неожиданности остановилась. Впереди, в нескольких шагах, возвышался огромный – попросту колоссальный – силуэт одетого в темное человека.

Огонь от лампадки заплясал по камням – очевидно, кто-то открыл внизу дверь, – и в этих метаниях света вполне можно было представить пятна крови.

– Говорят, она где-то тут до сих пор осталась… – Человек в черной рясе словно угадал ее мысли. – Не отмылась за несколько столетий…

Да, что-то в этом роде Анна слышала уже от экскурсовода: известняк этих храмов двенадцатого века – живой организм… Он дышит, может, как человек, задохнуться от бензиновой гари или копоти… Он поглощает, вбирает, впитывает – нельзя отмыть: не отдает…

– Пролить кровь легко, отмыть ее трудно.

Кажется, в этих стенах любой начинал говорить вещими фразами.

– Ну, в общем, да…

Аня перевела дух. Эту историю про того, которого, «упокой, Господи, его душу, тут и добили!», она только что видела наверху – на фресках, которыми были расписаны стены…

Коварный предатель-постельничий похитил меч, чтобы князь не смог защищаться… И был по-своему прав – трудно представить, что бы набожный и кроткий князь им, заговорщикам, устроил, будь у него под рукой еще и меч… Он и без него умудрился задушить кого-то из нападавших… И это безоружный, спросонок. Все-таки летописи явно преувеличивали его кротость. Впрочем, очень по-русски: тихий-тихий, молится себе да постится, а как подступятся – держись.

Здесь они его убивали. И боялись нанести последнюю, смертельную, рану – никто не хотел брать грех на себя… Наверное, поэтому он еще некоторое время оставался живым… Или потому, что людей особой энергетики вообще трудно извести!

Потом они ушли, а князь полз вот по этой лестнице, по которой они спускались теперь. И вот здесь, где стоит этот… наверное, послушник здешний и горит лампада, испустил князь Андрей последний свой вздох.

– Вы, кажется, послушником здесь? – спросила Анна. Она узнала его. Это был один из тех мужчин, что разбирали жестяные трубы у монастырских ворот, когда она приехала сюда.

Безмятежное детское лицо на огромном туловище – несоразмерность объема и содержания мозга, почти как у динозавра… Кажется, про него ей сказали, что он «мается душой».

Аня не знала, как его обойти… «Маясь душой», идиотически безмятежный, он был так далек от реальности, что совершенно не принимал в расчет: на узкой лестнице им двоим не разминуться. Или у него были другие планы?!

Анне стало не по себе. Закат в узком окне померк. Лампадка тоже, казалось, пригасала. Ну и ручищи у этого послушника. Скоро тьма сомкнется, и ручищи, судя по намерениям обладателя, тоже. Прямо на тонкой шейке…

– Можно, я пройду? – робко попросила Светлова.

Послушник молчал.

– А вы положите немного денег возле лампады… Он и пропустит. Здесь полагается жертвовать.

Находящегося в прострации послушника отодвинула спасительная крепкая мужская рука. И в круге света от лампадки позади его мощного плеча Светлова увидела довольное лицо упитанного молодого человека.

– Кори Картер! – представился он с заметным акцентом. – Генеалогическое общество штата Юта.

Анна достала немного денег и положила их на тарелку – щербатого общепитовского вида – рядом с лампадой…

«Странное место для денег, – подумала она про себя. – Все-таки человек тут умирал… Хоть и довольно давно – почти тысячу лет назад. Какой-нибудь бы ящик, что ли, у ворот поставили для пожертвований…»

Дальнейший осмотр монастырских достопримечательностей Аня провела в обществе американского туриста господина Кори Картера.

Молодой человек был общителен, прилипчив как банный лист и свободно говорил по-русски. Все вместе, соединясь, очень быстро стало для Светловой невыносимо…

К тому же у Кори уже к моменту осмотра звонницы появилась навязчивая идея – очень странная, учитывая, что они находились все-таки в монастыре, месте, где, в общем-то, обычно дают обет безбрачия.

– Вы выйдете за меня? Замуж? – вдруг поинтересовался Кори, когда они стали подниматься по ступенькам.

– Чего-чего? – опешила Светлова.

Кори ухмыльнулся:

– Замуж! За меня…

– О, боже… – Светлова возвела очи к белокаменным сводам. – Это еще что за идея?!

– Ну вот такая идея… А что тут странного: вы красивая, я молодой.

– Не нужно быть особо проницательным, чтобы предугадать ответ: Кори, отвяжитесь!

– Но почему?!

– Потому! Потому что я не могу на вас смотреть.

– Это почему же?

– Потому же. Вы никогда не страдали от авитаминоза. Знаете, этот русский авитаминоз от долгой зимы и некомфортных условий жизни накладывает печать утонченности и страдания. Придает человеческому лицу некоторую осмысленность. А у вас – от вечного апельсинового сока и хорошего экологически чистого питания! – на лице безмятежность, как у этого слабоумного послушника… Только тот «мается душой», а вы…

– А я не отвяжусь, – пообещал Кори. – Я не знаю, что этот ваш авитаминоз там накладывает, какую такую утонченность… Но я не отвяжусь. И пусть я буду при этом не слишком утонченным.

– Я поняла. – Светлова вздохнула. – Сообразила… и постараюсь что-нибудь придумать.

– Не придумаете.

– Это почему же…

– Потому же… – передразнил Кори. – В силу чисто российских обстоятельств. Угадайте с трех раз. Электричка последняя ушла! А автобус…

– Но ведь…

– Какая вы все-таки наивная! Как будто я здесь живу, а вы приехали из Америки, из штата Юта. Отменили, радость моя, все последние рейсы.

– Но…

– Из-за недостатка финансирования.

– Но…

– А вот за подробностями и добрыми советами – к Международному валютному фонду. Налоги надо лучше собирать.

– Вот уроды… – Аня затравленно озиралась среди белокаменных палат, чувствуя, как до самых косточек ее пробирает ледяная пустота.

– Ну, личико у вас сейчас… Такое… не ангельское выражение. – Кори иронически разглядывал спутницу. – Да уж – пусти вас сейчас собирать эти треклятые налоги – уж вы бы их собрали!

– Уверяю! – согласилась Анна. – Не хуже золотоордынского баскака… Ужо заплатили бы… Не прятали бы по закромам. Сначала бы плакали, потом опять плакали, а потом засмеялись бы – и заплатили.

– В общем, – подытожил диалог Кори Картер, – у меня машина, а у вас нет. Я все предусмотрел. И до города вам придется ехать со мной.

– А может быть, все-таки со мной?

Аня вздрогнула от знакомого голоса…

И страшно обрадовалась, увидев неожиданного, абсолютно нежданного Лагранжа…

– Как вы меня нашли? – строго спросила она Лагранжа.

– А-а… – он небрежно махнул рукой, – не нужно быть Шерлоком Холмсом. Здесь все ходят по кругу… Все достопримечательности в определенной последовательности. Сначала одно, потом другое… И непременно, и всегда именно так: сначала одно, потом другое…

– Ну и что теперь – после другого?

– Теперь третье. Но это уже вне экскурсионной программы. Идите… – напомнил Лагранж. – Мне сказали, что вы дожидаетесь этого… этого бомжа. А он уже вернулся. Идите одна, так вам легче будет разговорить его. А я подожду вас в машине.

Кори Картер между тем как-то незаметно растворился в сумерках российского пейзажа.

– Кстати, что это было? – растерянно спросила Анна у Лагранжа. – Какой странный молодой человек. Он мне чуть ли не замуж предлагал за него выйти…

– Да, именно это он, судя по всему, и предлагал вам сделать.

– То есть… Склонял?! – возмутилась Анна.

– Нет, ему было нужно именно заключение брака, официального брака.

– Да вы что, с ума все здесь посходили?!

– Нисколько! – Лагранж усмехнулся. – Это американский мормон. Их тут тьма-тьмущая последнее время ошивается.

– Какие еще мормоны?!

– Мормоны, – начал свое пояснение справочным скучным голосом Лагранж, – молодые люди, американцы. Их интересуют прежде всего метрические церковные книги… Точнее, микрофильмирование этих книг. Цель – обратить весь мир, и загробный мир тоже, – в свою веру. Для хорошего мормона, чем больше народу он обратит в свою веру, тем лучше… Вот жила женщина православной и умерла православной. А мормон вступит с ней, умершей, в брак, совершая обряд крещения, и она на том свете становится мормоншей. Мормонам можно сочетаться браком с умершими женщинами, и они, эти женщины, уже будучи на том свете, становятся гаремом мормона. Впрочем, и живые их тоже устраивают… Этим и объясняется внезапное сватовство вашего ухажера…

– Батюшки-светы! – Светлова только покачала головой.

Видение, которое спасло Федорыча-Сивого, в данный момент стояло на пороге монастырской гостиничной комнаты, где жили паломники…

Сивый даже потер глаза.

Молодая, светлая, как свечечка, девушка. Федорыч крякнул… Потому что так все ясно припомнил, что у него в горле запершило от этих воспоминаний, как от дыма тогда, когда он спал беспробудно в загорающемся доме.

Прежде чем заснуть в тот роковой вечер, Федорыч еще немного поуговаривал Вьюна отказаться от походов на чердак…

Дело в том, что они – вполне возможно! – видели Его.

Ну, того, который приносил эти цветы… Молодой мужчина, широкие плечи, светлые волосы.

И страх, который испытал Федорыч, когда этот человек, выйдя черным ходом из «того дома», скользнул по ним взглядом, не заглушал даже немерено закупленный портвейн. Хотя обычно, «приняв», Федорыч пьянел мгновенно, становясь добреньким, бесстрашным, расслабленным – все по фигу. Но сегодня этого не случалось.

– Давай больше не пойдем туда, – попросил он Вьюна.

– Это еще почему?

– Боюсь я.

– Не дрейфь.

– Не могу… Все равно дрейфлю.

– Да не он это… Мало кто мог выходить!

– Он.

– Ну, зачем, сам подумай, такому красавцу по чердакам шнырять и к мертвяку на свиданку ходить? Такой статный и к живым бабам ходить может – никто не откажет.

– Говорю, он.

– Откуда знаешь?

– Это… того… – Федорыч задумался, – по жути понял.

– По какой еще жути?

– Ну, как он на меня глянул… прозрачно так, в упор – прямо жуть меня взяла. Вот по этой жути и понял.

– Ладно, не мути… По жути-то и ошибиться можно. У страха глаза велики. А с цветами этими мы с тобой вишь как живем. – Вьюн кивнул на бутылки. – Припеваючи! А ты – по жути, по жути… – передразнил он скулящий голос Федорыча. – Нет, голуба, так дело не пойдет… Давай факты, аргументы… А это… – Вьюн задумался, вспоминая когда-то слышанное слово, – одни эмоции!

Фактов и аргументов у Федорыча не было, и он, сраженный важным словом «эмоции», только жалко поскуливал, отчаянно понимая, что ни в чем Вьюна не убедит и, по слабости своей подчинившись, будет покорно лазать на жуткий чердак. Хотя сам он нутром чувствовал, что глаза у его страха нисколько не велики, а в самый раз.

По всем обстоятельствам Федорыч не должен был проснуться тогда от этого последнего своего сна. Пьяный, спящий, отравленный спиртным алкоголик… Ну, как он мог в критический миг, когда комнату затянуло дымом, очнуться? И трезвый-то, находящийся в сознании человек не фиксирует того момента, когда угорает… Таково свойство угарного газа – человек отключается незаметно для самого себя, даже не начав бороться. А тут беспробудный пьяница, храпящий бомж…

Да, видно, права Марья Федоровна – не пора! Не пора ему было покидать этот мир. Из круговерти сна, серой вязкой мешанины обморока вдруг явилась Сивому светловолосая девушка. Она была похожа на его мать. Такой, какой он ее помнил по самому раннему своему детству… Первомайские праздники в его далеком детстве – они были тогда отчего-то теплыми, солнечными – и мама в светлом сарафане!

Она появилась вдруг, легко шагая по омерзительным бесформенным обломкам его серого вязкого сна, как по льдинкам на реке, отчего-то не опрокидывающимся. Или по облакам. Подошла. Взяла его за руку и сказала:

– Пойдем, Алеша.

– Алеша?! – удивился он.

И вдруг вспомнил: это его имя. И пошел за ней. И стало так покойно, счастливо и легко, как бывает послушному ребенку, когда его держат за руку и ведут… И не надо ни о чем волноваться – за тебя отвечают, и все будет хорошо…

Так и было…

Рядом с этим видением он чувствовал себя Алешей: белоголовым трехлетним мальчиком в сатиновых трусах и трикотажной маечке, счастливым, как в теплый первомайский солнечный день пятидесятилетней давности…

– Только маечку на головку натяни! – посоветовало видение.

Федорыч очнулся от собственного жуткого, выворачивающего кашля, который казался бесшумным оттого, что его заглушал треск пылающих деревянных стен…

Он стоял на четвереньках вблизи пылающего дома, который они с Вьюном накануне облюбовали для ночевки и где неплохо устроились, затарившись портвейном на вырученные от цветов деньги.

Голова его была закутана. Правда, не маечкой, а его вонючей розовой шубой, которая, собственно, его и спасла, когда он в беспамятстве выбирался из огня.

Вьюна не было видно нигде.

Видения – тоже.

Откашлявшись до рвоты, Федорыч в изнеможении откинулся на тротуаре, с ужасом понимая, что не сможет пошевелиться, даже если пылающие и разлетающиеся головни начнут падать прямо на него…

Но тут он увидел такое, что показалось ему пострашней огня, ибо нашлись и силы. И Федорыч опять, и очень даже резво, встал на четвереньки и ухнул в темноту, подальше от горящего дома, как можно подальше…

А за его спиной, на фоне огненных отсветов, оставался человек… Уже виденный прежде Сивым красавец с широким разворотом плеч. Однажды увидев, Сивый хорошо запомнил этот зловещий силуэт в длинном темном плаще.

Не замечая выбравшегося из дома Сивого, человек стоял неподвижно рядом с пожаром, завороженно любуясь огнем.

Может, конечно, Федорыч и ошибался. Может, его сегодняшняя посетительница и не была видением, а просто похожа была эта девушка на ту, привидевшуюся ему тогда, то ли во сне, то ли наяву, в загорающемся доме. Но решил он не искушать судьбу: не быть неблагодарным. И когда посетительница, назвавшаяся Аней, стала его расспрашивать, честно ей все рассказал.

– На кого он похож-то был, Федорыч? – ласково, располагающим к откровенности голосом спросила Аня. – Описать его можешь?

– Как из фонда Олег Иванович, дай бог ему здоровья… Такой же громила.

Нет, Аня не хотела в это верить…

Просто все случилось в тот день, когда капитан, как выражается Сивый, «погнал их из фонда». И два изображения – капитана и незнакомца – в результате потрясения могли соединиться в слабых мозгах Сивого в одно.

Все-таки хоть Сивый и идет на поправку, и просветлился тут, а каждое утверждение такого пропойцы со стажем следует делить на сто, как минимум. Человек, который половину сознательной жизни провел на грани белой горячки, может, естественно, и ошибиться. Хотя, если быть честной, Ане стоило огромного труда находить аргументы для этих возражений… То, что сказал Сивый, до ужаса, именно до ужаса – как раз тот самый случай! – было похоже на то, что подозревала она… Совпадало с ее сомнениями!

– Он нас и сжег. Не иначе, – подытожил Сивый печальную повесть.

– А дом можешь показать?

– Не могу.

– Почему?

– Боюсь, дак!

– Боишься?

– Да. Я отсюда теперь никуда.

– А нарисовать? Объяснить? Адрес, хоть приблизительно?

Федорыч задумался. Он сидел перед Светловой – ладненький, отмытый, преображенный монастырской жизнью, в чистой темной телогреечке: бороденка расчесана, голова на пробор прилизана… (И признать-то в нем прежнего бомжа в розовой шубе Аня едва смогла.) Сидел, источая запах лампадки, и размышлял.

Очевидно, те же очищающие изменения произошли не только во внешности Федорыча, но и в его мозгах…

Потому что, подумав, Федорыч распахнул свои бледно-голубые глазки (вот ведь сила преображения – даже у глаз Сивого вместо прежней неопределенной мутноватости появился цвет!) и твердо сказал:

– Могу.

Золотоволосая встревожила его новостью о том, что один из бомжей, лазавших на чердак, оказался жив…

Нет, сам он не боялся кары. Он, напротив, чувствовал себя отлично, уверенно, как никогда. Как мужчина на взлете карьеры, на пике жизненных удач. В расцвете сил, так сказать.

Но если бы чердак нашли – это означало бы расставание с Джульеттой. Фу… То бишь Виолеттой! Виолеттой Валери – прекрасной куртизанкой, погибшей от несчастной любви и неправильного, нездорового образа жизни.

Поэтому он все продумал.

Он уже видел этот чистый сильный огонь, окружающий Утес Валькирии… Вообще «Кольцо Нибелунгов» редкость в мировом репертуаре…

Это была бы сильная вещь. И идеальное преступление.

Пламя – радостное, очищающее… Ничто так не завораживает его душу, как вид огня.

Только бы не вмешался случай…

Свет фар с трудом разрезал непроглядную ночь, и Анин водитель пристально вглядывался в дорогу, совершенно забыв о своей спутнице.

В общем, Аня была ему благодарна за то, что он не стал ни о чем расспрашивать ее… После откровений Федорыча она чувствовала себя совершенно убитой… Под стать самому Лагранжу. А Сергей вообще в эту встречу выглядел особенно грустным, подавленным, ушедшим в себя.

Самой же Анне, безусловно, нужно было время, чтобы прийти в себя и придумать, как помягче, потактичнее рассказать ему о том, что она узнала от Сивого… Исходя из того, что поведал ей бомж, это было совсем не простой задачей.

«О чем он, интересно, думает? – Аня смотрела на Лагранжа. – О Джуле? Послушал бы он Сивого – что с ней стало…»

Но проникнуть в мысли своего спутника Светловой было явно не под силу…

Анна припомнила свои занятия психологией… Хорошо бы загадать ему тест… В одном из тестов есть, например, такое задание: опишите, на берегу какого водоема вы хотели бы жить. Тест, кстати сказать, очень точный…

Казалось бы: люди, зачарованные рекламными роликами (райское блаженство – это, конечно, «Баунти»), непременно опишут стандарт «счастливого потребителя»: море, желательно Карибское, пляж…

Так нет. Вовсе нет. Что можно сказать, например, о человеке, который описывает, и с большим удовольствием, как идеальное местожительство – берег темного крошечного прудика, вязкого, илистого, затянутого ряской?

Сказать можно только то, что мальчиком он рос в семье с жестким тираническим укладом, в железных, установленных родителями рамках. Для него это уже привычное, даже по-своему комфортное состояние, другого он бы уже и не хотел. И при этом, будучи сам жестко подавлен и регламентирован, он в отношениях с другими людьми (одно с другим четко увязывается) стремится к тому, чтобы самому подавлять, властвовать, навязывать достаточно грубо свою волю.

Ну что бы родителям было не заглянуть в этот прудик… Так нет же, скорее всего даже элементарной попытки разобраться в потемках детской души, по всей видимости, не было.

Вода – так считается – это очень близко к образу души. И люди, которые мечтают не о вязком заросшем прудике, а о, скажем, безграничном морском просторе, не затемненном тучами, мечтают о воде прозрачной до дна, просматриваемом открытом пространстве береговой линии… В общем, если такой человек повстречался, лучше его больше из виду не терять.

– Сережа, понимаете, я ведь вас совсем не знаю, – робко начала Светлова, – расскажите хоть немного о себе… Если можно, конечно… Если, конечно, ваша жизнь не сплошная тайна….

– О себе? Ну что ж… – Лагранж усмехнулся. – Пожалуй, стоит рассказать… К тому же моя жизнь не сплошная тайна и вообще – не тайна… Вот как раз одна давняя история вертится в голове, извольте… Послушайте… Дорога-то длинная. Правда, и история, к сожалению, не очень веселая.

…Каждый раз, когда он возвращался к этим воспоминаниям, все, что случилось с ним тогда, в юности, вставало перед глазами так четко, до мелочей ясно, что становилось понятно: ему никогда, никогда от этих воспоминаний не избавиться. Он считал то, что случилось с ним тогда, самой темной страницей своей жизни, корнем, основой всех злоключений… Хотя юношескую любовь, даже несчастную, обычно принято считать светлой… Но в его случае было иначе…

Говорили, что ее мать была отличной портнихой. Будто бы время от времени мамаша ездила в город, привозила оттуда стопку модных журналов и шила дочке ладно сидящие стильные юбки и джинсы.

Может быть, поэтому, когда Кристина – так ее звали, – продав молоко (а девочка два раза в неделю приносила отдыхающим молоко на продажу), вышла из дверей дома отдыха и присела на длинную скамейку возле теннисного корта полюбоваться на играющих, она ничем не отличалась от стильных московских девочек, к которым он привык.

И все-таки была она особенной. Настолько, что он уже не смог отвести от нее взгляда.

– Девушка, а девушка, а вы из какого номера? – Рядом с ней на скамью сразу уселся его приятель, закадычный друг Андрей. (В том далеком августе родители впервые в жизни отпустили их отдыхать на юг, в дом отдыха, одних!) – Почему я вас еще не видел? – продолжал приставать к ней Андрей.

– Я… В общем-то, я…

Он сразу понял тогда, что девушка растерялась.

Очевидно, она хотела сказать, что вовсе даже не живет ни в каком номере, что она просто принесла молоко. Но почему-то застеснялась. Очевидно было, что ей неловко стало признаваться самоуверенному усмехающемуся москвичу, что она не живет в доме отдыха – в номере с ванной, а ютится в беленном известью домике у моря, где вместо ванны вода из колодца, такая ледяная по утрам – бр-р! – хоть и живут они на самом юге.

– Вряд ли вы угадаете, – вместо долгих объяснений ответила Кристина.

Наверное, это было нехорошо, что она не стала разубеждать его друга. Не сказать правду – это ведь еще не значит соврать? Однако получилось, что она оставила Андрея в заблуждении…

То есть она умела лгать. И ему уже тогда следовало бы насторожиться.

Но он не насторожился – он смотрел на нее, смотрел уже во все глаза, как зачарованный…

– Попробую отгадать… Я ведь, признаться вам, страшно догадлив! – продолжал наступление-знакомство его нахальный приятель.

И Андрей как бы в шутку, но очень внимательно окинул ее взглядом:

– Хорошо сложены, пожалуй, даже изысканно. Тонкие черты лица… Угадал! Двести седьмой люкс. Кажется, там поселились племянницы писателя Волконского.

Она покраснела так, что даже сквозь ее медовый загар пробился яркий румянец. И стала, впрочем, от этого еще лучше. Но было понятно: она попала в ложную ситуацию. В пакете предательски звякнул пустой бидон из-под молока. Он обратил внимание, что она незаметно отодвинула его от себя.

– Давайте знакомиться… Андрей! – продолжал приставать его друг.

– Извините, но мне нужно идти.

Она поднялась со скамьи, заторопилась.

– Ну уж нет, мы так просто вас не отпустим. Разве вам не понравилась наша компания?

– Извините…

– Нет, нет, и нет! Вы остаетесь с нами, и мы сейчас…

Андрей загородил ей дорогу.

Она еще больше смутилась. Видно было, что больше всего ей хотелось поскорее исчезнуть отсюда.

– Андрей! Ну что ты пристал к человеку.

Он пришел ей на помощь. Мягко, но настойчиво отодвинул своего назойливого приятеля, освобождая ей путь к спасению. И тогда они на мгновение впервые встретились взглядами.

Но, спасаясь от позора разоблачения, она уже бежала по тропинке, спускающейся от теннисных кортов к морю. Она так поспешно убегала, что даже забыла свой бидон, спрятанный в пакет. Он остался на скамье.

– Куда же вы, княжна?! – кричал ей вслед Андрей.

– Уймись, Андрей! – Девушки-отдыхающие с дорогущими ракетками и в теннисных юбочках «Лакоста» громко фыркали на корте: – Тоже мне… княжна… Скорей уж пастушка! Твоя красавица приносит молоко на продажу. Хочешь, можешь и ты заказать!

– Пастушка? – разочарованно протянул Андрей. – Вот так раз! Вы меня убили. Как же это я, со своей знаменитой проницательностью…

– Вот именно. Здорово опростоволосился! – смеялись девушки.

– Впрочем, – Андрей усмехнулся, – если она и пастушка, то прекрасная. И вообще… я люблю молоко.

Конечно, она слышала этот доносившийся ей вдогонку смех… И его сердце сжалось от немыслимой жалости. Бедная девочка!

Перепрыгивая с камня на камень, он торопился за ней вниз по тропинке к морю. Сверху, вслед за ними, от его торопливых шагов скатывались камни. Он уже почти догнал ее…

Он видел, как она вдруг остановилась, охнула и схватилась за голову. И явно в растерянности – это было очевидно – опустилась на край огромного камня.

Бедняжка вспомнила наконец, что забыла свой злополучный бидон! Теперь наверняка решает, что же ей делать. Может, подождать, пока насмешники разойдутся с кортов и скамья опустеет?! А вдруг этот несчастный бидон куда-нибудь денется?! Можно представить, как встретят ее дома! «В стране дефицит! В хозяйственных магазинах выстраиваются очереди за каждой эмалированной кастрюлькой, а ты! Потерять такой бидон!»

Она услышала его шаги и подняла испуганно голову.

Его поразило ее несчастное, обиженно-несчастное выражение.

– Хорошо, что ты подождала. Я уж думал, не догоню! – Он протягивал ей ее старый пластиковый пакет с выцветшим изображением «ковбоя Мальборо» и злополучным бидоном внутри.

Некоторое время они стояли – так ему казалось! – замерев, как будто их заколдовали. Это было как сон…

Первой пришла в себя Кристина.

– Вы что-то еще хотите мне сказать? – вежливо спросила она.

– Нет.

– Благодарю.

Она повернулась и стала спускаться вниз к морю, к своему беленному известью домику.

И он вдруг пришел в настоящий ужас: неужели они расстанутся сейчас?! У него своя дорога – в номер двести тринадцатый, у нее – своя…

– Да погоди ты… – Он догнал ее и схватил за руку. – Удивительная способность «поддерживать беседу»! В кавычках, конечно. И исчезать, не прощаясь.

– Не хочется вас задерживать. – Она неловко смотрела в сторону. – Вы ведь, наверное, торопитесь. Разве вам не нужно возвращаться на корт?

– Нет. – Он засмеялся. – Я не давал клятвы торчать там целый день. Честно говоря, меня уже тошнит от этого тенниса. Я бы с удовольствием побродил по берегу. Ты любишь ходить по воде?

– Люблю, – призналась она, словно удивляясь, как он угадал.

– Тебе, кстати сказать, в какую сторону? Туда? – Он указал направо, в ту сторону, где из-за сосен виднелись белые взбирающиеся на гору домики Кристининого поселка. – Или туда?

Кристина посмотрела вслед за его рукой – в противоположную сторону, где, тая в солнечной прозрачной, чуть туманной дали, берег уходил в бесконечность.

– Туда! – Она засмеялась и махнула рукой в сторону бесконечности.

Они бродили почти весь день. Песок таял под ногами у самой кромки воды, размытый волнами. Он рассказывал ей про Москву, музыку, про свою учебу.

Она рассказывала про горы, где в расселинах – маленькие синие цветы… И про скалистые обрывы, где вода, кажется, руку протяни – коснешься дна, такая прозрачная, а на самом деле – невероятная глубина…

Бродили, разговаривали, и она удивлялась, как легко могут общаться люди, которые видят друг друга впервые в жизни.

Наконец, прощаясь, они остановились у ее дома.

– Бедная мама, наверное, с ума сходит…

– Вот ты и обрадуешь ее сейчас своим появлением!

Кристина устало улыбнулась:

– Завтра я вам покажу, где много-много крабов и очень красивые камни…

«Я тебя люблю… и я не перестану любить тебя всю оставшуюся жизнь, – хотел сказать он. – Это из-за тебя я приехал сюда. Вовсе не отдыхать и купаться, а чтобы встретить тебя. Это судьба».

Она подошла к нему совсем близко. Сколько раз ему снилось потом, что они стоят вот так рядом и он наклоняется, чтобы поцеловать ее. Она закрыла глаза.

– Кристина. – Он смотрел на нее печально и просто. – Кристина, я не успел тебе сказать…

Она испуганно приоткрыла веки:

– Что же?

– Завтра я уезжаю, Кристина.

– Как?! Как – завтра?

– Рейс вечерний. – Он смотрел немного растерянно в ее расширившиеся от удивления зрачки. – И с утра мы еще успеем посмотреть на те красивые камни… Давай встретимся рано-рано, чтобы у нас было побольше времени… Ведь его осталось так мало…

На секунду их пальцы соединились.

Они стояли и смотрели друг на друга, не в силах отвести взгляда и разомкнуть рук.

Наконец, словно очнувшись от наваждения, Кристина неловко улыбнулась:

– До свидания.

– Ну, как пастушка? – Андрей встретил его в шезлонге, пуская синие колечки дыма. Он уже, пользуясь отсутствием родителей, курил вовсю… – Кажется, ты не теряешь времени даром!

– Не болтай глупостей…

– Ты еще скажи, что вы не договорились о свидании.

– Это не свидание… Но мы договорились встретиться завтра, перед отъездом. Знаешь, там, где рыбацкий баркас на берегу возле сосновой рощи. Возможно, я ошибаюсь, но у нее был такой расстроенный вид, когда она узнала, что я уезжаю завтра.

– У тебя не веселее. Держу пари, тебе самому жаль уезжать, не повидав ее еще раз. Такая красавица… Впрочем, если тебе ни к чему, я готов!

– А вот если ты еще только подумаешь об этом, – он приподнял друга за воротник тенниски, – я тебя…

– Ужель убьешь, Отелло?!

– Но поколочу изрядно.

– Не волнуйся… – Андрей усмехнулся. – У меня на сегодняшнюю ночь другие планы.

– Вот и отлично. – Он задумчиво отпил глоток ледяной минералки. Внизу шумело море…

– Теперь ты стал самым задумчивым человеком на свете. – Андрей наклонился к его уху: – Хочешь, я угадаю, о чем ты думаешь?

– Угадывай. У тебя, я понял, это отлично получается. – Ему, несмотря на его грустные мысли, стало смешно. – «Княжна Волконская… двести седьмой люкс!» – передразнил он.

– Ну, дорогой друг, зачем вспоминать досадную промашку. Это было исключение, подтверждающее правило. А вот сейчас я угадаю абсолютно точно…

Андрей наклонился к нему как можно ближе:

– Ты мечтаешь о ней! Но… Она тебе не светит! Наш дорогой и всеми обожаемый Сережа…

– Что ты шепчешь, как Яго в самодеятельном театре? – Он сказал это почти весело. Изо всех сил стараясь не потерять самообладания. – И потом… кто это «она»?

– Ого! Какие мы сильные. С каким мы достоинством держимся! Не притворяйся… – Андрей ухмыльнулся. – Да ты не расстраивайся…

Несмотря на все свое самообладание, он больше всего боялся, чтобы Андрей не подметил, как у него задрожали губы…

– Помоги мне, – шептал он неизвестно кому, оставшись один.

Ветер с моря хлопал створкой раскрытого окна.

– Я верю в твою силу! Пожалуйста, помоги! Только один раз… и все! Я люблю. Сделай так, чтобы мы с ней не расставались. И я больше никогда ничего не попрошу…

Только дотронуться до руки, почувствовать дыхание, увидеть снова глаза, а потом… потом можно некоторое время не видеть. Ему хватит этого запаса, чтобы продержаться, чтобы делать вид, что все в порядке. А потом он вернется и увезет ее с собой. И дальше – не расставаться. Всего лишь не расставаться. Быть вместе – разве это преступление?

…Оказывается, он уже любил. Краткий поцелуй, теплые душистые губы… и все. Этот поцелуй был как будто бы во сне.