Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Драмы в стихах. Эпические поэмы"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

 
Так вот Рейнеке снова попал в королевскую милость.
Сам же король шагнул, поднялся на высокое место
И со скалы обратился с приказом к собравшимся тварям
Смолкнуть и на траве, соответственно роду и званью,
Расположиться. Рейнеке рядом стоял с королевой.
Речь свою начал король, между прочим, весьма осторожно:
 
 
«Смолкните все и внимательно слушайте, птицы и звери,
Слушайте все – и бедняк, и богач, и великий, и малый,
Вы, все бароны мои, все придворные, все домочадцы!
Рейнеке тут под моею опекой стоит. Мы недавно
Вешать его собирались, однако он тайны такие
Здесь нам открыл, что ему я поверил и, по размышленью,
Милость вернул ему. Также супруга моя, королева,
Очень просила о нем. Я снова к нему расположен,
Полностью с ним примирился и жизнь даровал ему снова
И достоянье. Мой мир ему будет отныне защитой.
Вам же я всем объявляю, – и смертью ответит ослушник:
Рейнеке чтить вы должны, и жену и детей его также,
Где б они впредь вам ни встретились днем или ночью.
Жалоб на Рейнеке даже и слушать я больше не стану.
Все, что дурного он сделал, то миновало. В дальнейшем
Он, несомненно, исправится. Видите, завтра же утром,
Посох с котомкою взяв, он паломником в Рим отбывает,
А уж оттуда – и за море. Он не вернется, покамест
Всем совершенным грехам отпущения там не получит…»
 
 
Злобно кот Гинце при этом заметил медведю и волку:
«Ну, пропадай все труды и все хлопоты! Если бы только
Быть мне подальше отсюда! Коль Рейнеке в милости снова,
Пустит он в ход что угодно, а всех нас троих уничтожит.
Я уже глаз потерял, – теперь за другой опасаюсь!»
 
 
«Дорог, я вижу, хороший совет!» – отозвался тут Браун.
Изегрим-волк проворчал: «Непонятная вещь! Не пойти ли
Нам к самому королю?» С Брауном вместе угрюмо
Пред венценосной четою представ, они долго и рьяно
Против Рейнеке все говорили. Король рассердился:
«Где у вас уши? Ведь я же сказал, что вернул ему милость!»
Гневно он это сказал и немедля велел их обоих
Взять, связать, запереть. Он ведь отлично запомнил
Все, что услышал от Рейнеке-лиса об их заговоре.
 
 
Так за какой-нибудь час решительно все изменилось:
Рейнеке-лис был спасен, а его обличители были
Посрамлены. Он все дело и так повернуть ухитрился,
Чтобы содрали с медведя кусок его шкуры размером
Фут в длину и фут в ширину – для пошивки котомки.
Кажется, это и все, что паломнику нужно в дорогу.
Только б еще сапожками снабдила его королева:
«О госпожа моя! Если отныне я ваш богомолец,
То поспособствуйте мне богомолье свершить поуспешней.
Изегрим носит две пары отличных сапог. Справедливым
Было бы, чтобы хоть пару он мне уступил на дорогу.
Вам, госпожа моя, стоило б лишь намекнуть государю.
Фрау Гирмунде достаточно тоже одной только пары,—
Ведь, как хозяйка, почти безотлучно сидит она дома».
 
 
Просьбу такую сочла королева вполне справедливой.
«Да, – благосклонно сказала она, – им хватит по паре».
Рейнеке шаркнул ногой и признательно ей поклонился.
«Лишь получу я две пары сапог, так уже мешкать не стану.
Все же добро, что свершить я, как пилигрим, там сподоблюсь,
Богом зачтется и вам, и моему государю.
На богомолье за всех надлежит нам усердно молиться,
Кто нам оказывал помощь. Господь да воздаст вам за милость!»
 
 
Так и лишился фон Изегрим пары передних сапожек,
Снятых под самые когти. Не пощадили, конечно,
Также и фрау Гирмунду, – без задних сапожек осталась.
Так они оба, кожи с когтями на лапах лишившись,
Жалкие, с Брауном вместе лежали, мечтая о смерти.
Наглый ханжа между тем, получив сапоги и котомку,
К ним подошел и особенно стал над волчихой глумиться.
«Милая, добрая, – он ей сказал, – полюбуйтесь, как впору
Ваши сапожки пришлись! Надеюсь, они мне послужат.
Много хлопот вы затратили, чтобы меня уничтожить,
Но постарался я также, и, видимо, небезуспешно.
Вы ликовали недавно – очередь снова за мною.
Так уж ведется на свете, приходится с этим мириться.
Я же в пути, что ни день, вспоминать с благодарностью буду
Родичей милых: ведь вы поднесли мне сапожки любезно.
Не пожалеете: всем, что теперь получу в отпущенье
В Риме и за морем, с вами потом поделюсь я охотно…»
 
 
Фрау Гирмунда лежала в ужасных мученьях, не в силах
Слова промолвить, но вся напряглась и сказала со вздохом:
«Нам за грехи в наказанье бог вам посылает удачу».
Изегрим с Брауном молча, стиснувши зубы, лежали,
Оба достаточно жалки, изранены, связаны, оба
Всеми врагами осмеяны. Гинце лишь там не хватало:
Задал бы также коту Рейнеке баню на славу!
 
 
Утром притворщик уже занимался усердно делами:
Смазал сапожки, которых два родича близких лишились,
И, ко двору поспешив королю представляться, сказал он:
«Верный слуга ваш готов вступить на святую дорогу,
Но накажите священнику вашему, сделайте милость,
Благословить меня в путь, чтоб я, уходя, был уверен
В том, что мое пилигримство господу благоугодно…»
Бэллин-баран королевским тогда состоял капелланом,—
Ведал он всеми делами духовными, числясь к тому же
И королевским писцом. Король приказал его вызвать.
«Ну-ка, – сказал он, – над Рейнеке быстренько здесь прочитайте
Ваши священные тексты и в путь его благословите.
Он отправляется в Рим и в заморье – ко гробу господню.
На богомольца котомку наденьте и посох вручите».
Бэллин ему возразил: «Государь, вы, мне кажется, тоже
Слышали, что отлученье с него не снималось покуда.
Я же за это могу пострадать, даже очень серьезно:
Если дойдет до епископа, он ведь наложит взысканье.
Лично я к Рейнеке, собственно, ведь ничего не имею.
Если бы дело уладить, чтоб не было мне нагоняя
От господина епископа Прорвуса, чтоб и от пробста
Блудобеспутуса не нагорело мне и от декана
Храпипиянуса мне не попало, – я б вам не перечил…»
 
 
«Бросьте, – ответил король, – вы все эти песни на «если»!
Наговорили с три короба слов, а без всякого толка.
Если над ним «ни пера и ни пуха» вы не огласите,—
Черта поставлю молиться! Что мне за цаца епископ?
Рейнеке в Рим богомольцем уходит, а вы тут помеха!»
За ухом Бэллин в испуге почесывал. Сильно боялся
Он королевского гнева – и сразу же начал по книге
Над пилигримом читать. Но тот и не очень-то слушал:
«Если помочь это может, – поможет и так, надо думать».
 
 
Благословенье прочли – и котомку и посох вручили
Рейнеке-лису. Все было готово, но лгал богомолец.
Слезы притворные ливнем лились по щекам у пройдохи,
Залили бороду, будто жестоко он каялся в чем-то.
Он и действительно каялся в том, что не всех поголовно
Недругов сделал несчастными, что лишь троих опозорил.
Все же он, кланяясь низко, просил, чтобы каждый сердечно,
Кто как умеет, о нем помолился, и стал торопиться:
Рыльце-то было в пушку, – он имел основанья бояться.
«Рейнеке, – молвил король ему, – что за чрезмерная спешка?»
«Делая доброе дело, не следует медлить, – ответил
Рейнеке. – Я вас прошу отпустить меня, мой благодетель.
Час мой урочный настал, – отправиться мне разрешите».
«Что ж, – согласился король, – отправляйтесь!» И тут же велел он
Всем господам, при дворе состоящим, за лжепилигримом
Тронуться в путь – проводить его. В это же время в темнице
Мучились Изегрим с Брауном, плача от боли и горя…
 
 
Так вот полностью вновь заслужил королевскую милость
Рейнеке-лис. Уходил со двора он с великим почетом,
Шел с посошком и с котомкой – ну, прямо ко гробу господню,
Где оказался б он так же на месте, как в Ахене клюква.
Он совершенно другое таил на уме, но отлично
Все же ему удалось разыграть короля и предлинный
Нос ему прицепить. Поневоле за Рейнеке следом
Молча его обличители шли – провожали с почетом.
Он же коварства отнюдь не оставил, сказав на прощанье:
«Меры примите, о мой государь, чтоб изменникам подлым
Не удалось убежать. В оковах, в тюрьме их держите:
Стоит им выйти на волю, к делам своим грязным вернутся,—
Жизни вашей опасность грозит, государь, не забудьте!»
 
 
Так и ушел он оттуда с постной, смиренною миной,
Этакий скромный простак, – ну, словно другим он и не был.
Тут лишь поднялся король и в покои свои возвратился.
Звери, согласно приказу его, проводили сначала
Рейнеке-лиса немного, потом и они возвратились.
Плут же настолько сумел прикинуться кротким и скорбным,
Что возбудил состраданье в иных сердобольных особах.
Заяц всех больше о нем сокрушался. «Неужто нам сразу,
Милый мой Лямпе, – воскликнул мошенник, – так сразу расстаться?
Если бы вам и барану Бэллину было угодно
Несколько дальше со мною пройтись, то, конечно,
Ваша компания мне оказала б огромную милость.
Очень вы милые спутники, оба – честнейшие лица,
Все о вас говорят лишь хорошее – мне это лестно.
Оба духовного званья вы, благочестивцы, – живете
Точно как я, когда схимником был: утоляете голод
Зеленью только, питаетесь листьями, травкой, – не нужно
Вам ни хлеба, ни мяса, ни прочих там деликатесов».
Так этих двух простачков обольстил он своей похвалою.
Оба к жилищу его подошли – и предстал перед ними
Замок его, Малепартус, и лис обратился к барану:
«Можете, Бэллин, и здесь оставаться и сколько угодно
Лакомьтесь травкой и зеленью. В наших горах – изобилье
Всякой растительной пищи, очень полезной и вкусной.
Лямпе возьму я с собой, – накажите ему, чтоб утешил
Он жену мою: очень горюет и так, а услышит,
Что отправляюсь я в Рим богомольцем, отчаяться может».
Рейнеке сладких речей не жалел, – обманул их обоих.
Лямпе он в замок провел, где застал Эрмелину лежащей
Подле детей, удрученной печалью и тяжкой тревогой,
Ибо не верилось ей, чтобы Рейнеке мог возвратиться
Снова домой. Но, с посохом видя его и с котомкой,
Очень она удивилась: «Рейнгарт, мой милый, скажите,
Что с вами, бедненький, было? Много ль пришлось настрадаться?»
Он ей ответил: «Я осужден был, задержан и связан,
Но государь проявил милосердье, – вернул мне свободу.
На богомолье теперь ухожу. Как заложники взяты
Изегрим с Брауном в цепи. Для искупленья обиды
Отдал мне зайца король, – мол, делай ты с ним, что угодно.
Так под конец государь мне сказал совершенно резонно:
«Оклеветал тебя Лямпе – и, стало быть, кары суровой
Он заслужил и как следует пусть мне заплатит».
В ужасе выслушал Лямпе страшную выдумку лиса,
Сразу опешил, пытался спастись – и ударился в бегство.
Рейнеке выход отрезал ему – и за горло, разбойник,
Зайца, беднягу, схватил, который с пронзительным визгом
Бэллина звал: «Погибаю! На помощь! Скорее! Паломник
Режет меня!» Но кричал он недолго: Рейнеке живо
Горло ему перегрыз. Тем кончилось гостеприимство.
«Ну-ка, – сказал он, – съедим его, зайчик упитанный, вкусный.
Право, впервые на что-нибудь годным и он оказался.
Жалкий, никчемный трусишка! Что я предсказывал дурню,—
То и случилось. Ну, ябедник, жалуйся сколько угодно!»
Рейнеке вместе с женой и детьми не зевали, – содрали
Шкурку с убитого зайца и съели его с наслажденьем.
Очень лисе он по вкусу пришелся. Она все твердила:
«Ах, королю с королевой спасибо! Имеем сегодня
Чудный обед мы, по милости их, дай господь им здоровья!»
«Кушайте, – Рейнеке им говорит, – на этот раз хватит,—
Все наедимся. В дальнейшем, надеюсь, и больше добуду:
Каждый из них неизбежно сполна мне заплатит по счету,
Каждый, кто Рейнеке пакостил или напакостить думал».
 
 
Тут Эрмелина сказала: «Спросить я, однако, осмелюсь,
Как это вы на свободе остались?» А лис отвечает:
«Суток мне было бы мало, чтоб рассказать вам, как ловко
Мне удалось провести короля и надуть королеву.
Впрочем, я лгать вам не буду, – дружба моя с государем
Слишком тонка, а что тонко – то очень скоро и рвется.
Стоит узнать ему правду – гнев его будет ужасен,
И попадись я тогда ему вновь – никакие богатства
Мне не помогут уже. Меня он не выпустит больше.
Тут уж пощады не будет, – за это могу поручиться:
Петля мне обеспечена, – нужно скорее спасаться.
 
 
В Швабию надо бежать нам! Там нас не знают. Мы быстро
К местным условиям приноровимся. О, боже мой, сколько
Снеди там лакомой будет, всяких роскошеств – по горло:
Куры, гуси, индюшки, зайцы, кролики, сахар,
Финики, фиги, изюм, всевозможные птицы и пташки.
Хлеб выпекается в этой стране лишь на масле и яйцах.
Воды чисты и прозрачны, воздух – приятен и ясен.
Рыбы там – хоть завались: галлина, и пуллус, и галлус,
Есть еще анас какая-то, – разве их всех перечислишь?
Это вот рыбы как раз для меня! Не придется за ними
Слишком глубоко нырять. Я, отшельником будучи, тоже
Ими питался нередко. Ну, женушка, если хотите
Жить наконец беззаботно, со мною туда собирайтесь.
 
 
Надо понять вам одно: король и на этот раз также
Дал мне уйти потому, что налгал я с три короба сказок;
Клад короля Эммериха несметный ему уступил я.
Местность я им описал – Крекельборн. Придут в это место
Клад извлекать – ничего не найдут они там, к сожаленью,—
Даром лишь землю разроют. Когда же король убедится,
Как одурачен он был, то взбесится, верно, от гнева.
Что я насочинял, чтобы как-нибудь мне отвертеться,
Сами представьте себе: ведь петля была уж на горле!
В жизни я в большей беде не бывал и так страшно не трусил.
Нет, не хотел бы я снова в такую попасть переделку!
Прямо скажу: пусть будет, что будет, никто меня больше
Не убедит при дворе появиться и королевской
Власти предаться. Нужна была тут величайшая сметка,
Чтобы из пасти монаршей все-таки вырвать свой палец…»
 
 
Фрау Эрмелина сказала печально: «Ах, что ж это будет?
Где ни очутимся – быть нам несчастными, быть чужаками.
Здесь мы живем, как нам хочется, здесь вы хозяин
Вашим оброчным. Пускаться на риск, искать приключений —
Необходимо ли? Право же, за неизвестным гоняться,
Бросив известное, и неразумно ведь, и непохвально.
Здесь мы живем в безопасности полной. Наш замок – твердыня!
Если бы двинул все силы король против нас, обложил нас,
Занял бы даже дорогу войсками, – мало ли скрытых
Выходов мы тут имеем и тайных тропинок? Отлично
Сможем спастись! Да что говорить? Вы же знаете лучше.
Чтоб захватил нас король в свои лапы военною силой,
Много для этого нужно, и я не об этом тревожусь.
Но признаюсь, что обет ваш отправиться за море – вот что
Очень меня огорчает. Я вне себя. Что же будет?»
 
 
«Милая женушка, вы не грустите – не стоит! – ответил
Рейнеке. – Слушайте и согласитесь: страшно – не клясться,
Страшно – попасться. Мудрец-исповедник сказал мне однажды:
«Клятва по принужденью недорого стоит». Мне лично
Трижды начхать! Я имею в виду свой обет. Вам понятно?
Как вы сказали – так сделаю. Кончено! Дома останусь.
В Риме-то мне, разумеется, нечего делать, и если б
Десять обетов я дал, Иерусалим этот самый
Век бы не видеть! А с вами мне тут, безусловно, спокойней.
Лучшего, право, нигде не найду я, чем то, что имею.
Перцу король мне задаст, несомненно, но будем готовы.
Хоть для меня он и слишком могуч, но, быть может, удастся
Снова его провести и дурацкий колпак нахлобучить
На венценосную голову. Только дожить бы, – узнает
Он у меня, где раки зимуют. За это ручаюсь!..»
 
 
Бэллин меж тем за воротами нетерпеливо заблеял:
«Лямпе, скоро ль вы там? Выходите! Отправиться время!»
Рейнеке это услышал и выскочил: «Милый мой Бэллин,
Лямпе просит у вас извинения, – с тетушкой счастлив
Он побеседовать, вы же, сказал он, не будьте в обиде.
Так что ступайте себе, не спеша, – не скоро отпустит
Тетушка Эрмелин Лямпе. Не омрачайте их радость…»
 
 
Бэллин в ответ говорит ему: «Слышал я крики. В чем дело?
Лямпе, я слышал, кричал: «Бэллин, на помощь, на помощь!»
Вы ему что-нибудь сделали?» Рейнеке хитрый ответил:
«Слушайте, милый! Как только с женой о своем пилигримстве
Речь я завел, так бедняжка в отчаянье полное впала.
Смертный объял ее страх – и она потеряла сознанье.
Лямпе, увидевший это, перепугался и крикнул
В ужасе: «Бэллин! Спасите! Бэллин, Бэллин, скорее!
Тетушке нехорошо, боюсь, что она не очнется!»
«Помнится, – Бэллин сказал, – что кричал он особенно страшно».
«Что вы! Он ни волоска не лишился, – поклялся обманщик.—
Пусть вместо Лямпе меня постигнет любое несчастье!
Знаете ли, – продолжал он, – вчера государь поручил мне
Из дому несколько писем ему написать непременно,
В них изложив свои мысли по ряду важнейших вопросов.
Вы б не доставили их, дорогой мой? Они ведь готовы.
Много в них есть интересных вопросов и дельных советов.
Не беспокойтесь о Лямпе, – я слышал, как радостно, с теткой
Оба они предавались воспоминаньям о прошлом.
Как заболтались! И не остановишь! Едят, попивают,
Счастливы видеть друг друга. Тем временем письма строчил я».
 
 
«Милый мой Рейнгарт, – сказал ему Бэллин, – придется вам письма
Тщательно упаковать. Как спрятать их? Сумки-то нету?
Если сломаю печати, то по голове не погладят».
«Это, – заметил Рейнеке, – можно устроить. Котомка,
Сшитая мне из шкуры медведя, как раз пригодится:
Очень плотна и прочна, – в нее уложу я пакеты.
Знаю, за это король наградит вас особенно щедро,
Примет с большим уваженьем и трижды за то обласкает».
Бэллин-баран и поверил всему, а мошенник немедля
В дом побежал, и котомку схватил, и впихнул торопливо
Голову зайца в нее, соображая при этом,
Как завязать ему сумку, чтобы не вскрыл ее Бэллин.
 
 
Из дому выйдя, сказал он барану: «Повесьте-ка сумку,
Милый племянник, на шею себе и не вздумайте только
В письма заглядывать: будет опасно сие любопытство.
Я запечатал их очень старательно, – так и доставьте.
Сумку вскрывать не пытайтесь! Ее завязал я особым,
Сложным узлом, как обычно, когда я пишу государю
Что-нибудь важное. Если король убедится, что так же
Стянуты будут ремни, – вы заслужите милость, награду
Можете вы получить от него как гонец безупречный.
Да, если б вы, лицезрев короля, предположим, хотели
Выиграть больше во мненье его, намекните, что сами
Подали вы мне совет написать эти письма, и даже
Автору их помогали. И честь вам и выгода будет…»
Бэллин от радости, словно безумный, запрыгал на месте,
Так подскочил он и сяк и в бараньем восторге заблеял:
«Дядюшка Рейнеке-сударь, я в вашей любви убедился,—
Хочется вам меня выдвинуть: между придворною знатью
Буду теперь я прославлен тем, что столь мудрые мысли
Я в столь изысканных, тонких словах излагаю. Конечно,
Так я писать не умею, но пусть они этому верят.
Я глубоко вам признателен! Как оно вышло удачно,
Что проводил вас до самого дома я. Все же скажите,
Лямпе не мог бы сейчас же отправиться вместе со мною?»
 
 
«Это, – хитрец отвечает, – поймите, пока невозможно.
Вы потихоньку ступайте, а он вас нагонит, как только
Я кое-что поручу ему лично конфиденциально».
«Ну, и бог с вами, – сказал ему Бэллин, – а я отправляюсь».
Тут он пошел, зашагал – при дворе появился он в полдень.
 
 
Только увидел барана король и котомку заметил,
Сразу спросил он: «Откуда вы, Бэллин? А где же остался
Рейнеке? Вы его сумку носите, – что это значит?»
Бэллин ответил: «О ваше величество, он поручил мне
Два письма вам доставить. Мы сообща сочиняли
Оба послания. Тонкое в них вы найдете решенье
Важных задач. Между прочим, идеи подсказаны мною.
Письма – в котомке. Рейнеке лично завязывал узел».
 
 
Распорядился король, чтоб явился бобер неотложно:
Был он нотариусом и писцом королевским, и звался
Бокертом он. По должности всякие важные письма
Вслух королю он читал, как знаток языков иноземных.
Вызван был также кот Гинце, – дабы он присутствовал тоже.
Бокерт с Гинце, подручным своим, развязал, повозившись,
Путаный узел и, вытянув мертвую голову зайца,
Ошеломленный, воскликнул: «Ну, знаете, вот так посланья!
Прелюбопытно! Кто их писал? Кто прочтет их, скажите?
Это – головушка Лямпе! Кто же его не узнает?»
 
 
И ужаснулись король с королевой. Поник головою
Нобель-король и сказал: «О Рейнеке! Где ты, мерзавец!»
Оба, король и супруга его, огорчились безмерно.
«Он меня вновь обманул! – воскликнул король. – О, когда бы
Лжи его наглой и подлой не придал я веры сначала!»
Чуть он с ума не сошел, а с ним и все прочие звери.
 
 
Но леопард, королевский кузен, к нему обратился:
«Право, я в толк не возьму, что это вы с королевой
Так сокрушаетесь. Бросьте вы даже и думать об этом.
Мужества больше! Себя унижаете вы перед всеми.
Не государь ли вы? Все вам обязаны повиноваться».
 
 
«Вот потому-то, – король отвечает, – и не удивляйтесь,
Что потрясен я душевно. Увы, я был опрометчив!
Этот предатель склонил меня мерзким коварством и лестью —
Наших друзей покарать. Лежат, обесчещены, в муках,
Изегрим с Брауном… Как же могу я не каяться горько?
Чести не делает мне, что лучших придворных баронов
Так я обидел, а сам лжецу такое доверье
Мог оказать и настолько быть безрассудным в поступках.
Слишком поспешно жену я послушал. Поддавшись обману,
Очень она за него заступалась. Но, будь я потверже…
Впрочем, что каяться задним числом? Ничего не поможет».
 
 
Но леопард возразил: «Государь, послушайтесь друга:
Хватит печалиться! Нет той беды, чтоб ее не исправить.
Дайте медведю и волку с женой в искупленье барана:
Он ведь открыто и дерзко признал, что совет об убийстве
Лямпе несчастного он подавал. Так пускай он ответит!
Ну, а затем против Рейнеке двинемся общею силой,
Схватим его, если только удастся, и сразу повесим.
Дать ему слово – опять отболтается, – вздернут не будет.
Ну, а всех тех, пострадавших, мы быстро утешим, поверьте».
 
 
Благожелательно выслушал это король и промолвил:
«Я ваш совет одобряю. Ступайте скорей и доставьте
Этих баронов ко мне. Пусть рядом со мною в совете
С прежним почетом они заседают. Созвать прикажите
Всех поголовно зверей, ко двору имеющих доступ.
Всем им да ведомо будет, как Рейнеке лгал нам бесчестно,
Как улизнул и совместно с Бэллином Лямпе зарезал.
Почести пусть воздают при встречах с медведем и волком.
А в искупленье обоим баронам, как вы говорили,
Выдам я Бэллина вместе со всею роднею навеки».
 
 
Мешкать не стал Лунардус – отправился к узникам бедным,
К Изегриму и Брауну. Освободив их, сказал он:
«Весть утешения слушайте! Я вам принес нерушимый
Мир королевский и полную волю. Поймите, бароны:
Если король вас обидел, о чем он теперь сожалеет,
То, сообщая об этом, изволит мириться он с вами.
А в искупленье обиды – вам Бэллин со всем его родом,
Да, со всею родней отдается на вечные веки.
Не церемоньтесь – хватайте их, где б они вам ни попались:
В поле, в лесу – все равно. Всюду и все они ваши!
Кроме того, государь вам еще разрешить соизволил
Рейнеке-лису, предателю вашему, мстить как угодно.
Лично его, и жену, и детей, и всех родичей лисьих
Можете всюду травить и терзать, – вам никто не помеха.
От королевского имени я вам сие объявляю,—
Это закон для него и для всех восприемников трона.
Вы же забыть постарайтесь прискорбную эту ошибку
И государю на верность по совести вновь присягните.
Впредь не обидит он вас, и совет мой – принять предложенье…»
 
 
Так восстановлен был мир. Баран за него головою
Вынужден был заплатить, а потомки его и поныне
Терпят разбой беспощадный всесильного племени волка.
Так вековая вражда началась. До сих пор без зазренья,
Бешено волки терзают овец и ягнят и несчетно
Губят их, это считая своим неотъемлемым правом.
Ярости их не унять, – о мире не может быть речи.
Ну, а Браун да Изегрим? В честь пострадавших баронов
Задан был пир королем двенадцатидневный. Тем самым
Всем доказать он хотел, как серьезно его примиренье.