Текст книги "Вне закона"

Автор книги: Иосиф Герасимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

– Ты считаешь, Калмыков над людьми куражился?

– Ха! А кто из них не куражился? Волки. Туда других и не брали. Потому они и пили смертную. Поди ты, живет, пригрелся, облинял уж весь, а небось ждет: может, к старому повернется. Времена-то какие – опять падалью запахло.

– А ты не ждешь?

– Эх, Витяша, – глухо вздохнул Гоша. – Рад бы не ждать, да нас под страхом всеобщим зачали и в страхе учили, как лягушат в гнилой воде. А прыгать начали, сообразили: надо от болячек этих бежать. Вот чуть почуем, пахнет бедой, и – когти рвать. Так нас и носит по свету… Я ведь и отсюда чуть было не рванул. Меня года три назад гебешники позвали. Нет, не с угрозой, а с лаской. Ты, мол, парень тертый, понятливый, а шеф у тебя фигура заметная, но сам знаешь, где побывал, так что ты за ним… Если что – к нам… Мне бы этому кавказцу, что меня приманивал, тут бы в кабинете морду набить, а я как щенок блудливый от него, зубами клацая, выполз. Э-э, нет, думаю, вы меня на крючок не возьмете, нынче же рвану, куда билет достану. На самосвал всегда посадят. Так бы небось и сделал, да решил: а что же я своего шефа подводить буду? Он и так страдалец, хоть и на верхних рядах сидит. Все ему в тот же день и передал. А он и не удивился, сказал только: живи спокойно, плюй на них. И забудь. Я вроде бы и забыл, да не очень. Все равно езжу да оглядываюсь. Вот и суди сам: жду я беды или нет? А что, думаешь, миновала та пора: свистнут и начнут хватать кого попадя, чтобы страху нагнать? Народишко-то в недовольстве пребывает. Сколько можно голодовать? Ни мяса, ни молока, ничего ведь не покупаем, все достаем, да одни речи… речи… Один шамкает, другой мямкает. Когда народ окончательно изголодается, он и страху лишится. А без страха все может быть… Вот таких, как Калмыков, только молодых да здоровых, сколько вокруг нас понатыкано. Они в готовности, ждут… Вот так-то. Ну, поехали, – горько сказал он и тронул машину…

Виктора в этот вечер охватила такая тяжкая тоска, что он не находил себе места. Он лег пораньше, но заснуть не мог: то начинало казаться, что-то плохое происходит с Ниной, он вскакивал с постели, бежал к телефону, дозванивался до дежурной в больнице, но ее полусонный голос не успокаивал. Он опять ложился, и становилось еще более невыносимо; он знал, чувствовал – в этот вечер Нина тоскует, за ней ведь тоже глухой тенью стоит одиночество, а как может оно угнетать душу, он не раз испытал на себе.

Сколько Виктор навидался разных неприкаянных людей, знал: одни мечутся в поисках истинного дела для себя, чтобы оно, завладев человеком целиком, не оставляло места для тоски, но никто и никогда не может удовлетвориться только этим. Человеку нужны другие, чтобы поняли и приняли его, и его дело, и его мысли, и его душу. А иные от одиночества, не имея истинного признания, сбиваются в стаи, иначе им не совладать с жизнью, в стае нет законов любви и дружбы, там злоба и беззащитность прибивают друг к другу людей. Он понял это, лишь окунувшись в огромный и не проясненный для себя мир.

В армии ему было неплохо, его отправили на Курилы, там узнали, что он электронщик, да еще приборист, направили в мастерские. Служилось легко, и места те нравились. С яркой растительностью, угрожающим вулканом, с девичьими поселками, населенными работницами рыбзаводов, прибывшими сюда на заработки, с яркими закатами и восходами, теплым морем, славящимся своими отливами, когда широко обнажался плотный песок и по нему, как по асфальтовой трассе, шли машины.

Виктору после службы ехать бы в Москву, но его соблазнили геологи. У них было много приборов, которые часто выходили из строя, надо было посылать на ремонт к черту на кулички, работы приостанавливались. Виктор для них был счастливой находкой. Жили геологи вольно, ходили бородатые, пахнущие потом, часто и много пили, а после этого или буянили, или пели песни, деньги они зарабатывали бешеные и считали себя людьми особой породы. Поначалу Виктор хотел от них сбежать, потому что недели через две после того, как он начал работать, в партии случилась дуэль. Начальник, крепкий мужичишка с длинными руками и прыщавым носом, стрелялся с радистом – голубоглазым бородачом. Дуэль была непростая, стрелялись из карабинов на поляне, не стоя, а лежа, каждый имел право менять позицию, и они переползали от кочки к кочке, укрывались за кустами и пуляли друг в друга – настоящий бой. Длилось это с полчаса, пока радист не пробил начальнику плечо, кости не задел, пуля вырвала клок мяса. Начальника перебинтовали и увезли в «уазике» в лесной поселок, где была больница.

Виктор ожидал: приедет милиция, начнутся всякие разборы, но ничего не происходило, да и вообще все делали вид, будто никакой дуэли не было. Виктор не выдержал, спросил у здоровенного геолога с добрым лицом: что, так и похерят эту историю? Тот бугай молча встал, поднял Виктора за грудки так, что треснула гимнастерка, прижал к стволу лиственницы, прохрипел в лицо:

– Вздумаешь стукнуть – убьем.

А дуэль у них произошла из-за Сталина. Голубоглазый радист у себя в палатке повесил портрет генералиссимуса; начальник увидел, приказал: «Снять гада!» Вот тогда они завелись, начальник кричал, что бывший вождь – кровопийца, урка, ублюдок, севший беззаконно на трон, а молодой голубоглазый радист фырчал в ответ, что только такой сильный мужик и может вести за собой народ. Они ругались и пили двое суток, а на третьи придумали стреляться.

Начальник не так уж и долго пролежал в больнице, вернулся, и все пошло своим чередом: скитались по тайге, ничего не находили, но писали липовые бумаги, врали в радиограммах и тайно ненавидели друг друга. Вот тогда Виктор и понял: они хоть и называют себя группой, но это стая, рыщут сами по себе, потеряв человечье обличье, и спаяла их не жажда свободы, а безразличие к другим. И, поняв это, он ушел от них, хотя потом не раз встречал такие же людские стаи. Одни рубили поселки, валили лес, искали золотишко, другие промышляли рыбой или зверем. Но то вовсе не были артели, где мастер уважает мастера, и когда окончательно надоедали друг другу, сходились в свирепых драках и разбегались, чтобы снова прибиться к подобным себе.

И сейчас, вспоминая это, Виктор думал: наверное, и те, кто ходил с автоматами, охраняя взятых под стражу невинных людей, такие, как Калмыков, тоже были не войском, не отрядами, а все той же стаей и законы в них были вовсе не воинские, как в армии, а все те же нелюдские…

Глава третья

1

Мысль, что необходимо найти преступника, обрастала злобой мщения, и это чувство было новым для Виктора. В повседневности он считал: лучше подавить в себе злое начало, чем жить жаждой мести, – мало ли на какие острые каменья не наступаешь, нет-нет да кто-то подложит их под обнаженные ступни, и не случайно, а по злому умыслу. Если с каждым сводить счеты, то можно растравить себя только на это и вконец озлобиться. Однако ж прежде любая подлянка была, как правило, обращена на него лично и он сам, только сам волен был решать – отвечать на зло злом или, покорясь судьбе, вознестись над ним, чтобы не воспринимать окружающий мир вечно ощетинившимся против тебя. Приняв это как необходимую житейскую мудрость, он убедил себя, что намного облегчил свое существование.

Едва увидев «Жигули» белого цвета, он невольно старался заглянуть в кабину, чтобы проверить, нет ли там наклеек на черной панели – улыбающийся негр, японка, держащая цветы. Он подходил к стоянкам, останавливался на перекрестках, когда для автомобилей давали красный свет. Эти самые наклейки представлялись ему по-разному, он никогда таких не видел, а если и видел, то не запоминал – нужны ему цацки! Виктору даже начинали сниться негр и японка. Он попросил у Семгина: передай ребятам в гараже, на автостанции, как только увидят нечто подобное, сразу бы сообщали ему или записывали номер машины. Он твердо решил: на милицию надейся, а ищи сам…

К Нине наведывался иногда по нескольку раз в день. Ей не становилось лучше, и это его беспокоило. На другой день после того, как он впервые побывал у нее, а затем позвонил Семену Семеновичу Кирке, его вызвали к проходной, и он увидел человека в синем костюме, полного, с барственным, холеным лицом, а рядом с ним седую горбоносую женщину с черными твердыми глазами.

– Прошу извинения, – бархатистым голосом проговорил Семен Семенович, – но вот мы… я и Лия Ревазовна, приехали, чтоб повидать Нину…

Виктор тут же из проходной позвонил в мастерскую, предупредил, что его не будет час, а то и больше, и повел профессора с женой к больнице.

Они ему понравились сразу. Тревожно, с искренним беспокойством расспрашивали они Виктора о случившемся. Осведомились, хороши ли в больнице врачи, не надо ли привезти опытных консультантов. Когда он отвечал, то у Семена Семеновича дрожали губы, а Лия Ревазовна даже всплакнула.

– Какой же сволочизм! – неожиданно зло воскликнул Семен Семенович. – В наше-то время… Такую умницу…

И у Виктора самого чуть не навернулись слезы от того, с какой болью произнес это Семен Семенович, будто Нина была его дочь или близкая родственница.

Виктор довел их до больницы, сказал, что он уж ныне побывал там и его больше не пустят, а они без церемоний пусть направляются к главному врачу, он человек хороший, легко их поймет, и тут же предупредил, что будет ждать на скамье под липой. Он проследил, как Семен Семенович, придерживая под руку жену, направился к подъезду, как открыл перед ней дверь, пропуская вперед. Было в этих людях нечто старомодное и милое сердцу Виктора, и он подумал: наверное, они всегда вот так живут, уважительно относясь друг к другу, а это нынче редкость.

Чем дольше он ждал, тем почему-то его сильнее охватывало волнение. Втемяшилось, что врачи скажут Семену Семеновичу больше, чем сказали ему, профессор с профессором найдут доверительный язык… Конечно, перед Семеном Семеновичем не будут таиться, ведь Нина его аспирантка, и он точно должен знать – вернется ли она к делу, которое ведет, или ей грозит инвалидность… Она вернется, вернется, стал он уверять себя. Хотела того Нина или нет, но она утвердила в нем веру в себя, которая до встречи с ней была зыбкой, расплывчатой, несмотря на то что все вокруг считали его мастером. Но вера в себя это не только мастерство, а и убежденность, что ты кому-то очень нужен, что другой тоже не сможет без тебя. А без Нины… Вернется одиночество, и вряд ли он сумеет совладать с собой. «Это конец», – подумал он… Но ведь, черт возьми, и от него что-то зависит, чтобы конец не наступил, и если в нем все собралось в единый узел и он может действовать, то и должен это делать. Ах как жаль, не предупредил Семена Семеновича, чтобы тот всячески внушал Нине надежду! Ну, пусть она защитится осенью, это ведь не так уж важно. Пусть даже и не защитится, но она ученица Семена Семеновича и должна вести его дело дальше… Впрочем, такой человек, как этот профессор, наверняка сам додумается.

Так он сидел, погруженный в свои мысли, когда его робко окликнули, дохнуло слабым запахом бензина. Виктор вскинул голову – перед ним стоял Поздняк в новенькой синей робе, бритый, причесанный, и глаза его были светлы, как у младенца. Виктор усмехнулся: или снова взяли на работу, или приласкала какая-то женщина. Он достал из куртки сигареты «Космос», щелкнул зажигалкой, сказал:

– Я, Витяша, посижу с тобой.

– Садись. – Но тут же по глазам Поздняка увидел, тот хочет что-то сказать ему, да мнется… – Слушай, мастер, – сказал Виктор, – ты что за душой держишь?

– Да вот, понимаешь, Витяша, – проговорил он, затягиваясь так, что его желтоватые щеки провалились, а кожа на скулах натянулась. – Это, того… понимаешь, дела какие… Это я твою женщину на асфальте нашел…

– Как нашел?

– Да шел по ночному времени от одной, вижу, человек по асфальту ползет… Пригляделся. Кровищи на ней. Вижу – твоя… Ну, понимаешь, я ее на загорбок – и понес. Она стонет… Да что делать – несу. Может, и не донес бы, да черти помогли.

– Какие еще черти?

Поздняк хлюпнул носом, сказал уныло:

– Да какие? Обыкновенные. Их трое у меня. – Поздняк неторопливо огляделся, вздохнул. – Да они ничего, народ приличный, только без одежды ходят.

– Куда ходят?

– Да за мной, Витяша. Два мужика и одна баба. Так-то у них все шерстью укрыто, только у бабы сиськи видны, правда маленькие. Я пощупать хотел – не далась. Ну да бог с ней. Они вообще со мной не очень говорят. Это я им больше про всякое рассказываю, просвещаю.

Нет, от Поздняка не пахло, он был трезв, и Виктор понял: если он сейчас усмехнется или сделает еще нечто подобное, то Поздняк просто встанет и уйдет, обидевшись.

– И давно они за тобой ходят? – серьезно спросил Виктор.

Поздняк поднял к нему младенческий взгляд, ответил:

– Да уж года два… Однако не каждый день. В общем, днем и не ходят. Правда, иногда зимой идут, слышу, снег за спиной хрустит. Но днем все же их не видать. А ночью они меня всегда дожидаются. Ну, а что тут такого, Витяша? Дело обыкновенное. Надо ж им к кому-то прибиваться. Я, вишь, не богатырь, да и они росточка маленького. Когда они появились, я сначала испугался, потом пообвык, да и жалко их. Глаза-то у них испечаленные. Видать, тоже несладко живется. Только ты… это… не говори народу. Я на станции одному сказал, а он, дурак, понес по всему свету: мол, у Поздняка горячка, ему пшата мерещатся. Я тоже думал, что пшата. Сам знаешь, в запой уйду, потом всякое может привидеться. Так вот, когда я пью, черти-то не приходят. Не любят они меня пьяного. А отойду, похмелье выйдет, они являются и с укором так глядят. Особенно баба. А мне от ее взгляда тошно даже делается, нехорошо как-то. Кляну себя, вроде бы исповедуюсь. Мол, более ни капли. Да ведь опять занесет. Я, конечно, их голоса не слышал, а мысли угадывал. Один из них, что постарше, вроде бы другим внушал: не тревожьте его, он такой сделанный, погубленный частью души. Однако же, Витяша, у меня и другая часть есть. Целая. Сам знаешь, ты же мастер…

Виктор знал, что с Поздняком надо быть терпеливым, и все же не выдержал, сказал:

– Да ты мне про Нину лучше…

– А, да, да, конечно. – Он опять глубоко затянулся. – Ну, значит, иду, вижу… Испугался. Но донес до дому-то твоего. А в дом входить боюсь. Положил у калитки. Черти тоже на нее смотрят. А она будто ожила, поползла к крыльцу. Нет, думаю, нехорошо. Занес на крыльцо, отмычкой дверь-то открыл, крикнул тебя, а сам деру… Плохо как-то у меня вышло. Испугался. Думал, сейчас милицию вызовут, потом решат, я, мож, ее. Да и черти эти. Тебя еще испугают…

Виктор слушал, и ему становилось еще тяжелее. Выходило так, что, если бы Поздняк не наткнулся на Нину на дороге, она бы могла там и умереть, хоть и пыталась двигаться, носил вряд ли хватило бы добраться до его дома… Странный человек этот Поздняк, сделал добро, а таился. Может быть, действительно боялся? Да и не в больницу ее понес, а к нему – наверное, считал, так лучше. Прекрасный мастер, цены ему нет, а запуганный, ущербный от пьянства своего, а может быть, еще от чего-то другого, вот и живет не по-людски, все у него не так, а теперь еще и черти…

– Спасибо тебе, – сказал Виктор. – Я не знал. Правда, она говорила, что ей вроде бы почудилось, кто-то ей помог… Спасибо.

– Да ты что, Витек. Иль мы не свои?.. Только ты того… в милицию не надо. Ладно?

– Чего ты ее боишься?

– А я ею с детства пуганный. – Он кинул окурок в урну, потер пальцами уголки припухлых губ, словно утирался после курения. – У меня же батя мильтоном был. Бугай такой. Мать лупил. Считал – на все дозволение имеет. Вот и прокололся. С приятелем одного мужика отмутузили в ночное дежурство. Они в машине мотались. Патруль. Деньги забрали. А мужик оказался серьезный. Чин имел в органах. Номер машины запомнил. Батю и взяли. В колонию строгого режима загремел, да там богу душу и отдал. Вот я их боюсь. Доверия к ним нет у меня.

– А Еремея?

– Он ничего, а попадись к нему, что будет?.. До него тут был один… Я ему сколько переплатил. Он считал, я мастер, лопатой гребу деньгу, ну и теребил. Я давал. А как не дашь?.. Вот в гараже я им фигу с маслом показывал. Там ведь поборщики кругом. И за деталь отдай, и за то, другое. И начальнику надо, чтоб дал заработать. А я себе цену знаю. Зачем мне им платить? Ко мне и так народ в очередь просится. Своих-то я шугал. Они меня боялись, а не я их. А вот милиция… В форме все же.

– Слушай, Поздняк, ты ведь часто левачишь.

– А жить на что? – вдруг посуровел тот.

– Да нет, – махнул рукой Виктор, – я не в упрек. Совсем другое. Послушай, тот фрайер, что на Нину напал, в белой «шестерке» разъезжает.

– Это уж ребята говорили. Да этих «шестерок»…

– Ну вот, есть примета. На панели у него две круглые наклейки: на одной негр зубы скалит, на другой японка держит цветы. Не попадался такой?

– Так ведь я в кабину-то не лезу… Мое дело движок больше. Или под телегу. А если и лезу… Знаешь, нынче сколько всякого пижоны клеят. Разве я на это смотреть буду? Губошлепы Сталина даже лепят. Будто он им сродственник какой. Я одному говорю: ты уж Гитлера найди, может, он тебе крестным отцом станет. Весь, понимаешь, в коже и железных заклепках. Надо, говорит, и найду, а твое, мол, дело – чини. Ну, ты знаешь, я возиться с ним не буду. Спор что? Язык пачкать. Я ему, гаду, так движок сделал, что наверняка через полсотни километров к черту полетел. А как еще накажешь? Нехорошо, конечно, такое для мастера. Но пусть тоже помнит…

– Может, ты и прав. Но я не об этом. Ты вот, когда чинишь, все же поглядывай. Может быть, «Жигуль» с такой приметой попадет…

– Понял, Витяша, понял. Только я тебе тогда, а не в отделение. Хорошо?

– Даже очень.

– Ну и ладно. А насчет чертей ты, Витяша, не сомневайся. Это я тебе точно говорю. Зачем врать-то мне? Вот когда они появились, я думать стал, кто они есть. И сообразил – отринутый народ. Может, были когда-то светлой силой, а затем их наказание постигло, они к таким же отринутым и тулятся. Ну, сам подумай, я вот в больнице лежал, там что ни запойный, так тоже чертей видел. Нет чтобы какую-то ведьмяку или крокодила, а именно их. И не только в государстве нашем, за океаном, говорят, тоже… Вот со мной лежал один, признался, у него их двенадцать. На работу в трамвае едет, они с ним, все боится – кто затеряется, так и стоит на остановке, считает, все ли вышли. Они, Витяша, не случайно к другим-то не являются, они только к таким, кого в чистую горницу не пускают. Вроде меня… И ничего тут особого нет. Нормальная жизнь. Ну, я пойду. Тут из одного гаража хапугу шуранули, так я иду наниматься. Сказали, возьмут. А чего им меня не брать? Я же один, как и ты, за десятерых лопачу. Ну, бывай. В общем, помнить буду…

Виктор пожал его огрубелую руку, и Поздняк, одернув синюю спецовку, двинулся дальше. Какая-то жалость к этому незадачливому человеку пронзила Виктора. Ему захотелось его окликнуть, сказать слова добра, приободрить его, хотя вроде бы он и не нуждался в этом. Вот же как случается: и добрый, и работник золотой, а твердого места под солнцем ему не дано, мотает из одной стороны в другую. Неужто и в самом деле не случайно о таких говорят – это на роду ему написано. А кем, кем написано? Или не хозяин человек судьбы своей? Значит, не во всем хозяин, а помочь по-настоящему часто бывает некому. «Надо бы с ним еще поговорить, – подумал Виктор. – Вот прояснится с Ниной…»

Он увидел, как выходили из больницы Семен Семенович и Лия Ревазовна. Профессор бережно поддерживал жену под руку, когда спускались по лестнице. Они направились к Виктору, он поднялся им навстречу. Семен Семенович нервно оглаживал холеную бородку, глаза его были остры и жестки, тем не менее он попытался улыбнуться.

– К сожалению, нам надо возвращаться в Москву. Кажется, тут недалеко стоянка такси…

– Да, возле универмага, – ответил Виктор. – Я вас провожу.

Теперь Семен Семенович и его взял под руку, сказал:

– Вы уж меня извините, но… я не знал о вашем существовании. Нина вроде бы нам все доверяла о себе… так мы думали, но о вас не говорила. Однако я чрезвычайно рад… Слава богу, есть кому о ней позаботиться. Я обстоятельно говорил с главным. Он утверждает, что, несмотря на внешние повреждения, все более или менее обошлось. Главное, нет трещин черепа, гематома рассосется, сотрясение пройдет. Пришлось повозиться с ногой. Надо быть действительно варваром, чтобы намеренно проехать по ноге… Может быть, этот негодяй вообще хотел ее убить, но она сумела увернуться. Такое предположение есть. – Он вздохнул, снова провел по бороде, пальцы его дрожали. – Никому ведь не предусмотреть беды. Она, так сказать, не планируется… Сколько горя всякого в нынешнем году обрушивается на людей. Ведь недаром говорено, что познать судьбу никому не дано, предугадать еще можно, но познать… Вот так мы становимся людьми, верящими в фатум. – Он вздохнул. – У вас есть наш телефон, Виктор, в случае чего звоните.

Они дошли до универмага. В это время здесь было много машин, и взять такси до Москвы не составило труда.

Виктор посмотрел, как они отъехали, и тоска, зародившаяся в нем еще ранее, усилилась, стало муторно, тяжело, как бывает в непогоду, когда ты оторван от всех и занудный шелест дождя за окнами становится невыносим. Но на улице было солнечно, около универмага крутились люди, прятали что-то по сумкам, другие вбегали в здание торопливо, с надеждой, а вдоль тротуара блестели многоцветные крыши автомашин.

Надо было возвращаться на работу, и он пошел вдоль длинного строя машин, по привычке вглядываясь в каждую из них. Белый кузов немедленно привлекал его внимание, он приседал, чтобы лучше разглядеть темную панель – нет ли на ней наклеек. Он понимал никчемность такого занятия, но иначе не мог. Поиски стали его навязчивой идеей. Иногда ему казалось, нужно особое везение, чтоб добиться результата, а иногда думал: человек, который приезжал сюда и провожал на станции женщину, непременно должен объявиться в городе, даже если живет не здесь. Ведь был-то он по каким-то важным делам, а значит, есть шанс, что появится снова… Надо искать, обязательно надо искать.

Осмотр машин отвлекал его от тоски, и потому Виктор не спешил. Он уже прошел почти до угла, как почувствовал некий сигнал: вот оно. Вгляделся в машины, которые были поблизости, но белой «шестерки» среди них не было. Но ведь что-то мелькнуло?.. Что? Он повернулся и стал внимательно заглядывать в кузова автомобилей и вдруг увидел в оранжевой «Волге» круглую наклейку на панели. На ней улыбался негр, показывая ровные белые зубы, а по низу шла надпись по-английски.

Он вдруг разволновался, понимая – тут явно что-то крылось… Конечно, он не очень приглядывался раньше к подобным картинкам, но все же ему чудилось – такой прежде не встречал. Ведь возможна какая-то связь между владельцами «Волги» и белой «шестерки». Черт возьми, нельзя упускать даже маленького шанса.

Владелец машины наверняка скоро появится, здесь не служебная стоянка, оставляют автомобили те, кто приехал в магазин. Надо ждать. И он остановился на тротуаре, вглядываясь туда, где крутился народ у входа в магазин. Каждый человек, направляющийся теперь в сторону Виктора, возбуждал его внимание. Он так был увлечен своими наблюдениями, что чуть не прозевал владельца. Вздрогнул и тут же очнулся от стука закрываемой дверцы, оглянувшись, увидел, что в «Волге» сидит черноволосая женщина, рука ее с ключом тянется к замку зажигания. Он рванулся вперед в невероятном прыжке и, чуть не упав на капот, оказался подле женщины. Она сидела за приоткрытым стеклом, немолодая, с чуть раскосыми глазами и округлым лицом, загорелая. Сразу бросалось в глаза – она в хорошей спортивной форме. Женщина уже повернула ключ зажигания, машина завелась, но не тронулась с места. Женщина быстро, оценивающе взглянула на Виктора, видимо, что-то в лице его вызвало у нее любопытство, и она спросила с едва уловимой насмешкой.

– Что-нибудь случилось?

– Да, – выпалил он и сразу же указал на наклейку. – Откуда у вас это?

Теперь женщина улыбнулась:

– Вы что, коллекционер?

И тут он понял, как все нелепо выглядит и как ему трудно будет объяснить свое любопытство, но сделать это надо, во что бы то ни стало надо. Ему стоило усилий взять себя в руки.

– Нет, нет, – сказал он. – Не подумайте ничего плохого… Это не пустяк. Совсем не пустяк. Я ищу человека, понимаете, человека, у которого на машине вот такая же наклейка. И еще одна. Он преступник.

– Ого! – воскликнула женщина и снова улыбнулась. – Ну, а при чем тут я?

– Что написано на этой бумажке?

Он понимал: она в любое мгновение может послать его подальше и тронуть машину, а может и принять его за сыщика, потребовать документы. Но женщина поворотом ключа выключила двигатель. Она была явно заинтригована, а возможно, принадлежала к тем, кто любит разного рода необычные истории.

– Если вы не знаете английского, я переведу. Но у меня условие: вы посвятите меня в тайну.

Ему не нравилась ее насмешливость, более того, она начинала раздражать, и он решил нанести удар сразу.

– Тайны нет, – жестко сказал он. – Тот, кто сидел за рулем машины с такой наклейкой, пытался изнасиловать женщину. Когда ему это не удалось – он изувечил ее. Она моя невеста. Вам этого достаточно?

Голос его в конце сорвался, и он заметил, как черноволосая вздрогнула. Видимо, она только сейчас поняла, что не из праздного любопытства и не шутки ради он подошел к ней. Она торопливо вынула из сумочки сигареты, протянула Виктору.

– Спасибо, я не курю.

Она чиркнула зажигалкой, и тяжелая складка образовалась меж ее бровей, глаза еще более потемнели.

– Я слышала, – тихо сказала она. – Но сейчас много всяких слухов…

– Это не слухи, – тяжело сказал Виктор.

Женщина взглянула на наклейку, вздохнула:

– Мне ее приляпал коллега. Мы с ним вместе были на симпозиуме, посвященном проблемам Африки. Их давали не всем, только участникам. Я не люблю никаких картинок, но этого негра я знаю. Он известный деятель прогрессивного движения, и он мне симпатичен. Но… я, конечно, не о том.

– Да, не о том… Хотя и это важно, – все так же жестко сказал Виктор. Он на мгновение сам удивился, откуда у него прорезался такой тон, но тут же успокоил себя: иначе сейчас нельзя. – Кто ваш коллега?

Она ответила не сразу, сделала несколько затяжек, сняла с накрашенной губы крошку.

– Но этого не может быть. Ему за шестьдесят, и у него нет машины. А тот, кто это сделал…

– Он молод. Ну, может быть, вроде меня. В бежевой спортивной куртке. У него белая шестерка «Жигулей». И кроме такой картинки на панели есть и другая – японка держит цветы…

– Это все, что вы знаете? – спросила женщина.

– Все.

Она сидела задумавшись, курила.

– Вы что-то хотите вспомнить?

– Да, конечно. Тех, кто был на симпозиуме… Но это трудно. Кажется, у меня есть общая фотография…

– Вы дадите мне ваш телефон?

Она посмотрела на него внимательно, сказала:

– Я запишу ваш. А меня если нужно будет найти, вы это сделаете по номеру машины. Не так ли? Договорились.

– Хорошо, – ответил Виктор.

Все-таки она приняла его за работника уголовного розыска, но это не важно, пусть принимает за кого хочет. Он сейчас же свяжется со Ступиным, пусть тот действует, ведь теперь есть хоть маленький, но проблеск надежды.