Текст книги "Рассвет над волнами (сборник)"

Автор книги: Ион Арамэ

Соавторы: Михай Рэшикэ
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Было бы справедливо завоевать ее расположение сейчас, исправить ошибки прошлых лет. Ему хотелось, чтобы она хотя бы изредка бывала рядом, но в другой обстановке, а не там, где много гостей, как на вечере. Джеорджеску-Салчия хотел, чтобы они могли побыть вдвоем, разговаривать о серьезном, сокровенном. Ему нравилось в ней все – лицо, фигура, жесты, манера держаться, умение вести беседу. Но попробуй прогуляйся он с ней в парке под старыми акациями или по набережной, хранящей тепло жаркого дня, как злые языки немедленно разнесут, что, мол, уважаемый учитель увлекся своей коллегой, женщиной замужней. В таких случаях люди не стесняются в выражениях, находят в подобных отношениях только самое низменное. И никакие устремления высшего порядка оправданием тебе послужить не смогут.

И все это надо тоже вложить в книгу, книгу, которая еще только пишется для читателя. Надо показать прилив и отлив в отношениях между главными героями, показать, как начинают биться в унисон их сердца и как происходит непредвиденное – появляется третий, который нарушает установившееся было равновесие…

Джеорджеску-Салчия задумался на мгновение, а потом стал решительно собирать со стола листы бумаги: начнет завтра утром. Почему не сегодня? Потому что все несделанное сегодня можно начать завтра. Рассказ почти закончен, осталось совсем немного. С романом дело тоже продвинулось… Так что он имеет право на короткую передышку. А может, поговорка «не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня» явилась плодом горького опыта безымянного писателя? Но эта мысль не повлияла на решение учителя. Нет, все равно надо отложить до завтра. Он педантично собрал цветные карандаши со стола, потом переоделся и решил пройтись по набережной, надеясь встретить там кого-нибудь из друзей, посмотреть на гуляющих, остановить взгляд на девушке с броской внешностью или на молодой женщине с романтически грустным лицом, скучающей в одиночестве.

С моря подул прохладный ветер. Как обычно по вечерам, на набережной было многолюдно, но особенно нарядных сегодня он не увидел. Похолодало, и многие надели немодных расцветок свитера, спортивные костюмы, плащи, от которых веяло осенью, накинули на легкие летние платья жакеты, шали; пожилые мужчины прикрыли лысины беретами.

– Учитель – вот так встреча! – услышал вдруг Джеорджеску-Салчия сочный женский голос.

Перед ним стояла улыбающаяся невысокая полноватая блондинка с легкомысленными кудельками, выглядывающими из-под широкополой панамы, которые обычно носят приезжие и туристы.

– Только не прикидывайся, что забыл меня!

– Разве можно тебя забыть? Я еще говорил, что ты похожа на Катарину Валенте, – выпалил Джеорджеску-Салчия тоном пляжного повесы.

– Точно. И обещал написать специально для меня сценарий.

«Прекрасно! Хоть подала наводящую мысль. Еще бы припомнить, как ее зовут… – лихорадочно рылся в памяти Джеорджеску-Салчия. – Хотя бы имя…»

– Ну, как твои дела?

– Старею понемногу, – сказал он, подойдя поближе.

– Точно так же говорит моя подружка Лили: «Мирелла, я чувствую, что начинаю стареть», но это чистое кокетство. Ты в этом похож на нее. По правде говоря, ты не изменился, кажется, только чуть-чуть пополнел, но это тебе идет.

– А чем можешь похвастаться ты, Мирелла? «Как хорошо, что она назвала себя! Это сразу прояснило ситуацию», – с облегчением вздохнул учитель.

Мирелла взяла его под руку и, положив голову на плечо, заглянула ему в глаза, кокетливо щурясь из-под полей панамы:

– Все жду гениального сценария. Режиссеры финтят, как трактирщица из известного фильма. Время от времени пою на концертах в провинции. Афиши большими буквами, аплодисменты – все это есть, но моя мечта сняться в кино остается несбыточной… И все же когда будет готов сценарий?

Она сжала его руку у локтя, и они пошли на виду у всех, словно всегда ходили парой. Вот он, еще один персонаж, который нужен для его романа. Второразрядная актрисочка, питающая иллюзии добиться славы, пока не встретит мужчину, который развеет ее легкомысленные грезы и превратит в обыкновенную хорошую жену.

– Ты что делаешь сегодня вечером?

– Наслаждаюсь природой, морским воздухом, вечером, – нараспев сказала Мирелла. – Лили неважно себя чувствует, а так обычно мы гуляем по вечерам. Одиночества я не люблю.

– И давно ты здесь?

– Уже четыре дня. Я ходила к скалам в надежде встретить тебя, но все напрасно.

– У меня сейчас много работы. Мучаюсь над тем сценарием, который обещал тебе…

– Три года – и все над одним сценарием? – недоверчиво переспросила она.

– О господи, как бежит время! Уже три года прошло, – притворно расстроился Джеорджеску-Салчия.

– Мы не встречались три года. Я два года не ездила к морю. В прошлом году хотела приехать, но пришлось отправиться с фольклорным ансамблем в Португалию.

– О, твои мечты стать звездой, известной за рубежом, сбываются, не так ли?

– Нет дорогой, со звездами и в мире звезд дела обстоят туго, но я не теряю надежд. У режиссера, отобравшего меня для поездки в Португалию, возникли некоторые трудности. Понимаешь, он набрал каких-то лезвий и спрятал их на дне чемодана, а таможенники его застукали… И это должно было случиться именно тогда, когда мои надежды, казалось, начали сбываться. Но ничего, по пути сюда, к морю, я познакомилась с ответственным работником, имеющим отношение к телевидению. Может, он чем-нибудь поможет.

Джеорджеску-Салчия прислушивался к ее словам, которые уносил ветер, одновременно сметая соринки с набережной, и старался запомнить ее жесты, манеру говорить. Это было очень нужно для одного из его персонажей. Казалось, сама судьба смилостивилась над ним и послала ему эту встречу. Она вытащила его из четырех стен, сковывающих полет фантазии, и привела сюда, на эту набережную, чтобы он нашел здесь живое воплощение своего персонажа. И как раз сегодня, когда он чувствовал себя особенно одиноким, а фантазия его иссякала…

– Пойдем послушаем музыку?

Мирелла с признательностью посмотрела на него и прижалась к его плечу:

– Если хочешь…

– Тогда придется вернуться назад – может, в казино найдется свободный столик…

Прохладный ветер с моря сделал свое дело: на летней террасе людей было меньше, чем обычно, и потому оркестр играл с большим воодушевлением, а официанты казались более приветливыми.

– А я как раз сегодня гадала, как бы прошла наша встреча, если бы нас свела судьба, – сказала Мирелла, отпив из фужера глоток «Каберне».

– Как это мило с твоей стороны! – улыбнулся Джеорджеску-Салчия.

– А после обеда Лили нагадала мне на кофейной гуще, что я встречу знакомого…

«Надо иметь богатую фантазию, – с сарказмом подумал Джеорджеску-Салчия, – чтобы нагадать встречу с кем-либо из знакомых в разгар лета в этом городке».

Вино улучшило его настроение, вызвало у него прилив чувств, и Джеорджеску-Салчия стал забывать, что еще недавно видел в Мирелле лишь персонаж для своего романа. Теперь он смотрел на нее немного другими глазами. В конце концов, она прежде всего хорошенькая женщина. Может, даже небесталанная. Во всяком случае, в этот вечер с ней ему было гораздо лучше, чем одному. Он почувствовал вдруг потребность выговориться.

– Я работаю сейчас над романом…

– Как он будет называться?

– «Следы на песке», – произнес он, и название показалось ему вдруг глупым.

– Красиво, – деликатно, но с нотками равнодушия в голосе отозвалась Мирелла. – Что-то детективное?

– Нет, психологический роман.

– А-а-а!

Это непроизвольно вырвавшееся восклицание выдало истинные мысли Миреллы. Джеорджеску-Салчия вспомнил, как оживилась Амалия, впервые услышав название его будущего романа, и охарактеризовала так: «Образно, немного грустно и, занимательно». Она, пожалуй, права. Название произведения очень много значит. Если оно подобрано верно, если в какой-то степени отражает развязку, считай, полдела сделано.

– Ты читал «Преступление в скором поезде»? – спросила Мирелла, слегка наклонившись над столиком.

Он оценил ее декольте, а заодно и талант портного.

Загорелая матовая кожа подчеркивала изящество глубокого выреза.

– «Преступление в скором поезде»? – переспросил он, не отводя глаз от декольте. – А кто автор?

– Я забыла. Не запоминаю фамилий… Кажется, на «М» или на «С»… В общем, не помню, но это не играет роли. А книга захватывающая. Я не могла от нее оторваться, понимаешь? Мои подруги без ума от детективной литературы. Почему бы и тебе не написать что-нибудь в этом роде? Ты бы мог за ночь стать знаменитым…

– Девочка, известность – это такая зыбкая вещь. Критика полностью игнорирует детективную литературу, а читатели, хоть и увлекаются сюжетом… Ты вот даже имени автора не помнишь. У меня другие планы. Хочу показать жизнь, человека в драматической ситуации со всеми его порывами души…

– А преступление, по-твоему, не драматическая ситуация? – воскликнула она, глядя на него с превосходством.

– Мда… Хочешь потанцевать?

Она сразу оживилась и поднялась. Он пошел следом за ней, думая, что проще обнять ее на танцевальном пятачке, чем объяснять ей теоретические азы психологического романа. Оркестр заиграл танго. Джеорджеску-Салчия положил руку на талию партнерши, и она послушно прижалась к нему, двигаясь в такт медленному танцу. Он чувствовал близость ее тела и в эти минуты готов был простить ей отсутствие литературного вкуса.

* * *

Ион Джеорджеску-Салчия проснулся от стука двери ванной. Он с удивлением приподнялся на локтях, так как давно отвык от чьего-либо присутствия в своей квартире. Он увидел одежду, брошенную на мягком, кубической формы пуфе перед туалетным столиком, улыбнулся и откинулся на подушку. Из ванной вышла Мирелла. На ней была его пижамная блуза, надетая поверх короткой ажурной рубашки. Она юркнула к нему под одеяло:

– Умираю от холода, будто зимой.

Джеорджеску-Салчия почувствовал, как она прижалась к нему, и ему стало приятно от этих прохладных рук. Он тоже обнял ее и посмотрел в окно:

– Уже светло. Часа через два будем изнывать от жары.

– Ты думаешь? Значит, можно будет пойти на пляж. Прошло четыре дня, а я совсем не загорела.

– Не скромничай, я видел вчера, как ты не загорела…

– Бессовестный, – закрыла ему рот ладошкой Мирелла, а его обожгла мысль: «Суббота… Вечером придут гости… Что делать?»

– Который час? – спросил он Миреллу.

Она вытащила руку из-под одеяла и повернула будильник, стоявший на ночном столике, циферблатом к Иону:

– Четверть девятого.

– Боже мой, я забыл его завести! Теперь не знаю, смогу ли поймать такси…

– Какое такси? Вчера вечером ты говорил, что располагаешь временем.

– У меня совещание в Констанце. Я не хотел говорить, чтобы не портить тебе настроение.

– А ты бы не испортил… Мне было хорошо.

– Наверное, вино ударило в голову. Я не слишком…

– Совсем нет. Правда, ты был немного нетерпелив. Вот, порвал бретельку.

Он равнодушно наблюдал, как она старается воспроизвести интимную атмосферу вчерашнего вечера. Мирелла вскоре поняла его состояние и решительно поднялась:

– Я успею приготовить кофе?

Джеорджеску-Салчия сделал притворный жест, словно пытаясь удержать ее:

– Куда ты так торопишься?

– Я? Это ты торопишься, – сказала она, завязывая пижаму на талии, словно передник.

– Очень сожалею, что мы не сможем и сегодня провести день вместе…

– И мне жаль, но бедняжка Лили не простит меня, если я и сегодня не появлюсь. Она хорошая добрая девушка, и мне бы не хотелось ее обижать. Ну, так как с кофе?

– Думаю, что успеешь, тем более что ты сама вызвалась его варить. А я пойду пока побреюсь. Все необходимое на кухне. Поставь кофейник на большую конфорку – быстрее сварится.

– Приложу все усилия, – засмеялась она и, грациозно покачивая бедрами, пошла на кухню.

Джеорджеску-Салчия резким движением сбросил одеяло, решительно поднялся и подошел к туалетному столику. Посмотрел в зеркало – на шее выделялся красновато-синий след. На кухне Мирелла профессионально пела «О, соле мио». Нет, не такая женщина ему нужна.

Глава 14

Старший лейтенант Стере держал в ладонях чашку, пытаясь согреть руки.

– Пью чай пополам с дождевой водой, – засмеялся он. – Третий выход в море, и третий раз скверная погода. Вам не везет. Боюсь, как бы это не испортило ваших впечатлений о жизни на корабле.

Нуку отмахнулся, продолжая смотреть вперед. Он сидел справа на откидном стуле командира. Сквозило здесь сильнее, а потоки воды, стекавшие по ветровому стеклу, затрудняли обзор, да и глаза уставали быстрее.

– Плохой погодой меня не испугаешь, – ответил он. – Во время первого выхода в море на учебном бриге «Мирча» мы попали в такой шторм, что я думал, мачты сорвет.

– Слышал я об этом шторме, – кивнул Стере. – Мы через год после вас выходили на этом паруснике в море, и члены экипажа нам о том шторме рассказывали.

– Фантастический шторм! – улыбнулся рулевой, военный мастер Бурча. – Я испытал его на себе. Хотел даже написать заметку в газету, но не получилось. Настоящий шторм описать невозможно.

Нуку согласно кивнул. Это были спокойные минуты похода, когда люди находят время поговорить, рассказать друг другу о своих увлечениях, разных случаях из жизни. Так он узнал, что Бурча увлекается литературой. Нуку об этом и не догадывался, ведь рулевой был заядлым спортсменом. По воскресеньям Нуку не раз видел, как азартно играет он в волейбол, игнорируя начертанное на больших голубых щитах предупреждение о том, что игры в мяч на песке запрещены.

– Держитесь крепче! – крикнул военный мастер. Огромная волна выросла прямо перед носом корабля.

Ловкий маневр рулевого – и корабль отскочил влево. Водяной вал с силой обрушился на правый борт и перекатился через палубу. Волны, дробясь, достигли ходового мостика, и брызги смешались с дождем. Нуку почувствовал привкус соленой морской воды на губах. Он взглянул на главную палубу и увидел, как широкие языки гены устремляются в сторону кормы.

– Добавить десять оборотов двигателю! – приказал Нуку механику. – Волны снижают скорость.

– Десять оборотов плюс! – продублировал механик.

Ветер то рвал на клочья, то вновь сбивал в кучу свинцовые тучи, перекрывая мощный гул двигателей, многоголосо завывал в мачтовых опорах. Нуку посмотрел на тахометры, на гирокомпас. «Существуют какие-то пределы, какая-то граница между тем, что можно сделать, и тем, что нужно сделать», – подумал он. Он мог, например, скомандовать: «Полные обороты» – и механик выполнил бы его приказ не задумываясь и ни о чем не спрашивая. Воля командира и исполнение его команд подчиненными – все это объединено одной целью и взаимосвязано как в математической формуле, которую раз и навсегда объяснили и заучили, чтобы не тратить время и силы на абстрактные рассуждения. Но никакие теории не помогут, если командир сделает ошибочный шаг. Ты можешь что-то забыть, чему-то не придать значения, но когда командуешь людьми, то не имеешь права на ошибку, иначе она, распространившись на подчиненных, сделает их соучастниками твоей неудачи.

– Достигли южной границы квадрата Е-4! – крикнул лейтенант Пэдурару из двери штурманской рубки. – Через минуту надо менять курс.

– Хорошо, – сказал Нуку. – Ты учел в расчетах ветер?

– Безусловно. Курс – сто сорок два градуса, и мы выйдем точно на красный буй. Поставить в известность командира?

– Пусть поспит. Не прошло и часа, как он лег. Почти всю ночь провел на мостике. Надо сработать точно, чтобы потом не было стыдно. Машины, половину оборотов!

– Половину скорости! – повторил механик и вернул в исходное положение рычаги машинного телеграфа.

– Переходим на курс один-четыре-два…

– Понял, один-четыре-два, – повторил рулевой.

Скорость упала, но корабль продолжал двигаться по инерции. Палуба сильно накренилась вправо. Ветер, казалось, изменил направление и теперь дул с другой стороны. В какое-то мгновение корабль почти лег на волну. Палуба продолжала крениться. Люди на мостике хватались друг за друга, ища точку опоры. Где-то внизу раздался звон бьющейся посуды. В следующее мгновение корабль выпрямился и люди вздохнули о облегчением. Бледность с их лиц исчезла.

– Такое случается, когда делаешь поворот, – извиняющимся тоном произнес рулевой. – Немного перебрал крен…

Лейтенант Пэдурару вышел из штурманской рубки и крикнул наверх, на мостик:

– Крен – тридцать пять градусов! Я зарегистрировал в бортовом журнале. Такое бывает не каждый день…

– Ничего страшного, – возразил рулевой. – Однажды крен был и сорок градусов. У нашего корабля метацентр очень низко… Хотя, конечно, душа в пятки ушла… Мы легли на курс один-четыре-два.

– Хорошо, так держать! – приказал Нуку. – Впередсмотрящий, будь повнимательнее! Прямо по курсу должен показаться красный буй.

– Понял, – отозвался матрос и приложил бинокль к глазам.

Нуку постепенно успокаивался. Эти тридцать пять градусов были достаточно ощутимы. При таком крене каждый незакрепленный предмет может стать чем-то вроде снаряда с непредсказуемой траекторией полета. Нуку испытывал острое желание пройти по отсекам, посмотреть, как там дела, но должен был оставаться на мостике, чтобы руководить непосредственно действиями корабля, борющегося со штормом. Он взял микрофон:

– Экипажу проверить состояние отсеков и доложить.

И опять стал вглядываться в даль, туда, где едва просматривалась линия горизонта. Море казалось бесцветным и пустынным. Только в промежутках между волнами метались уродливые тени.

– Ветер крепчает, – заметил рулевой. – С трудом удерживаю корабль на курсе. Постоянно тянет вправо. Обычно корабль подчиняется каждому движению рулевого колеса, но из-за этого урагана…

Лейтенант Пэдурару вышел из рубки, держа в руке бумагу, которую трепал ветер.

– Радиограмма с базы! – крикнул он. – Я расшифровал ее и нанес обстановку на карту.

– Держи крепче, чтобы ветер не унес, – посоветовал Нуку. – Что там?

– Приказ стать на якорь в точке, отмеченной красным буем, и ждать новых распоряжений.

– У нас же планировались стрельбы, – пробормотал Нуку.

– Думаю, не смогли доставить мишень из порта, – высказал предположение лейтенант.

– Возможно. Смотри, промокнешь. Что, нечего надеть?

Пэдурару усмехнулся, стряхивая капли воды с рукава:

– Моряк воды не боится!

В ту же минуту волна ударила в нос корабля и гроздья брызг разлетелись во все стороны – лейтенант едва успел захлопнуть дверь рубки. Рулевой закашлялся, вытирая ладонью мокрое лицо, и повернулся к Нуку:

– Я служил на буксире и знаю, что такое доставить мишень в заданный район в такую погоду. Однажды мы не смогли даже в порт вернуться и три дня болтались в море с мишенью на хвосте. Сидели на бисквитах и сыре – это все, что оставалось на борту. Уже начали выдавать экипажу питьевую воду порциями: не знали, сколько еще придется болтаться.

– Прямо по курсу красный буй, дистанция – шесть кабельтовых! – выкрикнул впередсмотрящий.

– Отлично! – обрадовался Нуку. – На таком расстоянии увидел – хорошее у тебя зрение.

– И бинокль тоже, товарищ старший лейтенант, – ответил матрос, польщенный похвалой.

– Станем на якорь рядом с буем, – решил Нуку, – и будем ждать новых распоряжений.

– Теперь и я его вижу, – подхватил рулевой. – Когда волны поднимают буй, он хорошо заметен.

– Хорошо рассчитал наш Пэдурару.

– Ничего не скажешь, ас, – вставил рулевой.

– Но и вы точно выдержали курс, – похвалил Нуку рулевого. – В таком походе и выясняется, кто чего стоит.

– Боремся за звание «Передовой корабль», товарищ старший лейтенант! – отчеканил военный мастер и тут же напомнил: – Пора сбрасывать скорость.

– Да, конечно, – поспешно согласился Нуку. – Машины, малый ход! По местам стоять!

Скорость корабля упала. Волны били теперь сбоку. Качка усилилась.

– Кто не переносит качки, тому сейчас конец, – усмехнулся механик Ионицэ.

– Пока не станем на якорь. Тогда корабль сам развернется носом к волне.

– Спасибо за лекцию! – засмеялся механик, и его мрачное лицо покрылось сеточкой мелких морщин, став похожим на штриховой портрет. – Мне известно это еще с тех пор, когда я на лодке с отцом рыбачил.

Нуку снова вспомнил тот первый шторм, в который попал на учебном корабле. И он тогда страдал от морской болезни. А находились они в международных водах. Целый день курсанты возились с картами, определяя расстояние до берега, а под вечер над горизонтом показалось черное облако. Через несколько минут оно стало свинцово-серым и расползлось на полнеба, неожиданно налетел сильный ветер. Порывы его сбивали с ног. Нуку помнил все в деталях, даже запах ветра и горьковатый привкус на губах…

Нуку посмотрел вперед – буй краснел в нескольких стах метрах. Он то появлялся, то исчезал среди пляшущих волн.

– Держи на буй, – приказал Нуку рулевому, – и подойди как можно ближе. Хотелось бы, чтобы мы стали на якорь точно в указанном месте.

Взглянув на пулеметчика, который страдал морской болезнью, Нуку спросил:

– Как чувствуешь себя, Михай?

– Теперь все в порядке, товарищ старший лейтенант. Мне всегда плохо бывает вначале, а потом ничего. Как-нибудь переживем…

– Сходи к фельдшеру, возьми таблетку.

– Нет необходимости. Пройдет и без таблеток.

– Как только станем на якорь, качка уменьшится, – успокоил матроса Нуку.

Он видел, как матрос старается пересилить себя. Лицо у него побледнело, дышал он тяжело. Нуку решил, что лучше оставить его в покое, и снова посмотрел на буй. Они уже совсем близко подошли.

– Надо держаться подветренной стороны, чтобы якорная цепь не запуталась за трос буя.

Рулевой в ответ кивнул.

– Будет обидно, если не доведется стрелять, – заметил старший лейтенант Стере. – Столько готовились…

– Может, ветер за ночь стихнет… Машины, самый малый ход!

– Самый малый ход! – повторил команду механик.

В ту же секунду Нуку увидел фуражку появившегося на трапе командира. Капитан второго ранга Якоб пружинистой походкой поднялся на мостик. Он выглядел отдохнувшим. Нуку подал команду «Смирно» и взял под козырек:

– Докладываю, товарищ командир, прибыли в указанную точку. Получили радиограмму стать на якорь и ждать новых распоряжений. Сейчас находимся рядом с буем. Готовимся стать на якорь…

Якоб одобрительно улыбнулся:

– Вижу, ты успешно справился с задачей.

– Не хотелось будить вас, – принялся оправдываться Нуку. – Хоть немного отдохнуть удалось?

– Разве поспишь в такую болтанку?! Как думаешь, утихнет наконец этот бешеный ветер?

– Думаю, он уже начинает стихать, – ответил Нуку. – Разрешите продолжать маневр? – Он взял микрофон и скомандовал: – Якорь! – Затем повернулся к механику: – Стоп, машины!

Послышался характерный лязг якорной цепи. Затихли двигатели, и вой ветра стал слышен отчетливее.

– Надо было побольше отпустить якорную цепь, чтоб не заносил якорь, – сказал Нуку и вопросительно посмотрел на командира.

Капитан второго ранга Якоб поглядел на буй, затем спросил:

– На какую длину отпущена якорная цепь в воду?

– В три раза длиннее глубины моря. Дно здесь песчаное.

– Добавь еще два витка.

– Два витка якорной цепи на воду! – скомандовал Нуку в микрофон.

Короткое затишье – и опять послышался характерный лязг опускаемой якорной цепи, голоса и какой-то шум внизу. Командир посмотрел на палубу и спросил:

– Что там происходит?

– Сейчас поднимусь к вам и доложу, товарищ командир, – донесся голос боцмана.

– Не пойму, что там у них творится, – проворчал Якоб. – Столько шума во время маневра!

Через несколько минут на трапе показался боцман с красным лицом. Он тяжело дышал.

– В чем дело, Панделе?

– Докладываю, товарищ командир, я грубо обошелся с матросом Штефанеску при спуске якоря.

– Что значит «грубо обошелся»?

– Он заслуживал и большего, – огрызнулся Панделе.

Командир шагнул к нему:

– Ну-ка, возьмите себя в руки. Забыли, где находитесь? Пойдемте внутрь, поговорим. – Он спустился по трапу, распахнул дверь штурманской рубки и бросил через плечо: – Помощника ко мне.

Нуку в недоумении пошел вслед за командиром. В нос ему ударил теплый воздух и запах краски. Лейтенант Пэдурару вскочил и прилип к стене левого борта, не сводя глаз с командира. На стуле перед гидролокационной станцией сидел не шелохнувшись матрос Драгомир в наушниках.

– Поди разомнись немного, Драгомир, – положил ему руку на плечо капитан второго ранга Якоб.

Матрос вскочил, снял наушники и неестественно громко выкрикнул:

– Есть!

– Иди, сделай небольшой перерыв, – повторил Якоб, – пока на станции не работаем.

Матрос отдал честь и вышел. Панделе подошел к станции и остановился, широко расставив ноги, чтобы удержать равновесие. Качка еще ощущалась.

– Успокоился, товарищ Панделе?

Боцман встал по стойке «смирно», насколько позволяла качка, и, опустив глаза, сказал:

– Прошу простить меня, товарищ командир. Я был слишком взвинчен. В самом деле неприятный случай. Еще раз прошу прощения…

– Оставьте свои извинения и расскажите, что там у вас произошло.

– Ну… мы с матросом Штефанеску стояли на маневре якоря. Когда во второй раз включили лебедку, оказался заблокирован страховочный механизм. Якорь вниз не шел. Тогда матрос Штефанеску, не спросив разрешения, перегнулся через борт, чтобы устранить неисправность. Его же могло смыть волной! Когда он вернулся на место, а все произошло в считанные секунды, я даже отреагировать не успел, я не сдержался и вырвал у него из рук ключ.

– И все? Ты не ударил его?

– Что вы, товарищ командир! Я вырвал у него ключ из рук, и все. Он держал ключ крепко и не желал отдавать, и я… Я его оттолкнул и сказал; «Пошел отсюда!»

– Зачем же вы его толкнули? – медленно спросил командир. – Не пойму, он что, не хотел уходить?

– Просто я перенервничал, – объяснил Панделе, не поднимая глаз. – С некоторых пор я не узнаю этого матроса, товарищ командир. А какой хороший парень был вначале!

– Вы это бросьте, Панделе. О матросе поговорим попозже. Сейчас речь идет не о нем, а о вас. На флоте нет места драчунам!

– Я не драчун, товарищ командир, прошу мне поверить. Просто характер у меня вспыльчивый. Потом сам жалею.

– Почему же не сдерживаете себя?

– Не могу.

– Не можешь? – перешел Якоб на привычный отцовский тон. – Почему же сдерживаешься, когда разговариваешь со старшими?

Военный мастер Панделе разинул рот, не зная, что ответить. Через несколько секунд он, удивленно глядя на командира, с трудом выговорил:

– Не понял, товарищ командир.

– Не понял? Я спрашиваю, куда девается твоя вспыльчивость, когда ты разговариваешь с начальниками, ведь бывает, что ты недоволен тем или иным решением, оценкой. Почему в этих случаях ты не взрываешься? Или ты вспыльчив только по отношению к тем, кто ниже тебя по званию?

Панделе онемел, уставясь на командира.

– Вот что, Панделе, – продолжал Якоб, – хочу тебя предупредить: твоя вспыльчивость доведет тебя когда-нибудь до беды. Возьми себя в руки, пока не поздно.

– Постараюсь, товарищ командир.

– Не «постараюсь», а надо твердо обещать. Обращаю твое внимание, если подобное повторится, я отдам тебя под суд. Свободен. Пришли ко мне матроса Штефанеску.

Панделе приложил руку к козырьку и вышел. Командир повернулся к Нуку:

– Ну, что скажешь? Вспыльчив. Конечно, с теми, кто ниже его по званию. Только тогда он дает волю своим эмоциям. Психология двуличного человека…

В дверях рубки показался матрос Штефанеску:

– Разрешите, товарищ командир?

– Подойди поближе, Штефанеску. Как это произошло?

– Все равно во всем буду виноват я. Даже отец ни разу не поднял на меня руку…

– А сегодня на тебя кто-нибудь ее поднял?

Штефанеску молчал.

– Ну, говори же, не бойся. Расскажи, как было дело. Он что, ударил тебя?

– Не ударил, товарищ командир, но когда хотел забрать у меня ключ, а я не отдавал, он с такой силой выдернул его у меня, что я чуть было не упал. А потом он толкнул меня в плечо и заявил, чтобы я убирался.

– Вот как! Так ты что, не знаешь устава? Уставной порядок не для тебя? Почему поступаешь так, как заблагорассудится? Если во время исполнения маневра каждый будет делать то, что взбредет ему в голову, то может произойти авария. Ты знал об этом?

– Знал.

– Тогда зачем полез к установке без разрешения военного мастера?

– Я подумал, что надо действовать немедля. К тому же он все равно бы не разрешил.

– Потому что не время. Он знает службу лучше, чем ты. Во время маневра нарушать дисциплину – это трудно даже себе представить! По возвращении в порт отправишься на пять суток на гауптвахту.

– Есть! – тихо ответил матрос.

– Можешь идти, – сказал командир. – Подожди секунду. Ты помнишь, чтобы на нашем корабле кого-нибудь наказывали?

– С тех пор как я здесь, нет.

– Так вот, имей в виду, что ты открываешь список нарушителей. Еще пару таких нарушений, и можно будет расстаться с надеждой завоевать звание «Передовой корабль»…

– Товарищ командир, простите, не сажайте меня на гауптвахту. Ваше предупреждение для меня хуже, чем наказание. Почему экипаж должен страдать из-за меня?

– Нет, Штефанеску. Ты нарушил устав. Что будет, если все начнут так поступать? Представь, я отдаю команду «Машины, полный ход!» – а они действуют по-своему. Или кок не приготовит чорбу. Так почему я должен тебя прощать? Какой пример для других? Нет, пусть все знают о твоем поступке и обсудят его на собрании Союза коммунистической молодежи… Теперь можешь идти.

– Есть! – мрачно ответил матрос и вышел. Командир снял фуражку, бросил ее на карту, разложенную на столе, и вытер лоб платком:

– Тяжело с этим народом.

– Я бы его простил, – сказал Нуку.

– Ты думаешь, я наказал его с легким сердцем? Есть иногда ситуации, когда приходится руководствоваться не велением сердца, а чувством долга.

– Твердость командира, – прокомментировал Нуку.

– Точно. Ты думаешь, легко лишиться на несколько дней члена экипажа, тем более сейчас, в период подготовки к учениям? Конечно, я снижу ему наказание, но на гауптвахту все равно отправлю. Пусть этот Штефанеску поразмыслит в спокойной обстановке. Переполнилась чаша моего терпения – эти постоянные споры, постоянные возражения… Пусть подумает.

– Это должно пойти ему на пользу, – согласился Нуку.

– К сожалению, строгое наказание не всегда дает желаемые результаты. Мне приходилось убеждаться в этом. Некоторые после гауптвахты становятся апатичными, замыкаются в себе, делают только то, что им поручают, и не более. И ведь не придерешься. Смотрит на тебя невинными глазами: «А что я сделал?» Но все же это нарушение порядка во время постановки на якорь простить нельзя. Даже малейшее проявление недисциплинированности может привести к большим неприятностям.

– Знаю, нам об этом рассказывали. Из-за мелочей тонули корабли, взрывались минные погреба.

Оба замолчали. Корабль накренился, и по карте, разложенной на столе, скатился вправо карандаш, задержавшись у бордюра. Капитан второго ранга Якоб вдруг вспомнил о чем-то. Он отодвинул в сторону свою фуражку, взял карандаш и задумчиво ткнул им в точку, где находился сейчас корабль.