Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Драмы в стихах. Эпические поэмы"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

 
Вышел кот Гинце, идет, шагает своею дорогой.
Издали сизоворонку заметив, он радостно крикнул:
«Добрая птица! Счастливой дороги! Ко мне свои крылья
Ты устреми и сопутствуй мне справа!» И вот прилетела
Птица, но слева от Гинце присела на дерево с песней.
Гинце весьма огорчился, решил, что беда неизбежна,
Но, как бывает со многими, он постарался взбодриться.
Шел себе, шел он вперед, в Малепартус приходит и видит
Рейнеке, около дома сидящего. Кот поклонился:
«Щедрый на милости бог да пошлет нам вечер счастливый!
Слушайте, смертью грозит вам король, если только дерзнете
Вновь уклониться от явки! Еще передал он: ответить
Всем истцам вы должны, иль родня ваша вся пострадает…»
«Здравствуйте, – лис отвечает, – привет вам, племянничек милый!
Да наградит вас господь всем, чего вам желаю».
Вовсе, конечно, не то затаил он в предательском сердце.
Новые козни теперь замышлял он: и этого также
Думал спровадить гонца с большим посрамленьем обратно.
Гинце-кота называл он племянником: «Чем бы, племянник,
Мне угостить вас? На сытый желудок приятнее спится.
Дайте-ка мне похозяйничать! Утром отправимся вместе.
Так будет лучше. Из всех моих родичей, право, не знаю,
Кто есть другой, на кого бы я мог, как на вас, положиться?
Этот медведь, объедала, был чересчур уж напорист.
Он и силен и свиреп. Я ни за что бы на свете
С ним не решился отправиться в путь. Но теперь-то, конечно,
С вами охотно пойду я. Завтра же утром пораньше
Мы соберемся в дорогу. Пожалуй, так будет разумней».
Гинце ему возразил: «Было бы лучше, положим,
Сразу же, с места в карьер, ко двору нам и двинуть.
Светит над степью луна, дороги все сухи, спокойны…»
Рейнеке снова: «Я нахожу путешествие ночью
Небезопасным: днем и дорогу иной вам уступит,
Ночью ему попадитесь, – кто знает, чем кончится встреча!»
Гинце решился спросить: «Ну, а если б я, дядя, остался,—
Чем, позвольте узнать, мы закусим?» А лис отвечает:
«Мы пробавляемся плохо. Но раз вы решили остаться,
Свежие соты медовые дам вам, – достану отборных».
«Отроду их не едал, – пробурчал обиженно Гинце.—
Если другим угостить вы не можете, дайте хоть мышку:
Мышью вполне удовольствуюсь, мед – для других сберегите…»
«Что? Вы любитель мышей?! – Рейнеке вскликнул. – Серьезно?
Этим я вас угощу. Поп тут живет по соседству.
Хлебный амбар у него, а мышей в этом самом амбаре —
Возом не вывезешь! Поп, я слыхал, огорчается очень:
«Нет, говорит, от мышей ни днем и ни ночью покоя…»
Гинце сболтнул опрометчиво: «Сделайте мне одолженье,
К мышкам меня отведите: ни дичь, ни все остальное
Так не люблю, как мышатину». Рейнеке даже подпрыгнул:
«Ну, вы, значит, имеете великолепный ужин!
Раз я уж выяснил, чем угодить вам, давайте не мешкать…»
 
 
Гинце поверил, – пошли они оба, приходят к амбару,
Стали под глиняной стенкой. Рейнеке в ней накануне
Ловко лазейку прорыл и у спящего патера выкрал
Лучшего из петухов. Мартынчик, любимое чадо
Богослужителя, месть изобрел: он у самой лазейки
Петлю очень искусно приладил в надежде, что с вором
За петуха разочтется, как только придет он вторично.
Рейнеке это узнал, на примете держал, и сказал он:
«Милый племянник, влезайте-ка прямо в дыру. Я останусь
Здесь караулить во время охоты. Мышей нагребете
Целую кучу в потемках! Вы слышите писк их задорный?
Вволю наевшись, назад вылезайте, – я вас дожидаюсь.
Нам в этот вечер нельзя разлучаться, а утром пораньше
Выйдем мы с вами – и путь скоротаем веселой беседой».
«Значит, – спросил его кот, – влезать я могу без опаски?
Ведь иногда и священник недоброе может замыслить…»
Рейнеке-шельма его перебил: «Кто бы мог заподозрить
В трусости вас? Возвратимся домой, – там радушно, с почетом
Примет вас женушка наша и чем-нибудь вкусным накормит,
Правда, не будет мышей, но… чем богаты – тем рады».
Кот между тем, пристыженный лисьей насмешливой речью,
Лихо метнулся в дыру – и сразу же в петлю попался.
Вот как Рейнеке-лис угощал гостей простодушных!
 
 
Только почувствовал Гинце прикосновенье веревки,
Так и шарахнулся сразу назад, перепуганный насмерть.
Слишком силен был прыжок, – и петля стянулась на Гинце!
Жалобно Рейнеке звал он, который злорадно снаружи,
Все это слыша, язвил, просунувши морду в лазейку:
«Гинце, понравились мыши? Упитанны? Или не очень?
Если б Мартынчик узнал, что вы его дичь уплетали,
Он бы горчицы принес вам; он очень услужливый мальчик.
Что?! При дворе это принято – петь за столом? Сомневаюсь!
Если б в такую ловушку, в какую вас я пристроил,
Также попался мне Изегрим, он бы за все свои козни
Полностью мне заплатил!» Тут Рейнеке-плут удалился…
Надо сказать, что он хаживал часто не только на кражи:
Прелюбодейство, убийство, грабеж и предательство сам он
Даже грехом не считал и подобное что-то задумал.
Фрау Гирмунду решил он проведать с двоякою целью:
Выпытать прежде всего, в чем, собственно, жалоба волка,
А во-вторых, он намерен был возобновить с ней интрижку.
Изегрим был при дворе, – как не использовать случай?
Нечего тут сомневаться: ведь именно склонность волчицы
К нагло-распутному лису зажгла всю ненависть волка…
Рейнеке к даме пришел, но как раз не застал ее дома.
«Ну, байстрючки!» – сказал он волчатам, – ни больше ни меньше!
Мило кивнул малышам и ушел по другим он делишкам.
Утром чуть свет возвратившись домой, Гирмунда спросила:
«Не заходил ли ко мне кто-нибудь?» – «Да вот только что вышел
Дяденька Рейнеке, крестный, – хотел побеседовать с вами.
Всех нас, как есть, почему-то он называл байстрючками…»
«Что?! – закричала Гирмунда. – Он мне ответит!» И тут же
Бросилась вслед за нахалом – с ним рассчитаться. Знакомы
Были ей лисьи дорожки. Настигла – и крикнула гневно:
«Что это?! Что за слова?! Что за бесстыжие речи?!
Как вы, бессовестный, смели так выражаться при детях?
Каяться будете!..» Так раскричалась она и, свирепо
Зубы оскаля, вцепилась в бороду лису. Узнал он
Силу зубов ее острых! Бегством спастись он пытался,—
Фрау Гирмунда за ним. История тут получилась!
Старый заброшенный замок поблизости был расположен;
Оба влетают туда и в башне одной обветшалой
Трещину видят: стена за давностью лет раскололась.
Рейнеке сразу юркнул, протиснувшись, правда, с натугой,—
Щель узковата была. Волчица, дородная дама,
Ткнулась также стремительно в щель головой, но застряла,
Тыкалась, ерзала, билась, пыталась протиснуться, – тщетно!
Только сильней защемило, – ни взад, ни вперед не пролезет.
Стоило Рейнеке это заметить, окольной дорогой
Сзади он к ней забежал, – и теперь он ей задал работу!
Но уж при этом она не скупилась на ругань: «Мерзавец!
Ты поступаешь бесчестно!» А Рейнеке невозмутимо:
«Жаль, что не раньше, но все-таки – что суждено, да свершится!»
 
 
Это не доблесть – супругу свою утруждать избегая,
К женам чужим прибегать, как Рейнеке делал беспутный!
Ну, а когда из расщелины вырвалась все же волчица,
Рейнеке был далеко, шагал он своею дорогой.
Думала дама сама защищать свое дамское право,
Дамскую честь отстоять, но вторично ее потеряла…
 
 
Впрочем, вернемся к злосчастному Гинце. Как только он понял,
Что в западне очутился, он – в чисто кошачьей манере —
Жалобно начал вопить. Мартынчик сорвался с кровати:
«Ну, слава богу! В счастливый часок я, как видно, приладил
Петлю у этой лазейки! Попался воришка! Заплатит
За петуха он недешево!» Прыгал от счастья Мартынчик.
Живо он свечку зажег (в доме все спали спокойно),
Мать и отца разбудил он, растормошил всю прислугу,
Крикнул: «Лисица попалась! Вот мы ей покажем!» Сбежались
Все от велика до мала, вскочил и сам папенька-патер,
Спешно подрясник набросив. С двусвечным шандалом бежала,
Всех возглавляя, кухарка. Мартынчик увесистой палкой
Вооружился проворно – и начал с котом расправляться:
Бил его немилосердно – и глаз наконец ему вышиб.
Все колотили кота. С острозубыми вилами патер
Тут подоспел, – самолично разбойника думал прикончить.
Смерть свою Гинце почуял; с отчаянья бешено прыгнул,
Патеру в пах угодил, искусал, исцарапал опасно,
Страшно его осрамил – и за глаз расквитался жестоко.
Крикнул тут патер – и наземь упал, и сознанья лишился.
Неосторожно ругнулась кухарка: сам черт, вероятно,
Чтобы напакостить ей, эту штуку устроил! И дважды,
Трижды клялась, что готова последних пожитков лишиться,
Лишь бы такого несчастья с хозяином не приключилось!
Даже клялась, что, когда бы и клад золотой отыскала,
Клада бы не пожалела она, – обошлась бы! Скорбела
Так о хозяйском стыде и тяжелом увечье кухарка.
С плачем попа наконец унесли и в постель уложили,—
Гинце оставили в петле, о нем позабыв совершенно.
 
 
Гинце, оставшись один в незавидном своем положенье,
Тяжко избитый, жестоко израненный, к смерти столь близкий,
Жаждою жизни охвачен, грыз торопливо веревку.
Думал он: «Вряд ли от этой великой беды я избавлюсь!»
Все же ему посчастливилось: лопнула петля! О, радость!
Как он пустился бежать из проклятого этого места!
Прыгнул в дыру – и на волю, и по дороге понесся
Прямо к дворцу королевскому, так что наутро и прибыл.
Ну, и ругал он себя: «Дьявол попутал поддаться
Хитрым, бессовестным козням предателя Рейнеке-лиса!
Вот возвращаешься ты, опозоренный, с выбитым глазом,
Весь так жестоко избитый, – ну, как тебе, право, не стыдно!»
 
 
Гневом горячим король воспылал, – угрожал вероломцу
Смертью, без всякой пощады. Собраться велел он совету.
Вот все бароны его, мудрецы все его и собрались.
Задал король им вопрос: «Как наконец нам злодея
Все же к ответу привлечь после всех его преступлений?»
Жалобы снова посыпались кучей на лиса. И снова
Выступил Гримбарт-барсук: «В этом судилище, правда,
Есть немало господ, враждебно настроенных к лису,
Но да не будет никем нарушено право барона:
В третий раз надлежит нам затребовать Рейнеке. Если ж
Вновь уклонится он, можно его осудить и заочно».
«Я опасаюсь, – король возразил, – что никто не решится
С третьей повесткой отправиться к личности столь вероломной.
Лишним глазом никто не богат. Да и кто б согласился
Из-за преступника подлого жертвовать собственной жизнью
Или здоровье на карту поставить, и то – без гарантий
Видеть его на суде? Таких смельчаков мы не знаем…»
 
 
Громко барсук заявил: «Государь мой, король, соизвольте
Мне эту честь предоставить, – я с поручением справлюсь,—
Будь там, что будет со мною! Хоть официально пошлите,
Хоть сам от себя я приду, – вам приказать остается».
Принял король предложенье: «Вам совокупность и фактов
И обвинений известна, но с толком за дело беритесь:
Это ведь очень опасная личность…» И Гримбарт ответил:
«Что же, рискну! Я надеюсь, что будет он мною доставлен».
Так он и выступил в путь – в Малепартус, лисову крепость…
Рейнеке дома застал он с женой и с детьми, – поклонился:
«Здравствуйте, дядюшка Рейнеке! Вы – столь ученая личность,
Муж многоопытный, мудрый! Вы нас в удивленье повергли:
Как вы могли пренебречь королевским указом?! Ведь это —
Я бы сказал – издевательство! Время одуматься! Столько скопилось
Жалоб на вас! Отовсюду – прескверные слухи. Пойдемте —
Вот мой совет – ко двору: оттяжкой добра не добьетесь.
Много, много накоплено жалоб на вас у монарха,
В третий, в последний он раз предлагает на суд вам явиться.
Если не явитесь, приговорят и заочно вас к смерти!
Двинет сюда всех вассалов король – и они вас обложат,
В крепости вашей запрут вас, – и вам, и супруге, и детям,
Вместе с имуществом вашим, гибель грозит, несомненно.
От короля все равно вам не скрыться. Давайте-ка лучше
Вместе пойдем ко двору. Хитроумных уловок в запасе
Хватит у вас. На суде вы их пустите в ход – извернетесь.
Сколько прошли испытаний вы в прежних судебных процессах,
Более сложных, и все-таки вам же всегда удавалось
Судьям глаза отвести, осрамив зложелателей ваших».
 
 
Так ему Гримбарт сказал, а Рейнеке вот что ответил:
«Дельный совет! Ко двору мне действительно стоит явиться —
Лично себя защищать на суде. Государь, я надеюсь,
Милостив будет. Он знает, насколько ему я полезен,
Знает, насколько другие за это меня ненавидят.
Двор без меня обойтись и не может! Да будь я преступен
В десять раз больше, я твердо уверен: мне стоило б только
В очи взглянуть королевские, поговорить с ним – и, смотришь,
Буря в нем стихла. Многие, правда, и числятся в свите,
И в королевском совете его заседают, однако
Сердце его ни к кому не лежит. Да и что они смыслят?
Как говорится – не бэ и ни мэ! На любом заседанье,
Мной посещаемом, я неизменно диктую решенья.
Чуть королю и баронам в делах щекотливого свойства
Нужен совет поумнее, – выручить Рейнеке должен.
Вот и завидуют мне! Приходится их опасаться,
Ибо лишить меня жизни они поклялись. Как нарочно,
Самые злые в фаворе! Вот это меня и тревожит.
Больше десятка их там, и как раз наиболее сильных.
Как я один одолеть их могу? Потому я все мешкал.
Все же, я думаю, лучше мне будет отправиться с вами
Дело свое защищать. Это будет намного достойней,
Чем проволочкой дальнейшей подвергнуть жену и детишек
Страхам и ужасам: можем и все мы, конечно, погибнуть.
Ясно – король несравненно сильнее меня, я обязан
Выполнить все, что потребует он. Попытаемся, впрочем,
Может быть, в мирную сделку мы как-нибудь вступим с врагами».
 
 
Тут он к жене обратился: «Детей береги, Эрмелина
(Я их тебе поручаю). Особенно помни о младшем,
Росселе, нашем любимце. У крошки чудесные зубки,—
Вылитый будет отец! А вот и мой Рейнгарт-плутишка!
Он мне не менее дорог. Ты можешь побаловать деток,
Быть с ними мягче, пока я в отлучке. А если счастливо
Вскоре, бог даст, возвращусь, – я в долгу пред женой не останусь».
Так и покинул он дом, и ушел с барсуком-провожатым,
И госпожу Эрмелину с детьми без поддержки,
Без руководства оставил, что очень лису огорчило…
 
 
Часа еще не успели они отшагать по дороге,
Рейнеке Гримбарту так говорит: «Мой милейший племянник,
Друг драгоценный! Признаться, я весь трепещу от боязни:
Все я никак не избавлюсь от страшной, навязчивой мысли,
Будто действительно смерти своей я шагаю навстречу.
Вижу теперь пред собой все грехи, совершенные мною.
Ах, не поверите вы тревоге души угнетенной!
Слушайте! Вам я хочу исповедаться! Где же другого
Духовника я достану? А если я совесть очищу,
Разве не легче мне будет предстать пред моим государем?»
Гримбарт ответил: «Сначала покайтесь в грабительстве, в кражах,
В злостных предательствах, в прочих злодействах и кознях – иначе
Исповедь вам не поможет». – «Знаю, – ответил смиренно
Рейнеке, – дайте начать и слушайте с полным вниманьем:
«Confiteor tibi, pater et mater [8]8
  «Исповедуюсь тебе, отец и мать…» (лат.) – Начальные слова исповедальной молитвы.


[Закрыть], что пакостил часто
Выдре, коту и всем прочим я, в чем признаюсь и охотно
Кару готов понести». Барсук его тут прерывает:
«Бросьте латынь, говорите по-нашему – будет понятней…»
Лис говорит: «Хорошо. Признаюсь (для чего мне лукавить?),
Я перед всеми зверями, ныне живущими, грешен.
Дядю-медведя на днях защемил я в дубовой колоде,—
Голову он изувечил, подвергся жестоким побоям.
Гинце повел я к мышам, но в петлю завлек я беднягу,—
Много он выстрадал там и даже остался без глаза.
Прав и петух этот, Геннинг: детей у него похищал я —
Взрослых и маленьких, всяких. Я их съедал с аппетитом.
Я самого короля не щадил, и немало я сделал
Гадостей всякого рода и ему, и самой королеве.
Поздно она спохватилась!.. И должен еще я признаться:
Изегрим-волк мне служил мишенью жестоких издевок.
Времени нет обо всем вам рассказывать. Так, для насмешки,
Я величал его дядей, а мы с ним ни браты, ни сваты.
Как-то, лет шесть уж назад, ко мне он является в Элькмар
(В тамашнем монастыре проживал я) и просит поддержки:
Он, мол, намерен, постричься в монахи. Профессия эта,
Он полагал, подойдет ему очень, – и в колокол бухнул.
Звоном он был очарован. Волчьи передние лапы
Я привязал к колокольной веревке – и, очень довольный,
Так развлекался он: дергал веревку – учился трезвонить,
Но незавидную славу стяжал себе этим искусством,
Ибо трезвонил, как буйнопомешанный. В переполохе
Толпами люди бежали со всех переулков и улиц,
Были уверены все, что случилось большое несчастье.
Но прибежали – и видят виновника. И не успел он
Толком и объяснить, что готовится к сану святому,
До полусмерти он был избит налетевшей толпою.
Все же, глупец, он стоял на своем и ко мне привязался,
Чтобы ему я помог приличную сделать тонзуру.
Я его тут надоумил на темени волосы выжечь,
Так, что на месте ожога вся вздулась и сморщилась кожа…
Рыбу ловить я его научил, – нахлебался он горя!..
Как-то бродил он со мной по Юлихскому краю. Однажды
К дому попа мы пробрались. А поп – богатейший в округе.
Был у попа и амбар с роскошными окороками;
Сало нежнейшее, в виде длинных брусков, там хранилось;
Ларь там стоял, а в ларе – солонины свежей запасы.
В каменной толстой стене Изегрим выскреб лазейку,
Через которую он проникнул довольно свободно.
Я торопил его, жадность его подгоняла сильнее.
Только и тут он не мог обуздать аппетит ненасытный,—
Перегрузился чрезмерно! Брюхо, конечно, раздулось,—
Хочет уйти наконец он, а щель не пускает обратно.
Ах, как ругал он обманщицу! «Голоден был – пропустила,
Стоило только насытиться – не выпускает, злодейка!»
Я между тем учинил суматоху большую в деревне,
Жителей всех взбудоражил, по волчьим следам направляя.
Сам я ворвался к попу, – он мирно сидел и обедал,
Жирный каплун перед ним, только что принесенный, дымился,
Дивно зажаренный! Я его хапнул – и выскочил сразу.
Поп закричал и погнаться хотел, но за стул зацепился,
Стол опрокинул при этом со снедью, с напитками всеми.
«Бейте, ловите, колите!» – патер вопил разъяренный,
Но поскользнулся (он лужи, увы, не заметил) – и в лужу
Шлепнулся гнев охлаждать. С криками люди сбежались,—
Каждый меня растерзал бы! А патер вопит, как безумный:
«Что за отчаянный вор! Со стола утащил он жаркое!»
Люди бегут, я несусь впереди, добежал до амбара,
Здесь каплуна уронив: на беду, непосильно тяжелой
Стала мне ноша. Толпа меня из виду тут потеряла,
Но каплуна получила, а патер, его поднимая,
Волка в амбаре заметил, и сразу же – все остальные.
Патер командовал: «Люди! Сюда! Не зевайте! Хватайте!
Новый грабитель – волк – прямо к нам в руки попался!
Если же он улизнет, это будет позор! Несомненно,
Будем осмеяны мы по всему Юлихскому краю!»
Волк передумал тут все, что хотите. А дождь колотушек
Справа и слева посыпался, счет его ран умножая.
Все надрывались от криков. Сбежались другие крестьяне
И наконец, полумертвого, наземь они повалили.
Больших страданий, чем те, за всю свою жизнь он не ведал.
Редкая вышла б картинка, изобрази живописец,
Как уплатил он священнику за ветчину и за сало!
Вытащен был из амбара на улицу он, и крестьяне
Дружно волочь его стали подальше, без признаков жизни.
Волк обмарался к тому же – и люди его с отвращеньем
Прочь сволокли из деревни и там уже, дохлым считая,
Бросили прямо на свалку. В бесчувствии столь непотребном
Сколько он там провалялся, пока не очнулся, – не знаю.
Как удалось ему выбраться все же оттуда, – загадка!
Но и потом уже (год, вероятно, спустя) он мне клялся
В преданной дружбе навек. Это длилось, однако, недолго.
Ну, а зачем он мне клялся, смекнуть оказалось нетрудно:
Жаждал курятинки он хоть когда-нибудь вволю покушать.
Я, чтоб над ним поглумиться позлей, описал ему точно
Некий чердак и чердачную балку, что служит насестом
По вечерам петуху и семи его курицам. Тихо
Вышли мы ночью, идем, чуть двенадцать пробило – приходим.
Знал я, что ставень оконный, подпертый легкою планкой,
Был еще поднят. Я притворился, что первым влезаю,
Но отстранился – и дядю вперед пропустил я учтиво.
«Лезьте смелее, – сказал я, – хотите хорошей добычи,
Будьте решительней, – стоит! Откормленных кур обещаю».
Он осмотрительно влез, и по всем сторонам осторожно
Долго все щупал и шарил, и мне говорит раздраженно:
«Вы привели не туда! И куриного перышка даже
Здесь не найдешь!» А я отвечаю: «Сидевших поближе
Сам похватать я успел, – остальные садятся поглубже.
Будьте спокойны и двигайтесь дальше тихонько, легонько…»
Балка, державшая нас, и вправду была узковата.
Дядю вперед пропустив, я все время назад подавался,
Пятясь к окошку. Выскочил мигом я, дернул подпорку —
Ставень захлопнулся шумно, и волк от испуга затрясся.
В страхе и в трепете, с узенькой балки он шлепнулся на пол.
Люди, дремавшие возле костра, в перепуге проснулись.
«Что там такое в окошко упало?!» – они закричали,
На ноги стали проворно и сразу фонарь засветили.
Волка, в углу обнаружив, били, дубасили скопом,
Шкуру на нем продубили! Как только жив он остался!..
 
 
Дальше откроюсь я вам, что фрау Гирмунду частенько
Явно и тайно проведывал я. Разумеется, лучше б
Вовсе этого не было. О, если б вычеркнуть это!
Ибо по гроб ее жизни позор этот ей обеспечен!..
Вот я теперь уже все вам поведал, все то, что припомнить
Совесть могла бы моя, что душу мою угнетало.
Дайте же мне отпущенье, молю вас! Приму я смиренно
Самую строгую епитимью. Наложите любую!..»
 
 
Гримбарт в подобных делах, несомненно, был сведущим очень.
Прутик сорвав по пути, он сказал: «Этим прутиком, дядя,
Трижды себя по спине похлещите, затем положите
Прутик на землю и через него перепрыгните трижды;
Благоговейно его поцелуйте потом – и явите смиренье.
Эту епитимью наложив, отпускаю вам ныне
Все прегрешенья, освобождаю от всех наказаний,
Все вам, во имя господне, прощаю, что вы совершили…»
 
 
Только Рейнеке кончил смиренно свое покаянье,
Гримбарт сказал: «Исправленье доказывать, дядя,
Нужно благими делами: читайте псалмы ежедневно,
В церковь усердно ходите, все постные дни соблюдайте.
Всем вопрошающим путь указуйте, а всем неимущим
Жертвуйте щедро. Клянитесь отречься от жизни беспутной,
От грабежа, воровства, от предательства и совращенья.
Выполнив это, сподобитесь вы милосердия божья…»
«Выполню, – Рейнеке-лис отвечает, – и вот моя клятва!..»
Исповедь кончилась – и ко двору королевскому дальше
Следуют богобоязненный Гримбарт и Рейнеке-грешник.
Шли черноземною, тучною пашней. Взглянули направо.
Видят – стоит монастырь. Служили там денно и нощно
Сестры-монахини господу, а во дворе содержали
Множество кур, петухов, каплунов и отличных пулярок,
Бегавших в поисках корма и за монастырские стены.
Рейнеке часто проведывал их. Барсуку говорит он:
«Путь наиболее краткий – вдоль этой стены монастырской».
(Сам-то имел он в виду кур, на свободе гулявших!)
Духовника своего он ведет, приближаются к птицам,—
Хищные глазки плута под самый лоб закатились:
Жирненький и молодой петушок ему тут приглянулся,
Как-то отставший от прочих. Рейнеке, глаз не спуская,
Сразу набросился сзади, – перья на воздух взлетели!
 
 
Гримбарт, с большим возмущеньем, его упрекал в рецидиве:
«Вот как, дядя беспутный! Из-за курчонка вы снова
Впасть вознамерились в грех, едва принеся покаянье?
Вот так покаялись!..» Рейнеке кротко ему отвечает:
«Я бессознательно так поступил! Дорогой мой племянник!
Богу молитесь, быть может, простит он мне грех милосердно.
Этого больше не будет!..» Они монастырь обогнули,
Вышли опять на дорогу. Пришлось через узенький мостик
Путникам переправляться. Рейнеке-лис вожделенно
Вновь оглянулся на кур, не в силах с соблазном бороться.
Голову если б ему отрубить, голова и сама бы
Сразу на кур наскочила, – так много в нем жадности было!
Гримбарт, заметивший это, воскликнул: «В кого же вы, дядя,
Снова глазами стреляете? Мерзкий вы чревоугодник!»
Рейнеке будто обиделся: «Вы придираетесь, сударь!
Не торопитесь на выводы и не мешайте молиться.
«Отче наш» дайте прочесть: ведь в этом нуждаются души
Курочек всех и гусей, которых так дерзко, бывало,
Я похищал у монахинь, у чистых и праведных женщин…»
Гримбарт ему не ответил, а Рейнеке взглядом от куриц
Не отрывался, покуда их видел. Теперь зашагали
Спутники верной дорогой. Двор королевский был близок.
Рейнеке-лис, чуть увидел вблизи он дворец королевский,
Сразу же духом упал: надвигалась гроза обвинений!