Текст книги "Ханская дочь. Любовь в неволе"
Автор книги: Ине Лоренс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)
11
Сирин мучили свинцовые, лихорадочные сны. Ей снова привиделось, как Тарлов в ярости хватает ее за плечи и трясет так, что, кажется, сейчас переломится позвоночник. Но во сне все было не так, как наяву, во сне она выхватывала саблю и одним ударом сносила ему голову. Медленно падала голова, катилась по странной кривой, оставляя кровавую полосу, и наконец останавливалась у ног Сирин. Лицо русского было бледно, голубые глаза глядели на нее с укором. В ужасе она отвернулась, попыталась бежать и очнулась, поняв, что лежит вплотную к Остапу и пытается его оттолкнуть.
Мальчика, кажется, тоже душили кошмары.
– Хочу домой! – стонал он жалобно и все повторял имена матери и сестер. В пути он то и дело говорил о них, терзая сердце рассказами о доме. Сирин казалось жестокостью отрывать от семьи совсем еще мальчишку и тащить за столько верст. Уснуть ей не удавалось, и она лежала молча, рисуя себе картины мести – всем русским вообще, а в особенности Тарлову. На ум приходили все более жестокие и изощренные пытки. Тут в дверь начали колотить:
– Вставайте, дьяволовы отродья!
Это был тот самый драгун, который в первый день марша ударил лошадь Сирин кнутом, ему, казалось, доставляло особенное удовольствие издеваться над заложниками. Пленники побрели вниз, где Ваня всем объявил, что они остаются на этом постоялом дворе еще на сутки. После завтрака драгуны загнали пленников по комнатам и заперли снаружи, что, конечно, избавляло караул от хлопот. Окна были зарешечены, ставни не открывались, вскоре выгорело и масло в глиняных светильниках – пленники сидели во мраке, не видя даже лица соседа.
Бедр, раб Ильгура, сумел в конце концов выбить одну ставню, но света сквозь отверстие проникало так мало, что Сирин при желании могла даже раздеться, не рискуя быть разоблаченной.
Заложники сидели в комнатах кто скучая, кто в тревоге, а Тарлов в это время направлялся к крепости. По уставу, ему следовало доложить о себе сразу по прибытии, но уж чересчур велик был соблазн переночевать на постоялом дворе и нормально поужинать. Слишком хорошо ему было известно, чем кормят полковые кухни царской армии.
Яковлев, комендант крепости, худой и плохо выбритый, встретил Сергея таким густым запахом перегара, что того начало мутить – сказывалось, конечно, и похмелье после вчерашних «подвигов». Но принял он юного капитана радушно, будто Тарлов был его старым приятелем. Об опоздании речи не зашло. Яковлев похвалил поваров на постоялом дворе, поинтересовался численностью отряда. Сергей назвал число людей, присовокупив к ним Юрия Гавриловича, его дочь и кучера. Все это Яковлев записал, записал и имена, несколько секунд сосредоточенно смотрел в свои записи, затем непроизвольно сделал странный жест, будто считает деньги. Сергей удивился, но потом сообразил, что Яковлев решил записать его отряд на постой за счет полковой кассы, деньги, естественно, пойдут в карман коменданту. Это было обыкновенным делом, и все же Сергей разозлился: в военное время лишним не был ни один рубль.
Записав последнее имя, Яковлев расплылся в улыбке:
– Так вы, значит, служили под началом славного Горовцева в Сибири, а теперь домой, в Москву? Так, Сергей Васильевич?
Тарлов кивнул:
– Такой приказ я получил в Карасуке. Но если вам пришел другой… – Сергей не договорил, но в голосе его прозвучала надежда. Что, если обстоятельства изменились и он сможет вернуться в полк? Но ответ коменданта вернул его на землю:
– Новых приказов для вас не поступало, так что продолжайте выполнять то, что было поручено в Сибири. Кстати, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу, когда прибудете в Москву? – Яковлев нагнулся к Сергею и заговорщицки ему подмигнул. Такая его манера была молодому капитану неприятна, но просьба высшего чина приравнивалась к приказу, и отказаться можно было только тогда, когда это противоречило уставу или когда дело касалось офицерской чести.
– Сделаю все, что в моих силах, – ответил он. Яковлев довольно кивнул:
– Не передадите ли письмо одному моему приятелю? Я бы не хотел, чтобы оно попало в посторонние руки. – Комендант поднялся и хлопнул Тарлова по плечу. – А что, дружище, не выпить ли нам по рюмочке за матушку Россию и за нашу дружбу?
«Избави нас боже от таких друзей», – пронеслось у Сергея в голове.
Комендант же, не дожидаясь ответа, отворил маленький пестро расписанный деревянный шкафчик и достал оттуда рюмку для Сергея. Его собственная, не совсем чистая и захватанная пальцами, уже стояла на столе. Откуда-то он извлек глиняную бутылку, вместимости которой было достаточно, чтобы напоить полроты, и нетвердой рукой разлил водку. Видимо, уйти от Яковлева было не так-то легко.
– За Русь-матушку, Сергей Васильевич! – рявкнул он первый тост.
– За Россию! – Тарлов поднял рюмку и осторожно выпил, водка обожгла горло, он почувствовал, как взбунтовался желудок, поморщился, ощутив спазм, и шумно выдохнул.
Яковлев, видимо, счел это за комплимент и немедленно налил по новой. Сергей ждал, что следующий тост будет за царя, но комендант медлил, грея рюмку в руке, как бы размышляя, что сказать.
– За царевича и за то, чтобы он правил разумнее, чем его отец!
Слова эти вполне могли быть расценены как государственная измена, но Тарлов сделал вид, что ничего не заметил.
– За царя и царевича! – отозвался он с улыбкой и опрокинул рюмку с такой быстротой, что водка попала не в то горло. Сергей зашелся в кашле.
Яковлев бросил на него снисходительный взгляд.
– Ваша верность царю, Сергей Васильевич, делает вам честь. Петр недостоин этого – вина за позорную войну на нем одном. Он вступил в соглашение с поляками, этим проклятым Богом народом, и тем самым подтолкнул шведов к нападению. Царь еще поплатится за этот просчет. Карл сровняет с землей этот свинарник, построенный в финских болотах, который царь назвал в свою честь – да еще и на проклятом наречии, которым говорят только иноземные еретики. Санкт-Петербург! Ха!
Яковлев презрительно выплюнул это название и снова наполнил рюмки. Вместо того чтобы сказать тост, он продолжал:
– Шведский король пострижет Петра в монахи и отправит его в монастырь на Север, на острова, а на трон посадит Алексея Петровича. Царевич истинно русский человек, не то что его отец, веру православную чтит. Ему тоже не по душе все эти новомодные обычаи и обряды. Вот за кого надо выпить, Сергей Васильевич, а не за царя-еретика! Бог отвернулся от него!
Эта речь не просто граничила с изменой, она изобличала в Яковлеве государственного преступника, опасного заговорщика. Более всего Сергея поразил тот факт, что комендант выражал свои идеи столь открыто. Что такого должно было произойти в России за те два года, что он провел в Сибири, если офицер считает возможным произносить подобные речи?
Яковлев заметил, как смешался Сергей, и покровительственно похлопал его по плечу:
– Поверьте мне, Сергей Васильевич, звезда удачи нашего царя клонится к закату, вся надежда только на царевича, и не замечать этого – величайшая глупость.
Комендант протянул ему рюмку, которую Тарлов схватил почти с жадностью. Водка опалила внутренности, но сейчас ему просто необходима была подобная встряска. Яковлев же продолжал с большим самодовольством рассказ о восстании на юге. Если верить ему, мятеж разгорелся из-за непомерных налогов, которыми обложил своих подданных царь-язычник. Деньги требовались на ведение войны, которую сам же царь и спровоцировал.
– Царь больше не хозяин в собственной стране, он не в силах удержать ее! Каким образом он надеется выстоять против шведов, лучшей армии, какую только видел свет? Солдаты Карла побьют наши полки, как град пшеницу. Господи Иисусе, Спаситель наш, благодарю тебя, что мне не придется сражаться против шведов! Мне приказано оставаться в Уфе. А вы послушайте моего совета, задержитесь сколько можно в Москве, поближе к царевичу. Когда царь будет низвергнут, Алексею Петровичу понадобятся верные солдаты и офицеры, а его благодарность не заставит себя ждать, Сергей Васильевич. Считайте, что вы уже майор, а возможно, и полковник.
В первый момент Тарлова охватило желание доказать свою верность царю с помощью сабли, но, поразмыслив, он решил, что слова коменданта – только пьяная болтовня, которую и всерьез-то принимать негоже.
– Вы хотели передать со мной письмо в Москву, комендант, – напомнил он, чтобы покончить с разговором на щекотливую тему.
Поспешно кивнув, Яковлев вернулся за стол и достал из ящика лист бумаги, написал несколько строк, затем, дождавшись, пока высохнут чернила, сложил его и запечатал.
– Прошу вас, передайте письмо моему другу, майору Григорию Ивановичу Лопухину, он несет службу в лейб-гвардии царевича. Григорий Иванович весьма гостеприимен и будет счастлив видеть вас у себя. – Говоря последние слова, комендант неторопливо разливал остатки водки. Свою рюмку он налил по края, Тарлову осталось едва ли половина.
– За нашего друга и командира Павла Николаевича Горовцева, боевого генерала, за царевича и Русь-матушку, за нас и за то, чтобы мне наконец принесли новую бутылку водки, потому как эта совсем пуста! – Как бы пьян ни был Яковлев, он ухитрился донести до рта полную рюмку, не пролив ни капли.
Тарлов выпил, со стуком поставил рюмку на стол на стол и распрощался – так, будто перед ним был достойный офицер, а не пьяный изменник.
– Если вы позволите, я хотел бы вернуться на постоялый двор. Завтра мы отправляемся, и мне следовало бы проследить за приготовлениями.
– Хорошо бы вы, Сергей Васильевич, как вернетесь, прислали мне еще бутылочку. Я уж послал за ней, но этот лентяй, мой слуга, куда-то запропастился. – Яковлев попытался встать и отдать честь, но покачнулся, навалившись животом на стол, и сбил с головы треуголку.
Тарлов откланялся. На обратном пути он подумал, насколько милее ему Мендарчук, несущий свою службу на самой границе государства. Несколько минут он размышлял, не должен ли он сжечь полученное от коменданта письмо и забыть этот эпизод, но любопытство заставило его отказаться от этой идеи. Если он волею судеб должен участвовать в заговоре, царь узнает об этом всю правду.
12
Пока Сергей ходил к коменданту, Ваня разыскивал своего приятеля, чей полк был расквартирован в Уфе. Заложники же остались под надзором драгун, истолковавших фразу «день отдыха» в своих интересах. Татар заперли, не позволив им выйти даже на обед. Не долго думая, драгуны поставили в каждую комнату по подносу с пирогами и лепешками, есть приходилось при тусклом свете единственной масляной лампы. Казалось, вернулось время их заключения в Карасуке. Все были разозлены, атмосфера накалялась, стычки уже не раз грозили перерасти в потасовку. Вместе с Сирин в комнате было заперто еще пятеро заложников – теснота едва позволяла повернуться. Остап недостаточно быстро освободил место Ильгуру, пожелавшему выглянуть в окно, и тут же получил такую оплеуху, что у него кровь хлынула носом.
– Это научит тебя быть попроворнее, – зло усмехнулся Ильгур.
Прочие заложники протестовать не осмелились, Сирин тоже смолчала. Отыскав относительно чистое полотенце, она попыталась остановить кровотечение.
– Когда-нибудь я зарежу этого подлого пса, – горячо прошептал Остап ей на ухо и украдкой погладил кинжал, висевший у Сирин за поясом. Она мягко убрала его руку:
– Сначала тебе надо вырасти!
Мальчик недовольно пробормотал что-то, но притих. Сирин терпеливо ждала, пока у него не перестанет идти кровь, спрашивая себя, оставят ли русские Остапу хоть один шанс повзрослеть. В этом она сомневалась, впрочем, как и в том, что сама проживет еще хотя бы год.
Этой ночью Сирин спала еще хуже, чем предыдущей. Ей казалось, что стены смыкаются, чтобы раздавить ее. Все ее существо кричало, требуя возвращения домой, не заботясь о том, какие беды принесет этот побег ее народу. Сирин была уверена, что ей удастся перехитрить Тарлова, вахмистра и драгун, но догадывалась и о том, что далеко ей не уйти. Златогривый был гораздо резвее солдатских лошадей, но одежда выдавала ее с головой, каждый русский, встреченный на пути, тотчас сдаст ее преследователям. А если и нет – она рухнет с обрыва где-нибудь в Уральских горах. Нет, позорное бегство и позорная смерть были ей не по нраву, к тому же если ее поймают, то закуют в кандалы – Тарлов уже угрожал этим, – и тогда исчезнет даже тень надежды убить царя. Если она желает, чтобы смерть ее была не напрасной, она должна сделать вид, что покорилась, а потом, в решительный момент, действовать. Сирин решила следовать своему плану, а – что будет дальше – безразлично. Нельзя сказать, однако же, чтобы это решение доставляло ей радость. Сирин печалилась о себе – она должна была погибнуть в семнадцатое лето своей жизни.
Эти мрачные видения и предчувствия не покинули Сирин даже на рассвете, когда солдаты распахнули двери и погнали заложников наружу, точно стадо овец. Она безрадостно жевала свой завтрак и вздрогнула, услышав веселое приветствие. Это, без сомнения, был голос Юрия Гавриловича, однако стоявший рядом мужчина на него мало походил. На нем был узкий коричневый сюртук до колена, светлый жилет и странные кожаные башмаки с медными застежками. Штанов Сирин не разглядела – ей были видны только икры мужчины, обтянутые чулками телесного цвета. Щеки незнакомца были гладко выбриты, и лишь на верхней губе курчавились усы. На голове же вообще громоздилось что-то диковинное из конского волоса со свисавшей позади косицей. Сирин еще ни разу не видела париков, поэтому облик мужчины поверг ее в недоумение.
– Не веришь своим глазам, сынок? – спросил мужчина вновь голосом Юрия Гавриловича, опустился рядом с ней и приказал слуге принести еще один стул – для дочери. В этот момент в комнату вошла Маша – и тут уж от изумления челюсть отвисла не только у Сирин. Дочь купца была в темно-красном платье, вырезанном так глубоко, что ее полная грудь обнажалась почти до непристойности. Лицо было сильно напудрено, а на щеке девушки вдруг обнаружилось маленькое темное пятнышко, которого Сирин раньше не замечала. Она тоже закрыла свои волосы чем-то вроде шапки из белых волос, закрученных в замысловатую прическу. В руках девушка держала раскрашенный предмет, похожий на маленькую ширму, которой она частично прикрывала лицо. Сирин заметила, что жадные мужские взгляды Маша принимает не без удовольствия.
Юрий Гаврилович покосился на Бахадура и усмехнулся:
– Ну что, удивлен?
Сирин, казалось, проглотила язык – она кивнула, не в силах сказать ни слова.
Юрий Гаврилович ткнул себя кулаком в грудь:
– Это царский указ. Совсем забыл Петр Алексеич русские обычаи, велел носить платья на манер поляков да немцев. А если захочет русский одеться как подобает русскому, придется заплатить налог, и немалый. Да и то – царские слуги всегда могут его оскорбить, избить, а то и в темницу бросить. А уж теперь, когда у нас война, дело еще хуже. Если бы я западнее Урала решился одеваться так, как наши отцы и деды, пришлось бы в каждом городе налог платить – на бороду и платье, так что в карман царским сборщикам перешло бы куда больше денег, чем я в Новгороде выручу. Но меня так просто не возьмешь! Вот и оделись с дочкой в новомодные платья, приятные царскому сердцу, в таком виде мы хоть сейчас перед ним показаться можем.
Сирин ничего не было известно ни о царе, ни о его пристрастиях, а потому она опять промолчала. Впрочем, Юрий Гаврилович, кажется, ответа и не ожидал и продолжал свою речь:
– Буря, родившаяся в Москве, для нас, простых людей, чересчур сурова. Но ты плохо знаешь русских, сынок, – мы как береза под ветром, гнемся, но не ломаемся. И наш пресветлый царь тоже скоро узнает об этом.
Тут слуга опустил на стол перед Юрием Гавриловичем кружку кваса и кусок холодного жаркого, и купец жадно принялся за еду. Закусив, он поднял голову и отметил задумчивый взгляд Тарлова. Офицер разглядывал Юрия Гавриловича, будто что-то решая в уме. Разговор на скользкую тему вспыхнул с новой силой:
– Что же, Сергей Васильевич, решили вы, как дальше путь продолжать будем? Что до моего мнения, я советовал бы нанять плот или судно. Так мы могли бы по Белой доплыть до Камы, там – до Волги, а там уж поднялись бы до Нижнего Новгорода.
Сергей устало зажмурил глаза и затряс головой, будто желая отогнать ненужные мысли:
– Нет, Юрий Гаврилович, так путь будет слишком долог. Нам следует торопиться, поедем верхом. Если хочешь – езжай с нами.
Купец, явно предпочел бы неторопливое плавание по реке разбитым русским дорогам, но по лицу капитана он понял, что принятого решения Тарлов не изменит.
Уже во второй раз за утро он рассердился на молодого офицера. Первой же причиной для недовольства было то, что Тарлов, единственный из всех мужчин, удостоил сегодня красавицу Машу лишь мимолетным взглядом. Его надежда взять молодого капитана в зятья рушилась на глазах, и это было прискорбно. В Сибири выбиться в люди можно было, только имея собственную голову на плечах и умение отдавать приказы, но для Сергея, по видимости, кровопролитная битва была соблазнительнее молодой жены. Разумеется, так легко отказываться от своих планов Юрий Гаврилович не собирался. Но даже если предприятие его провалится, он, по меньшей мере, доберется до Нижнего в целости и сохранности. Само собой, кое-что из денег и ценностей он приказал накрепко зашить в новое платье, но при встрече с разбойниками это вряд ли поможет – они давно изучили подобные уловки и раздевали своих жертв до исподнего в поисках наживы. Офицер и его драгуны послужат более надежной защитой, чем молитва Пресвятой Богородице, и отказываться от этой защиты было бы неразумно.
Сергей, казалось, позабыл про купца, ему не терпелось поскорее покинуть город. Приказав своим людям поторопиться, он прикрикнул и на заложников, пригрозив некоторым испробовать на них свою плеть. Сирин поняла, что сказать сейчас хоть слово поперек – верный способ нажить себе неприятности. Она не желала своему надсмотрщику ничего хорошего, но решила наблюдать за ним повнимательнее, – возможно, его затруднения обернутся для нее преимуществом.
Часть 2
Золотые купола
1
Отряд все ехал и ехал через бесконечные, казалось, леса. Они подавляли, и Сирин начинала задыхаться. Большей частью дорогу обступали березы с бледными стволами и светло-зелеными листьями – в полумраке они казались выходцами с того света, поджидающими запоздалых путников. За ними вздымали макушки ели, суровые и мрачные, стонущие от ветра, они будто жаловались на судьбу, приковавшую их к этому месту. Деревья казались Сирин чужими и недобрыми. Выросшая на широкой ладони степи, где даже кустарники встречались нечасто, она не знала их названий. Сирин верила, что от духов можно защититься, назвав их по имени, но ни драгун, ни Ваню, ни тем более Тарлова спрашивать не хотелось.
После стычки в Уфе она не перебросилась с капитаном и словом, а каждый раз, когда ловила на себе его взгляд, рука невольно тянулась к сабле. Более всего прочего в этой стране Сергей стал для нее олицетворением врага. Неприятно было даже то, что он выглядел вполне счастливым среди этих мертвенно-белых деревьев. Если в Уфе его, казалось, что-то угнетало, то теперь он повеселел, а в голосе появились уверенность и твердость.
Сергей сорвал несколько листьев, растер их в пальцах и с видимой жадностью вдохнул острый запах.
– Это прочищает легкие, сынок. – Ваня заметил, куда направлен взгляд Сирин, снова забыв свое решение не заводить разговора с этим заносчивым татарином.
– У меня чистые легкие! – бросила Сирин, решив презирать и ругать все русское, чтобы избежать искушения смириться со своим положением. Резко отвернувшись от Вани, она осадила жеребца, чтобы дать вахмистру проехать вперед, из-за этого ехавший позади драгун столкнулся с Сирин и, не стесняясь, высказал все, что он думает.
– Собака русская! – прошипела Сирин едва слышно. Она была женщиной, а не воином который с легкостью поставил бы этих мужланов на место, хотя иногда Сирин забывала об этом. Ей было нелегко обуздывать свой бешеный темперамент, так что порой приходила мысль просто-напросто зарезать Тарлова и бежать. Так она хотя бы погибнет свободной, от честной пули. Но снова и снова она приказывала себе сдержаться до той поры, пока не встретится с царем. Чтобы укрепить дух, Сирин воображала, как снесет голову или распорет живот великому Петру, Самодержцу всея Руси, и ей слышалась песня, в которой степные сказители воспоют ее подвиг.
Сергей уловил вызывающий ответ Бахадура и украдкой бросил на него взгляд. Все же офицер не мог не любоваться гармонией лица своего пленника, его мягко изогнутым ртом. Сергей постоянно ощущал на себе взгляд его огромных глаз, странно светлых для татарина, казалось, светящихся – и это пугало капитана. «Этот мальчик слишком красив для татарина, – крутилось у него в голове, – будь он русским, все девушки вокруг умирали бы от желания принадлежать ему». Впрочем, недооценивать татарина Сергей не был склонен, такие юнцы, как этот Бахадур, способны порой на то, на что не хватает мужества у опытного воина.
За время пути он уже успел заметить, что парень держится за эфес своей сабли даже во сне, будто каждую минуту ожидает нападения.
Сергей радовался, что Москва уже совсем рядом, едва ли на расстоянии дневного перехода, а там можно будет переложить ответственность за пленников на чужие плечи. С другой стороны, он слегка сожалел, что у него так и не хватило времени как следует щелкнуть по носу заносчивого мальчишку-татарина. С другими заложниками он так или иначе нашел общий язык, даже с Ильгуром, который втайне замахивался на то, чтобы стать предводителем всей Сибири, но по мере движения на запад становился все более неуверенным в себе. Но Бахадур остался таким же замкнутым и нелюдимым, как и в первый день.
Возможно даже, враждебность его усилилась, подумал Сергей с легким вздохом. С минуты стычки в Уфе его не покидало ощущение, что дело до столкновения еще дойдет. Это мешало ему проучить татарина как следует – всякая вспышка мгновенно разгорится в пожар. Ему вдруг представилось: молодой татарин, весь в крови, с выколотыми глазами, лежит перед ним в пыли – Сергей яростно замотал головой, отгоняя эту картину. Он был воином и видел на своем веку немало мертвецов, но никогда еще так остро не ощущал реальность и неотвратимость смерти. И выкинуть из головы эту картину оказалось не так-то легко.
Чтобы прогнать дурное настроение, Сергей начал вспоминать последний этап путешествия. Из Уфы они выехали со всей скоростью, какую только могли развить лошади. Юрий Гаврилович протестовал – его карета не выдерживала столь быстрой езды и могла развалиться в любой момент. Сергей решил ехать через Казань, дабы напомнить пленникам о том, что и там жили татары, однако когда-то цепкие руки Москвы дотянулись и туда. Он говорил им о царе Иване IV, взявшем город и присоединившем его к Руси.
Сергей сердился на дерзкого и замкнутого в себе Бахадура, сердился на Юрия Гавриловича, назойливо пытавшегося завязать дружбу, поэтому в Казани они только переночевали и выехали сразу, как рассвело. Недолго задержались они и в Нижнем Новгороде, не вняв уговорам Юрия Гавриловича, буквально осаждавшего их просьбами остаться. Тобольский купец и его миловидная дочка никак не могли поверить, что капитан так легко сможет расстаться с ними. Юрий Гаврилович пытался улестить его деньгами и обещанием взять в зятья, Маша же пригласила на разговор в свою комнату, где уже предупредительно были задернуты занавески. Тарлов сделал вид, что намека не понимает, и демонстративно стал ухаживать за аппетитной толстозадой служанкой, чье лицо он уже позабыл. От этого эпизода у него в памяти сохранилось только лицо Бахадура, заметившего, как Сергей покидает чулан прислуги, в выражении его лица переплелись смущение, злость и брезгливость.
Припомнив это, Сергей зло усмехнулся и обозвал себя болваном – отправившись позабавиться с девчонкой, он не взял с собой оружия. Если бы Бахадур его застал, то легко бы воткнул кинжал в спину. Впрочем, вряд ли Бахадур способен на это – скорее уж стоило опасаться ревнивого ухажера из деревенских парней. Сергей провел рукой по лбу, будто желая стереть неприятные мысли – в случае чего татарину пришлось бы убить и девчонку, а на подобную жестокость этот полуребенок не пошел бы. По крайней мере, в это хотелось верить.
Раздумья его прервал Ваня – он отчаялся разговорить Бахадура и искал себе другого собеседника:
– Не знаю, в чем дело, Сергей Васильевич, но ваш вид мне вовсе не нравится.
– Заботы, Ваня, заботы… – ответил Сергей с глубоким вздохом и сорвал еще пару березовых листочков.
– Что за заботы такие? От заложников мы избавимся не сегодня-завтра, а что до матушки России, так об этом у царя голова забот полна. Это уж не ваша беда. – Ваня попытался приободрить командира, и поначалу ему как будто это удалось: сведенные брови разошлись, Сергей вдохнул аромат березового леса, но тут взгляд его упал на Бахадура, и лицо снова приняло недовольное выражение. Ваня заметил эту перемену.
– Да неужто сердитесь на мальчишку? Бросьте, у него ж молоко на губах не обсохло.
Сергей так резко осадил коня, что Мошка протестующе заржал.
– Что значит – сержусь? Просто за ним надо приглядывать, этот дикий степняк способен на что угодно.
– Тогда отнимите у него оружие и прикажите заковать в кандалы. Я удивляюсь, почему вы этого еще в Уфе не сделали. У парня такое лицо, будто его больше всего на свете интересует цвет моих кишок. – Ваня говорил самым серьезным тоном, но Сергей невольно улыбнулся:
– Ну, что касается моих внутренностей – это мое дело, уж никак не Бахадура.
– То есть вы мне позволите его разоружить и связать? – живо спросил Ваня, и глаза его загорелись.
К его сожалению, Сергей покачал головой:
– И какая у тебя для этого найдется причина, кроме его заносчивости? Полковник Мендарчук стоял за то, чтобы доставить этого красавчика царю в том виде, в каком он прибыл, так мы и сделаем.
Вахмистр недоуменно пожал плечами, но предмет разговора сменил:
– А вы как считаете, Сергей Васильевич, мы царя в Москве увидим?
Сергей склонил голову:
– Никто сейчас не может сказать, куда царь направится завтра. Это один Бог знает, а может, и Бог того не знает.
– Да… Петр Алексеевич по стране идет как ураган. Это хорошо, конечно, все-то он видит, только вот ни один царь так часто и так надолго из Москвы не уезжал. Как же его увидишь, если неизвестно, где искать-то? Был бы он в Москве, тут все просто – иди к Кремлю, и все дела, – неодобрительно качал головой Ваня.
Во всех сказках и песнях, которые он слышал в детстве, князья и цари стольный град не покидали – разве что святому поклониться или когда враг войной шел. Петр же не появлялся в Москве месяцами, а тут еще построил новый город на болотах, и шли слухи, что там будет новая столица. Все эти перемены пугали простых людей, каковым был и Ваня, и многие другие, он тосковал по тихим, спокойным годам своей юности, когда царь был только посредником между народом и Богом.
Размышляя, Ваня ехал дальше, рассеянно вслушиваясь в шум листвы, она шелестела точно так же, как в те годы – и все же иначе. Он снова взглянул на Сергея, и тоска о прошедшем развеялась. В молодом капитане он видел почти что младшего брата, которого нужно оберегать от неприятностей и чьими достижениями можно гордиться. При этой мысли вахмистр улыбнулся и глубоко втянул в себя воздух. Это был настоящий русский воздух, пряный от запаха леса. Несмотря на теплую осеннюю погоду, в нем, однако ж, таилось предчувствие зимы. Пройдет не так много времени, и земля будет укрыта толстым слоем снега.
Ваня представил себе эту же дорогу зимой, снег, поскрипывающий под ногами и сыпко валящийся с потревоженных деревьев.
Он так погрузился в эту красоту, что едва услышал, что ответил ему Тарлов:
– А что скажешь против царских поездок? Не его ли это долг – следить за всем, что творится в стране, и блюсти закон? До него цари не слишком-то заботились об этом, потому у нас и шло все по-старому, а в Европе тем временем искали новых знаний, шли вперед.
– Но стоит ли во всем идти за ними, Сергей Васильевич? Слишком уж от многого придется отказаться, многое утратится.
– Россия – не остров, и вокруг много желающих поживиться за наш счет. Должны ли мы склонить голову в ответ на удар, нанесенный шведами? И все потому, что у нас нет оружия для защиты? Неужели можно спокойно смотреть, как лютеранские язычники грабят наши храмы и тащат в свои страны золотую утварь, чтобы переплавить ее на слитки? Неужели папские ставленники придут на святую Русь и вера наша падет? Ты этого хочешь, Ваня? Ответь!
Вахмистр опешил и только вскинул ладонь, будто защищаясь:
– Вы правы, Сергей Васильевич! Если бы царь так говорил, как вы, народ по всей земле славил бы его и не отступился бы! Тут уж самый большой скупец и тот отдал бы свои сокровища на войну против язычников, каждая девушка принесла бы золотое колечко, которое ей милый подарил. Ах, был бы царь таков, как вы!
Но Сергей только покачал головой в ответ на эти воздыхания:
– Нет, Ваня, это платье мне не по плечу. Я офицер, а это уже больше, чем то, на что мог рассчитывать в прежние времена человек моего происхождения. Мой отец в детстве топил печи в Преображенском, да вот угодил в потешный царский полк, а уж потом Петр сделал его поручиком Преображенского полка.
Но этим Ваню было не удивить. Он только усмехнулся:
– А ведь из низов и побольше люди вышли, чем капитан Рязанского драгунского полка, Сергей Васильевич. Вот хоть Меншиков… В детстве пирожками торговал, а кем стал теперь!
Сергей знал ближайшего друга царя, роскошно одетого и даже в летнюю жару не снимавшего своего парика, походившего на львиную гриву. Но Меншиков был выдающимся полководцем, и царь неизменно обращался к нему в делах, от которых зависела судьба государства. Сейчас Меншиков находился на юге, подавлял восстание в Астрахани, утихомиривая мятежных казаков. Сергей надеялся, что он справится с ними прежде, чем шведы подойдут к Москве, когда царю будет не обойтись без своего лучшего генерала.
