Текст книги "Рассвет над волнами (сборник)"

Автор книги: Ион Арамэ

Соавторы: Михай Рэшикэ
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Но все же в один из вечеров он не выдержал. Нашел в своих вещах маленький карманный фонарик с направленным пучком света, взял его и вышел на палубу. Моросил мелкий дождь, холодные капли затекали за ворот дождевика, вызывая дрожь во всем теле. Мику поднялся на верхнюю палубу и направился к матросу, стоявшему на вахте на носу барка. То был Саломир. Он стоял, закутавшись в накидку, и, энергично махая руками, хлопал себя по бокам – наверное, замерз. Саломир увидел боцмана, когда тот был совсем рядом. Матрос испуганно вздрогнул, но боцман его успокоил:

– Ну как? Озяб?

– Да, товарищ боцман, – ответил Саломир. – Вот, согреваюсь.

– Смотри в оба за тросом. Возьми вот этот фонарик и время от времени посвечивай.

– Товарищ боцман, я и так все время гляжу за тросом, просто хотел размяться немного… – начал оправдываться матрос, подумав, что боцман его в чем-то упрекает.

Мику протянул ему фонарик:

– Хорошо. Я знаю, что ты глядишь за тросом. Держи и передай его следующей смене, – закончил боцман и вернулся к себе. Через несколько часов ему предстояло заступать на вахту – надо бы отдохнуть.

Утром он встретился с Кутяну. Вернее, тот пришел в его каюту. Боцман поднялся с края кушетки, готовясь к очередной стычке. Возможно, тот увидел фонарик, узнал, что это он дал его вахтенным, и теперь пришел сделать ему замечание. И кто? Этот юнец, возомнивший себя бывалым моряком! Он ждал, что скажет старший помощник, но, к его удивлению, Кутяну сел на стул и устало произнес:

– Сегодня ночью я несколько раз проверял буксирный трос… Вроде ничего… Вам пришла хорошая идея о фонарике…

Мику пристально посмотрел на Кутяну – он не шутил. Говорил спокойно, без тени иронии. Мику ничего не ответил, и Кутяну тоже молчал. Через некоторое время старпом встал, сунул руки в карман дождевика и извлек оттуда небольшой пакет:

– Передайте, пожалуйста, Саломиру. Может, он еще не разучился играть… – добавил он и вышел.

В пакетике лежала губная гармошка. Мику несколько секунд держал инструмент на ладони, будто видел его впервые. Улыбнулся про себя. По сути дела, старший лейтенант Кутяну не такой уж злой человек, каким ему хотелось казаться.

* * *

Старший помощник Кутяну разложил на столе большую карту, на которой цветными карандашами разметил маршрут конвоя. Он тщательно обозначил места, где проходил «Мирча», и со всеми подробностями регулярно рассказывал матросам все, что знал об островах, мимо которых проходил конвой, о людях, их населяющих. А знал он многое. Матросы слушали его внимательно и в душе восхищались им. Но всякий раз, когда он подходил к матросам, первый, кто замечал его, подавал сигнал, и все сразу делали серьезный вид. Раздавалось: «Тсс!» или «Идет!» – и они переставали дурачиться, шутить и принимали уставную стойку, чтобы не вызвать неудовольствия старшего помощника.

В присутствии боцмана Мику они вели себя иначе. Тот своим рассудительным, спокойным голосом тоже рассказывал о пути, и пусть даже знал он меньше Кутяну, его слова доходили до их сердец. Они осмеливались делиться с ним тайнами, в которые могли бы посвятить только своих друзей. И всегда у Мику находилось теплое слово для каждого. Он садился между ними, слушал, давал всем возможность выговориться, а потом не торопясь начинал рассказывать сам. Со временем некоторые его слова и присказки прижились, повторялись на каждом шагу. Матросы считали его своим, и это нравилось старому боцману. Многие их желания и мечты были ему знакомы, все это пережил когда-то и он, поэтому ему нетрудно было понять их. Нередко матросы заводили разговор о женщинах. Сначала стесняясь, дрожащими голосами, потом все более уверенно. Мику понимающе улыбался и начинал: «Когда я был молодым, как вы…»

И даже если немного привирал, он знал, что его слова успокаивают моряков, скрашивают их нелегкую службу. Море, жизнь, расписанная по вахтам, очереди на уборку, постоянная готовность вскочить по ночной тревоге не могли лишить людей желания помечтать, вспомнить дом, родных и близких, рассеять сомнения, попросить совета. Матросы раскрывали боцману свои души, и он выслушивал их с пониманием. Рядом с ним они чувствовали себя спокойно, у него находили сочувствие и поддержку.

Кутяну ощущал душевную близость экипажа и Мику так же остро, как неприязнь к себе. Когда старший лейтенант заканчивал свой рассказ о местах, мимо которых проплывал «Мирча», сворачивал карту и уходил, между ним и матросами сохранялся холодок, как принято между начальником и подчиненными. И этого нельзя было не заметить. Он осторожно пытался сблизиться с матросами, но это ему не удавалось. Он завидовал Мику, который сумел завоевать их сердца. Старпом не раз наблюдал, что, как только боцману требовались один или два человека на уборку или любую другую работу, сразу добровольно выражали готовность почти все. Кутяну обманывал себя: «По мне, пусть выполняют приказы, пусть выказывают уважение ко мне, как того требует устав…»

В глубине его души боролись два разных характера: один требовал, чтобы он был добрым, человечным, избавлялся от начальственной гордыни по отношению к экипажу, состоящему из тридцати четырех душ, другой хотел слышать только о приказах, дисциплине, вахтах согласно Уставу корабельной службы. И вот этот другой побеждал чаще, мешая Кутяну установить дружеские отношения с экипажем.

Старпом старался как можно чаще устраивать проверки на корабле. Ничто не ускользало от его внимания. Если замечал какой-нибудь непорядок, тут же принимал строгие меры. Однажды после беседы со свободной вахтой о маршруте следования – корабль тогда проходил между многочисленными красивыми островами Эгейского моря – он решил провести проверку личных шкафов. Матросы молча открыли дверцы шкафов и стали около них, ожидая, как всегда, нагоняя. Задняя стенка каждого шкафа была обклеена вырезанными из журналов портретами женщин. Кутяну взорвался:

– Вы где находитесь? На пиратском корабле, что ли? Немедленно сдерите все эти пошлые картинки. – И он принялся рвать иллюстрации.

Напротив шкафа, принадлежащего Саломиру, он остановился:

– Ты что, не слышал приказа сорвать все картинки?

– Слышал, товарищ старший лейтенант, – ответил матрос.

– Тогда почему не выполняешь?

Кутяну показал на оставшуюся фотографию размером с почтовую открытку, изображавшую бегущую девушку с развевающимися волосами… У девушки были красивые, улыбающиеся глаза.

– Это фотография моей невесты, и я ее не порву, – твердо ответил Саломир.

Пожалуй, впервые офицер не знал, как реагировать. Подбородок у него дрожал, ему казалось, что по щекам сбегают капли холодного пота. Опять Саломир! Снова этот матрос бросает ему вызов. Он, Кутяну, сделал шаг к примирению – вернул губную гармошку, но матросы его не понимают. Он обязательно доложит командиру о Саломире и попросит принять меры. Ведь его примеру могут последовать другие. Они могут отказаться выполнять приказы, и тогда…

* * *

Остались позади острова Киклады. Круглые, буро-красные столбы с красивыми названиями Андрос, Тинос, Наксос встречались все реже. Море успокоилось, водная гладь впереди ширилась. Ветер стих, дождь больше не лил. Слышалось лишь журчание воды, разрезаемой форштевнем и монотонный гул двигателя. Сверху простиралось высокое и ясное, промытое дождем небо, по которому плыли лохматые облака, сливающиеся с горизонтом. Конвой пересек Эгейское море, держа курс через Китирский пролив на мыс Матопан, – до него оставалось 70 миль. Все сильнее чувствовалось свежее дыхание Средиземного моря. Вдруг из-за горизонта выплыло солнце и ярко осветило корабль. Море напоминало затуманенное легкой рябью зеркало. Пропитанный запахом водорослей воздух ласково обтекал киль. Всех охватило неизвестно откуда нахлынувшее волнение. Свободная вахта загорала на палубе. Матросы, раздевшись до пояса, стояли на носу, на верхней палубе, на корме, на полуюте, радуясь ласковому солнцу.

Профир был в рулевой рубке. Со времени отплытия он не спал в своей каюте, предпочитая жесткий узкий диван в помещении рядом с рулевой рубкой. Почти все время – и днем и ночью – его видели склонившимся над картами или с биноклем на мостике. Здесь и нашел его Кутяну. Командир, прямой и неподвижный, вглядывался в едва угадываемые вдали острова. Профир будто не заметил прихода старшего помощника, и Кутяну не знал, как начать разговор. Ему было трудно докладывать командиру о том, что случилось накануне. Да и что, собственно говоря, докладывать? Что у него все время такое ощущение, будто матросы сторонятся его, избегают встреч с ним? Что мог ответить ему командир? Дать рецепт, следуя которому он смог бы найти путь к сердцам матросов? Это означало бы признание им возможных ошибок, но он, Кутяну, был уверен, что ни в чем не ошибся. Матрос остается матросом и, где бы ни находился, должен выполнять приказы старших независимо от того, нравятся они ему или нет.

Терзаемый мыслями, старпом не заметил, как Профир опустил бинокль и вопросительно посмотрел на него:

– Не хотите взглянуть на корабль? Смотрите, какой у него красивый силуэт.

Кутяну вздрогнул, не сразу вырвавшись из плена обступивших его вопросов, на которые он не находил ответа:

– Да, конечно…

В линзах вырисовывались контуры белого корабля с трехцветным флагом на мачте. Кутяну вгляделся внимательнее. Да, действительно, это румынское судно. Сверкая на солнце, оно, прижавшись к линии горизонта, следовало курсом, противоположным курсу «Мирчи».

– Направляется домой, – прошептал он.

– Да, думаю, идет на родину, – подтвердил Профир. Командир покинул рулевую рубку и, вернувшись через несколько минут, проговорил:

– Попросил ведущий буксир передать от нас пожелания доброго пути. Когда еще свидимся…

Ударение на слове «от нас» означало, что он имеет в виду корабль со всем его экипажем. Когда сверкающее белое пятно исчезло, он добавил:

– Парни хорошо себя ведут. Настоящие матросы. Думаю, и ты убедился в этом…

Что мог ответить Кутяну? Возразить, рассказав о случае в кубрике? «Думаю, и ты убедился…» Он-то убедился в обратном. Профир тем временем продолжал:

– Хорошо, что ты их знакомишь с маршрутом. Люди узнают нечто новое для них. Продолжай, пожалуйста, и дальше. Но надо начинать с вестей из дома. Вот здесь несколько принятых по радио выпусков последних известий. Познакомь экипаж. Им это будет интересно.

Кутяну взял листки и хотел уйти.

– Постой! – Командир с многозначительной улыбкой посмотрел на него и протянул руку: – Поздравляю! Вечером будем чествовать тебя всем экипажем. Я распорядился все приготовить.

Теплая волна обволокла Кутяну с ног до головы. Сегодня ему исполнялось двадцать семь лет, и командир не забыл об этом.

– Благодарю вас, – пробормотал он и крепко пожал протянутую ему большую жесткую ладонь. Потом медленно спустился с мостика. Ему нужно побыть наедине со своими мыслями.

Несколько матросов драили палубу. Они обливали ее сильной струей из шланга, терли щетками, и скопившаяся грязь собиралась черными слоями. Матросы дурачились, обливая друг друга из шлангов. Когда Кутяну проходил мимо них, его заметили и прекратили дурачества. Но те, кто не слышал сигнала «Идет», продолжали забавляться по-прежнему. Мощная струя обдала Кутяну с ног до головы. Вода была холодной, и он это прочувствовал, промокнув до нитки. Матросы застыли на месте. Он, будто даже не заметив их, перепрыгнул через собравшиеся на палубе лужи и направился в свою каюту переодеться. Через несколько минут ему предстояло заступить на вахту, а кроме того, ему надо было надеть новую форму, чтобы вечером явиться в офицерскую каюту при параде.

После вахты его ожидали командир, капитан-лейтенант Мынеч, боцман Мику, Антон и другие офицеры. Они выпили по рюмке вина из «стратегических запасов командира». По очереди пожелали ему здоровья и счастья. Затем Профир подал знак коку, и тот внес на подносе большой румяный пирог. Командир подбодрил Кутяну:

– Давай разрезай и угощай нас. Этот пирог испечен на борту. Капитан-лейтенант Мынеч с механиками отремонтировали пекарню. С завтрашнего дня будем печь хлеб. А этот пирог ребята испекли специально для тебя. Это их подарок. – Видя, что Кутяну колеблется, Профир добавил:

– Ну давай же! Ты что, не хочешь угостить нас?

Старпом разрезал румяную корочку, раздал каждому по кусочку – в каюте запахло пряностями и ромом. Все провозгласили в его честь «Многие лета». Постепенно все оживились, послышались шутки. Кутяну с удивлением обнаружил, что у Профира приятный голос, что хмурый Мынеч знает бесконечное множество смешных историй, что у Антона большой запас застольных песен, что Мику пьет вино маленькими глотками, сначала рассматривая его на свет. Много шутили, смеялись. Вместе со всеми смеялся и Кутяну. Этот день стал для него истинным праздником и немного откровением – он по-новому увидел людей, служивших рядом, и ему было хорошо с ними.

* * *

Днем время шло быстрее – вахты, уборки, укладка колец на буксирный трос. Ко всему этому матросы привыкли. Им был знаком каждый уголок корабля. Их речь стала своего рода кодом, едва понятным морякам с других кораблей.

Они устраивали друг другу самые невероятные сюрпризы. Например, подвешивали над какой-нибудь дверью полное ведро воды. Кто первым открывал дверь, тот оказывался облитым с ног до головы. Ослабляли узлы одного из гамаков, и несчастная жертва оказывалась на полу вместе с постельным бельем. Они не упускали ни одного случая подшутить друг над другом.

Но к вечеру все становились задумчивыми. Мало разговаривали между собой. Стояли на палубе, устремив взгляд куда-то вдаль. Опершись на планширь или усевшись прямо на палубе, предавались воспоминаниям, и каждый думал о своем, принадлежащем только ему. А когда на небе появлялись звезды, матросы уходили в кубрик. И там, раскачиваясь в гамаках, мечтали с открытыми глазами. То в одном, то в другом конце в голубоватом свете ночных ламп раздавались вздохи.

* * *

Говорят, хороший день узнается с утра. Но в море в этом никогда нельзя быть уверенным, потому что штормы, как правило, начинаются вечером. Так случилось на шестой день плавания. Средиземное море дремало под горячими лучами солнца. Казалось, от зноя оно совсем разленилось. Воздух дрожал, слоясь, небо будто растопилось и слилось с морем. Конвой медленно продвигался вперед, рассекая густую зеленоватую пасту. С левого борта – Африка, с правого – Европа.

«Мирча» спокойно вспарывал сверкающую водную гладь, оставляя позади себя широкие пенистые борозды. Но медленность хода была всего лишь ощущением. Застоявшийся воздух обволакивал корабль горячими струями. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Чуть раньше барк врезался в полосы прохладного воздуха, который просачивался меж мачтами. Теперь корабль будто поместили под огромный стеклянный купол, сквозь который солнце нещадно палило в макушку.

Буксирный трос вдруг ослаб – свидетельство того, что конвой остановился. Профир несколько раз пытался связаться по радио с «Войникулом», но с буксира не отвечали. Он хорошо видел матросов на буксире и почувствовал, что там случилось что-то непредвиденное. «Что же произошло? Почему остановили двигатели?» – хотел он крикнуть, но воздержался. Если бы действительно случилось что-то серьезное, ему бы сообщили. И потом, до связи не имело смысла тревожиться. Его беспокойство неизбежно передалось бы экипажу… Поэтому он стоял на носу и ждал. Через некоторое время пришло сообщение: «У нас авария главного двигателя. Принимаем меры».

Вот теперь Профир заволновался. Он знал, что на борту «Войникула» находится Брудан, в опыте и профессионализме которого никто не сомневался. И если он приказал остановить конвой, значит, дело серьезное. Запыхавшийся, со слипшимися от пота волосами появился Мынеч:

– Только бы не начался шторм…

Главный механик выразил и его, Профира, мысли. В этом районе Средиземное море очень коварно. В любую минуту, как гром среди ясного неба, мог начаться шторм. А в теперешнем их положении барк был беспомощен и мог оказаться легкой добычей разъяренной стихии. В судовых журналах проходящих здесь кораблей отмечалось, что этот район известен неустойчивой погодой, особенно осенью.

Оставалось лишь ждать, возлагая надежды на умение механиков «Войникула» и терпимость моря.

Матросы «Мирчи» почувствовали, что случилось что-то серьезное, хотя им никто ничего не говорил. Неподвижность барка, от чего они уже отвыкли, представлялась им чем-то из ряда вон выходящим, вызывала беспокойство. Они собрались у бортов и стояли уцепившись руками в планширь, пытаясь выяснить, в чем дело. На жару они больше не обращали внимания. Переводя вопросительные взгляды с по-прежнему ясного неба на буксир впереди, они видели, как по палубе буксира снуют матросы, и задавали себе вопрос: «Как долго продлится ремонт?» Посмотрев на палубу, Профир на какое-то время задумался, потом решительным голосом приказал:

– Все по местам!

Из группы матросов, сгрудившихся у бортов на верхней палубе, донесся голос боцмана Мику:

– Есть, все по местам!

Через несколько секунд дудки оповещали о приказе. Только таким способом можно было вывести экипаж из состояния томительного ожидания. К тому же, если вдруг налетит шторм, все будут готовы встретить его.

Мынеч не находил себе места. Он нетерпеливо переступал с ноги на ногу, непрестанно вытирая ладони о замасленную тряпку, с которой никогда не расставался. Ему не нужны были слова о готовности буксира следовать дальше, для него было достаточно услышать ровный шум двигателей и увидеть дым, выходящий из трубы «Войникула». Но поскольку дым все не показывался, он не выдержал:

– Разрешите спустить шлюпку? Может, я смогу чем-нибудь помочь.

Никогда его голос не звучал столь просительно, и Профир уже готов был вызвать по радио Брудана, когда со стороны буксира послышались хлопки. Сначала редкие, будто не осмеливающиеся нарушить установившуюся вокруг тишину, потом все более частые, уверенные. Беловатый дым потянулся к небу из трубы буксира.

– Продолжаем движение, – послышался в аппарате сухой, как показалось Профиру, усталый голос Брудана.

Заработал двигатель и на «Витязуле». Буксирный трос натянулся, с сильным всплеском показавшись из воды. Конвой, как обычно, продолжал движение.

* * *

Средиземное море оказалось верным себе. Солнце медленно опускалось к горизонту, окрашивая воды багрово-красными пятнами. На небе начали громоздиться друг на друга темные облака. Появились стаи дельфинов. Они делали грациозные прыжки над водой, показывая темные спины и белое брюхо, и поспешно удалялись в сторону, противоположную движению конвоя. Заметив их, Профир проговорил:

– Приближается шторм, – и дал команду: – Срочно закрепить все предметы в отсеках!

Вышедший на палубу Кутяну посмотрел на него с некоторым удивлением: он не разделял опасений командира о приближении шторма. Ветер был слабый. Вода переливалась почти прозрачными гребнями, не пенясь. Над морем висела низкая мгла. Старпом передал приказ во все отсеки и подошел к командиру. В его взгляде можно было прочесть и восхищение, и немой вопрос. Между тем командир почувствовал приближение шторма по хорошо известным опытным морякам признакам, и появление дельфинов было одним из них. Эти красивые и умные животные всегда бегут с того направления, откуда приближается шторм, как потом объяснил Профир своему старпому. Буря намеревалась проверить на них свою силу, но они были готовы к схватке с ней.

* * *

Вечерело. Опустевшие палубы отливали чернотой. На горизонте, окруженное белесым ореолом, опускалось в море солнце. Ночь все с большей жадностью поглощала окружающее. С наступлением темноты усилился ветер, с подвыванием проносившийся над гребнями волн. Словно по сигналу, небо прорезала длинная молния, осветив все белым светом. От неба до моря и от моря до неба несколько раз прокатился раскатистый стон. По поверхности воды, вспенивая ее, хлестнули крупные холодные капли.

Барк встретил удар ошалелой пляской. Резко качнулся в сторону, и мачты описали полукруг. Корабль дернулся на буксирном тросе, наподобие животного, неожиданно получившего удар. И все же он храбро ответил на вызов стихии. Вздымая нос, он вырывался из плена волн и следовал дальше за буксиром, который был едва различим среди громоздившихся гор воды. Его было видно секунду-другую на гребне волны, затем он падал вниз, будто желая утащить барк за собой на дно. «Мирча» противился, останавливал падение буксира, и трос натягивался, вибрируя в струях воды.

Время от времени перекрещивающиеся молнии ярко освещали разъярившуюся бездну, и тогда можно было различить конвой, мечущийся среди бурунов и вызывающе продвигавшийся к центру бури. Порывы ветра с дождем остервенело набрасывались на мачты, зеленоватые валы воды перехлестывали через планширь. Апокалиптическая игра волн будто разбудила в барке скрытое стремление к свободе, но металлический трос упрямо тащил его за бушприт в пропасть.

С ведущего буксира Брудан спросил:

– Как вы себя чувствуете?

Профир поспешил ответить:

– Хорошо, – хотя видел, что лицо у Кутяну белое как мел.

Старпом стоически переносил качку. Труднее было перебороть морскую болезнь, и он время от времени выходил из рубки, будто подталкиваемый внутренней пружиной, становился спиной к ветру, и, как ни крепился, ему приходилось платить дань этой нежелательной слабости. Холодные брызги хлестали его по лицу, помогая прийти в себя. Но, справившись с приступом, он не осмеливался поднять глаза на Профира, который, уцепившись руками за край стола, смотрел через заливаемое дождем стекло.

– Каким курсом следуем? – спрашивал командир, и Кутяну, забывая об иголках, впивавшихся в желудок, нагибался над картой и говорил прерывающимся голосом:

– Норд-ост… столько-то градусов.

Кутяну хотелось пойти отдохнуть, голова у него гудела, он все чаще выходил из рулевой рубки. Профир каждый раз спокойно спрашивал его о состоянии корабля. Он спросил также, побеспокоился ли старпом о том, чтобы на палубе были натянуты канаты, за которые могли держаться матросы при передвижении, и о других деталях. Кутяну приходилось сдерживать внутренние позывы и отвечать точно и ясно. Профир не принимал во внимание его болезнь или это только казалось?

В кубрике в неестественных позах лежали несколько матросов, свободные от вахты. Они были не в состоянии двигаться. Но камбуз работал. Люди несли вахту, и их надо было кормить, хотя сама готовка превратилась в мучение: пища выскакивала из закрепленных котлов. И процесс еды требовал неимоверных усилий: во-первых, надо было крепко держать котелок, а во-вторых, при одном виде пищи к горлу подступала тошнота.

Мику, зная об этом, спустился на камбуз. Увидев Кондрю, маленького юркого матроса, державшего в одной руке половник, а другой уцепившегося за край плиты, боцман немного успокоился. «Хорошо, что хоть этот сдюжил!» – подумал он.

– Ну, как дела?

– Идут, товарищ боцман, только вот море это… – пробормотал кок, отпустив крепкое ругательство.

Кондря был остер на язык, мало кто выходил с камбуза без его благословения, но поваром он был отменным. Мику обнаружил у него еще одно достоинство – он не страдал морской болезнью. Это была просто находка для экипажа в подобных условиях.

– Еда готова?

– Да.

– Тогда бери кастрюли – и за мной.

Кок посмотрел с удивлением: в своем ли боцман уме? Куда он пойдет с кастрюлей чорбы? Но если он так хочет… Он боцман и знает, что делает.

– И хлеба взять?

– Возьми и пойдем!

Они сложили в мешок нарезанный хлеб, ложки, взяли кастрюлю за ручки с одной и другой стороны и вышли на палубу. Дождь лил сильнее. Чувствуя, как палуба подпрыгивает под ногами, они медленно, осторожно направились к кубрику.

В дверях Мику остановился и повернул выключатель. Свет залил помещение.

– Встать! Что здесь, поликлиника? Палата для беременных?

От громкого голоса боцмана изнуренные люди вздрогнули. Они привыкли к его спокойному тону, и вот именно сейчас, когда силы на пределе, когда доброе слово было бы бальзамом, он вдруг набросился на них. На какое-то мгновение возникло желание не подчиниться ему, но, собрав последние силы, они стали подниматься.

– Чтобы через десять минут здесь была абсолютная чистота!

Спустя десять минут он вернулся вместе с Кондрей. В кубрике было чисто. Матросы и сами не знали, как им удалось привести все в порядок.

– Бачковой, раздать миски! Кондря, разливай чорбу! – приказал боцман.

Каждый зажал между колен миску, стараясь не пролить содержимое. Вначале ели медленно, через силу. Но, почувствовав, что от горячей чорбы становится лучше, начали отхлебывать с жадностью. Мику, сидя на ящике, ел вместе со всеми. Он исподволь наблюдал за матросами и видел их землистые лица с синими кругами под глазами. Опыт старого моряка подсказал ему, что надо заставить людей поесть. Шторм может продлиться долго, и организм, обессиленный голодом и морской болезнью, может ослабеть, а это опасно. Он первым опустил ложку на дно пустой миски:

– Спасибо, Кондря, чорба была что надо!

Кок счастливо улыбнулся, но боцман уже не смотрел на него. Крикнул:

– Все! Вахты по местам, остальные делятся на группы и осматривают корабль из конца в конец. Пройдемся по всем отсекам, проверим, не проступает ли где вода. Ясно?

Он понимал, каким мукам их подвергает, но в таком состоянии оставлять их было нельзя. Матросы, еле таща ноги, хмурые, вышли на палубу. Некоторые, подгоняемые мучительными спазмами в желудке, бросились к бортам, но, вернувшись, направились по местам, указанным боцманом.

Как бы то ни было, это была победа. Вопреки шторму, который не стихал, они боролись со своей собственной слабостью.

Неожиданно ветер стих. Побежденная стихия осталась позади конвоя. Маленькие далекие звезды заискрились на небе, напоминая светлячков в глубине пещеры. Матросы, сменившиеся с вахты после шторма, заснули мертвым сном.

У Кутяну было такое ощущение, будто он двигается автоматически, не чувствуя ни ног, ни рук. Он определял расстояния, проводил линии на карте, но страшная слабость во всем теле клонила его в сон. Он рухнул бы на стул и остался сидеть так, если бы не Профир. Кутяну видел, как тот стоял на палубе – прямой как статуя, и тогда он, превозмогая себя, сжав челюсти, снова принимался за работу. Ему казалось, что Профир исподволь наблюдает за ним. Это еще больше подзадорило офицера. «Если может он, значит, могу и я», – сказал он самому себе. Командир должен видеть в нем помощника, способного одолеть и слабость и усталость. И он собрал последние силы, хотя голова горела и боль, словно клещами, сжимала грудь. С него достаточно, что он опозорился во время шторма – не сумел справиться с морской болезнью. Ни за что на свете он не покинет рулевую рубку. «Может командир, значит, должен держаться и я», – упрямо повторял он. Это «должен» удерживало его на ногах. Что это за старпом, если во время похода завалится спать? Матросы страдали не меньше, чем он, однако никто не жаловался. Не только его одного тряхнул шторм. Да и он не жаловался, хотя чувствовал, как жаром обдает все тело. Он взглянул на свои руки – они безудержно дрожали, как дрожали и губы. Голова шла кругом. Что это такое с ним? Снова начинается шторм. Стол задвигался, и линии на карте безостановочно прыгали перед глазами. Палуба ходила ходуном. Он безуспешно пытался сдержать дрожание рук, как сквозь сон услышал Профира:

– Каким курсом следуем?

Огненная вертушка безостановочно крутилась перед глазами. Зубы стучали. Его попеременно охватывал то жар, то холод. Он хорошо знал, каким курсом идет корабль, ведь он докладывал об этом Профиру. Почему же он опять спрашивает? Вдруг голос Профира раздался совсем рядом:

– Что с вами, товарищ старший лейтенант?

Только теперь пелена перед глазами расступилась, в Кутяну увидел на пороге Профира.

– Ничего, товарищ командир, наверное, желудок… – тихо ответил старпом.

– Хорошо, ступай к себе в каюту. Немного отдохни – это пойдет тебе на пользу…

– Не могу… Я на вахте…

– Тебя подменит боцман Мику…

Боцман Мику… Тот, кого любят матросы… Боцман его заменит, потому что он не может отбыть до конца свою вахту? То есть получается, что Профир, Мику, Антон, Мынеч – все могут, а он, старший лейтенант Кутяну, не может… Он почувствовал, как у него пересохло во рту. Сделав над собой усилие, он проговорил:

– Я останусь все же…

Профир напрягся – под кожей дернулась жилка. Медленно и четко произнес:

– На этом корабле я командую, товарищ старший лейтенант! Спускайся в свою каюту! Я решаю, что хорошо и что плохо.

Кутяну не оставалось ничего другого, как покинуть рубку. Профир действительно был командиром, и его приказы должны были исполняться. Этот приказ старпом воспринял как свое поражение, но вынужден был подчиниться. Он застегнул китель и нетвердыми шагами вышел из рубки.

* * *

Стены каюты, казалось, раздвинулись, она стала намного больше. К тому же стены стали прозрачными и через них проникал голубовато-зеленый свет. Во главе длинного стола с одной стороны сидел Профир, с другой – Мику, Антон, Мынеч, а как бы отдельно от всех – старший лейтенант Кутяну. Он сидел на стуле прямо, с гордым видом, пытаясь угадать по лицам остальных, что последует дальше. Но никто из присутствующих не раскрывал своих мыслей. Все сидели молча, ожидая, чтобы Профир задал тон этому странному заседанию. Создалось такое впечатление, что в каюте присутствуют все члены экипажа и все матросы.

То был своего рода суд, а обвиняемым был старший помощник командира корабля. Значит, ему, Кутяну, надлежало защищаться. Он был уверен, что не совершал ошибок, и поэтому чувствовал свое превосходство. Он не был похож ни на одного из них… Профир, сохраняющий дистанцию между ним и остальными, озабочен только походом… Мику, постаревший за время похода, готов потворствовать любым упущениям ради обретения популярности среди матросов… Вечно напуганный чем-то Литой, по виду задержавшийся в юношах… Мынеч, молчаливый, угрюмый, от которого вечно пахло горелым маслом… А вот и Саломир! Он среди матросов, вон, сзади, и мысли его, как обычно, витают где-то в другом месте. Он знает много примет, по которым определяют погоду у него дома, в селе, крестьяне, и рассказывает о них всем, как интересные сказки. Например, если листья клевера съеживаются или коровы бегут по полю с задранными хвостами – быть буре или сильному ветру. Вечером, накануне шторма, Кутяну слышал, как тот раскрывал свои секреты другим матросам. Кутяну тогда рассмеялся и сказал, чтобы он не занимался мистикой.

Значит, теперь все собрались судить его? Очень хорошо. Он даже хотел этого. Хотел показать всем, кто он такой, поставить все на свои места. По крайней мере, пусть выложат карты на стол, пусть каждый скажет, что думает о нем. В свою очередь он открыто скажет, какими видятся ему его судьи.