Текст книги "Люблю трагический финал"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Что касается шведского качества, то Аню не нужно было убеждать. Она уже знала, что шведские носки не рвутся. Странно, конечно, необъяснимо… Но не рвутся, и все тут.

– А почем номер в отеле?

– Сто.

– А как назывался?

– «Опера».

– Как?

– Я же сказал – «Опера».

– Там что, рядом оперный театр?

– Аня… Я же сказал: ничего не видел, ничего не знаю…

– Ну да, да. Ничего никому не скажу!

– Но правда, – взмолился Петр, – я даже не понял, есть ли вообще в Гетеборге опера.

Очевидно, интуитивно и бессознательно человек начинает отмечать нужные ему детали и информацию даже прежде, чем отдаст себе ясный отчет в том, что они действительно нужны…

Утренние ведущие «Радио-Максимум», борясь с зевотой, предложили слушателям рассказать в прямом эфире, чем их «достает» вторая половина. За что они, слушатели, бывают злы на мужа или жену?

Аня задумалась. А чем ее раздражает Стариков?

И с интересом путем пристальных размышлений обнаружила: ничем!

То есть ей даже не на что пожаловаться в прямом эфире просыпающимся Москве и Петербургу.

Между тем утро разгоралось, и конкурс уверенно выигрывала жена, муж которой пел по утрам на кухне.

– Понимаете, у нас маленькая кухня, шесть метров, обычный панельный дом, стандартная крошечная квартира, а он…

– Что, просто настоящим оперным голосом, с утра – арию?

– Да, готовит яичницу в трусах на кухне и…

Что может сравниться с Матильдой моей.

Сверкающей искрами черных очей?..

Ведущие радостно – не по долгу службы – и искренне ржали.

И над мужем, любителем пения и яичницы, и над Матильдой, у которой из черных очей – прикинь?! – натурально сыплются искры.

Аня провела мыльной губкой по тефлоновому идеальному дну сковородки, смывая масло от блинчиков… Стариков терпеть не мог омлетов и яичниц.

И тоже замурлыкала: «Она только глянет…» Кстати, откуда это? Кстати говоря…

Ах да… Из «Иоланты»… Это Роберто, герцог Бургундский, кажется, которого совершенно не волнует дочь короля Рене, поет. По всей видимости, герцог был любителем темпераментных – искры из очей – зрелых брюнеток, а не анемичных неискушенных в делах любви королевских дочек…

Аня вдруг застыла с губкой в руках – пена «Санлайт» капала в раковину.

Удивительно, насколько застрявший с детства в голове штамп может наполниться жизненным содержанием. Она так ясно видела и эту брюнетку Матильду, и эту дочку.

Аня вспомнила о «Делосе»… Как она разглядывала репертуар этого театра…

«Иоланта» там, кстати сказать, идет… Что еще там есть? Еще «Кармен», самая первая и знаменитая их постановка, театр-то молодой.

Самая первая… «Кармен». Цыганка Кармен.

Кажется, еще «Аида» идет…

Светлова выключила радио, зато включила телевизор.

И вот тебе раз! Опять… Словно специально в уши лезет.

– Но ведь сейчас, насколько я понимаю, в опере большое стремление к реализму, к правде жизни, всяким модным веяниям, граничащим с…

На засветившемся экране возник знаменитый оперный певец и расспрашивающий его журналист.

Аня убиралась и мимоходом слушала бубнящий телевизор… Это было что-то вроде передачи «В мире искусства». Интервью с этим самым великим певцом.

– Да-да, – отвечал певец, – я сам пел в таких спектаклях, в Королевской опере. Пел «Тоску». И был одет в военную форму образца 1942 года… Было очень смешно, когда я на первой репетиции «Тоски» в Лондоне, прохаживаясь за кулисами, наткнулся на совершенно голую девушку…

– Вам правда было смешно?

– Очень… Эта девушка, тоже хохоча, бежала со сцены. Оказывается, по сценарию, в начале второго акта «Тоски» полицмейстер занимается с ней на сцене любовью…

«Так… – Аня сжала ладонями виски. – Оборванные фразы бывают лучше закругленных! Они наталкивают на неожиданные мысли…»

Как он сказал? «Стремление к реализму, граничащее…» С чем?! Почему не сказал: с чем граничащее?

С чем граничит оно, это стремление к реализму, в конце-то концов?

Ведь если на сцене Королевской оперы возможна почти настоящая любовь и настоящая голая девушка, то на этой сцене… – Аня посмотрела за окно на улицу, – возможна почти настоящая смерть? Или совсем настоящая?!»

– Но вы знаете, – продолжал знаменитый оперный певец в телевизоре, – сторонники реалистического направления, которые начали утверждать жизненную правду в опере, появились не сегодня. Давно. Не стоит считать это исключительно модным сиюминутным веянием…

«А поподробнее?» – пробормотала Светлова, потому что интервьюер в телевизоре сидел, аки пень, кажется, совсем забыв о своем собеседнике и думая о чем-то своем, «о девичьем».

– Их, этих приверженцев гиперреализма, называют веристами… – откликнулся на просьбу телезрительницы Светловой оперный певец. – «Vera» – это «правда» по-итальянски. У них, знаете ли, есть совершенно блистательные оперы… Например, «Паяцы» Леонкавалло…

«И это как, захватывает?» – продолжала свой диалог на дистанции Аня.

– И, уверяю вас, эта новая форма оперы привлекает людей. Я вообще верю, что не сегодня-завтра появится человек, который найдет новую форму выражения… Опера, знаете ли, не элитарное, а живое и простое, как жизнь, радостное искусство…

Аня вдруг стала лихорадочно собираться. И через десять минут была уже на улице. Очень быстро – рекорд для Книги Гиннесса – добралась до «Молотка».

В общем, через полчаса Анна уже стояла снова в раздумьях под аркой, ведущей в «Молоток».

Перед ней снова висел репертуар. Репертуар оперного театра «Делос».

«Кармен».

«Травиата».

«Аида».

«Иоланта».

«Театральный грим», – сказала тогда Мила Смирнова.

«Постановочная работа», – сказал следователь-пофигист.

Галя Вик была слепой девушкой…

Виолетта Валери была куртизанкой. Кармен – цыганкой… Аида… Впрочем… ну не мог он объять необъятное – охватить сразу весь репертуар..

Хотя… Аида была темнокожей…

Пропавшая студентка? Та темнокожая иностранка…

Анна вспомнила, что капитан говорил о «свежих случаях»: среди числящихся пропавшими – темнокожая девушка.

Аида?

Постановочная смерть, продуманные штрихи, детали… Грим театральный, цветы…

А что, если и вправду опера – «живое и простое, как жизнь, искусство»?

Во всяком случае, этот человек воспринимал, очевидно, его именно так: слишком серьезно, слишком как жизнь.

Как там было сказано: «Не сегодня-завтра появится человек, который найдет новую форму выражения»…

Неужто уже появился?

– А, да-да… «Мобил-моторс»! Проходите, устраивайтесь… – Кирилл Бенедиктович Дорман гостеприимно обвел рукой почти пустой зал, приглашая Аню пройти.

У Дормана был «Крайслер», новехонький, с иголочки, купленный только-только и с хорошей скидкой…

И вот так Аня попала к нему на репетицию: то есть не благодаря своим достоинствам и неотразимости, а благодаря Пете.

– Моя жена большая поклонница оперного искусства, и ей, в общем, ей очень интересно заглянуть, так сказать, за кулисы, на творческую, так сказать, кухню… Узнать, как рождается искусство, и все такое… – вечно торопящийся Стариков, не совсем понимая, зачем это Ане нужно, торопливо изложил ее просьбу Дорману.

Еще никто, получая такую скидку на «Крайслер», не отказывал Пете, и Кирилл Бенедиктович не стал исключением.

Радушно передал Ане приглашение и забыл… А теперь вот услышал про «Мобил-моторс» и вспомнил…

И теперь Светлова, замерев, как мышка, сидела в полутемном зале и наблюдала…

На сцене, хотя это была всего лишь репетиция, «в замке короля Рене», стояли цветы. Роскошный букет красных и белых пионов. Лохматых, тяжелых, в высокой вазе, таких свежих и живых, что Ане казалось: даже из амфитеатра она видит капельки воды на их лепестках.

Еще совсем недавно Светловой это понравилось бы. (Люди вообще, по ее мнению, делились на две категории: тех, кто мог украсить свой дом искусственными цветами, и тех, кто не мог, несмотря ни на что… Даже если становилось страшно модным.)

Но сейчас в зрительном зале «Делоса» эта достоверность, даже всего лишь в виде свежего живого букета, показалась Ане страшноватой.

Вообще же такие штрихи, как оказалось, были фирменным стилем Дормана. Даже на репетиции, по его требованию, цветы должны были быть, что называется, «с грядки» – из оранжереи. Никакого запыленного мертвого реквизита. Ибо все создает атмосферу: и влага на лепестках, и пыль на восковых несъедобных фруктах.

Конечно же, он был тысячу раз прав! Несмотря на свое отвращение, Аня отдавала ему должное. Это яркое живое пятно на сцене непостижимым образом организовывало все пространство вокруг себя, притягивая взгляд и давая, как камертон, определенный настрой.

Яркие и чувственные, пионы придавали особый шарм мертвой условности оперного искусства и завораживали неофита, коим Аня и являлась.

Ей пришлось поерзать, когда Дорман, вежливо осклабившись, осведомился:

– Что вы у нас смотрели?

– Все! – находчиво ответила Светлова, не побывавшая ни на одном спектакле. И замерла, в ужасе от своей находчивости и в ожидании дальнейших расспросов.

К Аниному счастью, для Дормана этот вопрос был всего лишь формой вежливости. Он тут же забыл и о нем, и о светловолосой жене менеджера «Мобил-моторс», «большой поклоннице оперного искусства».

Другой точкой гиперреализма на сцене была больничная железная кровать. Совершенно натуральная, абсолютно сиротского вида, как будто только что из пионерского лагеря или детдома. Где только удалось завреквизитом такой антиквариат разыскать. Это оставалось загадкой… Кровать предназначалась для болезненной дочери короля Рене, известной в народе как Иоланта… Вокруг кровати суетились люди в белых халатах… Халаты тоже были очень натуральными, совершенно больничными… Вообще цель была достигнута – от всего увиденного неприятно несло настоящей совковой больницей.

Кровать, халаты – все символизировало болезнь Иоланты, ее слепоту, что называется, «предоперационный период».

А намеренно совковый вид (казалось, на простынях можно разглядеть наляпанные лиловые штампы «Горздрав. Больница номер 57») разрушал романтическую литературность драмы Герца. «Дочь короля Рене», которой, уж если бы она, довелись, попала в больницу, больше подошел бы госпиталь мальтийских рыцарей с серебряными блюдами и шелковым больничным, ежедневно сменяемым бельем.

Но нет… В этом и состоял новаторский замысел Кирилла Бенедиктовича. Освежить замыленный взгляд зрителя, привыкшего к канону, содрать пленку многократно виденного. Шокировать деталями. Тогда и все остальное будет восприниматься исключительно свежо.

Свежо было, это точно… Можно сказать, что Аня оказалась наилучшим из возможных зрителей Дормана. Наилучшим, но отнюдь не благодарным… Ее эта дормановская достоверность проняла до холодного пота. Ведь она знала о другой Иоланте… Гале Вик.

Знала, что безумному автору той постановки понадобилась настоящая достоверная кровь и чудовищное изуверство.

Аня во все глаза смотрела на Дормана, репетирующего с певицей… А ведь Кирилл Бенедиктович – фанатик, настоящий фанатик… Своего дела. А ради своего дела фанатик готов на все.

Почти на ватных ногах Аня потихоньку двинулась к выходу из зрительного зала, больше всего на свете боясь, что Дорман окликнет ее вопросом: «Вам понравилось?»

Что она скажет, если слова застревают в горле…

Анна уже прикоснулась к краю лиловой портьеры… И в этот момент Дорман действительно окликнул ее:

– Вам понравилось?

– Нет слов, – почти прошептала она.

Лгать Светловой не пришлось. А шепот режиссер вполне мог отнести на счет ее восхищения…

Но как Дорман мог быть связан с Галей Вик?

Этот преуспевающий светский лев, звезда бомонда, модный московский человек, которому были рады и банкиры, и дорогие кокотки, и политики. Как он мог быть связан с несчастной, бедной, никогда не покидавшей своего дома, «своего замка» девушкой?

– Ты случайно не знаешь, где у Дормана дача? – поинтересовалась Аня у Старикова, поблагодарив совершенно искренне за «поход в театр».

– Понятия не имею. – Петя пожал плечами. – Хотя…

– Да? – насторожилась Аня.

– Знаешь, он, кажется, заметил насчет «Крайслера»: «Машинка прелесть, я до своей Фанеровки вмиг домчался»…

– Что еще за Фанеровка? – нахмурилась Аня. – Ты ничего не путаешь? Такого и населенного пункта, кажется, нет…

– Знаешь, ты совершенно права! – Петя хлопнул себя по лбу. – Это у меня, как в «Лошадиной фамилии» – Овсов… Запомнил: что-то, что хорошо горит, – вот и получилось Фанеровка… А на самом деле…

– Может, Гореловка?

– Ну да! Умница ты моя… – Петя поцеловал жену в лоб. – Так он и сказал: «До своей Гореловки».

«Делос» кипел от слухов и перешептываний.

Секретарша Дормана застрелилась у себя на даче. Неожиданно для всех. Впрочем, разве стреляются «ожиданно»?! Но все-таки такая молодая, благополучная… Очень молодая девушка. Говорили, что… незадолго до этого она пыталась шантажировать Дормана…

Но Кирилл Бенедиктович только высмеял ее и посоветовал больше не затрагивать такие темы… То, что эта Цвигун ему говорила, было, по слухам, похоже на бред. Будто бы Вика подслушала, как Дорман ходил по своему кабинету и признавался сам себе в каких-то жутких постановках-преступлениях.

Кирилл Бенедиктович над глупой девушкой только посмеялся. А она вот…

Взяла и застрелилась.

Больше всего сотрудникам «Делоса» было жаль Викиного поклонника… С ним, единственным человеком из всех работавших в театре, Вика имела доверительные отношения. Такая это, признаться – хотя покойников и не обсуждают! – была холодная, надменная, без подружек и друзей девушка. А парень этот еще удивительно умел подражать чужим голосам – мог скопировать даже Дормана, да так, что не отличишь. Кстати, говорят, Цвигун своего шефа уверяла, что человек, расхаживавший за матовой стеклянной стеной кабинета, человек, которого она видела, говорил его, Дормана, голосом. И говорят, что Дорман вызывал его после смерти Вики к себе… Хотел выгнать.

Сам же Кирилл Бенедиктович ходил по театру мрачнее тучи… И мрачно жаловался самому близкому окружению, что с некоторых пор его любимый «Делос» стал местом странных происшествий…

– Аня! – Стариков задумчиво смотрел на жену. – Дорман получил «Золотую маску».

– И что?

– Он приглашает нас на вечеринку, отметить творческую удачу.

– Ему так понравились скидки в «Мобил-моторс»?

– Не думаю, – Петя и не думал улыбаться. – Мне кажется, ему понравилось что-то другое.

– Уж не я ли?

– Ну не я же… – наконец сменив праведный гнев ревнивца на милость, ухмыльнулся Стариков. – Конечно, у богемы это принято. Но к Дорману это, по слухам, никак не относится.

– Вот как! Редкий, редкий, удивительный человек.

– Сказано, что «можно» надеть вечернее платье.

– Понятно, вежливая форма приказа: должно надеть вечернее платье!

Аня слыхала, что в Москве уже появились дамы, которые «почувствовали разницу» между вечерним платьем и бальным. Но она к ним не относилась.

Она изрядно помучилась с выбором… То есть выбор был бы не так сложен, если бы можно было перейти на порядок астрономических цифр, тех, что как номера телефонов…

Но Светловой не хотелось шиковать. Она честно признавалась себе, что этот визит – дань ее детективному хобби. А такие астрономические затраты на хобби ее не устраивали. Сама же VIP-тусовка ее не интересовала. Она насмотрелась, налюбовалась на этих людей, подрабатывая официанткой в модном ресторане, когда училась в университете. И теперь, когда с ними предстояло встретиться в другом качестве, они не казались ей ни приятнее, ни милее.

Истинное лицо человека то, которое видит его прислуга…

Но пойти было просто необходимо. То есть Анне вдруг пришло в голову, что Дормана можно просто спросить…

Так она и сделает….

Что там делают дамы, когда их жизнь шарахает по полной программе и изо всех сил? Короче говоря, когда у них большие неприятности?! Говорят, тогда они идут покупать шляпки.

Анна как лунатик ходила по московским магазинам, примеряла, выбирала. Потом потихоньку вошла во вкус – тревога, постоянно жившая в ней с тех пор, как исчезла Джульетта, немного притупилась, чуть стихла.

К тому же проблема собственного гардероба – что ни говорите, одна из важнейших – стояла перед Светловой всерьез… Тут нельзя было никак торопиться – дров наломаешь. Но то, что видела Анна, плохо укладывалось в понятия «стиль и облик». А в том, что эти понятия непременно должны присутствовать, Светлова не сомневалась.

Наконец она выбрала себе платье «а-ля Одри Хепберн», в стиле ретро «шестидесятые», туфли из мягчайшей тонкой кожи, сумочку. От всех этих очень дорогих вещей исходило столько обаяния, изящества… Долго выбирала духи. Наконец выбрала – со свежим, ярким и нежным ароматом.

Когда она расплатилась, выяснилось, что семейному бюджету нанесен существеннейший урон. Анна, правда, немного забылась, делая все эти покупки. Почувствовала себя просто счастливой женщиной, которая просто хочет нарядиться получше. Но все равно это было неправдой, самообманом. Потому что выходило: все, что бы ни делала Анна в последнее время, – она все равно делала ради того, чтобы подобраться к разгадке исчезновения Джульетты.

Где-то на самом донышке души, конечно, оставалась маленькая слабая надежда, что она ошибается насчет Дормана… Что он ни при чем, поскольку то, что она предполагала, было ужасно. Но надежда эта и вправду была маленькой и слабенькой.

Петр просто замер, когда Анна, примерив обновки, явилась его очам.

– Светлова, да тебя надо в журнал мод! – прокомментировал Стариков, обретя наконец дар речи. – Ну-ка, ну-ка, покажись народу…

Анна прошлась перед «народом».

– Да ты красотка, Светлова! Какой там журнал! Ты ведь и деньги так сможешь зарабатывать, пожалуй… Валяй сразу на подиум, в агентство манекенщиц «Ред старз». Чего ты будешь такую красоту у плиты заедать…

И вот этот вечер настал…

Закончив макияж, Анна внимательно оглядела себя в зеркале. Кажется, она немного изменилась за последнее время: вроде взрослее стали глаза.

Она поправила черное вечернее платье с открытыми плечами, взяла сумочку, накинула шубу. Таки высокооплачиваемая работа Пети позволила ей приодеться – ничего не скажешь!

Раздался сигнал домофона.

– Это я… Анна, ты готова?

Обещавший заехать за ней Стариков был, как всегда, точен и уже ждал с машиной внизу.

– Может, я поднимусь?

– Не стоит.

– Боишься за прическу? – уточнил Стариков.

– Ничего я не боюсь. Просто отлично осведомлена о твоем немыслимом нахальстве. Уж не обижайся. Если девушка не хочет неприятностей, не стоит создавать для них предпосылки…

– Это я-то неприятность?!

– Ну, уж извини… В общем, жди внизу. Я не собираюсь тут отбиваться от тебя подсвечником.

– А, пожалуй, ты права, проницательная моя! – нисколько не обижаясь, засмеялся он. – Сама виновата, очень ты у меня красивая. Хотя подсвечник… это чересчур.

Небольшой зал ресторана был полон… Столики заняты все до единого.

Когда чета Стариковых пожаловала, VIP-тусовка была в разгаре…

Правда, оказалось, что это был несколько иной VIР, чем Анна себе представляла…

– Да-да, исключительно талантливый… Демонстрирует художественные качества, ни с чем не сравнимые…

– Нет, согласитесь, это все-таки самая популярная опера Верди…

– Ажиотаж, это точно!

– Непредсказуемое решение… И это, обратите внимание, обозначается уже с первых тактов…

– Я-то обратил… А вы обратили внимание, что Альфред делает в медленной части оркестрового вступления?

– Да! А в быстрой, канканообразной?

– Ничего не скажешь – эффект для тех, кто знает классику, поразительный…

– И, заметьте, все развивается очень динамично, вполне по театральным, так сказать, законам…

– Да я всегда говорил: пора снять налет этой двухвековой рутины… Больше свежести!

– Да и так уж свежо… – Одна из собеседниц передернула оголенными плечами.

– Я имею в виду, милая, не кондиционер…

– A-а… Я тоже.

– Знаете, не хочу судить в целом, я ведь слышал только один состав…

– Согласитесь, актерски они очень милы!

– Да, но…

– Но до классического бельканто им далеко. Ох, далеко, скажу я вам…

– Это мелочи… Все это мелочи перед его искусством.

– Да, соглашусь… Все-таки он поразительно чувствует сцену!

– Да, и такие труднейшие вокальные ансамбли…

– Поразительно, друг мой, – поразительно точны!

Аня с любопытством вслушивалась в разговоры и обрывки фраз, доносившихся с разных сторон. Это был новый для нее мир…

– Есть такие масштабные постановки, что просто с ума можно сойти – в хорошем смысле слова… – неслось справа.

«Это хорошо, что в хорошем… – пробормотала себе под нос Анна. – Это обнадеживает».

– У нас сейчас в стране мода на блатное, а в опере все сделано ради любви… – слышалось слева.

– Барро все это знал – о вертикальном, горизонтальном резонаторе, о том, какая горизонталь какую подачу дыхания требует… Он все это знал, но говорил, что школа есть одна – правильно петь!

– Да, да, милый мой… В нашем искусстве совершенства не существует! Ни один еще не достиг совершенства! Один выдающийся баритон сказал по этому поводу гениальные слова: «Для того, чтобы хорошо петь, нужно две жизни. Одна, чтобы учиться, а вторая – петь».

Анна смотрела на окружающих ее людей во все глаза, почти не стесняясь быть невежливой.

На нее тоже обращали внимание. Видимо, хлопоты с платьем себя оправдали.

Подошел, например, Дорман.

Кирилл Бенедиктович разглядывал Аню, приятно улыбаясь.

Такая расслабленная мужская улыбка для детектива, приготовившегося «колоть» допрашиваемого, – просто подарок судьбы. Надо отдать должное, Аня отметила про себя это обстоятельство, то есть свое хладнокровное коварство, все-таки с некоторыми угрызениями совести. Ну, что делать, с волками жить – по-волчьи выть…

– У нас скоро премьера… – любезно начал увертюру к ухаживанию Кирилл Бенедиктович.

Это был сильный ход… Попасть в «Делос» на премьеру – это было, что и говорить, ого-го!

– Да ведь я, если честно… – с видом простодушной дурочки прервала его Аня, – совершенно не музыкальный человек… Вот одна моя близкая подруга… так она даже консерваторию закончила!

– Что вы говорите!

Дорман, которому трудно было вспомнить кого-нибудь из своих многочисленных родственников в пяти предыдущих поколениях, которые бы этого не сделали, с трудом скрыл усмешку.

– Да! – гордо подтвердила Аня. – Знаете, ее очень смешно зовут.

– Вот как? Я, собственно, уже приготовился смеяться…

– Ее зовут Джульетта.

– Джульетта? – Лицо Дормана на миг стало отстраненным. – Странно… Как куртизанку в «Сказках Гофмана»… Любопытное совпадение…

– Почему любопытное?

– Да я как раз задумываюсь о постановке «Сказок Гофмана».

– Правда? – уточнила Аня, не очень понимая, о чем идет речь.

– Правда. И удивительно! Вот только сейчас… Право же… Любопытнейшее совпадение: только сегодня пришло в голову. Понимаете, там три женщины… три ипостаси…

– Три… чего?

Он замолчал. Причем как-то напрочь. Взгляд его уже явно не занимали Анины обнаженные плечи. Что же он тогда видел? Сцену с куртизанкой?

– Нет, представляете, зовут Джульетта, а фамилия Федорова… – весело и увлеченно продолжала гнуть свое Светлова.

– Представляю… – Дорман вдруг равнодушно и невежливо отвернулся от Ани.

Очевидно, он относился к тому редкому сорту мужчин, которые теряли интерес к женщине, если замечали, что ее внешние данные существенно опережают умственные способности.

– Так вот, Джульетта Федорова…

Аня ухватилась за его рукав, опасаясь, что его сейчас кто-нибудь подхватит и уведет.

Она напирала на сочетание звуков – Джуль-етта Фе-дорова, – не очень уже представляя, что ей говорить дальше.

– Ну, да, да. – Дорман будто проснулся от этого натиска. – Я слышу! Джульетта Федорова. Дочка Елены Давыдовны, давнишней приятельницы моей мамы… Я что-то давно уже Джулю не видел, к сожалению. Она куда-то запропала… Хотела встретиться со мной, осенью это было, кажется… И исчезла… Даже больше не позвонила. Господи, как же время летит, просто ничего не успеваешь… полгода – как один день.

– И? – уже не стесняясь своего напора, нажала на собеседника Аня.

– Что «и»? Да вот тут, рядом. В «Молотке» мы и договорились увидеться… Мне тут удобно… все деловые ленчи тут назначаю – никуда уезжать не надо. Контингент там, правда, особый. Но ничего, мы уживаемся. Бегать по Москве в поисках ресторана, где их нет? Увольте… У меня времени нет для такой трудноразрешимой задачи! Что делать, такая жизнь, все рядом, как в природе: хищники, объекты охоты. А на водопой все идут вместе… Водяное перемирие. В нашем случае перемирие на обед… О чем это я? – Дорман, очевидно, незаметно для себя втянулся в какую-то давнюю незаконченную полемику – где лучше обедать. Возможно, он уже забыл, что Светлова не его секретарь…

– Джуля, – напомнила Анна.

– Ах, да… И поесть в этом «Молотке» успеваешь, и дела какие-то попутно решить… Но Джуля отчего-то не пришла. Впрочем, я же говорю, это было уже давно. Извините…

И Дорман, увлеченный прочь каким-то блистательно одетым господином, позабыв о Светловой, исчез в кипении «светской жизни».

Аня ошеломленно смотрела Дорману вслед.

Что это означало?!

Полную непричастность? Взял, да сам все и выложил, рассказал, ничего не скрывая…

Или полную уверенность в своей безнаказанности?

Как он смотрел на Светлову, когда это говорил! «Да, вот тут рядом, в «Молотке». Смотрел прямо в глаза.

Что сие означает? «Ни сном ни духом»? Или: «И что ты теперь со мной сделаешь? Да, мы такие… А вам слабо?»

Ей хотелось догнать его, вернуть… Но Кирилла Бенедиктовича уже отсекла от Ани стайка беседующих меломанов.

– Знаете, там всякие технические хитрости. Они называются «фурберио». Это по-итальянски. Я его спрашиваю, что такое итальянская школа, он смеется: «Мы сами не знаем: есть школа неаполитанская, генуэзская, миланская, болонская. И все поют по-разному…»

– Вы про дуэт Амнерис и Аиды? Да, как Образцова не побоялась… Ведь та молодая… тридцать пять лет… голос из нее так и прет!

Афоня, принимая деньги от Чудика, предусмотрительно списал из паспорта его адрес – место прописки.

Так, очевидно, на всякий случай…

Скатертный переулок.

Престижный Центр.

Два вечера Дубовиков исправно дежурил по означенному адресу. К сожалению, не «от и до». За то время, что капитан «пас», из квартиры выходила только пожилая дама… правда, «не хилая»… Оба раза в разных шубах…

Что это были не кролики, Дуб, слабо разбирающийся в ценных мехах, все же мог поклясться. На третий день, когда Дубовиков порядком продрог и держался на своем посту только благодаря уверенности: хозяева должны вот-вот появиться, – окна ни разу за весь вечер, как стемнело, не зажигались, в пустынном, как и весь «тихий Центр» в это время, переулке появились двое.

Уже знакомая Дубовикову дама и с ней спутник.

Капитан хотел шмыгнуть в тень, но побоялся быть подозрительным и насторожить его.

Подъезды в этой части города были по большей части на замках, к тому же он мог попросту не рассмотреть этого самого спутника.

И Дуб просто сделал вид, что прикуривает. Остановился и тщетно щелкает на ветру зажигалкой…

Наконец пара поравнялась с ним. В это время зажигалка наконец зажглась, и огонь коснулся капитанской сигаретки…

Это было ошибкой капитана.

Ему вообще казалось, что огонь был с ним в дружественных отношениях. Вот и теперь огонь был на его стороне – помог ему, сыграв на руку. И предав его врага.

К тому же… С тех пор, как все это с ним началось, он стал очень внимательным.

И он узнал лицо мужчины, чье лицо осветил огонек зажигалки. На мгновение всего лишь, правда, осветил, но этого оказалось достаточно.

Мужчина и без того казался странным – в это время в их переулке почти не бывало случайных прохожих.

Конечно, можно было подумать: занесло случайного человека. Заблудился – остановился прикурить… Мало ли что еще!

Но он видел этого человека раньше. И видел его вместе с «золотоволосой дочерью Рейна». Видел, правда, всего лишь однажды, но теперь сразу узнал. Может быть, потому, что все, что происходило с Золотоволосой, было теперь для него чрезвычайно важно.

Все они, те, кого он выбирал для своих спектаклей, были для него как родные… Именно так настоящий режиссер, как говорят, должен относиться к своим актерам…

В общем, ему было совершенно понятно, что знакомый Золотоволосой не мог появиться рядом с его домом случайно!

К тому же его давно волновало: не оставил ли охранник из «Алины» каких-то зацепок, следов, ведущих напрямую к нему… Это вполне могло быть именно так.

Он проводил тетушку до дверей и сразу вернулся. «Сцена с Пиковой дамой» сейчас могла подождать.

Он взял у тетушки ключи от ее машины, вышел из подъезда, ведущего во двор, к гаражам.

В общем, он не любил машины… Был очень плохим водителем, рассеянным, нерешительным, неумелым…

Он любил быть погруженным в себя, а автомобиль требовал постоянного внимания, сконцентрированности…

Но сейчас другого выхода не было…

Когда он выехал в переулок, одинокий любитель покурить был еще там… Естественно! Ждал, проверял: останется ли он в доме или выйдет, погаснет ли свет в окнах и когда… Сомнений, что его «пасут», больше не оставалось.

И он нажал на газ.

Мужчина успел оглянуться, но не успел отпрыгнуть… Резкий удар.

Да, да, сильный, резкий удар на большой скорости, удар, после которого не остается надежд и мозги разлетаются по асфальту…

Не притормозив, он скрылся в переулке…

Покрутился по путанице соседних, выехал с противоположной стороны к гаражам… Поставил машину на место.

И спокойно вышел опять, уже пешком, на своих двоих, в переулок.

Там уже царила суматоха… Очевидно, кто-то увидел из окна, что машина сбила прохожего… Или что посреди проезжей части неподвижно лежит человек… К тому же такие вещи не происходят в тишине… Удар, крик, кто-то, конечно, проснулся, выглянул… А может быть, кто-то, припозднившись, возвращался домой и наткнулся на лежащего на снегу мертвого человека.

Он внимательно проследил, стоя в небольшой толпе среди выползших из подъездов зевак, как неподвижное тело «курильщика», приятеля Золотоволосой, загружают в реанимобиль…

Да уж… курить вредно. Это отец твердил ему с самого детства.

Вот уж поистине: не было бы счастья, да несчастье помогло. Одним ударом отшибло, а другим, выходит, вернуло…

Так бывает: одно потрясение память отшибает, а другое возвращает… Лежа на больничной койке, слушая, как шуршит, царапая стекло, ветка липы за окном, и попивая абрикосовый компотик, капитан вдруг совершенно ясно вспомнил свою последнюю встречу с Колей Афониным. И объяснение, как он получил сто долларов, пришло неожиданно, очень ясно и как бы само собой.

Возможно, это произошло вследствие тишины, медитации и пережитого потрясения. Олег Иванович вдруг вспомнил, от кого он получил эту банкноту.

От Коли Афонина!

В их последнюю встречу приятель выглядел замороченным.

– Ну, ты чего? – участливо спросил Дубовиков.

– А-а… – Афоня махнул рукой. – Одни проблемы! Жена скоро родит. И получается, впереди опять одни проблемы – и уже лет на двадцать вперед. А то и на всю оставшуюся жизнь!