Текст книги "Люблю трагический финал"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Вот такой пример, чтобы вам, дорогая моя, было понятно… Партию из оперы Масканьи «Вильям Ратклифф» в двадцатом веке отважились исполнить не больше пяти теноров. Там, знаете ли, есть ария с одними верхними нотами, которые большинству просто не под силу.

Можно с уверенностью сказать – вся партия главного героя Ратклиффа, как говорят сами итальянцы, «кровавая». Многие, милая моя девочка, ее боялись. Знали, чем это грозило во время спектакля. Некоторые решались по неведению, не зная истории зловещей оперы… Например, они, эти отважные, не знали, что ее, эту оперу Масканьи, пытались исполнить и, не дойдя до премьеры, погибли семь певцов… Такая там тесситура – одни верха: ля, си-бемоль второй октавы…

Прибегая к аллегории, могу сказать вам, что мой сын и ваш друг взялся по юношескому неведению и неопытности – треклятый юношеский максимализм! – за такую вот опасную партию. Взялся за нее не на сцене, а в жизни. Он хотел прекрасно петь и безумно любить одновременно. В итоге крайнее перенапряжение… Мудрые, как вы понимаете, выбирают что-нибудь одно…»

Так сказал его отец.

…Галя Вик ждала его так долго, что ей под конец стало казаться: он вообще больше никогда к ней не придет.

Но он появился.

И она испуганно отпрянула… Нет, он не был чужим, холодно враждебным, как это бывало обычно после недели, проведенной в его школе, в спальне с другими мальчиками.

Он не стал другим, непохожим на себя прежнего – хотя можно было бы сказать и так…

Хуже.

У Галины было ощущение, что его, хотя он сидел рядом, не было теперь вообще… Это была какая-то пустота. Как в фантастическом романе, когда вместо человека – оболочка с прежним запахом и температурой плоти. А внутри ЕЕ – пустота…

Внутри этой оболочки со знакомыми чертами лица и очертаниями тела – пустота…

И он ничего ей не рассказал. В тот раз ничего не рассказал. Галя сама старалась занимать его беседой, что-то лепетала о своих делах. Он молчал. Слушал или нет – она не поняла.

Посидел и ушел.

Потом он стал приходить, как раньше.

От его отца Галя узнала, что он ушел из школы. Перешел в другую. Поскольку произошли вещи, которые все изменили в его жизни, и учиться именно в этой школе теперь не имело смысла… Она поняла, что его отец не почувствовал той пустоты, что почувствовала в нем она.

Его отец сказал: ничего страшного – это бывает с мальчиками, которые учатся в такой школе… И что жизнь на этом не заканчивается. Она, конечно, не стала возражать отцу… Что она могла возразить, слепая наивная домашняя девочка, сидящая в четырех стенах? Но она-то как раз думала иначе, чем его взрослый умный отец. Она думала, что случилось что-то в этом роде – какая-то жизнь у него именно закончилась… Первая… Если верить, что человек проживает несколько жизней за одну… А может, и единственная.

Что-то обрывает ее. Что остается, если человек формально жив? Ну да, именно то, что она в нем почувствовала, – пустота.

Потом она, эта его новая пустота, стала понемногу чем-то заполняться. Чем-то новым, недоступным Галиному пониманию.

К тому времени, когда они стали взрослыми, это был другой человек, совсем не тот, кого она знала в детстве.

Хотя назывались они с ним, как и прежде, – «друзья детства».

Иной человек, которого Галя Вик любила, как прежнего.

Один день, вернее, вечер Гале Вик запомнился особенно. Потому, наверное, что именно по этой временной отметке прошла главная, похожая на пропасть, на бездну, граница – между ним, прежним, – и новым!

Она, эта граница, пролегла не тогда, когда умер его отец. А именно несколько позже, в тот самый запомнившийся Гале Вик вечер.

Он пришел к Гале тогда поздним августовским, уже по-осеннему темным вечером.

В темноте особенно ярки запахи…

В тот вечер он появился, и Галина почувствовала какой-то странный запах… непривычный.

– Кровь? – спросила она.

– Да.

– Ты что, поранился?

– Немного… Крышу чинил.

Аня проснулась от непривычной тишины. Не было слышно привычного звука раздвигаемых штор, отворяемых настежь окон – Петя любил утренний холодный воздух… Не было слышно его шагов. Из кухни не доносился запах кофе и тостов… Петя всегда умудрялся встать раньше ее, хотя Ане всегда хотелось самой варить ему кофе по утрам. Анна вдруг внезапно вспомнила недавнюю сцену с засохшими розами, которые Стариков хотел выбросить, – и резко поднялась на огромной пустой постели. Сунула ноги в тапочки, запахнула халат.

– Петя!

Никто не откликнулся. Она обошла квартиру, распахивая двери комнат… Уже было понятно, насколько это бесполезно. Она понимала, что его нет. Может быть, ему надо сегодня спозаранку в офис? Предупредил бы накануне! Она уже чувствовала, что все неспроста… Нелепая сцена – не выходившая из ума! – с засохшими розами подсказывала это.

Во время их злополучной загородной поездки к «месту происшествия» Ане даже стало казаться, что Стариков почти стремится к разрыву. Но Аня никогда не думала, что это все-таки произойдет… Тем более так быстро. Так внезапно…

На кухне утром без Пети было особенно непривычно. Она подошла к кофеварке. Прямо на ней (очевидно, он рассчитал, что утром она без кофе не обойдется) лежал листок бумаги. Она читала записку, и неожиданные слезы текли по ее щекам…

Все-таки это правда…

«Я ушел. А тебе надо подумать. Извини».

Снова и снова перечитывала Аня, вытирая слезы, эти строгие строчки.

Внезапно она спохватилась (может, он ушел ненадолго и это не слишком серьезно?) и торопливо прошла к шкафам…

Петиных вещей не было.

Вдруг запиликал в коридоре домофон. Светлова радостно встрепенулась:

«Передумал! Вернулся!»

Довольная, она бросилась к трубке.

– Хозяйка будете? – поинтересовался немолодой мужской голос. – Вам от господина Старикова привет… Машинку вам велено перегнать. Спускайтесь вниз!

Они давно уже собирались купить со Стариковым машину. Точнее, разумеется, купить ее мог себе позволить именно Петя. Но Пете она была, в общем, ни к чему, ему хватало служебных. Однако он считал, что машина нужна Ане.

И вот это случилось…

И разве могла еще недавно Аня представить, что это случится именно так?!

Возле дома стояла зеленая «Нива». Именно такую они с Петей выбрали. И серая иномарка. За рулем «Нивы» сидел незнакомый седоватый мужчина, особого шоферского вида…

Мужчина вышел из машины. Хлопнул дверцей, подошел не торопясь, вперевалку, к подъезду и, иронически оглядев Анну, выскочившую из дома в халате, спросил:

– Так вы… хозяйкой и будете?

Аня коротко кивнула.

– Вот, просили машинку вам перегнать…

Мужчина протянул ей ключи.

– Катайтесь на здоровье… – бросил седой на прощанье, направляясь к иномарке, за рулем которой сидел другой мужчина – тоже седой и кряжистый… И они уехали.

Аня повернулась и вошла в свой опустевший дом.

Обида душила Аню. «Бросить меня! – думала она о Старикове. – Как он мог?! И какова сила его презрения ко мне. Даже машину новую умудрился швырнуть, как старую ненужную перчатку в лицо».

И как он мог уйти от нее! Достойный, так сказать, финал юношеской самозабвенной любви.

Вот как все в жизни быстро и переменчиво. Еще недавно Аня сочувствовала Алене Севаго, у которой вмиг перевернулась жизнь… И несколько высокомерно думала, что с такими, как она, Анна Светлова, ничего похожего – разрывы, разводы! – случиться не может. Что такого рода происшествия случаются только с такими, как Алена.

А вот оказалось, что и с ней тоже.

И Светлова совсем по-детски расплакалась.

Какая же она опять одинокая…

В конце двадцатого века голосу помогают не сырые яйца, как в глупом фильме «Веселые ребята», а новейшие достижения медицины, а именно – гормоны…

Это лучший способ поддержать упругость и работоспособность связок, когда ты безнадежно болен, а петь надо. Этот способ приносит облегчение и помощь, правда сиюминутные, как допинг спортсмену… И поэтому нужно еще и еще. Все время – снова. Опять и опять. Нужно повторять! Вот в чем проблема…

Конечно, последствия от тех же гормонов для здоровья – тяжелейшие… Марио дель Монако, бедняга, вот умер относительно молодым, потому что был вынужден в конце карьеры подсесть на гормоны… Было столько контрактов, а сил, чтобы их выполнить, уже не было… Вот и появился у дель Монако соблазн воспользоваться услугами медицины.

Он с удовольствием вспомнил тот прилив вдохновения и ликующего подъема, который испытал тогда на поляне в лесу, когда добивался прозрения Иоланты. Вспомнил поникшие камелии у ложа Виолетты. И как намокла, стала тяжелой желтая косынка Кармен…

Ему даже показалось вдруг, что его руки в это мгновение, от ярких воспоминаний, стали такими же влажными и красными от крови, как этот цыганский платок…

Эта кровь…

Это его допинг, его гормоны.

Он подсел на них, как дель Монако. И другого пути у него уже нет.

Она, кровь, молодит его и дает силы…

Но что же делать?! Вопрос риторический… Ничего!

Ничего тут не поделаешь.

Конечно, такая жизнь требует от него огромного напряжения всех сил… И снова – ничего не поделаешь!

Отец все время стращал его «кровавой» партией Вильяма Ратклиффа…

Странно, но детям выпадает именно то, от чего родители их больше всего предостерегают. Потому что постоянные предостережения – своего рода напутствие и поощрение. Скрытое подначивание.

Все наши страхи, кошмары, комплексы – родом из детства. Оно таинственно, бездонно (особенно та его часть, которая кажется напрочь забытой), как колодец, в который боишься заглядывать… Не надо было трогать детскую игрушку… она оттуда – из этого колодца…

Он выбрал себе партию… И она – вот казус! – действительно оказалась кровавой.

Но не как у Масканьи…

Она – его собственная.

Такая – только у него.

И тут ставка – уже не потеря голоса…

Картотека была немаленькая. Компьютера у капитана Дубовикова в фонде – вот удивительное средневековье! – не было… И Аня засиделась допоздна.

С одной стороны, это был хороший способ взять себя в руки и не думать о Старикове, а с другой… Анна решила подойти к вопросу об исчезновении людей фундаментально… А у Дубовикова в фонде, надо отдать ему должное, был накоплен немалый материал. Капитан фиксировал все известные ему случаи пропажи людей. Снабжал карточки своими пометками – остановившими его внимание деталями.

Просматривать эту картотеку было даже по-своему увлекательно… Но главное, Ане хотелось выяснить: не было ли в ней зафиксировано случаев, похожих на Джульеттин…

«Что толку возвращаться в пустую квартиру, где меня никто не ждет? – рассуждала Светлова, глядя на чернильную темноту за окном. – Лучше я немного посплю здесь, на креслах, и с утра пораньше, пока в фонде никто не появился, закончу перебирание карточек…»

Так Светлова капитану Олегу Ивановичу Дубовикову и сказала…

– Ну, как хотите… – Капитан зевнул. – А я домой. Посмотрю «Сегодня в полночь», узнаю, какие новости, что случилось за день, – и бай-бай.

– Хорошо вам…

– Это да… – пробормотал капитан. – Вам тоже будет, я думаю, неплохо. Вот тут у нас и пледик есть, и подушечка… Самоварчик… Я и сам иной раз тут заночевываю… Ехать мне домой далеко – в Подмосковье…

– А вы… разве… Вы ездите на работу из Подмосковья? – Аня, с трудом скрывая изумление, смотрела на капитана.

– Ну да… И представьте, я такой – не единственный. Наверное, половина работающих в Москве оттуда прибывает.

– Да, да… разумеется… – растерянно кивнула Светлова.

– Вот и я – с утра из Полушкова…

– Полушково?

Аня придержалась рукой за край стола и медленно опустилась на стул.

Полушково было через две остановки от Гореловки! И совсем рядом с Боборыкином…

Наконец, собравшись с силами, Аня проводила капитана до двери, закрыла ее и вернулась к карточкам.

…Ключ, слабо щелкнув, повернулся в замочной скважине. От этого звука Анна и открыла глаза.

Разумеется, она сразу поняла, что означает этот легкий щелчок. Может быть, потому, что даже во сне тревога не покидала Светлову в этом чужом казенном помещении. Все-таки ей, учитывая все ее подозрения насчет капитана (правда, пока никак не подтвержденные), не надо было оставаться здесь…

Не следовало… нет!

Мало ли, что не подтвержденные… Если они теперь вот подтвердятся – радости мало!

Хотя… Учитывая некоторые, явно авантюрные, свойства своего характера, Аня, если быть до конца честной, могла бы признаться себе, что – скорее да, чем нет! – именно потому она это и сделала. Сыскной азарт явно подталкивал ее, как бес в ребро, к обострению ситуации, когда она принимала решение остаться на ночь в этом странном фонде капитана Олега Ивановича Дубовикова.

И вот…

Кто-то открывал дверь!

Хотя угадать кто было не сложно…

Разумеется, Светловой совсем не улыбалось добывать доказательства преступности капитана Дубовикова ценой, например, собственной жизни.

Она выскользнула из-под пледа, мигом натянула джинсы и свитер. На часах слабо светящиеся стрелки показывали три часа утра. И это означало, что скромный капитан вопреки своим давешним намерениям, посмотрев новости, не лег спать рядом со своей верной подругой, или кто там у него.

Он вообще был сейчас мало похож на скромного капитана. Скорее на владельца гарема. С чего она вообще взяла, что такому хмырю можно хоть каплю доверять?

Неторопливо расстегивая пиджак, он приближался к Ане…

Между ними оставалось только кожаное кресло. Анна попробовала приподнять это тяжелое кресло.

– Смешно… – криво улыбнулся Дубовиков.

– Я буду кричать! – почти шепотом пригрозила Анна.

Это тоже, наверное, было смешно товарищу капитану, потому что голос у нее от страха сел и вместо крика получался жалкий шепот…

– Да что вы говорите?!

Не отрывая своего застывшего от омерзения взгляда от потного лба Олега Ивановича – он что же, нервничал?! – Анна медленно отступала назад… Пока спина ее не коснулась прохладного оконного стекла. Все! Фонд на третьем этаже… лучше выпрыгнуть…

И, словно откликнувшись на эту дикую мысль, стекло вдруг подалось… Но вместо того, чтобы рухнуть в бездну, Анна вдруг оказалась на балконе. Балконная дверь, к которой она, отступая, прислонилась, оказалась не закрытой. Видно, работающим в фонде, было не до таких мелочей, как меры безопасности, или же они не хранили здесь ничего ценного.

Дальше все происходило молниеносно, как будто само собою. И не с ней… Мозг работал, мгновенно выискивая малейшие зацепки для спасения. Казалось, все происходило помимо Аниных намерений. Поскольку от переживаемого стресса этих намерений у Светловой и вовсе не было…

Ограда балкона… выступ карниза, несколько шагов на высоте… опять окно… Закрытое! Звон выбиваемого каблуком стекла, и она проникает внутрь, надеясь изо всех сил, что люди, в квартиру которых она попала таким странным в три часа ночи способом, не прикончат ее с испугу, не успев разобраться, что к чему… Или что – гораздо хуже! – это соседнее с балконом окно, до которого она добралась, тоже ведет в помещения фонда… И ее встретит ухмыляющийся Олег Иванович: попутешествовала, и хватит…

Но это было окно подъезда. В нем было пустынно и гулко: лестничная площадка была пуста. Но слышно уже было, как открывается – на звон разбитого стекла! – дверь фонда.

Анна бросилась по лестнице вниз…

Она выбежала на безлюдную утреннюю московскую улицу, и, казалось, легкие у нее разорвутся от волнения и недостатка воздуха…

Добежала до машины. Пистолет – трофей, оставшийся у нее от прежней истории с «милыми дамами», – лежал под сиденьем. Почему-то в последнее время, после ухода Пети, Анна решила извлечь его на свет божий и хранила в машине…

Носить его с собой в сумочке она не решалась – как-то уже слишком, чересчур! И зря. Нынче в фонде, этой ночью, он бы ей, как выяснилось, пригодился… А так она оказалась беззащитна перед капитаном…

Аня лихорадочно вытащила «Макаров», сняла предохранитель и, когда подняла глаза, обомлела: в окно заглядывала ухмыляющаяся рожа Дубовикова.

И она вспомнила, что забыла! Забыла, торопясь добраться до пистолета, закрыть дверцу машины…

Что за мерзкая, злодейская у него, однако, улыбочка! Словно приклеенная к физиономии, как фальшивые усы. Почти как у Жванецкого, «и самовар у нас электрический, и сами мы неискренние…»

– Вы не хотите успокоиться, Анна Владимировна? – Ухмыляющийся капитан уже открывал дверцу и лез в машину.

– Послушайте! Я ничего не могу пока доказать, – зашипела, сама удивляясь своему поистине змеиному шипению, Светлова. – Но я советую вам держаться от меня подальше…

Это было похоже на заявление американского правительства белорусскому президенту: «Мы не считаем вас президентом, но будем в дальнейшем исходить из факта вашего существования».

– Да ну?!

– А стодолларовая банкнота? Обагряете купюры кровью своих жертв, так сказать?! – Аня от волнения перешла на высокий штиль.

– Что-что я обагряю?

Капитан изумленно уставился на Светлову.

И надо отдать ему должное – изумление сыграл он очень натурально.

– «Что-что»… – передразнила Аня. – Ништо! Оплошка вышла, товарищ капитан… Забыли про деньги, что мне давали? Так вот, эта банкнота хранится в надежном месте… И это, поверьте, неопровержимое, ну, во всяком случае, серьезное доказательство. Так что аккуратнее надо быть, Олег Иванович! И если со мной что-нибудь случится!..

– Фигня какая-то… И что, спрашивается, с такой чумовой бабой может случиться?! Это со мной, кажется, сейчас что-то случится… Крыша точно вот-вот поедет – того гляди! – от таких обвинений. Давай хоть поговорим нормально…

– Не подходить!

Аня предостерегающе навела на Дубовикова пистолет.

– Ну ты, Светлова, даешь! – растерянно протянул капитан.

Дубовиков, уже втиснувшийся в машину, повернулся к Ане, протягивая свою огромную жесткую ладонь.

И это было его ошибкой!

Дело в том, что у Светловой, считай, с нежного детства был вечный глюк, что ее задушат… Кому вода, кому огонь, кому операционный стол, а ей – вот такие вот жесткие, страшные, заскорузлые ладони…

«И пальцы-то как хищно скрючены!» – успела подумать Светлова.

Анна сжимала в руках пистолет. И с ужасом понимала, что ни за что сейчас не посмеет из него выстрелить. А если она ошибается все-таки насчет капитана?! Что-то останавливало ее. Не было у нее настоящей злости к Дубовикову. Что все-таки значат «критические минуты»! Вспомнишь даже не то, что забыл, но и то, чего и не знал никогда, – так, с генами от родственников перешло… А еще, говорят, в такие решительные минуты перед человеком проходит вся его жизнь, начиная с детства.

И именно детство проносилось сейчас перед «мысленным взором» Ани Светловой с быстротой перематываемой видеокассеты… Точнее, его школьная часть…

…Школьный турпоход, престарелый инструктор по туризму Антон Денисович Воробьев. Невозмутимый флегматик. Палатки. Ночевка. Пора укладываться спать… Где-то в лесу подозрительные шорохи… Восьмиклассница Аня цепенеет от страха, представляя себя ночью в палатке.

– Антон Денисович, а если кто-нибудь полезет?! Антон Денисович Воробьев крепко задумывается… И протягивает ей туристский топорик.

– На-ка вот… Положи рядышком, если боишься, когда спать ляжешь…

– И что?

– Ну что, что… Как кто полезет, берешь в руки – и по лбу…

– По лбу? Топором? – с ужасом уточняет Аня.

Антон Денисович на секунду призадумывается:

– Ну не острием, конечно… это чересчур… А вот энтой частью – обухом.

– Как? И все?

– Думаешь, не хватит?

Как оказалось, это был очень важный в ее жизни урок ведения боевых действий. Тогда он не пригодился… Но сейчас…

По сути, ограниченное пространство автомобильного салона, стесняющее движения и не позволяющее применить ни один из известных Светловой приемов, напоминало этим своим свойством туристическую палатку и спальный мешок.

И тогда – о, уроки счастливого школьного детства! – Анна ухватила пистолет покрепче – спасибо вам, инструктор Воробьев! – и, как обухом, втемяшила капитану промеж глаз…

Антон Денисович был прав – этого хватило.

Когда Аня добралась до дома, ее, мягко говоря, немного трясло. Но поспать ей так и не удалось…

Кажется, едва прикрыла глаза – звонок в дверь. На пороге стояла ее свекровь Стелла Леонидовна.

– Анечка, извините… Петя забыл какую-то важную дискетку… для работы важную… Он объяснил, где она лежит.

– Стелла Леонидовна… – не слишком решительно начала Аня, пока свекровь доставала из верхнего ящика письменного стола коробку с дискетами.

– Деточка, не извиняйся, не тот случай… – вздохнула Стелла Леонидовна. – Если ты не любишь Петю, что же делать. Жаль, конечно, что ты не разобралась в своих чувствах раньше. Уходить тяжело. Обычно в таких случаях говорят: не плачь… Скажу тебе: поплачь… Но недолго, потому что на свете много дел!

– Но что же нам делать?

Стелла Леонидовна неторопливо прошлась по комнате.

– Жить. Пока… недельку-другую подумать… Я лично хочу, чтобы вы успокоились, все обдумали. А то как бы дров в таком состоянии вправду не наломали… Согласна с таким планом действий?

– Согласна. – Анна уронила голову на руки. И, как и советовала ей свекровь Стелла Леонидовна, горько заплакала.

В точности в соответствии с рекомендациями пожилого мудрого человека.

– Ну вот… – Свекровь сочувственно вздохнула. – Я только не очень понимаю… Из-за кого из них двоих ты плачешь? Из-за одного или из-за другого?

– Из-за другого… – донеслось сквозь горькие всхлипывания. – Мы, наверное, никогда, никогда не будем с Петей больше вместе… – И Анна опять заплакала.

– Ну тут, извини, ничем помочь не могу… Можно помочь в несчастии, но устраивать счастье. Уволь! Тут уж все сама… Точнее, сами… Поскольку это зависит от двоих… А вот это ни чему! – Стелла Леонидовна взяла у Анны из рук сигарету, которую та попыталась прикурить. – Не приучайся… У красавиц, как утверждают классики, должно быть легкое дыхание. А не кашель и одышка, как у прокопченных курильщиков. И уверяю тебя, с проблемами в жизни можно справляться без никотина.

Олег Дубовиков прикладывал мокрое полотенце-компресс к страшно болевшей и распухшей, как ему казалось, до невообразимых размеров голове.

Вот чертова девка – чуть не убила! И всего-то: опоздал на последнюю электричку и вернулся в фонд подождать до утра… Не на вокзале же было ему сидеть или по улицам шататься…

Будить Аню он не хотел – открыл дверь своим ключом. А эта Светлова как с цепи сорвалась – чуть на тот свет не отправила… Хорошо хоть не выстрелила… Он и понятия не имел, что у нее пистолет!

Преступником она его, видите ли, считает! С ума сойти можно с этими детективами-любителями…

Ну, с ума не с ума, а в ящик сыграть – это запросто…

И о каких деньгах, о какой банкноте, надо понимать, «обагренной человеческой кровью», Анна толковала?

Морщась от боли, которую причиняло и без того больной голове сие умственное напряжение, Олег Иванович стал припоминать…

И с большим трудом, но все-таки вспомнил в конце концов!

Получалось, что единственные деньги, которые капитан когда-либо вручал Светловой, были те самые сто долларов – из фонда экстренной помощи… Деньги, которые он держал наличными специально – на еду и одежду! – для обращающихся в фонд бедолаг, лишенных крова и работы. На крайний, так сказать, случай. И случай действительно вышел крайним, ничего не скажешь.

Но как она попала к нему самому – эта стодолларовая бумажка? Черт! Попробуй проследи путь каждой банкноты… Это могло оказаться просто совпадением, оказавшимся для него в итоге роковым. Банкнота пришла неизвестно откуда… На ней кровь, не имеющая к их расследованию никакого отношения. Мало крови льется сейчас вокруг?! Мало ли ходит по рукам запачканных ею денег…

Тем не менее он обязан попытаться вспомнить!

Что-то подсказывало ему, что появление этой банкноты в его письменном столе, откуда он ее и вынул, чтобы отдать Светловой, когда в фонд заявились те разутые-раздетые «лишенцы», не было случайностью. И вспомни он, откуда взялась банкнота, он, возможно, получит ответ и на другие вопросы!

Одно капитан Дубовиков мог сказать точно: залитые кровью трупы – как его в этом подозревает, по всей видимости, Светлова! – он не обирал. Банкнота попала к нему – уж извините, Анна Владимировна! – каким-то иным путем…

Но каким?! И Олег Иванович опять сморщился от боли, напрягая свою профессиональную, но пока совершенно бесполезную милицейскую память. Было ощущение, что Светлова просто отшибла ее капитану своим могучим и точным ударом рукоятки пистолета промеж глаз.

Зазвонил телефон, и Олег снял телефонную трубку.

Мимоходом оглядел себя в зеркало. Зеркало, впрочем, невообразимых размеров головы не подтверждало. Ощущение чрезмерной распухлости было, очевидно, исключительно субъективным… На вид голова выглядела, если не считать лилово-синей гематомы, то бишь попросту фингала промеж глаз (приблизительно в том самом месте, где у женщин Индии рисуется родинка), довольно нормально…

– Алло!

Олег Дубовиков сразу узнал голос своего однокурсника по военному училищу Толи Семенова.

– Привет, дорогой! – ответил он. – Пиво «Золотая бочка» – надо чаще встречаться!

Дубовиков невероятно обрадовался старому приятелю. Как человек одинокий и бессемейный, он всегда был рад друзьям и открыт для них душой. А уж таким испытанным, как его однокашники по училищу…

Но позвонивший друг на сей раз проигнорировал слова о «Золотой бочке» и не откликнулся шуткой на шутку…

– Олег, Афоня погиб.

– Как?!

– Да. Завтра похороны.

– Черт… Как это случилось?!

– Известно не много. Увидимся, расскажу. Я сейчас на работе, занят. Пока.

Вслед за тем сразу пошли гудки.

Олег положил трубку.

– Да… Судьба не шутит… – пробормотал он.

Дубовиков попытался обхватить голову руками…

Но… Тьфу ты – как назло! – голова распухшая… Даже этот жест отчаяния не смог себе позволить капитан – чтоб этой окаянной с ее пистолетом пусто было!

У Дубовикова с детства не было семьи… За плечами детдом, который он ненавидел, военное училище в Туле, армия…

Можно сказать, немногие друзья, приобретенные на этих этапах жизненного пути, и были до некоторой степени его семьей. Пусть не слишком близкой, но все же…

После армии, на расставание с которой было положено немало сил, их пути разошлись… Олег и Афоня – Коля Афонин – работали еще некоторое время вместе, в милиции… Потом Афоня ушел «возить деньги» в коммерческую структуру.

«Пулю руками не поймаешь!» – говорил ему Дубовиков.

Но Афоня хотел жениться, и ему нужны были нормальные деньги…

Потом Коля наконец женился – и денег понадобилось, естественно, еще больше. Тогда Афоня и вовсе перешел в некую темную структуру под названием «Алина».

Именно там по делам отнюдь не дружеским, а вполне рабочим Олег с ним и встречался не так давно. Поскольку именно с «Алиной» работала пропавшая без вести Джульетта Федорова. И, как оказалось, встречался с Колей Афониным Олег тогда в последний раз.

Судьба самого Дубовикова к этому времени сложилась довольно причудливо. Даже по меркам нынешнего времени, когда никого ничем уже нельзя удивить.

Еще работая в милиции, Олег столкнулся с делом о пропаже младенца. Мать младенца, крошечного трехнедельного Егора Минусевича, оставила его на пять минут в коляске возле дверей консультации. Зашла с коробкой конфет поблагодарить врача…

Когда она вышла, коляска была пуста.

Поиски по горячим следам ни к чему не привели.

Весьма приблизительный словесный портрет некой черноволосой женщины (предположительно, похитительницы мальчика) – да вот, собственно, и все! – практически не оставлял шансов на успех.

Через два дня, потеряв надежду и изведясь от сознания собственной вины, мать мальчика, Марина Минусевич, выбросилась из окна.

К этому времени из Израиля приехала бабушка пропавшего Егора. Она и взяла на себя заботу о похоронах невестки, о старшем ребенке, своем внуке. И, разумеется, о его отце и своем сыне – бизнесмене Минусевиче, который, не снеся двойного удара судьбы: пропажи ребенка и самоубийства жены (Марина выбросилась из окна, когда муж был в соседней комнате), оказался в больнице.

Она же, эта моложавая и энергичная бабушка из Израиля, Эстер Минусевич, настояла на продолжении поисков пропавшего маленького Егора.

Было назначено частное вознаграждение за любую информацию, способную помочь поиску. А также вознаграждение для следственной бригады, ведущей дело. Сумма была такова, что способна была взбодрить уже опустивших руки милиционеров.

Но и большие деньги уже мало что могли изменить.

Дело в том, что, даже если бы маленького мальчика и нашли, опознать его было уже практически невозможно. Изменения внешности в этом возрасте – три недели от роду! – происходят так стремительно, что фотография крошечного Егора, которой располагала милиция, была уже совершенно бесполезной.

Возможно, Егора смогла бы по каким-то примеченным ею особенностям – пятнышку, родинке – узнать мать. Но мать этого сделать уже не могла.

Олег Дубовиков, входивший в следственную бригаду, бился изо всех сил.

И он ни от кого не скрывал, что кража маленького ребенка очень лично его касалась. Вся эта история с маленьким Егором Минусевичем подняла из глубины его памяти и души такие пласты уже вроде бы пережитого и зарубцевавшегося собственного горя. И Дубовиков работал так, как для самого себя.

Это не осталось незамеченным.

Увы, маленького Егора не нашли… А история закончилась неожиданно.

Прежде чем отбыть на историческую родину вместе с поправившимся сыном и старшим внуком, Эстер Минусевич решила учредить и профинансировать фонд.

Провести организационную работу и возглавить этот фонд она предложила Дубовикову. «Для тех, кто потерял надежду, кто одинок в своем горе…» С условием продолжать поиск Егора Минусевича. Что Олег Иванович и сделал.

Зарегистрировался, получил лицензию, открыл счет, снял помещение.

И понемногу дело пошло.

В фонд потянулись люди.

Иногда во вновь открывшемся фонде появлялись и те, кто вообще никого не искал, – просто просили помочь им самим. Рассказывали такие истории, что отказать было невозможно…

Перелом в существовании странного фонда наступил, когда Олегу удалось удачно разместить часть денег фонда… И, прежде чем финансовая пирамида лопнула, снять их обратно.

Дубовиков сыграл деньгами Эстер Минусевич… Это было рискованно, но оправдало себя. Олег оказался в числе немногих – удачливых и счастливых. С тех пор фонд жил и не тужил, не завися теперь целиком и полностью от доброй воли Эстер.

Понемногу фонд стал детищем Дубовикова, смыслом и целью его жизни.

Иногда у Олега что-то получалось, чаще нет. Но фонд существовал. Хотя бы потому, что его правилом стало: «Не прекращать поиск, несмотря ни на что!»

А именно это для многих, обращавшихся в фонд, и было самым важным.

Приговор: «Все, надежды больше нет!» переламывал жизнь некоторых людей навсегда.

Дубовиков знал это по своей семье…

…Дом с зеленой верандой, сирень, девочка в летнем платье – рукава «фонариком». Его сестра! Потом девочка исчезла.

Найти ее так и не смогли.

И отец ушел из дома с зеленой верандой, бросив матери на прощанье: ты виновата – не усмотрела! Отец ушел, чтобы избавиться от воспоминаний. Чтобы не маячили перед глазами игрушки, платье – рукава «фонариком» – в шкафу…