Текст книги "Рассвет над волнами (сборник)"

Автор книги: Ион Арамэ

Соавторы: Михай Рэшикэ
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

* * *

Утром конвой покинул рейд порта и вышел в открытое море. Погода им благоприятствовала. Безоблачное небо только изредка прочерчивала одинокая птица. Берег мальтийского архипелага остался позади. Негромкий шум воды, старательно рассекаемой форштевнем «Мирчи», создавал атмосферу спокойствия, которую нарушали лишь сирены редких встречных судов. Суда всех типов – грузовые, нефтеналивные, пакетботы подавали не меняющиеся с давних пор морские приветствия. «Мирча» отвечал им.

«Мирчу» тянули оба буксира, и конвой шел со скоростью, которой он до сих пор не достигал, – почти восемь узлов. Буксирный трос иногда вибрировал наподобие хорошо натянутой скрипичной струны. Путь вдоль побережья Африки, составлявший приблизительно 1050 миль, мог быть пройден в рекордное время. И команда еще раз убедилась в правильности решения Брудана: при спокойном море тянуть барк двумя буксирами, при бурном – одним (в это время второй находился поблизости в готовности вмешаться в случае необходимости).

Это предложение на совещании в штабе флота было встречено настороженно, так как буксировка судов редко осуществлялась таким способом. Брудан не сдался, привел убедительные аргументы, представил расчеты и в конце концов победил. Часть присутствовавших, даже согласившись с очевидностью математических расчетов, отступали нехотя, ссылаясь на непредсказуемость погоды в этом районе. Брудан горячился, и Профиру с трудом удалось успокоить друга, удержать его от резкостей.

Один из высокопоставленных офицеров сказал:

– Не очень-то верится, что безупречная логика устоит перед штормом.

Брудан вспылил:

– Жаль, надо бы знать!

Другой улыбался с чувством превосходства, будто хотел сказать: «Ну что ты знаешь?»

Если бы не вмешался Профир, который сказал: «Мы будем там, вот и увидим», спор продолжался бы.

Такого же мнения был и адмирал, который заключил:

– Пусть так и будет.

Теперь Профир стоял на палубе, наблюдая за полосами поднимаемой конвоем пены. Он гордился своим другом. По крайней мере, до сих пор Брудан оказывался прав. Удвоенная мощь буксиров в хорошую погоду значительно сокращала время в пути.

Плеск волн переплетался с голосами матросов, вышедших на палубу на уборку. Работали они споро, и в их точных и ловких движениях, не заметная для постороннего глаза, угадывалась радость. Они знали, что в любой момент из рулевой рубки их могут увидеть командир и старпом. Матросы уже свыклись с ним и между собой называли его Тещей, потому что он знал все уголки барка. И где бы они ни пытались скрыться от его взгляда, это им не удавалось. В этом матросы убеждались не раз. Устав от вахты, они старались продлить отдых сверх положенного времени и прятались в самых потаенных местах. Но, как назло, именно тогда появлялся Кутяну и в резких выражениях пресекал их намерения. Сейчас они не боялись колючего взгляда старпома, потому что он находился на полуюте. А матросы работали усердно, чувствуя потребность размяться после нескольких дней ленивого времяпрепровождения у причала. Драили палубу, укладывали канаты, подкрашивали на корабле те места, где облупилась краска.

Кутяну стоял рядом с Профиром и следил за расстилающимся впереди голубым простором, пытаясь отгадать, о чем думает командир. Тот, по обыкновению, невозмутимо всматривался в даль в неизменный бинокль и лишь изредка спрашивал:

– Где находимся? – И сам же отвечал: – На расстоянии стольких-то миль на траверзе острова…

Кутяну шел в каюту, быстро определял местонахождение конвоя, и, к его удивлению, слова Профира подтверждались. Это злило старшего лейтенанта и вызывало у него еще большее восхищение командиром. В какой-то момент Профир сказал:

– Мы на траверзе острова Линос.

Кутяну прошел в свою каюту. Согласно расчетам, этот небольшой остров не должен был появиться. Он вернулся в рубку и доложил:

– Товарищ командир, на траверзе нет никакого острова.

Это было для него своего рода победой. Ему хотелось доказать Профиру, что и тот может ошибиться.

Профир вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб и ровным голосом произнес:

– Посмотри влево.

Кутяну поднес бинокль к глазам – линзы приблизили к нему каменистый изрезанный берег. Он произвел расчеты заново и убедился, что ошибся, как новичок. Остров был, а он его не обнаружил. Но странное дело, вместо того чтобы огорчиться, почувствовать себя уязвленным, Кутяну улыбнулся. Он положил карандаш на развернутую карту и вошел в рубку. Командир был на своем месте с биноклем у глаз. Старпом подошел к нему и громко заявил:

– Вы правы, товарищ командир. Я ошибся.

Командир лишь заметил:

– Посмотри внимательно. Какое чудо сотворила природа! Здесь, посреди моря, вулканический остров. А его возраст около трехсот лет.

Кутяну вспомнил, что в школе слышал об этом острове на уроке географии, когда они изучали моря и океаны земного шара. И теперь, глядя в направлении, указанном командиром, он чувствовал себя учеником, который услышал ранее ему неизвестное.

* * *

Непосвященный, захотевший из любопытства перелистать вахтенный журнал, не нашел бы там ничего необычного. Цифры, указывающие местонахождение корабля, количество воды на борту, скорость хода да еще короткие фразы типа: «Переменная облачность», «Море спокойное», «Солнечная погода, волнение моря слабое». Но за этими фразами пульсировала жизнь корабля, жизнь и работа людей. Они заступали и сдавали вахты, производили уборку, изо всех сил тянули швартовы.

Среди матросов выделялся Саломир. Высокий, не очень разговорчивый, уравновешенный, он пользовался авторитетом у своих товарищей. И всякий раз, когда в кубрике возникал какой-нибудь спор, к его мнению прислушивались. Ни один матрос не мог пожаловаться на него, напротив, многие делились с ним своими мыслями, зная, что доверяют их человеку доброму и справедливому.

Особенно привязался к нему Юрашку, тщедушный, маленького роста, молчаливый матрос с впалыми щеками. Он был полной противоположностью Саломира, и товарищи в шутку беззлобно прозвали их «сиамскими близнецами». Ни Саломир, ни Юрашку не сердились на это. Наоборот, им даже понравилось это прозвище, они чувствовали, что их дружбу ценят другие. Случалось, что они заступали на вахту один за другим – когда вахта Саломира заканчивалась, заступал Юрашку. Во время стоянок их можно было видеть тихо беседующими и попыхивающими сигаретами.

Этой дружбой особенно дорожил Юрашку: он чувствовал себя рядом с Саломиром более сильным. Он заметил, что когда они вместе с Саломиром, никто не осмеливается отпускать шутки по его адресу, хотя в другое время его иначе как Щепкой не называли. Саломир тоже называл его Щепкой, но не оскорбительно, а скорее, ласково.

В свободное от вахт время, когда матросы собирались на палубе группками, загорали, шутили, Юрашку устраивался где-нибудь в уголке кубрика, извлекал из своего чемоданчика тетрадь и писал. Потом клал тетрадь обратно в чемоданчик, ставил его в шкаф, запирал на ключ, висевший на шнурке под тельняшкой. От пота шнурок стал серо-черным. Матросы почти ежедневно видели его уединившимся в углу и оставляли в покое, признавая право на минуты тишины, но к прозвищу Щепка добавили еще одно – Писатель. Никто не знал, что он пишет убористым почерком в своей тетради, но когда кто-нибудь из матросов проходил по кубрику, направляясь в отсеки носовой части, Юрашку вздрагивал и поспешно закрывал тетрадь.

Из матросов больше всех допекал Юрашку Алексе Джеордже, высокий, неуклюжий тип. Он считался самым сильным из матросов. Никто из них не мог противостоять ему, и он бахвалился этим. Когда нечего было делать, он усаживался за стол, засучивал рукав тельняшки и приглашал:

– Ну, кто хочет помериться силой?

С некоторого времени, видя, что на него не обращают внимания, Алексе на каждом шагу искал повод для скандала. Матросы сторонились его, а он делал все возможное, чтобы быть в центре внимания. Отпускал злые шутки, когда раздавали пищу, захватывал себе лучший кусок. Для него не существовало очереди стирать белье, натягивать гамаки, он всегда чванливо вылезал вперед, провозглашал свое право – право сильного. Даже Саломир не избежал его острого языка. Алексе называл его «дылдой» или «мамелюком», но Саломир делал вид, что не слышит обидных кличек.

Как-то в кубрике разразилась буря, хотя день был спокойным, море сверкало и искрилось на сколько хватало глаз. Свободные от вахты матросы, раздевшись, грелись под щедрыми лучами средиземноморского солнца. Плеск воды у бортов побуждал к мечтам и спокойному размышлению. Юрашку, как всегда, сидел перед своей тетрадью в кубрике, где, кроме него, никого не было. Никто его не беспокоил. Строчки красиво ложились на страницы. Матрос не заметил, как около него очутился Алексе. Он увидел лишь, как чья-то рука схватила тетрадь, как чемоданчик, на котором он писал, упал на пол и все рассыпалось по сторонам…

– Что ты там все пишешь, Щепка? Ну-ка посмотрим…

Юрашку вскочил, как подброшенный пружиной, но Алексе с силой толкнул его в грудь. Удар был таким сильным, что у Юрашку в глазах зарябило от боли. Все же он поднялся, пытаясь вырвать тетрадь. Алексе коротким ударом оттолкнул его, вышел на палубу, держа тетрадь как драгоценный трофей, и направился на полуют.

– Братцы, послушайте, что пишет наш Писатель… – ехидно начал он.

Матросы вздрогнули. Одни поднялись с мест, другие остались лежать или сидеть, опершись о якорную лебедку или мотки канатов.

– «Дорогая мама, ты не представляешь, как я скучаю по тебе, иногда даже вижу тебя во сне. Я знаю, какая ты у меня добрая и ласковая. И глаза у тебя такие же, как у меня…» – Алексе остановился на секунду, свысока посмотрел на Юрашку и издевательски спросил: – А ну-ка, какие у тебя глаза?

Когда к нему подскочил Саломир, все замерли.

– Отдай тетрадь! – требовательно произнес он.

Алексе, ухмыляясь, посмотрел вокруг:

– Поглядите-ка на этого родителя-покровителя, как он бросается на защиту своего дитяти… На вот, возьми!

Глаза Саломира гневно сверкали. Мышцы напряглись.

– Ну давай, бери ее, бери! – подзадоривал Алексе, протягивая ему тетрадь.

За какую-то долю секунды пальцы Саломира впились в запястье Алексе. Послышался глухой удар. Алексе с завернутой за спину рукой упал на одно колено. Саломир не ослаблял хватку, и лицо Алексе исказилось от боли. Он пыхтел и едва выговаривал:

– Ты что, ты что?.. – Голос был просительным, со всхлипами. – Отпусти, мне больно.

– А ему, думаешь, не больно? Почему ты не оставляешь его в покое? Ты знаешь, что у него нет матери? А? Знаешь? Кто тебе дает право издеваться над ним?

Саломир сжимал запястье все крепче. Матросы, застыв на месте, молчали. Если бы не раздался громовой голос боцмана Мику, неизвестно, чем бы все кончилось.

– Смирно! Что здесь происходит? Все в кубрик. Саломир и Алексе, ко мне!

Матросы медленно разошлись.

Позднее стало известно, что оба, и Саломир, и Алексе, были лишены увольнения в город во время следующего захода в порт. Инцидент был исчерпан, но Алексе больше не привязывался к Юрашку. Время от времени отпускал свои шуточки, но на большее не осмеливался.

* * *

Вместе с вещевым мешком или чемоданом моряки приносят на борт корабля и свою прошлую жизнь с ее особыми чертами, которые делают одного человека не похожим на другого.

За время долгого плавания люди настолько привыкают друг к другу, что по жесту, по голосу, по походке чувствуют настроение каждого.

Так было и на «Мирче». Матросы научились понимать, что творится в душе соседа, который вечером привязывал рядом гамак или менял тебя на вахте. И если радовался один, радовались все, а когда какое-либо облачко омрачало настроение одного, вместе с ним переживал и другой.

Люди, совсем незнакомые до похода, на «Мирче» жили единой семьей, общими радостями и общими заботами.

* * *

Море и небо сказались одинакового цвета. У матросов было такое ощущение, будто они находятся в центре большого вогнутого зеркала, которое собирало все солнечные лучи и направляло их в одну точку – на конвой. Их преследовала удушливая жара, и они, словно манны небесной, ждали малейшего дуновения ветерка. Искали, где бы укрыться от зноя – под шлюпками, за мачтами. Только за несколько минут до ударов колокола, оповещавшего о времени заступления на вахту, они выбирались из тени и направлялись к своим постам. Давила монотонность движения, жара изнуряла, выматывала силы, и люди становились молчаливыми и раздражительными. Профир знал, сколь важно хорошее настроение экипажа, боевой дух команды, и старался больше быть с матросами. Он ходил по палубе из конца в конец, а те, завидев его, вставали по стойке «смирно» и отдавали честь.

После обеда Профир вызвал в рулевую рубку Мынеча. Только что командир и старпом закончили определение местонахождения корабля, и Кутяну с нетерпением ждал момента, когда он сможет уйти к себе в каюту, чтобы раздеться и немного передохнуть. Командир переносил жару стоически, и Кутяну не мог расслабиться в его присутствии, хотя то и дело бросал взгляд в сторону Профира, надеясь, что тот расстегнет хотя бы одну пуговицу, и тогда старпом последует его примеру.

Мынеч тяжело поднялся по ступенькам, ведущим в рулевую рубку, и остановился на пороге:

– Слушаю вас.

– Входите, товарищ капитан-лейтенант, – пригласил его Профир. – Как обстоят дела?

Этот вопрос Профир задавал главному механику ежедневно. Он означал: «Сколько питьевой воды, топлива имеется на борту?» Мынеч начал докладывать: столько-то тонн воды в таком-то танке, столько-то тонн топлива в другом танке. Эти цифры он знал с точностью до литра и килограмма в любой час дня и ночи. Профир его выслушал, потом сказал:

– Как вы считаете, не устроить ли нам баню?

Мынеч помрачнел. Разве командир не знает, что вода на борту на вес золота? Особенно во время перехода. Он не понимал Профира, но и противоречить ему не смел. Если он прикажет… Все же он пробормотал:

– Товарищ командир… Знаете… питьевая вода…

Профир усмехнулся:

– Я не о питьевой воде думаю, а о морской… Что вы скажете, если устроить баню, используя морскую воду? Насосы работают?

Лицо у Мынеча просветлело.

– Конечно работают, я их тут же запущу… – с готовностью доложил он.

После того как главный механик вышел, Профир обратился к старпому:

– Идите и освежитесь. И потом, крещение средиземноморской водой вам не помешает.

Через несколько минут на палубе хлестала вода. Матросы резвились под сильными струями. «Крещение» вывело их из состояния вялости и стало еще одним добрым воспоминанием о походе.

* * *

Кутяну был по натуре категоричен: он делил людей на хороших и плохих. По каким критериям он проводил это деление, что означало для него: хороший человек, плохой человек – если бы кто-нибудь спросил его об этом, он не смог бы твердо ответить. «Хороший солдат тот, кто выполняет приказы, дисциплинирован, не вступает в пререкания с командирами, который…» Напрасно ломал голову старпом. Он не находил достаточно убедительных аргументов в поддержку того или иного критерия.

Из училища он вышел с кучей заученных до последней буквы правил, но, когда ему пришлось работать с людьми, он действовал на ощупь. Готовые шаблоны не подходили, и он обнаружил, что жизнь совсем не такая, какой он себе ее представлял. На корабле, где он служил до этого, все шло если не очень хорошо, то, по крайней мере, нормально. Нормально, то есть без хлопот. У него было лишь несколько подчиненных, не более трех-четырех. Они выполняли задания на отведенных им постах, и Кутяну не припоминал случая, чтобы кто-нибудь бросал ему вызов хотя бы взглядом.

Здесь все против него. Профир смотрел на него свысока, с холодком. С Мынечем он обменивался двумя-тремя словами в течение дня. Боцман Мику… С ним он не стал бы разговаривать. Матросы роились вокруг него, а он, Кутяну, в такой дешевой популярности не нуждался. Хотя ему очень хотелось, чтобы матросы не избегали его, стали его добрыми друзьями. Самым порядочным ему представлялся Алексе. Любит немного подшутить над другими, но справедлив и исполнителен. Не было случая, чтобы он при встрече не уступил уважительно дорогу старпому и не отдал по всем правилам честь. Хороший парень… Для себя Кутяну выделил две группы матросов: по одну сторону – Саломир и его друзья, по другую – Алексе и матросы, беспрекословно выполняющие требования устава.

Жаль Алексе! Лишиться увольнения на берег из-за такого вспыльчивого человека, как Саломир! Старпом посмотрел на ручные часы. По графику Алексе должен заступить на вахту через час. Он вызовет его и поговорит с ним. Старпом нажал на кнопку звонка. Через несколько секунд услышал на пороге голос вахтенного:

– Явился по вашему приказанию, товарищ старший лейтенант.

– Позовите ко мне матроса Алексе.

– Слушаюсь!

Матрос кинулся исполнять приказ, топая по ступенькам.

Алексе постучался, вошел и стал по стойке «смирно».

– Садись, – пригласил Кутяну.

Ему пришлось повторить свое приглашение – только после этого Алексе сдвинулся с места.

«Я не ошибся. Хороший, уважительный парень», – подумал Кутяну и сказал:

– Я слышал, у тебя была стычка с Саломиром. Что случилось?

Алексе вздрогнул, хотел было вскочить, но Кутяну мягко положил ему руку на плечо:

– Докладывай сидя.

Алексе начал сбивчиво, делая большие паузы, не глядя на Кутяну, докладывать. И лишь после того, как встретил ободряющий взгляд старшего лейтенанта, заговорил смелее:

– Я, товарищ старший лейтенант, хотел только пошутить, а он накинулся на меня, вывернул мне руку так, что чуть не сломал… Злой он человек, этот Саломир…

– То есть? – вмешался Кутяну, пожалев, что прервал признание Алексе.

Однако тот продолжал:

– Угрюмый, замкнутый, всегда готов к ссоре. Если его что-нибудь не устраивает, рычит как медведь. Знаете, как он вас называет? Воробей. Честное слово, я сам слышал. Но со мной у них это не пройдет. Я не позволю им говорить плохо о таком человеке, как вы. Я знаю, что вы хороший человек, хотя другие говорят, что это не так. Я обо всех вам расскажу… Они думают, что им все сойдет с рук. Как бы не так! Вот, например, Аксенте сказал… Кондря… Спиря…

Матрос начал называть товарищей и то, что они говорили о Кутяну. Слова, лившиеся одно за другим потоком, обжигали старпома, и он старался не слушать. А Алексе все говорил и говорил… Наконец Кутяну не выдержал и резко поднялся, прервав подчиненного:

– Матрос Алексе!

Тот вздрогнул, вскочил со стула, как подброшенный пружиной. Слова застыли у него на губах. Лицо исказила глупая улыбка.

– Слушаю вас… – пробормотал он.

– Я вызвал вас уточнить подробности случившегося на палубе и сообщить, что вы будете лишены увольнения на берег на все время захода в ближайший порт. Вы свободны!

Алексе не осмеливался пошевелиться.

– Вы свободны! – почти закричал Кутяну, и только после этого Алексе попятился к двери.

Старший лейтенант почувствовал, что задыхается в своей маленькой каюте, и вышел на палубу. Рассекаемый мачтами воздух охладил его разгоряченный лоб. Быстрым шагом он направился к кубрику. Спустился по трапу и остановился на пороге. Через открытую дверь доносилась знакомая песня о Дунае.

Несколько матросов тихо, с грустью пели о родной земле. Мелодия была дорога и Кутяну, она всколыхнула в нем воспоминания о доме. Он присел на край скамьи и незаметно для себя стал подпевать.

* * *

Боцман Мику принадлежал к числу немногих людей, которые при любых обстоятельствах сохраняют спокойствие. В свою очередь он и сам не хотел никого беспокоить.

Барк вышел в море, в мир – сбылась его мечта. Голубой простор был для Мику миром, тайны которого он научился постигать. Как давно – он и сам не смог бы сказать. Полный тайн шепот волн казался ему почти человеческим. Ему нравилось стоять у борта вечерами и слушать рокот волн. Иногда казалось, что он слышит вздохи, идущие из морской бездны, но тут же он уверяя себя, что это причуды пожилого человека. Он вырывался из опутывавших его сладких чар и, пристыженный, оглядывался вокруг: не застал ли кто-нибудь его за этими мечтаниями?

Бесконечная голубизна с давних пор стала для него единственным смыслом жизни. Вода волновалась, металась беспокойно, жаловалась, ревела, хлестаемая штормами, весело перекатывалась и играла на солнце. У нее была душа, она дышала, жила и умирала, изнуренная, где-то у берега. И старому моряку казалось, что море разговаривает с ним, отвечает на его безмолвные вопросы.

Мику был одинок. Иногда ему было грустно, хотелось услышать доброе, целительное слово, но на борту корабля у всех были свои заботы, свои радости и огорчения, и каждый их переживал по-разному: Мынеч – затаенно и скрытно – так тлеет огонь под слоем золы, Профир – без особых эмоций, Кутяну – в непрерывных терзаниях… У кого есть время выслушивать мысли пожилого боцмана?.. И тогда он молча смотрел на чистую, прозрачную воду, облегчая душу. И море, доброе и ласковое, принимало его исповеди, платя ему пониманием…

За свою долгую жизнь Мику пережил много бурь, и теперь ничто не казалось ему из ряда вон выходящим.

Раны в его душе давно зарубцевались. И только одна мысль терзала его: что оставит он на земле после себя, чем оплатит прожитые годы? По его мнению, человек должен не только брать от жизни, но и отдавать ей. Отдавать как можно больше. Он много лет трудился на флоте, воспитал двух крепких парней и все свои беды и печали заглушал работой.

Его жена Иляна умерла молодой. Болезнь навсегда отняла ее, и Мику остался один с двумя мальчиками. Он предпринял попытку жениться еще раз – нашел красивую трудолюбивую женщину. Море разлучило их. Вернувшись однажды из плавания, он нашел дома записку: «Мне нужен муж, а не моряк». Та женщина ушла, и он не стал искать ее. Отвез детей в школу-интернат. Так они окончили начальную школу, а затем и лицей. Он был для них отцом в выходные и во время отпуска. Единственным его другом было море, которое волновалось, глухо стонало и терзалось, как и он. Многие считали его скрягой. Мало кто знал, что он мог позволить себе лишь чашку кофе на террасе у моря. Остальные деньги высылал сыновьям. Теперь они стали совсем взрослыми…

Корнела он видел в прошлом году. Высокий, красивый, с черными блестящими глазами, он походил на Иляну. Они вместе пошли в город. Мику хвастался: «Мой парень, студент, скоро станет инженером». Душа радовалась, когда он говорил «мои парни». Сыновья были его гордостью, радостью его жизни. Уезжая, отец потянулся за бумажником, но Корнел остановил его: «Не надо, отец, убери свои деньги. Мы с Юлианом сами справимся… Ты…»

Мику хотел было сказать, что деньги у него лишние, что ему ничего не нужно. Ему нужна была только их любовь. Корнел ушел, а он остался стоять с пачкой банкнотов в руке. Мику почувствовал на своих плечах тяжесть прожитых лет. Сыновья стали взрослыми и не нуждались в его помощи. Его душило одиночество, он вышел на берег моря и там, чтобы никто не видел, заплакал. И только море, спокойное и доброе, обволокло его своим дыханием и успокоило…

Боцман делал все, чтобы никого не огорчать: ни Профира, ни Мынеча, ни Кутяну. Хотя у него складывалось впечатление, что старпом относится к нему не очень дружелюбно. «Ему не в чем меня упрекнуть», – говорил он самому себе.

Мику, стоя на палубе, всматривался в голубую, с зелеными переливами даль, скрывавшуюся за горизонтом. Палуба была пустынной. Только вахтенные стоически переносили тропическую жару. Со стороны кубрика до него донеслась песня. Вырвавшись из плена обступивших его мыслей, он направился туда. Ступив на порог, он не поверил своим глазам. Что там пели – в этом не было ничего нового. Таковы все моряки: когда им грустно, они поют. Но среди них был Кутяну – он пел, раскачиваясь с закрытыми глазами.

Мику с удивлением смотрел на эту сцену. Затем улыбнулся пришедшей в голову мысли: «Постарел я, а вот не могу похвастаться, что научился разбираться в душах людей…»

* * *

Облака, похожие на черных буйволов, незаметно приволокли из-за горизонта ночь. Конвой погрузился в глубокую тишину. Через плотную темноту был слышен лишь гул двигателей на буксирах. На море опустилась прохлада. Путь конвоя пролегал неподалеку от побережья, и сквозь черную бездну время от времени одиноко мерцали огоньки. Иногда ночь прорезали светлячки маяков. С носа «Мирчи» можно было различить пучки света на корме буксиров. Профир некоторое время наблюдал за ними, потом поставил у руля Кутяну, а сам улегся на диван в помещении позади рулевой рубки. Накопившаяся за день усталость быстро смежила веки, и через несколько минут он заснул крепким сном.

Профир доверял Кутяну. Ему нравились его энергия и ожесточение, с которым он стремился доказать свое право управлять кораблем, его острый взгляд. Почти все время он был возле командира, в рулевой рубке. Внимательно наблюдал за его работой, стремясь продемонстрировать знание морского дела, показать, что он умеет. Этот невысокий, подвижный как ртуть молодой человек хорошо зарекомендовал себя в судовождении: он легко производил расчеты, помнил сведения о морских течениях, морских маршрутах, быстро ориентировался во множестве линий и знаков, нанесенных на карты. По крайней мере, до сих пор старпом четко и властно руководил всеми делами на барке: следил за состоянием корабля, за заправкой питьевой водой и топливом, его живучестью, занимался организацией вахт, приборок. В любое время – а Профир не раз проверял его – мог точно ответить на вопросы, связанные с движением корабля.

Чего не понимал Профир – так это стремления Кутяну во что бы то ни стало навязать свою точку зрения. Командир наблюдал за его реакцией и не раз замечал поспешность решений, импульсивность в отношениях с экипажем. Когда разбирался конфликт между Саломиром и Алексе, Кутяну пришел и, кипя от возмущения, доложил, что злой Саломир набросился на хорошего парня Алексе и что необходимо сурово наказать обидчика. Профир дал старпому высказаться, а когда тот немного успокоился, спросил:

– А вы хорошо знаете, как все произошло?

Кутяну растерянно замолчал. Его глаза горели словно горячие угли.

– Нет, но…

Профир не стал тогда вникать в подробности случившегося, указывать Кутяну на ошибку. Он заключил:

– В любом случае вы правы. Мы примем меры. На борту нужен абсолютный порядок. Здесь никто не должен сам устанавливать справедливость.

Это «в любом случае», произнесенное без какого-либо оттенка, дало Кутяну понять, что он в чем-то ошибся. А Профир упрекал себя в одном: он сохранял слишком большую дистанцию между собой и подчиненным, все время поправлял его, правда без оттенка злости в голосе, но и не давал ему возможности почувствовать удовлетворение от своей работы. Начиная с этого вечера, он решил: что бы ни случилось, он будет оставлять Кутяну за рулем на время «собачьей вахты».

* * *

…Проснувшись, командир увидел Кутяну в рулевой рубке. Слабый свет от лампочки освещал его лицо с прилипшей ко лбу мокрой прядью. Профир вздрогнул, предчувствуя что-то неладное, но Кутяну устало улыбнулся ему.

– Что случилось?

– Ничего особенного, товарищ командир. При проверке буксирного троса я обнаружил, что износился огон, и принял меры, чтобы его немедленно отремонтировать…

Профир, не поверив своим ушам, резко поднялся:

– И вам это удалось?

Сращивание троса на полном ходу, без остановки конвоя, требовало больших усилий, большого умения и ловкости.

– Думаю, что да, товарищ командир. – Голос Кутяну дрогнул.

Первой мыслью Профира было проверить состояние огона, но он остановил себя. Сел на край дивана и спросил:

– И как вы поступили? Докладывайте.

Кутяну сразу осмелел:

– Вахтенным был Саломир. Он доложил, что ему кажется, огон перетерся. Я проверил – матрос был прав: огон истерся на участке около десяти сантиметров. Не очень много, но если вовремя не принять меры… Я доложил о ситуации на ведущий буксир. Оттуда спросили, сколько минут нам потребуется. Я ответил – минут двадцать, и мы в двадцать минут уложились. – Он смотрел на Профира с нескрываемой радостью и в то же время вопросительно.

Профир улыбнулся:

– Вы поступили правильно, товарищ старший лейтенант, но… – Он хотел сказать: «Но почему не разбудили меня?» – однако ничего не сказал, а только добавил: – Надеюсь, на этот раз вы надели рукавицы?

Только сейчас старпом позволил себе расслабиться:

– Конечно, товарищ командир. Видите, ни единой царапины… – Он радовался, как ребенок, который совершил хороший поступок и его заслуженно похвалили.

Непосвященному то, что сделали Кутяну и Саломир, могло показаться чем-то незначительным, рядовым эпизодом. В действительности же это требовало смелости и умения – надо было быстро срастить концы металлических жил в условиях, когда палуба раскачивается под ногами и ты в любую секунду можешь очутиться за бортом.

Старпом проявил инициативу, принял надлежащие меры в непростых обстоятельствах. По собственному опыту Профир знал, что доброе, вовремя сказанное слово значит очень много. Случилось так, что на сращивании троса работали два человека, которые, как ему было известно, недолюбливали друг друга, – Кутяну и Саломир.

На другой день командир собрал весь экипаж и в его присутствии объявил:

– За устранение неисправности буксирного каната объявляю благодарность старшему лейтенанту Кутяну и матросу Саломиру.

Пошел дождь, крупный, частый. Он кончился столь же неожиданно, как и начался. Пронесся несколькими короткими порывами, оставив позади себя белесые клубы тумана. Пока шел дождь, море кипело, будто вода в раскаленном котле, а теперь от него шел пар. Завеса тумана медленно приближалась к кораблю – явление, редко встречающееся в Средиземном море, особенно близ берегов Африки. Видно, осень посылала из Атлантического океана свои приветы – холодные ветры проникли через Гибралтарский пролив в Средиземное море. Вместе с тем туманы были признаком того, что конвой приближается к нулевому, Гринвичскому меридиану. До Гибралтара оставалось около 500 миль. На карте одним движением можно было провести линию до выхода в Атлантический океан, но в действительности конвою предстояло пройти до Гибралтара долгий путь.

Из-за тумана все находились в постоянном напряжении. Ведь неизвестно было, что скрывается за его плотной стеной. В любой момент оттуда могла появиться опасность, и если ее не заметить вовремя, то не избежать беды. Судно, заблудившееся в тумане, было препятствием, которое трудно обойти, особенно при движении в составе конвоя. Самое лучшее в такой обстановке – остановиться и подавать сигналы. Тогда суда, следующие встречным курсом, заметили бы их и приняли необходимые меры предосторожности. Или хотя бы уменьшить скорость. Но они вошли в эту молочно-липкую стену. Сначала «Войникул», затем «Витязул» и последним «Мирча».