Текст книги "Ханская дочь. Любовь в неволе"
Автор книги: Ине Лоренс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
3
Поначалу Тарлов не воспринял исчезновение Бахадура всерьез, он был уверен, что юный татарин, оскорбившись, вскочил на Златогривого, чтобы прогуляться несколько часов и остудить свою ярость. Однако Кицак с самого начала был обеспокоен: кому-кому, а уж ему упрямство Сирин было отлично известно. Но и он далек был от мысли, что девушка способна присоединиться к Кирилину.
Шел третий день, а Бахадур как в воду канул. Сергей был в тревоге – с мальчиком могло случиться что угодно. Капитан искал способ отправиться на поиски, не нарушив полученных указаний. Внезапно в лагерь ворвался казачий отряд. Старший на полном скаку остановил жеребца рядом с Сергеем и, вздернув его на дыбы, крикнул:
– Ты Тарлов?
Сергей удивленно кивнул, пытаясь подавить растущее раздражение, слишком уж бесцеремонен был этот малый.
– Ты арестован! – рявкнул второй казак.
– Арестован? – Сергею показалось, что он ослышался. В тот же миг казаки вскинули ружья и направили на него.
– Что за бред? – растерялся он.
– Приказ батюшки Петра Алексеевича. Мы отведем тебя к нему не живым, так мертвым! – На лице казака читалось, что он предпочел бы второй вариант.
Сергей перекинулся с Ваней парой быстрых взглядов:
– Позаботься о людях, пока я не вернусь! Надеюсь, что это недоразумение вскоре прояснится.
– Мы все надеемся, – сказал Ваня без особой уверенности в голосе. Он не мог себе представить, что могло послужить поводом к аресту. К тому же рассказывали, будто Петр страшен в гневе.
Когда казаки окружили Сергея, он почувствовал себя нехорошо. Пистолеты и саблю у него отобрали.
Казаки скакали не щадя лошадей. И хотя Мошка был вовсе не стар – двенадцати лет от роду – и довольно вынослив, через какое-то время и он начал храпеть от усталости, а с морды валились клочья пены. Сергей волновался скорее за лошадь, нежели за себя, надеясь, что они достигнут цели прежде, чем бедное животное падет.
Они скакали мимо выжженных деревень и вытоптанных полей, кое-где виднелись солдаты, бросавшие в колодцы падаль – как видно, армия продолжала отступать. Ближе к вечеру они пересекли Днепр и добрались до деревни Глинка в двадцати верстах к западу от Смоленска. Здесь тоже все было разорено, разве что несколько палаток выдавали наличие русского форпоста. В карауле стояли унтер-офицеры Преображенского полка, а на флагштоке перед большой палаткой развевался царский штандарт с увенчанным короной двуглавым орлом, несущим на груди щит с изображением святого Георгия.
Казаки остановили лошадей рядом с часовыми. Начальник караула приказал Тарлову спешиться.
– Заключенный Сергей Тарлов! – сообщил предводитель казаков начальнику караула.
Гвардейцы недружелюбно оглядели Сергея. Двое продолжали держать его на мушке, третий исчез в палатке. Сергей слышал, как гвардеец доложил царю:
– Тарлов здесь.
В ответ раздался громовой голос царя:
– Сюда эту собаку-изменника!
– Вперед! – два гвардейца втолкнули Сергея в палатку, жестами приказав ему оставаться стоять у входа.
Царь, одетый в форму генерал-лейтенанта от артиллерии, стоял у стола, на котором была разложена большая карта. Вскинув голову, он метнул на вошедшего темный от гнева взгляд:
– Признавайся, собака!
Сергей растерянно посмотрел на царя:
– Ваше величество, я… я не знаю, в чем должен признаваться!
– Что ты не знаешь? – Царь занес руку, словно для удара.
В этот момент в палатку вошел человек, тут же смело вмешавшийся в происходящее:
– Ваше величество, дозвольте поговорить с заключенным.
Царь недовольно пробурчал что-то, но отступил на шаг, по-прежнему не сводя с капитана глаз.
Человек подошел и встал так близко к Сергею, что он чувствовал на щеке тепло его дыхания. Это был князь Меншиков, фельдмаршал и первый приближенный Петра Алексеевича, отнюдь не пользовавшийся славой человеколюбца. Вышедший из самых низов, он добился всего исключительно собственными силами и никому не намеревался уступать своего места.
Царь был одет весьма неброско, Меншиков же по обыкновению роскошествовал. На нем были красные шелковые кюлоты [16]16
Кюлоты – короткие, застегивающиеся под коленом штаны, которые имели право носить только аристократы.
[Закрыть], длинный синий жилет, расшитый золотом кафтан в цвет штанов, а вместо ремня – шарф с золотыми кистями. Шпага на боку вовсе не подходила для поединка, зато рукоять ее была позолочена, а эфес усыпан драгоценными камнями. Треуголка вельможи также соответствовала его рангу – лучший черный фетр, украшенный золотыми галунами по канту и белыми перьями. Больше всего Сергея поразил парик с длинными локонами натуральных волос, в нем князь, пожалуй, затмил бы всех и в Версале при дворе Короля-солнце.
– Ну, что случилось, почему не допрашиваешь парня? – спросил царь нетерпеливо.
– Простите, Ваше величество, сейчас начну. – Меншиков улыбнулся довольно и самоуверенно, так улыбался бы кот, у которого глупая мышь выскочила из норы прямо перед носом. Он доверительно положил руку Сергею на плечо:
– Скажи, сынок, а что ты знаешь о предателях, которые перебежали к шведам?
Сергей заморгал от изумления:
– Какие предатели, ваша милость?
– Не притворяйтесь дураком! – сердито отозвался Петр.
– Пожалуйста, скажите, что за предатели?
Царь метнул на него сердитый взгляд, Меншиков же хищно улыбнулся:
– Несколько дней назад к шведам перебежало более сотни предателей. Один из них Кирилин, бывший с тобой в Сибири, второй – твой татарин.
– Бахадур? Этого не может быть! – Сергей было рассмеялся, но по лицам царя и Меншикова понял, что они настроены весьма серьезно. Он покачал головой:
– В это невозможно поверить!
– Татарина узнали, – отвечал Меншиков. – Он был в своем обычном платье и сидел на золотистом жеребце. Сомнения быть не может. Пожалованный милостью Его величества в прапорщики Бахадур Бахадуров дезертировал.
– Только не к шведам! – запротестовал Сергей. – Я своими глазами видел, как он убил шведского солдата. Ваше величество, вы ведь и сами были тогда на «Святом Никодиме»! Бахадур тогда спас вам жизнь!
Его голос звучал столь проникновенно, что царь нахмурился:
– Кажется, тебя не удивляет, что татарин сбежал?
– Нет. Мы поссорились, я ударил его и разбил мальчишке губу, Бахадур был оскорблен. Но я не могу себе представить, чтобы он дезертировал к шведам. – Сергей надеялся, что обвинения против Бахадура окажутся беспочвенными, и татарин снова объявится через несколько часов. Конечно, он сильно обидел мальчика, но вряд ли это могло послужить основанием для измены. А сколько они сражались против швецов плечом к плечу? Однако ледяная мина царя и откровенное сочувствие Меншикова давали понять: обвинения их не беспочвенны.
Измене Кирилина Сергей ничуть не удивился – капитан был плохим солдатом, и при Петре у него не было шансов получить чин, к которому он так стремился. Если же Кирилин был вожаком перебежчиков, их совместный побег представлялся еще более невероятным, настолько Бахадур презирал этого надутого офицера. Сергей заикнулся было об этом, но Меншиков только грустно улыбнулся и покачал головой:
– Бахадура видели в отряде Кирилина!
Царь в гневе навалился на стол:
– Подлецы перестреляли отряд казаков, который перекрыл им дорогу. Кроме того, не стоит делать вид, будто ты ничего не знаешь. Я получил донесение Апраксина: он сообщает, что тебе известны имена предателей.
– Это были всего лишь фамилии, с помощью которых мы с Бахадуром пытались ввести в заблуждение генерала Любекера, чтобы отвести его от Санкт-Петербурга, – ответил Сергей, сожалея, что царь не оценил его роль в спасении города.
Петр Алексеевич было вспылил, но Меншиков предостерегающе поднял руку:
– Прошу прощения, Ваше величество, позвольте мне продолжить допрос, я уж вытащу правду из этого парня. Итак, сынок, что было с этими предателями?
– Вряд ли их можно назвать предателями, я считаю, что это просто несчастные дураки, предпочитающие убогую Россию прежних времен. Они не в состоянии поверить, что наше войско может победить шведов. Но мы это сделаем. – Последние слова Сергея прозвучали почти как мольба о помощи. Он понимал: если царь признает его виновным, дальнейший ход войны уже мало будет интересовать его.
Меншиков снова похлопал его по плечу и улыбнулся.
– Может, они и дураки, но мы скоро выясним, что ты в действительности думаешь об этих парнях. Караульный, принеси водки, много водки!
Солдат отсалютовал и исчез с молниеносной быстротой.
Царь раздраженно отмахнулся:
– Мне сегодня не до выпивки.
– Вы и не будете пить, Ваше величество, а вот наш друг будет, – ответил Меншиков. Взяв со стола стакан, он начисто протер его батистовым платком. Когда солдат принес флягу, он наполнил стакан до краев и протянул Сергею:
– Пей, Тарлов, за царское здоровье!
Капитан послушно проглотил обжигающий напиток, выдохнул и, прежде чем успел опомниться, увидел протянутый Меншиковым второй стакан.
– А теперь тост за нашу славную армию и ее победу над шведами!
– За нашу славную армию и за поражение шведов! – громко произнес Сергей. Едва он выпил, стакан был налит по новой.
– А теперь за матушку Екатерину, которая так любит и уважает нашего царя! – Меншиков оказался весьма горазд придумывать тосты.
Сергей пил, не отказываясь, чувствуя, что любое возражение будет равносильно признанию вины. Прошло немного времени, и ему уже казалось, будто в желудке его черти развели адский огонь, голова капитана поникла, и он едва мог стоять. Следующие два стакана он еле смог проглотить, а затем просто-напросто рухнул царю под ноги. По знаку Меншикова двое солдат подхватили Сергея под руки и посадили его на табурет. Удерживать равновесие капитан был уже не в состоянии, и солдатам приходилось поддерживать его, иначе он непременно свалился бы.
Когда Сергей, по мнению Меншикова, достаточно набрался, князь начал допрос. То, что сейчас произносил Сергей, угнетало его уже не первый месяц, тяжелым камнем лежало на душе. Порой капитан не в состоянии был понять вопрос, тогда Меншиков повторял его вновь, подбирая другие слова. Язык Сергея заплетался все сильнее, наконец совсем отказал ему, однако князь успел вытащить из Сергея все, что хотел узнать. В конце концов он отдал караулу приказ унести Сергея и обернулся к царю, молча наблюдавшему за этой сценой:
– Парень действительно невиновен. Он не знал ни о бегстве Кирилина к шведам, ни о заговоре.
– Он знал некоторых изменников и мог назвать их имена, – недовольно возразил царь.
Меншиков наполнил два стакана и протянул один из них царю:
– Батюшка, ты же сам слышал, что он считает их дураками и не воспринимает всерьез. В Сибири Тарлов показал себя справным офицером. Поначалу они пытались привлечь его на свою сторону, но быстро осознали, что он останется верен тебе. – На людях Меншиков оказывал своему коронованному другу все должные почести, однако между собой они говорили свободно, как во времена юности.
Петр Алексеевич со всей силой сжал стакан и опрокинул в себя одним махом.
– Верен и предан, говоришь? Так, по твоему мнению, я должен еще и наградить этого парня за глупость?
– Если ты называешь верность и преданность тебе глупостью, накажи беднягу. Его можно обвинить только в том, что из чувства товарищества он не назвал нескольких имен, опасаясь, что ты строго накажешь людей за несколько необдуманных слов, – ответил Меншиков, допивая водку и тихо усмехаясь. – А уж как этот Тарлов обвел вокруг пальца Любекера – тут у него поучиться надо! Пришло тридцать тысяч шведов – от Петербурга должны были остаться только головешки и пепел! А они ходят вокруг, словно кот вокруг горшка с горячими щами. Эх, жаль только, что татарин дезертировал, из него мог получиться хороший офицер.
Воспоминание о спасении Санкт-Петербурга слегка умерило гнев царя. Он гулко расхохотался:
– И что я должен теперь, по твоему мнению, делать с этим болваном? Тебя послушать, братец, я его еще и наградить должен.
Меншиков вздохнул:
– Если хочешь, Петруша, можешь его повесить или бросить в тюрьму. Но если мы хотим победить в этой проклятой войне, нам нужен каждый Тарлов, которого мы сможем найти. Поставь его и этих степных крыс под мое командование и увидишь, на что он способен. Майора он заслужил еще делом с Любекером, теперь пускай докажет, что достоин чина.
У Петра дергалась щека – как всегда, когда им овладевали раздражение, ярость или волнение. Меншиков уже начал опасаться, что молодого капитана ждет худшее. Будь это в его интересах, он не задумался бы принести жизнь Сергея в жертву. Но после проигранной битвы под Головчином нелегко было найти офицера, который верил бы в победу русской армии, а Тарлов к тому же не раз уже доказал свою находчивость и смекалку – и в Сибири, и под Санкт-Петербургом.
– Черт тебя дери, Алексашка, но ты прав. Мертвый или в тюрьме Тарлов действительно не принесет нам пользы. Но ему придется показать себя в бою против шведов! Поручаю это тебе. А Кирилин, Бахадур и прочие подлецы расплатятся за предательство, это я тебе обещаю! – В голосе царя было столько ненависти, что Меншиков вздрогнул.
4
Пробуждение стало для Сергея кошмаром, состоящим из одной только боли. Какое-то время он не мог понять ни кто он такой, ни где находится. Он не отваживался пошевелиться хотя бы немного, даже открыть глаза – от малейшего движения боль становилась просто невыносимой. Но вдруг на лоб капнуло что-то холодное, и стало чуть легче.
– Ты меня слышишь, батюшка? – Голос был Сергею определенно знаком, но он никак не мог понять, кому этот голос принадлежит – в мире существовали только он и боль.
Невероятным усилием он открыл рот и каким-то чудом проговорил спекшимися губами:
– Да, слышу…
Пересохший и распухший язык прилипал к нёбу, а во рту был омерзительный вкус, желудок скрутило судорогой.
– Матерь Божия, что ж с вами случилось, Сергей Васильевич? Нет, я не против доброй попойки, но это уже перебор! Я вчера чуть не помер от страха, когда вас арестовали. И вдруг нам приказывают явиться сюда – и что я вижу? Вы, говорят, изволили пить наперегонки с царем и князем Меншиковым и проиграли! Оба они с утра свеженькие, как огурчики, а вы лежите полумертвый. Боюсь, вы еще долго не сможете сесть на Мошку. И притом у нас приказ: тотчас же возвращаться в лагерь. Привяжем попону между лошадьми и положим вас туда?
Сергей понемногу начал приходить в себя.
– Ваня! Это точно ты!
– Кто ж за вами присмотрит, как не старый Ваня Добрович? – с обидой в голосе отозвался тот.
– Что случилось? Я… – Сергей стиснул руками голову, судя по ощущениям, она распухла и стала размером с тыкву.
– Похмелье – чего ж еще? Если бы Бахадур увидел вас в таком состоянии, он бы ужаснулся, но глупый мальчишка подался в дезертиры, не дай бог они его поймают – укоротят на голову!
– Тогда помолись, чтобы они его не нашли! – Голос Сергея, казалось, окреп. – Это я виноват, Ваня! Это я его ударил, и он сбежал.
– Дело сделано, теперь никакие терзания и вопли не помогут, – возразил Ваня. – Лучше подумайте, как встать на ноги. Мы теперь поставлены под командование Меншикова – будем охотиться на вражеские патрули, уничтожать их или, если отряд окажется чересчур велик, заманивать поближе к расположению наших войск. Вы хотели встретиться со шведами – встаньте и идите! – По Ваниному голосу было совершенно ясно, что он сейчас желал бы вновь оказаться в Сибири. Кучка непокорных татар – и никаких тебе кровожадных шведских чудовищ.
Сергей огляделся и только теперь начал понемногу сознавать, где находится. Он лежал на какой-то подстилке поблизости от сгоревшей деревни – там, куда его вчера привезли. Палатки, стоявшие здесь вчера, исчезли – по всей видимости, солдаты под предводительством Меншикова или самого царя двинулись дальше. Потом он разглядел лошадей своего отряда, привязанных на опушке леса.
А прямо над собой он увидел озабоченное лицо Вани.
– У тебя не найдется воды прополоскать рот? – жалобно попросил Сергей.
Вахмистр отдал негромкий приказ, и тотчас один из калмыков подбежал, держа в руке кожаную флягу. Вода была теплой и затхлой, он хотел было попросить свежей воды, но затем ему пришло в голову, что колодец наверняка уже отравлен.
– Думаю, я смогу сесть в седло! – Он поднялся на ноги, но покачнулся, так что Ване пришлось подхватить его.
– Вы уверены? – уточнил вахмистр.
Сергей издал сдавленный звук в знак согласия. С Ваниной помощью Сергею удалось было сесть на Мошку, но едва жеребец тронулся с места, как капитан пожалел о своем решении: каждый шаг жеребца гулко отдавался в черепе и в желудке. Но, несмотря на скверное самочувствие, мысли его вращались вокруг Бахадура – капитан снова и снова упрекал себя. Он до боли любил юного татарина и теперь чувствовал себя так, словно потерял младшего брата или единственного сына. На глаза наворачивались слезы, только теперь Сергей осознал, насколько он привязался к юноше, невероятно тяжело было думать, что им больше никогда не увидеться. Все, что он мог еще сделать, – это молить всех святых, чтобы Бахадур вернулся домой целым и невредимым. Только сибирские степи могли укрыть его от царской мести.
5
В шведском лагере Сирин было куда труднее скрывать свой пол. Каждую минуту следовало опасаться разоблачения, поэтому скучать не приходилось. А вот остальные буквально изнывали – тяжелая тоска безделья одновременно притупляла мозг и раздражала нервы. На просьбу Кирилина оставить ему и его людям оружие король ответил категорическим отказом. Поэтому перебежчики безвылазно сидели в лагере, тогда как прочие подразделения преследовали отступающих русских. Пока что Днепр разделял русских и шведов, но недалек был тот день, когда Карл XII отдаст приказ форсировать реку.
Сирин тем временем все лучше понимала шведский, прислушиваясь к разговорам и наблюдая за жизнью лагеря. Ей удалось узнать, почему шведский король до сих пор медлит с выдвижением главных сил. Карл ждал генерала Левенгаупта – тот должен был вскоре прибыть во главе обоза с продовольствием и боеприпасами да еще привести пополнение. Генерал медлил, и король с досадой и злобой наблюдал, как русские используют это время, чтобы превратить всю округу в выжженную пустыню.
Из-за вынужденного безделья участились ссоры между дезертирами: русские то и дело сталкивались с сибиряками. Бывшие заложники держались теперь теснее, принимая в свой круг и Бахадура, даже для Ильгура презираемый татарский князь внезапно превратился в близкого доверенного человека. Когда шведская водка, называемая тут аквавитом, вливалась в его жилы, он пускался в рассказы о своих мечтах, которые собирался осуществить с помощью шведов.
Сирин терпеливо выслушивала все это, воздерживаясь даже от своего обычного ехидства, ведь для шведов Ильгур был не сыном эмира, а, как и Кирилин, Шишкин и прочие, докучливой обузой. Перебежчики получали достаточно еды, однако шведы не упускали случая обругать того, кто путался у них под ногами. В обычное же время на них обращали внимание не больше, чем на грязь, налипшую на сапоги. Однако, несмотря на такое пренебрежение, шведы бдительно следили за незваными гостями, не позволяя им удаляться за пределы лагеря.
Однажды вечером, в начале августа, Сирин и Ильгур брели вдоль ряда палаток. Ильгур нес бутылку водки, из которой время от времени отхлебывал, от этого он все оживленнее размахивал руками, рассказывая, какая участь ожидает его отца и братьев. С помощью шведов Ильгур намеревался свергнуть их и стать единственным сибирским ханом.
Сирин так часто слышала эти слова, что на память ей невольно приходила пестрая птица, которую она видела во дворце Апраксина, кажется, называлась она «папергай». Птица запоминала человеческую речь, без передышки повторяя услышанное. В первый раз встретившись со странной птицей, Сирин немало испугалась – она шла по коридору, когда над ухом у нее внезапно, словно из ниоткуда, послышался человеческий голос.
Пока Сирин мыслями переносилась в то давнее время, где Сергей был ее другом, Ильгур уже переменил свои планы – он решил оставить отца и братьев в Айсары, сам же намеревался теперь стать казанским ханом.
– А тебя я назначу своим великим визирем, Бахадур! – пообещал он торжественно.
Сирин кивнула, изображая интерес, хотя больше всего ей хотелось рассмеяться Ильгуру в лицо, еще вчера он клялся ей, что убедит Карла XII назначить Бахадура астраханским ханом.
Едва она успела подумать о шведском короле, как тут же услышала над ухом его голос:
– Я не могу больше ожидать Левенгаупта, Пипер! Он должен был прибыть сюда еще на прошлой неделе. Может быть, он ведет к нам войско улиток?
Охваченная любопытством, Сирин огляделась: король с несколькими генералами стоял возле одной из палаток едва ли в десятке шагов от нее. По всей видимости, она и Ильгур, не замеченные караулом, зашли в самый центр лагеря. Погруженный в хмельные мечты, Ильгур не обращал внимания на шведов, продолжая нести какую-то чушь заплетающимся языком. Сирин же тотчас навострила уши, намереваясь не упустить ни слова. Любые перемены могли дать ей возможность побега, она должна была знать, к чему готовиться.
Пипер почти умоляюще сложил руки:
– Ваше величество, прошу еще раз обдумать ваше решение! Если мы форсируем Днепр, он отрежет от нас армию Левенгаупта, и если у него возникнут затруднения, мы не сможем прийти ему на помощь.
Карл презрительно улыбнулся:
– Какие, интересно, затруднения вы имеете в виду? Русских, которые бегут, едва завидев шведский мундир? Чушь! А если вы подумаете как следует, то поймете, что наше выступление только поможет Левенгаупту. Этот Питер, которому и царем-то осталось быть недели две, не больше, будет преследовать нас – и не пойдет на Левенгаупта. Вряд ли он отважится разделить свое невеликое войско, так что Левенгаупту на пути не встретится ни один мужик!
Генерал Реншильд с сомнением поскреб бороду:
– Боюсь, вы недооцениваете русских, Ваше величество. Мы ежедневно наблюдаем, на что они способны.
В ответ король только недобро рассмеялся:
– А на что они способны? Сжечь свою же деревню, надеясь тем самым задержать нас. Нет, господа, этим меня не запугать! Наоборот! Так они только показывают, в каком отчаянии они пребывают и насколько близок их конец. Нам потребуется всего одна значительная битва, и Россия свалится к нашим ногам, как спелое яблоко, а уж к этому я сумею их вынудить. Нет, мое слово твердо: завтра мы выступаем, Левенгаупту придется следовать за нами, с его армией мы соединимся позже.
Сирин поняла, что у Пипера и Реншильда нашлось бы еще немало возражений, но они не решались перечить своему королю. Сделав нетерпеливый жест, Карл дал генералам понять, что они могут идти, те лихо отдали честь, словно были зелеными поручиками, а не опытными полководцами, закаленными в боях, и поспешили прочь.
Несколько мгновений Карл продолжал смотреть им вслед, затем резко повернулся:
– Ребята, жизнь продолжается! – закричал он солдатам, стоявшим поблизости. Те восторженно заорали, приветствуя короля.
Для Сирин большой загадкой было противоречие между восторженным отношением солдат к своему королю и холодностью окружавших его генералов. Шведские мушкетеры и драгуны горели желанием встретиться с русскими в бою: повсюду раздавались песни, славившие шведского короля и превозносившие его победы, а один из солдат со смехом кричал, что он покажет русским, что такое настоящий швед, а их женщинам – что такое настоящий мужчина. Его приятели хохотали, отпуская двусмысленные шуточки насчет русских женщин – немало баб в придорожных деревнях они попросту замучили до смерти.
Сирин содрогнулась, услышав, в каких выражениях говорят солдаты об испытанных ими плотских удовольствиях. Пусть даже их слова лишь отдаленно соответствовали реальности – азиатские конники Ишмета и Канга и те обходились с женщинами менее жестоко.
Их боевой дух распалил и Ильгура, изрядно уже, впрочем, опьяневшего. Наклонившись к одному из солдат, татарин доверительно обнял его за шею и горячо зашептал на скверной смеси русского и шведского, на которой перебежчики пытались объясняться со своими новыми сотоварищами:
– Русскую бабу нужно хорошенько поколотить, чтобы распалить в ней желание! Говорю тебе: избей ее и можешь делать что тебе угодно!
Дальше Сирин слушать было противно. Она повернулась и быстро зашагала туда, где разместили людей Кирилина. Капитан и его подчиненные были в прекрасном настроении – приказ шведского короля сворачиваться и выступать дошел и до них. Они понятия не имели, куда лежит их путь, но в любом случае это было лучше безделья и однообразия, в котором они пребывали последнее время. Кто-то хлопнул Сирин по плечу, слышался смех и пьяные выкрики – так ее нынешние сотоварищи приветствовали долгожданные перемены, на ее долю перепало немало объятий и липких поцелуев.
– Теперь конец Петру Алексеевичу! – Кирилин выхватил из ножен саблю и взмахнул ею, указывая на восток – оружие со свистом рассекло воздух. Казалось, Кирилин надеется поразить царя, находящегося в сотнях верст отсюда, и нанести ему смертельную рану. Шишкин и двое прапорщиков, отпрыски старейших и благороднейших русских родов, обезумев от радости, заулюлюкали в ответ, напоминая Сирин мальчишек ее племени. Те когда-то вскакивали верхом на овец и принимались сражаться, отчаянно размахивая ивовыми прутиками.
Девушка пребывала в растерянности. Дальнейшее продвижение шведов приближало ее к Сергею. Он наверняка считает ее предательницей, но тем сильнее были ее чувства.
Уже не первую ночь он приходил к ней во сне, и она нежно сжимала его руки. В этот вечер, когда Сирин закуталась в одеяло и крепко заснула, несмотря на шум в лагере, Сергей снова приснился ей, только теперь сны ее носили иной характер, почти непристойный. В них Сергей был для нее не просто другом, но и мужчиной, настойчиво требовавшим от нее всего, чего только можно потребовать от женщины. Девушка чувствовала на своих губах его губы, руки Сергея скользили по ее телу, разжигая в ней огонь, который уже невозможно было погасить.
– Я люблю тебя! – прошептала Сирин и с испугом поняла вдруг, что уже не спит. Но вокруг нее раздавался лишь храп перепившихся русских, никто не услышал ее. Она попыталась было снова заснуть, но была чересчур взбудоражена, чтобы уснуть. Народу в палатку набилось немало, и дышать было почти нечем. В конце концов Сирин сбросила одеяло, натянула кафтан и стала пробираться к выходу. Выбравшись наружу, Сирин замерла в восхищении – над ней во всем своем великолепии раскинулся небесный шатер. Настоящая дочь степи, она умела читать книгу звезд. Близилось утро – до рассвета оставалось не больше часа. Возвращаться в вонючую переполненную палатку у Сирин не было ни малейшего желания. Она присела на барабан, брошенный шведским барабанщиком, и задумалась. В мыслях ее был Сергей и тот странный безумный сон, посетивший ее в эту ночь. Выросшая в юрте, Сирин прекрасно знала, чем занимаются по ночам мужчины и женщины, но это никогда не представлялось особенно интересным. И вот теперь она оказалась совершенно беспомощной перед нахлынувшими на нее противоречивыми чувствами. Девушка страстно желала обнять Сергея, почувствовать его как можно ближе, и в то же время боялась этого. Еще через несколько минут она опомнилась и горько посмеялась над собой – о какой встрече могла теперь идти речь? Она предала Сергея, как предала всех русских, навсегда разорвав нить, связывавшую ее с этими людьми. Вскоре Сергей вместе со своим отрядом выйдет на бой со шведами… а вдруг его убьют? От этой мысли Сирин стало еще больнее, и она прокляла тот день, когда между русскими и шведами началась война.
С рассветом лагерь начал понемногу оживать. Шведы с невероятной быстротой сворачивали палатки, сгружая вещи в обоз, повара еще готовили завтрак, а солдаты уже впрягали в пушки лошадей. Вскоре передовой отряд генерала Карла Густава Рооса выдвинулся из лагеря, его драгунам не позволили даже позавтракать – есть им пришлось прямо в седле. Король также отказался от еды и выдвинулся сразу после Рооса с первой колонной основной армии, еще раз приказав оставшимся поторопиться.
Часть, к которой были приписаны Кирилин и его люди, выступила одной из последних. Сирин ехала верхом на Златогривом – застоявшийся конь радовался прогулке, то и дело вскидывая голову, ей стоило немалых усилий сдерживать жеребца. Пока Сирин успокаивала Златогривого, она заработала выговор от Шишкина: в какой-то момент конь рванулся в сторону, налетев на лошадь поручика. Это снова напомнило Сирин о Сергее. Как-то раз в подобном случае он со смехом посоветовал ей держать повод крепче, а глаза – открытыми. От этого воспоминания у девушки навернулись слезы.
