Текст книги "Рассвет над волнами (сборник)"

Автор книги: Ион Арамэ

Соавторы: Михай Рэшикэ
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Не будем говорить о том, что было. Все, что ты написал, имеет право на существование. Престо разные бывают ситуации. Сегодня ты должен был сделать выбор между дружбой и преходящим чувством, только отчасти похожим на любовь.

– Выбор был нелегким. Поверь, ты особенная женщина и твой отказ для меня равносилен тяжелому удару.

– Удару по твоему самолюбию? Скажу тебе правду, но с условием, что ты никогда не воспользуешься ею. Ты меня покорил, несмотря на то что между нами ничего не было. Я тоже чувствовала влечение к тебе. Так что не считай, что ты потерпел поражение.

– Спасибо за утешение, – тихо произнес он.

– Об условиях мы договорились, а теперь мне надо идти.

Джеорджеску-Салчия сделал попытку улыбнуться а проводил ее до двери:

– Можешь быть спокойна: самое трудное позади, во всяком случае, сегодняшний урок я не забуду никогда.

Амалия молча кивнула и вышла.

Ион Джеорджеску-Салчия закрыл за нею дверь, оперся о косяк и прислонился к нему горячим лбом. Он ни о чем не мог думать.

Некоторое время спустя он вернулся в комнату и сел за письменный стол. На мгновение ему почудилось, что на чистом листе бумаги он видит улыбающееся лицо Амалии.

Глава 24

После ночной атаки условной цели – подводной лодки корабли получили приказ возвращаться на базу. Люди спали по очереди, урывками. Учения близились к концу. Их заключительная фаза – возвращение в порт – особых трудностей не представляла. «Морские охотники» шли в кильватерном строю. На рассвете офицеры «МО-7» вновь собрались на мостике. Настроение у всех было бодрое, дышалось легко. Капитан второго ранга Якоб попросил показать ему результаты стрельб.

– Хорошо, – одобрил он. – Эти ребята творят чудеса.

– Если бы не случай со Штефанеску… – уныло сказал лейтенант Вэляну.

– Я даже рад, что все так произошло. А то слишком гладко все шло: отработка задач ночью, сопровождение конвоя, стрельбы… Все протекало как-то монотонно…

– Звание «Передовой корабль» у нас в кармане, – вступил в разговор старший лейтенант Стере.

Нуку кивнул, посмотрел на море и вздрогнул:

– Что это? Наблюдатель, дай-ка бинокль! Вдалеке, по правому борту, как в замедленной киносъемке, появлялся и исчезал тонкий черный треугольник.

– Похоже, кашалот. Как же он здесь оказался? – удивленно спросил капитан второго ранга Якоб. – Я же говорил тебе, Нуку, что киты встречаются и в Черном море… Теперь ты и сам в этом убедился. Разница лишь в том…

– Что они не белые? Это не имеет значения, все равно киты. А Белый Кит единственный, товарищ командир, его место нахождения – роман Мелвилла. Нам же придется довольствоваться простым кашалотом, зато нашим…

– На горизонте северный маяк, – доложил наблюдатель.

– Хорошо, – сказал командир. – Вот мы и дома. Перед заходом в порт хотелось бы сказать несколько слов экипажу…

* * *

Амалия встречала мужа на пороге. Глядя на него счастливыми глазами, она сказала:

– Я видела, как корабли возвращались в порт. Я ждала тебя.

Нуку подхватил жену на руки, закружил по комнате и, целуя, загадочным голосом спросил:

– А знаешь ли ты, что в Черном море тоже водятся киты? Знаешь ли ты, что на свете есть счастливый человек? Этот человек – я.

Михай Рэшикэ
SOS в заливе бурь

Есть зрелище более прекрасное, чем небо, – море.

Есть зрелище более прекрасное, чем море, – человеческая душа.

В. Гюго

Мне нетрудно описать ту осень – так глубоко запала она в душу… Бурлящее море, огромные волны, угрожающе вздымающиеся на фоне свинцового неба, а затем тяжело обрушивающиеся вниз, неумолчно ревущий океан… Корабль, то взмывающий на гребне волны, то соскальзывающий в пучину, чтобы потом наперекор этому кажущемуся бесконечным скольжению к гибели вновь оказаться наверху… Вероятно, это была бы впечатляющая картина, но я почему-то думаю о людях, бросавших вызов стихии и самозабвенно боровшихся с ней. О людях, столь дорогих моему сердцу, которых и я, и ты, читатель, называем одним словом – моряки. Каждый из них, будь то пожилой, уже не раз бороздивший морские просторы, или молодой, знакомый с морем, но еще не переживший главного в своей жизни приключения, или впервые познавший грозную силу морской стихии, прежде всего был Человеком со всеми присущими ему прекрасными качествами. У одних в душе бушевали страсти, другие были спокойны, словно Саргассово море… У одних осталось за плечами лишь шаловливое детство, другие хранили множество воспоминаний о прошлом…

Их жизнь оказалась тесно связана с жизнью барка «Мирча», и спустя годы многие из них считали время, проведенное на его борту, неотъемлемой ступенью своего возмужания. Некоторым из них я придал черты совсем других моряков, так как в моем восприятии драматические схватки с морем и победа над ним представали делом общим. Участвовать в нем могли и моряки моего поколения, и те, кто учил нас азам морского дела, и те, кому стать моряком еще предстояло.

О них, о корабле, ставшем символом мужества румынских моряков, я и написал эту книгу.

Зов моря

«Все просто, очень просто… Отплытие такого-то числа… Заход в порт такой-то… на столько-то дней… Вам, товарищи, доверено выполнение очень важной задачи… Спустя столько лет старина «Мирча» проделает долгий путь, чтобы вернуться помолодевшим… У корабля нет систем управления… Между тем со штормами в Бискайском заливе шутить нельзя… Радиограммы и радиосводки из этой части Атлантики предвещают сильные штормы… Если есть вопросы, прошу задавать их сейчас. Если есть о чем доложить, докладывайте…»

О чем докладывать? Задание есть задание, и он, капитан второго ранга, разве может что-то добавить к сказанному? Когда он входил в кабинет адмирала, еще оставались кое-какие сомнения. Не знал точно, зачем его вызвали.

В приемной встретил капитана первого ранга Брудана, однокашника по училищу. Они хорошо знали друг друга. Жизнь распорядилась так, что Брудана быстрее повышали в звании и он раньше Профира прикрепил третью звездочку к погонам с двумя просветами и третью нашивку на рукав кителя. Да и характер у Брудана был другой, что называется, более пробивной. Умел он воспользоваться достигнутыми успехами. О нем шла слава как об искусном, опытном моряке, не раз с честью выходившем из положений, казавшихся безвыходными. В последнее время он был начальником отдела при морском штабе. Несколько раз приезжал инспектировать Профира, но более или менее серьезных недостатков никогда не обнаруживал. Профир свое дело знал и старался выполнять его как можно лучше, особенно когда ему становилось известно, что его будет инспектировать комиссия во главе с Илией Бруданом. Он неосознанно стремился доказать бывшему коллеге, с которым его связывали приятные воспоминания об училище, аспирантуре, о первых шагах по службе, что годы не прошли даром и оставили не только морщины на его лице. Теперь он мог смело смотреть в глаза любому, кто захотел бы узнать, насколько хорошо знает морское дело «профессор» Профир. Его называли так потому, что он несколько лет преподавал в военно-морском училище и все знания, накопленные за прошедшие годы, передавал молодежи…

Адъютант адмирала, одетый с иголочки, невысокого роста, чернявый лейтенант, пригласил их подождать, поскольку товарищ адмирал проводил короткое заседание. Брудан прибыл раньше. Профир по-уставному отдал ему честь, а тот протянул руку. Профиру хотелось узнать, по какому вопросу здесь Брудан, но он сдержался. С тех пор как адмирал стал командующим флотом, у Профира не было случая побеседовать с ним. И вот вдруг его вызвал начальник училища и без каких-либо объяснений сообщил, что такого-то числа в такой-то час он должен явиться к командующему флотом. Поэтому Профир немного волновался. Брудан тоже нервно потирал руки. Адъютант не отрываясь писал что-то, вздрагивая при малейшем шорохе. Минуты ожидания казались вечностью. Профир задавал себе десятки вопросов, мысленно клал на весы свои успехи и недоработки за последнее время и все равно не мог отгадать причину вызова к адмиралу.

Получив указание от начальника училища явиться к командующему флотом, он вернулся на кафедру и сказал своему заместителю: «Завтра прошу провести вместо меня урок по судовождению. Меня вызывают к командующему». Профир говорил ровным голосом, стараясь не выдать своего волнения, но заместитель понял состояние коллеги и вопросительно посмотрел на него. Дома Профир молча поужинал и сразу лег спать, хотя обычно до позднего вечера что-нибудь конспектировал, просматривал курсы лекций других офицеров. Всю ночь его мучила бессонница. На улице едва начало светать, когда Профир, не отдохнувший, с мешками под глазами, тихо поднялся, чтобы не разбудить жену Марию, побрился, заглянул в комнату сына Богдана, осторожно прикрыл дверь и вышел из дому.

* * *

Адмирал четко обрисовал ситуацию. Речь шла о труднейшем переходе: корабль водоизмещением более тысячи тонн, без собственных систем управления должен быть проведен на буксире через Черное и Средиземное моря и далее через океан. Задача исключительной важности…

Цапитан второго ранга Профир внимательно слушал адмирала, показывавшего на карте маршрут, порты захода. Затем командующий назвал состав экипажа, сказал, сколько дней им отведено для подготовки к походу, и чувство беспокойства, не отпускавшее Профира и в этом просторном, завешанном картами кабинете, сменилось другим, труднообъяснимым. Впервые в жизни он испытывал нечто вроде страха, неуверенность в собственных силах.

Разве он поверил бы, если бы кто-нибудь ему сказал, что придет день, когда он, бывший курсант, бывший аспирант, бывший заместитель командира корабля, поведет залечивать раны учебный корабль «Мирча», колыбель его юности! На всем флоте мало кто надеялся, что наступит для «Мирчи» такой день.

Черное море он узнавал милю за милей, не раз пересек его вдоль и поперек, но по ту сторону Босфора и Дарданелл он бывал скорее умозрительно. Правда, проходил он и через проливы, но когда это было! В то время и он, и «Мирча» были другими. Над ними обоими пронеслись годы, и теперь корабль, носящий имя славного воеводы, должен отправиться в далекие края, чтобы обрести новую жизнь… Как странно бывает в жизни!

Адмирал заключил словами:

– Прошу капитана первого ранга Брудана остаться. Остальные свободны.

Профир отдал честь и вышел.

В приемной адъютант вопросительно посмотрел на него. Профир остановился и только теперь заметил, насколько тот молод. «Возможно, недавно закончил училище, один из моих учеников», – подумал он.

Черные, с поблескивающими в глубине огоньками глаза, белое, почти мальчишеское лицо. Профир пытался вспомнить курсанта, но его образ растворялся во множестве лиц выпускников, прошедших перед его глазами за годы преподавания. Профир взял с вешалки фуражку, накинул плащ, потом повернулся и спросил:

– Лейтенант, ты когда-нибудь был на «Мирче»?

Молодой офицер смутился и лишь пробормотал:

– Знаете, я…

Профир не пришел ему на помощь и, глядя поверх него в окно, произнес, скорее, для себя:

– Жаль, очень жаль… На «Мирче» вам было бы чему поучиться.

Он и сам не знал, зачем сказал это, и вышел из помещения, провожаемый вопросительным взглядом лейтенанта. На улице сеял мелкий и холодный осенний дождь. Ветер крепчал и вместе с колючими каплями дождя доносил с моря сильный запах гниющих водорослей и ракушек.

Профир шел к причалу в задумчивости. Сверху, с холма, хорошо просматривался весь порт. Пришвартованные кормой к берегу, неподвижные, замерли под дождем корабли. Он прищурил глаза. Где-то в конце причала стоял «Мирча». Через занавес дождя Профир будто увидел его с надутыми ветром, словно крылья чайки, белыми парусами, с поблескивающим изображением воеводы на носу, услышал, словно наяву, сигналы дудок, ощутил дрожание палубы от топота курсантов, бросавшихся к швартовым, следующие одну за другой команды: «Поднять марселя!», «Поднять фок!»… Казалось, дождь перестал и ярко засверкало солнце. Но вся эта картина, всплывшая в его воображении, длилась лишь мгновение. Дождь пошел еще сильнее. Холодные струи стекали по фуражке, по затылку, проникали за ворот рубашки. Он ускорил шаг.

Резкий рев сирены вырвал его из плана обступивших со всех сторон мыслей.

* * *

Природа не наделила особой красотой старшего лейтенанта Михая Кутяну. Он был маленького роста, худой, с выпирающими скулами, маленькими черными глазками, с изогнутым по-орлиному носом и большими кустистыми усами. Михай вовсе не походил на тех бравых моряков с крепкими, как канаты, мышцами, которых показывают в кино. Напрасно старались портные удовлетворить его претензии: ни в офицерской форме, ни в гражданском костюме он не выглядел так, как ему хотелось. Кутяну сильно завидовал своим друзьям, когда они, в ладно пригнанной форме, раскачивающейся походкой шли по улицам, провожаемые восхищенными взглядами девушек этого небольшого приморского городка.

Какое-то время в начале службы он истязал себя физическими упражнениями, штангой, гимнастикой по системе йогов, вычитанной в книгах, но затем махнул на все рукой и углубился в изучение иностранных языков и морской науки. Он приобрел словари, учебники по ускоренному овладению иностранными языками, книги по специальности и упорно занялся расшифровкой тайн английского языка, повышением профессионального уровня. Морское дело он неплохо изучил в училище, которое окончил с довольно высокими отметками.

Когда Михай был назначен на должность командира боевой части военного корабля, ему на первых порах приходилось трудно. Необходимо было теоретические знания, полученные в аудитории, применить на борту корабля. Кроме того, он теперь сам должен был руководить людьми и учить их. Михаю нравилось анализировать варианты решения задачи, моделировать ход той или иной операции, а потом на практике убеждаться в правильности своих выводов. И хотя многое ему удавалось, он все время искал что-то новое, более трудное.

Михая считали человеком замкнутым, угрюмым. Вначале он злился и сердито отвечал на колкие шутки коллег, прозвавших его «спящим красавцем». «Кутяну, знаешь, тобой интересовалась Марьяна», или «Глория без ума от тебя», или «Иоланда поспорила, что за два вечера вскружит тебе голову», – разыгрывали его.

Марьяна, Глория, Иоланда и несколько других ресторанных девочек были хорошо известны в кругу неженатых лейтенантов. В меру нахальные, не отмеченные особой красотой, но и не уродливые, они не давали скучать молодым офицерам – всегда были свободны и угодливы. На побережье только летом появлялись миловидные юные девушки. Когда наступала осень и сезон заканчивался, оставались лишь марьяны, глории и иоланды, так что выбора у моряков не было. А после возвращения из длительного плавания, истосковавшись по уюту и женской ласке, лейтенант довольствовался общением с местными примадоннами.

Когда Кутяну прибыл в этот гарнизон, его тут же взяла под крыло одна из таких девиц – наметанным глазом они быстро определяли новичков. Кутяну очень скоро стало противно. Однажды утром, когда еще не рассвело по-настоящему, он сказал, чтобы она одевалась, и выпроводил подружку за дверь. Михаю стало невыносимо при мысли, что от него она пойдет к другому лейтенанту, как пришла к нему, легко покинув прежнего друга.

И вот теперь, возвращаясь с моря, Кутяну шел прямо домой, в комнату с земляным полом, которую снимал на окраине городка у одного турка, и читал и конспектировал допоздна. Хозяин, отец шестерых детей, человек добрый, заглядывал в его комнату и стеснительно говорил: «Твой совсем не жалеть себя, твой портить глаза. Твой ложиться надо, завтра на служба надо». Тогда Михай тушил свет и ложился спать, накрывшись с головой одеялом, которое не спасало от холода в комнате, едва обогреваемой чугунной печуркой с несколькими тлевшими поленьями. Ночь рождала образ красивой девушки его мечты.

Около года назад в городской библиотеке лейтенант познакомился с преподавательницей местного лицея. Они подружились. Михай выяснил расписание занятий, как-то встретил ее после окончания работы и проводил до дома. Она пригласила его к себе. Вечер прошел в беседах о литературе, живописи, кинофильмах, и хотя девушка ему нравилась, он не осмеливался идти дальше разговоров об искусстве. Потом Михай часто бывал у нее в гостях. Родители, люди пожилые, не мешали им, и они подолгу говорили на самые разные темы, пока она, смеясь, тоном, не допускающим возражений, не говорила: «Уже поздно, наверное, тебе домой пора».

Девушка была старше его на два года, но не походила на засидевшуюся в невестах барышню. Мимоходом она сказала ему, что была замужем за инженером, работавшим на судоверфи, который ее бросил и уехал куда-то.

Кутяну нравились ее размеренная речь, ее спокойный характер. Каждый раз, когда он развивал какую-нибудь идею, она ему не противоречила. Слушала его внимательно, а когда он заканчивал, высказывала своим бархатистым, певучим голосом все, что думала об услышанном. Эти беседы были для Михая глотком спокойствия после дневных треволнений. Он начал испытывать потребность видеть ее снова и снова и с нетерпением ожидал возвращения из плавания. Это все, что было между ними.

Да и в службе Кутяну не очень везло. Хотя он окончил училище с высокими оценками, выбора у него не было. При распределении ему сказали:

– Вы, товарищ лейтенант Кутяну, назначаетесь на «S-113».

Капитан второго ранга из отдела кадров училища, высокий и худощавый, со скуластым лицом, вручил ему приказ о распределении намеренно строго, как бы желая пресечь любое возражение. Михай молча взял бумагу, в которой были указаны дивизион и номер корабля. Придя домой, он упаковал большой чемодан из прессованного картона и уехал в отпуск в родное село, затерянное в горах.

Затем лейтенант явился в дивизион вспомогательных судов, куда был назначен. Его встретил начальник штаба. Он обрадовался прибытию специалиста, в котором очень нуждался. «Мне не хватало человека дела. Надеюсь, ты будешь таким, и тогда тебя будут уважать…» – сказал он Кутяну, оторвавшись от карт, разложенных на трех больших столах.

Михай не очень-то понял, что означали эти слова начальника штаба. Но он ни о чем не расспрашивал. Не узнал он, где будет квартировать и столоваться. Просто взял свой чемодан и в сопровождении солдата отправился на корабль, который и кораблем-то можно было называть лишь условно.

Прослужив немного, но зарекомендовав себя мастером своего дела, он перевелся на вспомогательное судно – буксир, на котором также навел полный порядок. Буксир получил во время смотра высшую оценку, а Кутяну был отмечен в приказе и вскоре переведен во флотские ремонтные мастерские…

И вдруг назначение на барк «Мирча». Когда ему сообщили о новом назначении, он едва сдержался, чтобы не выразить протест. «Мирча» был чем угодно: стационарным плавучим складом, сценой для представлений во время празднования Дня флота, но только не боевым кораблем. «Чем же я буду там заниматься?» – хотел он спросить, но прикусил язык. Начальник штаба видел проявление недисциплинированности в любом жесте, в любом слове и тут же принялся бы отчитывать его. Поэтому Кутяну лишь глухо проговорил: «Есть!» – и вышел.

На «Мирчу» он прибыл, задаваясь одним вопросом, на который не находил ответа: что он будет делать на разукомплектованном корабле?

* * *

Лица бывалых моряков изборождены глубокими морщинами – то ли от штормовых ветров и солнца, то ля от тяжелой работы, то ли от тоски по родным берегам.

Такие морщины залегли и на бронзовом от загара лице боцмана Мику. Они сбегались вокруг больших, зеленых, с металлическим отливом глаз, затененных кустистыми бровями. У него были тонкие губы, квадратный волевой подбородок и большие отвислые уши. Выглядел он внушительно: почти двухметровый, массивный, широкоплечий, с увесистыми кулаками. Боцман производил впечатление человека необщительного, стремящегося к уединению. Он чувствовал приближение старости и, находясь на пороге пенсии, хотел, чтобы его оставили в покое.

Он служил почти на всех кораблях. Мало кто из моряков не знал его, ведь он прослужил на флоте с небольшими перерывами почти тридцать лет. Мику знал некоторые корабли и некоторых моряков с момента первой заклепки, то есть с тех пор, как на том или ином корабле была сделана первая заклепка или когда тот или иной моряк сделал свой первый шаг в морском деле. Он испытывал тайную гордость, когда мимо него проходил бывший подчиненный, ставший теперь большим начальником, и сердечно здоровался с ним, прежде чем тот успевал поднести ладонь к козырьку: «Здравствуй, Мику!» То есть Никулае, Никулае Мику – таким было его полное имя. Тогда по всему его телу разливалась благостная теплота.

Больше всего ему нравилось сидеть на террасе бывшей закусочной «У Хавзи-Хевзи». Это заведение называлось теперь «Кафетерий № 2» местного треста общественного питания, но в его памяти и в его душе оно осталось таким, как прежде. Когда-то здесь было что-то вроде закусочной, принадлежавшей турку Хавзи, который у входа повесил вывеску: «У Хавзи-Хефзи, пристанище для моряков». Терраса выходила прямо на пляж. Под большими цветистыми полотняными зонтами Мику встречался когда-то с друзьями, чтобы выпить чашечку кофе, приготовленного на песке в бронзовых кофейниках, – такой вкусный напиток готовил только тот жирный усатый турок.

Молодые этого не застали. На месте бывшей закусочной открыли кафетерий с чугунными столиками и круглыми стульями, обтянутыми мягкой кожей. Мику приходил сюда по привычке. Официантки его хорошо знали и приносили, не дожидаясь заказа, большую чашку кофе и стакан воды.

В летние вечера, когда дневная жара спадала, боцман усаживался за свой столик на маленькой террасе и смотрел на вечно волнующееся море и проплывающие далеко на горизонте силуэты кораблей. Он чувствовал дыхание моря, видел его изменчивые краски; корабли он знал так хорошо, что достаточно ему было заметить выходящий из труб дым, чтобы определить их класс. Друзей у него почти не осталось: одни навсегда бросили якорь, став пенсионерами, уважаемыми дедушками, другие давно ушли туда, откуда нет возврата.

Почти каждый вечер за чашкой кофе Мику встречался с Георгевичем – маленького роста, худым как щепка молдаванином. Они молча пили кофе, смотрели на волны и думали, наверное, об одном и том же. Их объединяло море. Иногда Георгевич не являлся «на поверку», и тогда Мику знал, что его друг в плавании.

Боцман немного завидовал Георгевичу: тот служил на бoевом корабле и мог подолгу рассказывать о приключениях во время того или другого похода. А Мику все время торчал на плавучем окладе, на базе для экипажей вспомогательных кораблей. Несмотря на громкое название – «Мирча», которое каждый моряк произносил с благоговением, корабль служил теперь только складом обмундирования, не больше. Именно это причиняло боль Мику, ведь он хорошо помнил то время, когда гордый «Мирча», бросая вызов бурям, бесстрашно взмывал на гребни волн. Сейчас корабль болтался в мутной воде, привязанный к причалу канатами, и смиренно ожидал своего конца. Постепенно его растаскивали: каждый брал с «Мирчи» то одно, то другое, одни – с разрешения, другие – без такового.

Одному из таких, капитан-лейтенанту, строившему из себя важную персону, Мику дал от ворот поворот. Тот пришел забрать с барка часть парусов. Кто-то, видите ли, сказал ему, что паруса «Мирчи» годятся лишь на то, чтобы пошить из них чехлы для артиллерийских орудий. Мику какое-то время смотрел, будто не понимая, о чем идет речь. Капитан-лейтенант говорил свысока, едва разжимая губы, будто пришел взять какую-то мелочь с оставшегося без присмотра подворья. В сердце Мику словно вонзили кинжал.

«А у вас есть разрешение?» – спокойно, но твердо спросил он капитан-лейтенанта. Улыбка независимого человека, пришедшего взять свое, застыла у того на губах. Маленький капитан-лейтенант сразу сделался еще меньше. Он поднял глаза на боцмана, понял, что тот не шутит, нервно фыркнул, повернулся, как на шарнирах, и ушел, топая по палубе. По взгляду Мику он понял, что на «Мирче» есть хозяин.

* * *

«Увидит ли когда-нибудь старина «Мирча» море? Доведется ли ему хоть раз разрезать носом вздымающиеся волны? Или это конец барка?» – часто спрашивал себя Мику. Он не мог без боли видеть, как на его глазах корабль мало-помалу разрушается.

Молодые моряки плохо представляли, что значил этот барк для румынского флота. Для них флот начинается и заканчивается стальными кораблями, бороздящими сейчас море вдоль и поперек с орудиями и торпедами на борту. Рангоут, такелаж, паруса существовали для них на макетах, схемах, фотографиях, чертежах, в книгах и рассказах офицеров, мастеров или преподавателей высшего военно-морского училища. Слова звучали красиво: «бом-брамсель», «фока-галс», «бизань», «стеньга». Но это и все. Для поколения же Мику все это было связано с морской службой. Их жизнь переплелась с жизнью «Мирчи». Старились они – старился «Мирча». Страдал, медленно умирая, «Мирча» – страдали и они.

Раздавались голоса: «Мирча» прожил свою жизнь, его следует сдать на слом. Барк смиренно подчинялся воле людей – его, перепачканного водой, перемешанной с маслом, переводили с одного вспомогательного причала на другой. Бывалые моряки опасались, что корабль останется только на фотографиях и в памяти немногих. Но Мику, Георгевич и еще несколько таких же, как они, по собственной инициативе, без разрешения или с молчаливого согласия командования убирали с палубы то фонарь, то уровень, то секстан – все, что напоминало о прежнем гордом паруснике, и благоговейно прятали в только им известных местах. Порой их заставал за этим какой-нибудь начальник, но лишь понимающе улыбался чудачеству этих дорожащих воспоминаниями пожилых людей. Иногда мечтатели увлекались чрезмерно.

Они собирали лей к лею, покупали специальную краску и начинали красить корабль, стараясь придать ему оттенки, подсказанные пожелтевшими от времени почтовыми открытками. Они тщательно отчищали барельеф воеводы Валахии на носу корабля, зависая над водой на канатах, вырисовывали корону, мантию, усы. Энтузиасты не обращали внимания на иронические улыбки прохожих, заражая своей идеей все новых и новых людей.

По волнам мчались корабли с двигателями мощностью в несколько сот лошадиных сил, а они обратились к командованию с предложением восстановить барк. Говорили о традициях, о возможностях, которые предоставит подобный корабль для обучения курсантов, доказывали, что необходимо сохранить «Мирчу» как памятник исторического прошлого румынского флота. Но их не поняли. И, тяжело переживая отказ, люди вернулись к своим делам.

Человеком с самой большой чудинкой считали Никулае Мику. Его жена умерла несколько лет назад. Дети, двое сыновей, остались в его родном городе – Галаце. Переженились. Оба работали инженерами. Сам же он приехал в этот небольшой гарнизон и не расставался с «Мирчей». На борту барка у него была каюта, служившая ему домом. Здесь он с радостью принимал друзей. Поговаривали, будто Мику обитает на корабле из-за своей скаредности. Он знал об этих разговорах, но не опровергал их. Вечером, возвратившись из города, долго лежал в каюте, прислушиваясь в тишине к поскрипыванию корабля. Ему казалось, что он слышит тяжелые вздохи состарившегося «Мирчи».

Потом был памятный День флота в августе 1964 года. Правительство решило направить «Мирчу» на ремонт в Западную Германию на фирму «Блом Восс». Мику долго не мог поверить в это. Но в последующие дни на базе только и говорили о старом барке.

Вокруг «Мирчи» начали роиться десятки незнакомых людей. И Мику понял: решение о ремонте действительно принято. Ему только было не очень понятно, почему среди специалистов, шаривших теперь по палубам, были и те, кто еще недавно считал, что «Мирча» годен лишь на слом.

* * *

Боцман Мику испытывал почти злорадное удовлетворение и даже не пытался его скрывать. Он сидел, широко расставив ноги, твердо упершись в палубу, и с ухмылкой наблюдал за работой матросов. Они переступали, кряхтя и сгибаясь под тяжестью ящиков, по узким мосткам, ведущим с борта корабля на дебаркадер. Их поторапливали офицеры. На берегу стояли в ожидании машины. Чрево «Мирчи» высвобождалось от ящиков, бочек, бочонков, тюков, которыми он был забит по приказу тех, кто старался превратить его в плавучий склад. Как хотелось Мику одним махом выбросить все из трюмов корабля на берег!

Чуть позже прибыл вышестоящий офицер, незнакомый Мику. Вначале он покрикивал на разгружавших корабль, потом, энергично жестикулируя, набросился на лейтенанта, руководившего работой матросов:

– Товарищ лейтенант, вы не понимаете, что в течение двух суток корабль должен быть освобожден от всего?

После его ухода лейтенант попытался поторопить матросов, но те и так делали все, что могли. За годы в трюмах накопилось много тяжелых и объемистых тюков, ящиков и бочек. Прежде чем погрузить на машины, их нужно было пересчитать, переписать. Работы были закончены лишь к концу третьих суток. После того как была загружена последняя машина, лейтенант подошел к Мику с инвентарной книгой в руках:

– Подпишите здесь, здесь, здесь…

Боцман быстро пробежал глазами: «Погрузка начата такого-то… закончена такого-то… Всего погружено столько-то тонн, корабль «Мирча» сдан в хорошем состоянии». Подписал. Лейтенант с облегчением спустился по трапу. Оставшись один, Мику начал обследовать, что осталось от барка: пустые и грязные трюмы, захламленная от носа до кормы обрывками канатов и тента палуба. Он обошел все отсеки, прикидывая, что должно быть в каждом месте; в машинном отделении – мощный двигатель, готовый дополнить силу ветра при спокойном море; пекарня, выдающая свежий ароматный хлеб из современных печей; кубрики с натянутыми гамаками, наполненные смехом курсантов; медчасть; в носовой части – каюты, в которых офицеры чувствовали бы себя как в гостиничных номерах; на палубе – мощные лебедки, сверхсовременные средства навигации… Пока ничего этого не было. Устремлялись вверх мачты, голые, будто ветки деревьев зимой. Весь корабль застыл в ожидании обновления.

Капитан второго ранга Профир прибыл на корабль в холодный дождливый день. Боцман многое знал о нем по рассказам молодых лейтенантов, недавних выпускников военно-морского училища. Говорили, что он педант, до предела требователен к себе и окружающим, не очень общителен, но морское дело знает хорошо. Немного суховат, ценит исполнительность и дисциплину, строго следует букве уставов. Мику считал требовательность качеством обязательным для начальника, но все же ему хотелось установить с капитаном душевный контакт, взаимопонимание, без которых служба не в радость.