Текст книги "Люблю трагический финал"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Ну, вот мы и молодцы, – вяло сказал следователь. – Трупик нашли.

– Это поможет? – находчиво подвернувшись ему под руку, поинтересовалась Светлова.

– Чему? – невыразительно глядя куда-то в воздушное пространство, так же вяло уточнил следователь.

Светлова хотела расшифровать непонятливому следователю: «Поиску! Поможет ли это найти виновного? Убийцу поможет это наказать?» Но не стала объяснять. В общем, было понятно, что вряд ли… Этому поможет вряд ли.

Сама же Светлова для себя отметила (на это, впрочем, нельзя было не обратить внимания): дом, на чердак которого указал Федорыч, находился на той же улице, что и дом, в котором Джульетте снимали квартиру… На той же, нечетной, стороне. Десятью минутами ходьбы измерялось это расстояние…

Очевидно, Джульетта возвращалась домой. Возможно, поздно и одна. И тот, кто… Возможно, «шизик», если воспользоваться лексиконом «вялого следователя», выследил и напал… Наверное, задушил. Из-за скверного состояния трупа установить это с точностью не представлялось уже возможным. Затащил на чердак… И совершал там свои обряды поклонения. По степени тления трупа эксперты считали, что это продолжалось уже более полугода.

В РЭУ сказали, что дверь жестью они не обивали и замка не вешали. Наоборот, удивились и даже обрадовались тому, что чердак «наконец закрыт!» (полной радости мешало то обстоятельство, что на столь хорошо закрытом чердаке милиция обнаружила труп)… У них в РЭУ, оказывается, был план по закрываемости чердаков и подвалов, который они никак не могли выполнить…

Никого из слесарей, как показал опрос, никто для этой работы не нанимал…

Ну, значит, шизик и сам был мастер на все руки…

Надел спецовочку замызганную, кепочку, взял инструменты – кому из жильцов какое дело, кто стучит на чердаке. «Давно пора закрыть все чердаки, чтобы бомжи не лазали и пожаров не устраивали!»

Вот он и закрыл…

Как известно, навязчивые мании вовсе не влияют на другие профессиональные навыки.

В программе «Сегоднячко» вечером того же дня Аня, настроенная на чердачную тему (раньше бы непременно пропустила – телевизор она смотрела вполглаза и слушала вполуха), обратила внимание на сюжет о молодом человеке – музыканте, исполнителе Чайковского, хобби которого заключалось в том, что он исследовал московские чердаки.

Полюбовавшись его коллекцией старинных бутылок и еще съедобных, хотя и выпущенных до революции, шоколадок, найденных им на чердаках во время своих лазаний и походов… а также аптечными – для лекарств – склянками времен пребывания Наполеона в Москве, Аня поняла, что московские чердаки в Центре – это настоящая «терра инкогнито»… Ну совершенно неисследованная, никому не известная территория…

Музыкант с воодушевлением рассказал, например, что ему время от времени попадаются и такие – ну совершенно нетронутые – чердаки, на которые до него в буквальном смысле не ступала нога человека… По крайней мере, последние семьдесят-восемьдесят лет…

Кроме того, Аня поняла, почему следователь так вяло реагировал на труп…

Собственно, чего уж тут, в самом-то деле, реагировать?!

Эти мумифицированные, изъеденные крысами пугающие экспонаты, на которые, по словам молодого человека, виолончелиста, он натыкался сплошь и рядом, и после обнаружения не интересовали никого, кроме самого пытливого исследователя чердаков…

Труп на московском чердаке явно не был той находкой, которая была бы способна поразить воображение милиционера.

Вывод был неутешительный: если бы Анна не разыскала Федорыча, если бы Федорыч не рассказал про чердак и не указал его местонахождение, то… Бедное, изъеденное крысами тело Джульетты могло бы оставаться там до бесконечности – не погребенное, не преданное земле…

Ясно было, что тот, кто отнес его туда, чувствовал себя в полной безопасности… После того, как он избавился, по его мнению, от случайных свидетелей-бомжей, никто не мог ему помешать… В лучшем случае какой-нибудь странный виолончелист с редчайшим – одним на всю Москву! – хобби – исследование чердаков.

Жди, когда такой доберется до этого самого чердака. Один шанс из тысячи.

Разумеется, Светлова – охота пуще неволи! – последовала примеру виолончелиста. И предприняла в ближайшее же время экскурсию по чердакам.

…Архитектурный московский стиль под названием «нечаянная радость». Так называется церковь во Владыкине… Хаотичная застройка – никогда не знаешь, что тебя ждет.

Эти дома в Замоскворечье застраивались по-купечески экономно, один к одному, впритык… Так, что одна из стен у них была общей. И чердаки их соединялись.

Когда Светлова, вся в паутине, добралась до конца анфилады, она, с полным ошеломлением, обнаружила, что находится не просто в том самом доме, где Джульетта снимала квартиру, но и в том самом подъезде…

Пролом в стене, из которого Светлова выбралась, явно заделывали раньше, а потом проламывали, очевидно, снова – причем не один раз. Он был какой-то явно многоразовый.

Это означало, что на чердак Джульетта могла попасть и отсюда… То есть на нее могли напасть и в подъезде… И что? Проломили в стене дыру? Или побегали с трупом или бездыханным телом по этажам, добежали до последнего, увидели – очень кстати! – дыру, протащили тело через все чердаки… А потом с другого конца оборудовали дверь с замком?

Но если это не так… тогда…

Ане стало как-то нехорошо.

Секретарь главного режиссера театра «Делос» Кирилла Бенедиктовича Дормана – милая симпатичная и очень миниатюрная – само изящество! – девушка по имени Вика Цвигун вместо того, чтобы хлопотать, как обычно в это утреннее время, у кофеварки, с удобством расположилась в кресле напротив стола своего шефа.

– У тебя такой вид, как будто ты надолго… – заметил Дорман, скользнув глазами по ее вальяжной позе.

– Не ошиблись. Серьезный разговор требует времени и обстоятельности.

– Любопытно… Что за разговор? – спросил Дорман, впрочем, без особого интереса в голосе.

– Что-то неважное у вас настроение в последнее время, Кирилл Бенедиктович, неважное… Что, плохи дела?

– Вика, милая, что за тон… Дорогая! И вообще… Как мы строим фразы?! «Плохи дела»! Викуша! С чего ты взяла? Что это значит?

– «Дела плохи» – это когда о них нельзя с полной искренностью поведать правоохранительным органам… Именно тогда они и именуются плохими.

– Да уж не придумала ли ты себе, детка, игру в шантаж?

Дорман, рассмеявшись, откинулся в кресле:

– Небось накопала что-нибудь интересненькое по части нашей бухгалтерии, а? «Блох» наловила для налоговой?! Так ты учти: это бесперспективно. У меня с ними свои отношения…

И Кирилл Дорман встал из-за стола, показывая, что разговор ему неинтересен и он собирается уходить.

– Фи, налоговая! – фыркнула Вика. – О ваших делах не налоговой полиции рассказывать – о них фильмы ужасов снимать надо!

Дорман вдруг тяжело опустился в кресло и неприятным, долгим, подозрительным взором уставился на свою визави.

– Ну давай… выкладывай, что там у тебя… Я ведь тебя знаю: ты по пустякам воду мутить не будешь. И если можно, без этих увертюр… Без предварительной игры на нервах. Меня не надо обрабатывать. Я воспринимаю ситуацию адекватно.

Дорман был прав: Вика Цвигун действительно не собиралась мутить воду по пустякам. Какие уж там пустяки! Ей в самом деле было что рассказать городу и миру…

Все началось недавно…

В тот вечер Кирилл Дорман отпустил Викторию, как всегда, позже всех в театре:

– Все! Можешь идти домой…

Обычно он держал ее до последнего. Вот и теперь в театре уже никого не было. Даже Викин воздыхатель, обычно терпеливо дожидавшийся, чтобы проводить миниатюрную секретаршу до дома, не выдержал и ушел…

– А ну вас! Ведь никаких надежд вы в меня, Викочка, не вселяете… – в отчаянии махнул рукой бескорыстный и верный воздыхатель. – Лучше я ужинать домой пойду, а то умрешь от такой любви.

Несмотря на всю свою внешнюю хрупкость и миниатюрность, Вика держалась с мужчинами, и особенно с теми, кто за ней ухаживал, на редкость неприступно… Ее воздыхатель даже называл ее Брестская крепость. «Кажется, никаких у меня шансов, понимаешь…» – говорил он, пародируя, и очень удачно, известный всем голос… Из-за этого своего умения подражать голосам популярных личностей Викин поклонник, даже несмотря на то, что не был красавцем, считался в театре завидным ухажером… Девушки говорили, что «с ним обхохочешься»…

Но Виктория не собиралась «обхохатываться»… Отлично знающая специфику жизни богемы, она считала, что человек, «причастный к искусству» (как она говорила), в принципе (как она подчеркивала) не способен на серьезные чувства и постоянство.

– Развлекайтесь со своими дылдами! – неизменно твердила миниатюрная Вика в ответ на безнадежные вздохи своего поклонника (как бы мимоходом подчеркивая при этом, что высокие длинноногие девушки – тип фотомоделей, – которые были нынче в моде, явно более легкомысленны и распутны, чем, скажем, их миниатюрные, подобные самой Вике, ровесницы). Чем объяснялась сия загадка природы, Цвигун, впрочем, не объясняла – поклонникам оставалось верить на слово…

– Я девушка серьезная… – подчеркивала Вика.

В тот поздний вечер «серьезная девушка» была на редкость обеспокоена…

Уже по дороге домой (Вика жила в пятнадцати минутах ходьбы от театра – в одном из переулков) секретарша засомневалась: выключила ли она кофеварку?

«Ну что за жизнь! За день так умаешься – голова как чугунная, ничего не соображает: выключила, не выключила? – размышляла Вика. – Лучше вернуться и проверить… А то все рано покою не будет».

Она повернула и, вздыхая, пошла обратно в театр.

Поднялась наверх, открыла дверь и остановилась в изумлении на пороге. В «стеклянном» кабинете начальника, который обычно, отпустив Вику, тут же покидал театр и сам, горел свет. Оставаясь в темноте, Вика в изумлении наблюдала, как расхаживает, движется по кабинету Дормана, размахивая руками, некий мужской силуэт…

Это было очень странно, непривычно для Дормана…

Дормана?

Но кому же там было быть, кроме Дормана?!

В том, что это сам Кирилл Бенедиктович и есть, Вика нисколько не засомневалась. Хотя происходящее действительно было крайне странно. Впрочем, странно ни странно, а ведь ключей от этого кабинета не было ни у кого, кроме Вики и самого хозяина кабинета!

Самое же удивительное, что, кроме него самого, там больше никого не было!

То есть собеседника у Кирилла Бенедиктовича не было, а он разговаривал…

И получалось, что разговаривал он сам с собой! Да так, словно декламировал, с чувством и «с выражением», что называется, какой-то чудной театральный монолог…

Таких чудес Вика раньше за своим шефом не замечала.

Понимая, что она попала в совершенно нелепое положение и если выдаст свое присутствие, то совсем оконфузится, Виктория попятилась к выходу.

Как секретарша, отлично знающая нрав своего хозяина, она совсем не была уверена, что Дорман «простит» ей такую посвященность в его секреты. Чем меньше знаешь, тем легче жить. И Вика Цвигун решительно собиралась ретироваться. Но кофеварка не давала ей покоя. «Еще сгорит тут главный, увлекшись декламацией. В упоении любви к искусству!»

И Вика на цыпочках прошла вперед.

Сказать, что то, что Цвигун услышала, удивило и даже потрясло ее, означало не сказать ничего.

А Дорман между тем расхаживал по кабинету и рассказывал, рассказывал. Рассказывал, не скрывая ничего…

– Особый шарм придает спектаклю достоверность, – рассуждал вслух Викин шеф. – Конечно, «Аида», поставленная в Луксоре среди тысячелетних камней, это круто…

И он стал вспоминать, все так же вслух, свои самые любимые постановки – недаром в самых лучших из них тратились огромные деньги на то, чтобы шитье на обшлагах камзола было настоящим.

– Чтобы ни на йоту правда костюма не отступала от принятой в тот день того века моды. Это важно! Вот когда ставили «Спящую красавицу» в Мариинке – портные сутками пропадали в музее костюма: срисовывая кружева, шитье… Но! – Викин шеф в порыве нешуточного чувства сжал кулаки. – На сердце у меня тепло… Ибо у меня иного рода достоверность. Такого не было еще ни у кого! Я буду самым великим. Пусть их… Пусть у них дорогие костюмы, храмы… А у меня… Когда эта девушка протягивает руки из глубины, из полумрака подземелья… Что чувствует зритель? Потрясение! А режиссер – экстаз от собственного творения. Ведь она, эта моя Аида, – настоящего царского рода. Шоколадная кожа Африки… Настоящая!

Впрочем, вначале ее крики были грубы, оскорбительны. Но… Крики, если как следует прикрыть дверь гаража, за его каменными стенами почти не слышны! И с каждым днем они становились все слабее… Так, слабое попискиванье… Нет! Стенанье, скорбное стенанье… Вот оно настоящее, а не поддельное искусство.

А Иоланта?!

И Дорман стал вспоминать «постановку» «Иоланты»…

 
Но чтобы это был не сон,
Не призрак счастья – в знак прощанья
Сорвите мне одну из роз
На память нашего свиданья!..
Я красную просил сорвать!
Какую? Я не знаю…
 

Поляна, на которую они тогда с девушкой пришли, была усыпана белыми и красными цветами… Белое и красное. Она слепая и не знает, какая из двух роз красная… Бедная Иоланта. Не знает, что такое красное. Скоро узнает…

Кровь. Вот настоящий красный цвет!

Чистый, истинный… алый… Но чистый только, заметьте, в тот момент, когда она проливается… Потом цвет крови становится грязным…

Да, она, его Иоланта, узнала наконец, что такое красное…

Он «открыл ей глаза»… Открыл глаза слепой… Ха-ха!..

От его смешка, раздавшегося в тишине стеклянного кабинета, миниатюрная, сжавшаяся в темноте от страха Вика Цвигун, кажется, стала еще меньше ростом, а по спине у нее побежали мурашки…

– Да! У них настоящий Луксор, а у меня зато – настоящие героини… Живые, трепетные, достоверные… Из плоти и крови… У этих девушек настоящая жизнь, настоящая трагедия, настоящие мучения… И – настоящая смерть!

Виктория, замерев от испуга, слушала этот монолог…

Все это было, разумеется, похоже на бред. Из которого с трудом, но можно было понять: у произносившего свой чудовищный монолог человека в каком-то подземелье спрятана, прикована, содержится в неволе – настоящая девушка… темнокожая, живая… Для него она – Аида, рабыня… Прекрасная темнокожая рабыня!

Что другую девушку, слепую, ту, что он называет Иолантой, он изуверски убил…

Нет, в это невозможно было поверить нормальному человеку, коим Вика Цвигун, разумеется, себя считала. Но интонации говорившего – искренние, неподдельные, совсем не театральные – убеждали, что это было правдой! Пусть правдой, по всей видимости, маньяка, а не нормального человека, но тем не менее правдой!

Наконец Виктория пришла в себя…

Кофеварка, оказывается, была выключена… Проклиная свою рассеянность, из-за которой она невольно стала обладательницей страшной тайны, Вика так же, на цыпочках и почти не дыша, двинулась к выходу…

Почему она, Вика Цвигун, сразу не побежала в милицию?.. Ведь эту «Аиду» из подземелья – какой-то страшный гараж! – наверное, можно было еще спасти…

Ну, во-первых, в пересказе то, что Вика услышала (без его голоса!), уж точно выглядело бы настоящим бредом… Наклюкалась девушка-секретарша под вечер, и вот примерещилось. Органы прибывают на место происшествия, а там – никого… А наутро Кирилл Бенедиктович глазками от удивления хлопает: кто ходил по кабинету?! Кто сам с собой разговаривал?! Какая такая девушка в гараже, за кого вы меня принимаете?!

Может, Дорман, конечно, и маньяк, но уж точно не дурак, нет… Вряд ли пленница – в гараже рядом с его московским домом. А голос, кстати, в этом Цвигун и не сомневалась, принадлежал именно Кириллу Дорману. Секретарша не могла бы не узнать голос своего начальника. Это было бы противоестественно.

Так вот, во-первых, Цвигун бы, конечно, не поверили.

Ну, а то, что ее совесть по крайней мере тогда была бы чиста – сообщи она об этой случайной страшной тайне… Так надо было знать Вику Цвигун, чтобы понять, почему она все-таки этого не сделала.

…Все всегда были выше! Она, Вика, конечно, умнее, лучше, красивее. Но они выше… или, как говорил Наполеон, длиннее! Понятно, что самая маленькая в классе, понятно, что в метро – всегда чуть ли не под чьей-то подмышкой…

Может быть, эта физиологическая ее приниженность и их превосходство не так бы мучили ее… Если бы они наконец поняли, что она «выше» – в том смысле, что красивее, лучше, умнее… Но они этого не замечали. Потому что для того, чтобы хоть кто-нибудь в этом сумасшедшем городе, несущемся, мчащемся, с устремленными мимо твоего уха глазами, что-нибудь заметил, надо было сесть в очень дорогую машину – которой «еще ни у кого», надеть очень красивые наряды… Вот тогда бы обратили внимание, стали бы говорить, тогда бы выяснилось, что она умнее – раз всего этого добилась… Вечернее платье подчеркнуло бы, какая красивая у нее фигура, даром что крошечная, зато очень красивая… Сияние драгоценностей – какие лучистые у нее глаза, компьютер последней модели – какая она умная и продвинутая.

Но как всего этого добиться?! Ей уж казалось, что никак и никогда… Потому что она бегала и бегала с кофейными чашками вокруг начальства… Конечно, она никогда не теряла надежды до конца и внутренне готовилась к тому, что и ей выпадет шанс… Возможно, это произойдет внезапно, и надо быть готовой…

Не имея конкретного плана, она всегда тем не менее вела себя в «Делосе» словно шпион иностранной разведки… Хотя шпионила она исключительно для себя. Без ясной цели – для чего она это делает – она все-таки все запоминала, была очень внимательной. Тщательно изучала все проходившие через ее руки документы. Не ленилась расклеить конверт, прочесть и заклеить снова. Вика, кстати, сделала дубликаты всех ключей, которые доверены были ей на хранение.

Снимала, не стесняясь, параллельную телефонную трубку и прослушивала все разговоры.

Никто из окружающих не догадывался, что целомудренное Викино поведение недотроги объяснялось тем же комплексом превосходства. Принца, а на меньшее самая лучшая в мире Вика не согласилась бы, рядом не было. А выйти замуж за своего скромного – ну, и должность! – воздыхателя или просто улечься с ним в постель… Да Вику просто передергивало от ужаса, когда она думала об этом. Вся выстроенная с тщательностью за двадцать семь лет жизни картина мира: внизу такие глупенькие, ничтожные, никудышные людишки, а наверху она, божественная Вика, просто рухнула бы в тот же миг, согласись она так «низко пасть»…

И наконец ее день настал. Точнее, не день, а вечер… Тот самый, когда она вернулась выключить кофеварку и услышала страстный монолог своего шефа.

Всю ночь Виктория не спала, обдумывая свои дальнейшие действия и выпавший ей шанс… Но на следующий день в милицию Вика не побежала. Она продолжала еще некоторое время разрабатывать свой план…

И наконец настало утро, когда она вошла в кабинет своего шефа и спокойно, вальяжно – сколько она репетировала это спокойствие! – уселась в кресле напротив.

Так состоялся уже знакомый нам разговор…

О своей попытке шантажа и намерении получить деньги с Дормана за сохранение его страшной тайны, о том, что этому предшествовало, Вика Цвигун, разумеется, не призналась никому на свете. Кроме, правда, только своего поклонника… Ему, самому преданному и безобидному, Вика все рассказала. Именно потому, что был безобиден и очень предан, и очень влюблен в нее… А ей могла понадобиться помощь.

«Твоя жена молодец… Она нашла труп», – думала про себя Аня, сервируя Старикову стол для ужина. Следователю-пофигисту это, конечно, все равно не поможет. А вот ей, Светловой…

Разговорившись, в итоге вялый молодой человек, ведущий следствие, все-таки объяснил Светловой, что:

В картине преступления явно присутствуют штрихи какой-то постановки… Преступление совершено в манере, указывающей скорее всего на маньяка или человека, охваченного какой-то идеей фикс. Жертва не просто убита в порыве гнева, или в отместку, или в наказание… Преступник явно руководствовался какой-то идеей, возможно, очень отвлеченной…

Найти такого человека крайне трудно. Потому что у него не было, по всей видимости, понятного нормальному человеку мотива. Мотив этого преступника может быть столь изощренным… Нам с вами он просто в голову не придет, и стало быть…

– Если бы серия… – мечтательно протянул Анин собеседник, – тогда хоть накопились бы повторяющиеся детали и от них протянулась бы какая-то ниточка к жизни преступника. Понимаете, если предполагается, что преступник – это нормальный человек с нормальным мотивом, – стараясь быть доходчивым и понятным Анне, излагал следователь, – мы шерстим все окружение жертвы, мыслимое и немыслимое, и находим того, у кого был мотив… Ну, вы посмотрите на это платье, в которое жертва наряжена, Федорова… Ну, что тут можно сказать?! Только то, что шел, возможно, психически ненормальный человек по улице и в своей больной голове обкатывал любимую идею. Увидел женщину и решил: пора воплощать планы в жизнь. Что о нем еще можно сказать? Где его теперь искать? Ищи-свищи.

– А вы все-таки будете?

– Что?

– Ну, искать-свистать…

– Опять вы за свое! Ну кто его знает, о чем он там кумекает своей больной головой… Косметикой она, эта жертва, какой, обратите внимание, намазюкана… как клоун.

– Да, – Аня вздохнула. – Странный макияж.

– Вот именно. Может, вообще она сама это с собой сделала? С поехавшей крышей забралась на чердак… Кстати, «с крышей на чердак» – смешно, правда?

– Очень.

– Нет, ну правда?

– Обхохочешься.

– Так вот… забралась на чердак, нарядилась, намазалась и… Съела что-нибудь не то. Или выпила.

Очевидно, это была неделя печальных находок. Звезды так встали или что-нибудь еще в этом роде… Сатурн против Урана или наоборот.

Ох, уж эти звезды… А интересно, что же тогда будет в мае 2000 года, во время парада планет?! Страховое общество «Ллойд», говорят, уже заказало специальное исследование, чтобы оценить возможные последствия, прикинуть, во что это им, страховщикам, обойдется…

И то сказать… Шесть планет выстраиваются в одну линию. Обычно максимум три… Говорят, возможны бури, землетрясения, тайфуны. Такое было только шесть тысяч лет назад. Тогда были, говорят, настоящие катаклизмы.

Ну а пока неделя находок. Так ведь бывает по гороскопу: то полоса пропаж, потерь, потом вдруг все разом находится. Эти находки были, правда, чересчур мрачными… Находились пропавшие мертвые люди. Простое совпадение, конечно.

Звезды виноваты: расположились в таком порядке…

Аня как раз возвращалась с мрачного Джулиного чердака после разговора со следователем и увидела ее…

Алена Севаго сидела на скамеечке… В метро!

Аня не поверила своим глазам: Алена, роскошная Алена на скамеечке! Впрочем, честно сказать, Аня ее бы не узнала. Севаго сама ее окликнула.

– Это вы?! – с трудом скрыла удивление Аня.

– Увы.

У Ани чуть не вырвалось: «Что у вас с лицом?!» Но она во время вспомнила… Ах да, ведь была пластическая операция!

Божественная красота лица Алены была нарушена… Как будто в мозаике стронули что-то с места.

Все было вроде то же… но гармония ушла.

Что-то вроде мести природы – не смейте меня поправлять!

Как будто портной идеально все скроил, разложил на столе, но дунул ветер, влетел в открытое окно – и то, что он не успел смести, сдвинулось с места…

Вместо вертевшихся на языке бездарных слов Аня спросила:

– У вас что-то случилось?

– Да.

– Что-то плохое?

Алена наклонила голову:

– Его нашли.

– Вот как… – сочувственно произнесла Анна.

Было понятно, что находка оказалась нерадостной.

– Не поверите… как в самом черном фильме: в бочке с цементом…

– Слушайте, – возмутилась Аня, – неужели это вправду бывает?! Мне всегда казалось, что это какие-то преувеличения, навеянные итальянскими фильмами… В бочке с цементом!

– Господи, какими там фильмами – у нас вся жизнь один сплошной фильм…

– Но это же не по-людски! Так в жизни быть не может – это можно только придумать, сочинить!

Алена молчала, не разубеждая ее.

И Аня тоже бессильно замолчала.

Человека уже нет, а его смешная реклама – симпатичный ролик, рекламирующий смешные цены, в котором снялись знаменитые артисты, еще идет по всем телевизионным каналам – оплачено!

Впрочем, сейчас уже, кажется, не идет…

Вот так. Если рекламы больше нет, это может означать что угодно. В том числе и то, что нет человека. Что он в бочке с цементом.

– И знаете, Аня, как-то все сразу… – Алена дотронулась до лица.

«Да, это так… – Аня вздохнула. – Видно, одна беда всегда провоцирует другую. Да и попросту трудно сохранить приятный внешний вид или не заболеть, когда такое потрясение. Все, что «на ниточке», кое-как, сразу дает о себе знать. Аленино божественное, вылепленное хирургом лицо было «на ниточках»… Серьезный жизненный удар, сверхстресс и…»

– Мы ведь расстались с Максом. Точнее, он меня… да что там… попросту выгнал! И то сказать… Кому такое надо!

И Алена опять дотронулась до своего лица.

Анна уезжала от нее, поднимаясь вверх на эскалаторе, оставляя за спиной еще одну «жертву Парижа». Изящную, хорошо одетую, сгорбленную фигурку на скамье.

Это осталось у Светловой от школьного чтения Бальзака: большой город пожирает нестойких молодых людей, приехавших его покорять… Нынешняя Москва была как раз этим самым ненасытным бальзаковским Парижем.

И какая печальная история… Этот одинокий человек на катке… Бедняга! Богатый, любимый, и из Шереметьева – прямо в бочку с цементом.

А она, эта Алена… Лишиться такой красоты… Да что там… Лишиться разом триединого идола всего человечества: красоты, любви и богатства. Разом!

Было все, и стало ничего…

Так все поэтично у них началось и так трагически закончилось.

От стены дома у самого ее подъезда отделился темный силуэт. Аня напряглась. Она была, в общем, не пуглива на улице, даже на темной, поскольку знала вещи, которые могли отключить даже самого агрессивного и неслабого мужчину.

Но обороняться не пришлось.

Перед ней стоял Лагранж… Промокший от снега, тающего у него на ресницах и непокрытой голове. Наверное, это был последний перед наступлением весны снег… Очень сильный, крупный – и, в общем, уже неожиданный снег.

В руках у Лагранжа были розы.

Вот почему он был таким нелюдимым во время их путешествия…

Боролся с внезапно нахлынувшим чувством, так сказать?

И думал Сергей тогда в машине, значит, не о Джульетте.

Это, конечно, было совсем ужасно, но сердце у Ани радостно забилось: неужели он тоже?!

Ну да… Что она, совсем дурочка и не понимает очевидных вещей? Если два взрослых человека бросают все дела и едут куда-то к черту на кулички… Ну, ладно, пусть это называется «по Золотому кольцу», а не «к черту на кулички»… Едут вдвоем. Глупо объяснять это любовью к детективным расследованиям или общей печальной памятью… Не стоит морочить самих себя. Они просто влюблены. Скорее да, чем нет.

Однако что она, право, со своим радостно забившимся сердцем… Совсем с ума сошла? Она же просто обязана наконец рассказать ему все.

Она должна сейчас же рассказать ему о Джуле, о ее страшной смерти, о ее жизненном конце, похожем на сцену из фильма ужасов… Об этой жуткой смерти!

Аня молча приняла цветы. И без слов, в молчании, они походили немного возле Аниного дома, побродили по улице. То ли свидание, то ли поминки…

Розы сразу припорошило снегом.

– Знаете, – робко начала Светлова, – там… Там все было совершенно ужасно…

Он молчал.

– Я даже не знаю, как об этом говорить! Вряд ли это можно забыть когда-нибудь… Однажды увидев такое…

Кроме «ужасов», Аня хотела рассказать ему еще и о том, как, оказывается, соединяются чердаки замоскворецких домов на Джулиной улице… Потолковать о том, что это, собственно, может означать в «нашем случае»… И про ее посмертный – или все-таки предсмертный? – странный, наводящий на некоторые мысли макияж.

– Понимаете, она лежит там, на чердаке… В таком длинном платье… – Аня дотронулась до своего заснеженного, совершенно белого от снежных хлопьев плаща, пытаясь изобразить Джулино савану подобное платье…

– Не могли бы вы всего этого мне не говорить?! – вдруг почти жалобно попросил он.

Да, действительно, она все-таки редкостная идиотка: рассказывать ему все это!

Жизнь продолжается… Он знать ничего не хочет о Джулиной смерти. У него слабые нервы и нежная душа. Не все люди одинаковы. Не все такие стальные, и бетонные, и огнеупорные, как она, Аня Светлова…

Он пришел к ней с розами и стоял, продрогший, долготерпеливо – трудно даже сказать, сколько времени! – в ожидании. Он – красивый, заметный, редкостный человек, и он влюблен.

И вот оно – эгоистическое свинство, заурядное, естественное, человеческое…

Она этому рада!

– Не косметика это и не дамский макияж. А настоящий театральный грим, – объяснила Ане ее знакомая Мила Смирнова (она же Люда Рыбина), гримерша с телевидения, внимательно разглядев соскобленную с бедной Джульеттиной мумии краску.

– Точно?

– Точно.

– Почему ты так думаешь? Потому что он яркий? Ну так ведь ей надо было привлекать к себе мужчин… Знаешь, так даже говорят: размалеванная, как проститу…

– Дорогая моя, она, конечно, проститутка, но все-таки не клоун… Это грим. Театральный грим. Для того чтобы, загримировавшись таким образом, в таком «макияже» выходить на улицу – надо быть не просто проституткой, надо быть сумасшедшей проституткой. Она что, была сумасшедшей?

– Нет, – Аня неуверенно пожала плечами. – Впрочем, я уже не знаю.

Он с некоторым изумлением обнаружил, что Светловолосая не укладывается ни в один традиционный сюжет.

Может быть, если только – «Кольцо Нибелунгов»? Золотая дочь Рейна…

Нет… Для роли плачущей русалки, легкомысленной и не просчитывающей последствий своей откровенности (если бы девушки-русалки не болтали слишком много, золото Рейна лежало бы на его дне!), Светловолосая не подходит…

Но Вагнер – да! Ибо есть в ней, в Светловолосой, что-то от канонов красоты и поведения дочерей Фрейи и женщин Валгаллы! Твердость и золотоволосая безупречная красота… Этакая Брунгильда, которая в состоянии «брачное дело решить мечом». И не только брачное, любое другое дело… Мечом!

Да, именно поэтому она и не подходила, как ни старался он притянуть за уши, для мелодраматичной слащавости Доницетти, Верди, Пуччини…

В основе либретто всегда лежит бродячий сюжет, и в них, в этих сюжетах, кочующих из столетия в столетие, женщина почти всегда жертва любовной страсти. При этом у нее всегда пассивная роль – с ней что-то делают, а не она делает. Ее любят или не любят, похищают, предают, продают, бросают или, напротив, домогаются… А она только плачет и страдает.

Но это «золотоволосое дитя Рейна», эта молодая женщина – другая… Она не станет пассивно ждать, когда с ней что-то произойдет. Она может, явно может постоять за себя. И не только за себя.

На самом деле она его тревожит. Не ведет ли «золотоволосое дитя» какой-то подспудной, неявной работы? Правда ли, что она успокоилась по поводу Виолетты? И правда ли, что Светловолосая только горюет и печалится? Вопросов много.