Текст книги "Ханская дочь. Любовь в неволе"
Автор книги: Ине Лоренс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)
4
Царь умел использовать драматизм ситуации: чудесное спасение от шведов в последний момент он намеревался отпраздновать как триумф русского флота. Петр приказал не приводить их доблестный корабль в парадный вид, а прибыть в порт как есть – с пробитыми бортами, порванными парусами и палубой, залитой кровью. Уже на подходе к устью Невы корабль в честь победы украсили флагами. Когда шхуна причалила к деревянному пирсу, русские военные суда, голландские и английские корабли, пришвартованные в Санкт-Петербурге, дали залп из пушек, приветствуя царя.
Петр сбежал по сходням в окровавленной одежде, с обнаженной саблей в руке. За ним следовали несколько матросов, они волокли связанных шведов – символ одержанной победы. Князь Федор Апраксин, губернатор Санкт-Петербурга и гросс-адмирал Российского флота, встречал царя на пирсе.
Сирин ожидала увидеть, что боярин поклонится царю, а то и вовсе падет на землю, но все происходило иначе. Царь остановился перед Апраксиным, вытянулся по стойке «смирно» и салютовал клинком, на котором темнела засохшая кровь:
– Ваша милость! Капитан Петр Романов честь имеет доложить: шхуна Его величества «Святой Никодим» приняла участие в схватке. При поддержке первой северной галерной эскадры три шведских фрегата обращены в бегство.
– Отличная работа, Петр Романов! За это вы будете награждены. – Апраксин похлопал Петра по плечу, будто тот был простой офицер, а затем приказал подвести пленников.
Сирин повернулась к Тарлову:
– Что это значит?
Сергей положил ей руку на плечо:
– Царь любит выступать в роли подчиненного, любит, когда эти якобы командиры отмечают его успехи.
Это на первый взгляд странно, но с другой стороны, понятно – если Петр Алексеич совершит действительно великий подвиг, как наградит он сам себя?
Сирин почти не слышала слов Тарлова – его прикосновение будто приковало ее, пришлось взять себя в руки, чтобы не оттолкнуть капитана. После схватки со шведами Тарлов явно считал Бахадура боевым товарищем, и Сирин понимала, насколько она перед ним в долгу. А тихий голос в голове все время нашептывал, что лучше было бы ей пасть от руки шведа, тогда русские похоронили бы и Бахадура, и его тайну, сохранив память о нем как о доблестном воине. Но судьба была к ней не так милостива.
Царь вытолкнул Бахадура вперед:
– Обратите внимание на этого юного татарина, ваша милость! Именно он первым заметил врага, а его осмотрительность и хладнокровие спасли мне жизнь. Не могу выразить, как я ему обязан.
Глаза Апраксина расширились от ужаса. Несмотря на залитую кровью одежду Петра и повязку на предплечье, он даже представить не мог, что царь был близок к гибели.
– Смелый парень! – наконец произнес он и пожал Бахадуру руку.
После этого царь подтолкнул вперед и Тарлова:
– Осмелюсь доложить, этот драгунский офицер тоже сражался весьма отчаянно. Ваша милость наверняка вспомнит его. Это тот самый юный прапорщик, который после битвы под Нарвой добрался до лагеря под Новгородом, стоптав сапоги, но не бросив полкового знамени.
Сергей покраснел от гордости, что царь после стольких лет еще помнит его, и от стыда – позорное бегство и отступление почти без боя не давали ему покоя с того самого дня. Он отдал честь Апраксину, хотя благодарность его более относилась к царю, и лукаво улыбнулся:
– Если ваша милость еще раз увидит, как я возвращаюсь со знаменем, будьте уверены – это захваченное знамя врага.
– Если бы нам повезло сегодня чуть больше, мы захватили бы и знамя. Наши галеры подошли к одному из фрегатов чуть ли не вплотную. – Царь похлопал Сергея по плечу и выжидательно поглядел на Апраксина: – Что ж, ваша милость, разве наша победа – не повод для праздника? Когда еще найдется столько резонов поднять по рюмке с водкой и выпить за здоровье Его царского величества!
Сирин устала размышлять над тем, почему русский царь ведет себя так странно, вот и сейчас говорит о себе, словно о другом человеке. Однако она вынуждена была признать, что против воли восхищается Петром. Ей захотелось расспросить Тарлова о русском царе, но вдруг она вспомнила, что царь собирался записать ее и прочих заложников в солдаты, а значит, Сирин придется распрощаться с Сергеем. От этой мысли сердце почему-то стало тяжелым и гулким. Так или иначе она привыкла к постоянному присутствию русского офицера, ей будет не хватать его. И, несмотря ни на что, он был той ниточкой, которая связывала ее с далекой родиной.
«Он всего лишь ненормальный русский, такой же, как все остальные», – убеждала себя Сирин, но истребить болезненное чувство в груди до конца так и не удавалось. Если бы это было возможно, она забилась бы в какой-нибудь темный уголок, погрузившись в свои невеселые раздумья, но Петр Алексеевич не отпускал ее от себя. Сирин сама не поняла, как это произошло, но вот она, едва приведя себя в порядок, сидит рядом с царем в лодке, направляющейся ко дворцу Меншикова. Во главе пестрой компании ее ввели в украшенный зал и посадили на почетное место – рядом с царем, занимать которое могли только его приближенные или хозяин дома.
Снаружи было еще светло, но в помещении пылали сотни свечей. Свет отражался в хрустальных люстрах, переливался на позолоченных стенах, играл в стеклянных кубках и графинах, стоявших на длинном столе. Золотые статуи в изукрашенных стенных нишах казались живыми, в основном это были скульптуры мальчиков или бородатых мужчин с выпуклыми мышцами.
Изображения были настолько реалистичными, что казалось, они вот-вот сойдут с постамента. В других нишах стояли женские фигуры с пышной грудью и округлыми бедрами, срам свой они прикрывали ладошкой или тканью, которая казалась прозрачной, хотя была высечена из камня. На стенах было развешано множество картин: портретов, выполненных с таким искусством, что изображения будто наблюдали за гостями, и батальных сцен, где до мельчайших деталей выписаны были доспехи и оружие.
Все это великолепие пугало Сирин, равно как и мысль о том, что она восседает по правую руку от царя. Свои запачканные кровью лохмотья Петр носил как парадное платье. Слева от него сидела Екатерина, сменив крестьянский наряд на белое шелковое платье, обнажавшее ее пышную грудь почти до неприличия. Царю это зрелище, видимо, доставляло удовольствие – ничуть не стесняясь, он нагнулся и сочно чмокнул ее прямо в волнительное декольте.
Среди гостей было немало дворян и офицеров, которых Сирин с интересом разглядывала.
– Ну, начинаем! – крикнул Петр.
В зале появилось множество слуг в одинаковых ливреях. На золотых подносах они вносили все новые и новые блюда, предлагая их сначала царю, затем Екатерине, а сразу после них – Сирин. Она недоверчиво разглядывала незнакомые кушанья, украдкой принюхиваясь к ним и жалея, что Сергея нет рядом, он рассказал бы, в какое блюдо кладут свинину или свиной жир. К сожалению, между ней и Тарловым села Марфа Алексеевна – как мимоходом узнала Сирин, она была дальней родственницей матери царя и наперсницей Екатерины.
По знаку Петра к столу приблизились слуги, которые откупорили стоявшие на столе бутылки и налили гостям водки. Сирин сморщилась и хотела уже отодвинуть бокал, но Марфа Алексеевна успела ее остановить.
– Пей без опаски. Я приказала налить тебе воды, – прошептала она.
Сирин на всякий случай осторожно понюхала налитую жидкость и действительно не почувствовала мерзкого водочного запаха, всегда вызывавшего у нее тошноту.
Царь рывком поднялся и высоко поднял бокал:
– За Россию! За то, чтобы эта война только укрепила наши силы! – провозгласил он.
С шумом встав, гости выпили.
Слуги заторопились снова наполнить бокалы.
Сирин с благодарностью кивнула своей соседке и тут же задала себе вопрос: известно ли царю об их маленьком секрете. По озорному взгляду Екатерины она заключила, что, по меньшей мере, младшая жена Петра причастна к «заговору».
Царь, князь Апраксин и прочие знатные русские мужи не скупились на речи. Дамы подхватывали тосты с тем же восторгом, что и матросы «Святого Никодима», и Ваня с отрядом драгун – их усадили на дальнем конце стола. Татары тоже не отставали в питье, однако сидели молча, разглядывая свежие повязки, у многих на тряпицах уже проступила кровь. Они сражались вовсе не так доблестно, как рассчитывали царь и Тарлов, и двоим из них никогда уже не увидеть родной степи. Смерть Йемека не тронула Сирин – он был трусом, способным при случае на предательство. О другом же она крепко сожалела – это был один из тех двоих, кто в Москве пытался защитить ее и Остапа. Сам Остап, по Ваниным рассказам, сражался весьма храбро: троих шведов он ранил, а одного убил. Мальчик светился от гордости и поднимал бокал при каждом тосте. В первый раз ему действительно дали водки, затем, по приказу Екатерины, наливали только разбавленное вино.
Вскоре воцарилось возбужденное веселье, гости славили удачу царя, которая даже в этой, казалось, безвыходной ситуации позволила ему уйти от шведов.
Сирин же ощущала себя все более жалкой и несчастной, ей хотелось спрятаться где-нибудь и побыть одной – ужас схватки и близкой смерти вновь проснулся в ней. Сирин пришлось облокотиться на стол, чтобы не показать своей слабости.
Марфа Алексеевна снова и снова пыталась втянуть ее в беседу, но Сирин отмалчивалась, опасаясь, что голос, от слабости звучащий чересчур по-женски, выдаст ее.
Мысленно она вновь возвращалась в родные степи. Сирин знала их правила и законы, писаные и неписаные, а потому никогда еще не оказывалась в такой близости от смерти, как в этот день. Если одно племя нападало на другое, победители, как правило, убивали только взрослых мужчин. Женщин и детей они уводили с собой в качестве добычи, мальчиков делали рабами, женщины попадали в шатры знатных воинов и часто становились любимыми и почитаемыми младшими женами. Сирин предпочла бы стать рабыней у себя на родине, только не оставаться в этой далекой стране, где она чувствовала себя как дикая птица, привязанная к жердочке.
С тех пор как Сирин покинула родное селение, она впервые вспомнила своего охотничьего сокола. Когда-то она отыскала его в степи раненого и долго выхаживала. К ее большому удивлению, сокола у нее не отобрали, хотя женщине не позволялось владеть охотничьей птицей. Конечно, Зейна и другие жены ругали девочку, а мужчины постоянно подшучивали над ней – до тех пор, пока она не вернулась с первой добычей. В ту ночь, когда Зейна превратила Сирин в мужчину и перевернула всю ее жизнь, девушка отпустила сокола. Можно было только надеяться, что он вернулся к себе подобным и сумел ужиться с ними. Ей же было в этом отказано, она останется в плену у русского царя и своей тайны, пока смерть в конце концов не освободит ее.
В этот вечер Сирин особенно не хватало человека, с которым можно было бы говорить открыто и на которого можно было бы опереться в этом непонятном, чужом мире. Но игра, затеянная Зейной, обрекала Сирин на полнейшее одиночество, несмотря на огромное количество людей вокруг.
Чтобы разогнать мрачные мысли, девушка начала прислушиваться к разговорам за столом и разглядывать окружающих. Она с интересом наблюдала за царем: Петр выпил уже более чем полбутылки водки, перемежая ее несколькими стаканами темного вина и по меньшей мере двумя кружками пива. Она припомнила, как кружилась у нее голова после одной кружки, и с ужасом задумалась, что творится у него в голове и в желудке. Лицом царь действительно раскраснелся, больше же опьянение никак не проявлялось. Он оживленно беседовал с придворными, голос Петра звучал так же ясно и отчетливо, как обычно. Сибирские же заложники уже после пары стаканов водки начали путаться в словах и хихикать.
Вдруг царь громко крикнул что-то пышно разодетому слуге – от неожиданности Сирин вздрогнула и невольно уставилась на дверь, куда выбежал мужчина. Скоро слуга вернулся, за ним следовал отряд дворцовой стражи, сопровождавший царевича и его духовного отца Игнатьева.
Царь ухмыльнулся:
– Сядь, Алексей, выпей за шведов, которым не удалось сегодня сделать тебя царем.
По знаку Петра слуга поднес царевичу стакан, до краев наполненный водкой.
– Выпей, сын!
Алексей посмотрел на стакан так, словно это был его смертельный враг, взял его дрожащими пальцами и поднял, глянув на отца:
– За твое здоровье и благополучное возвращение с этой прогулки!
Царевич выдавливал из себя каждое слово, чуть не плача от жалости к себе. Скорость, с которой он опустошил стакан, вызвала приглушенные возгласы удивления и одобрения.
Допив, царевич хотел уже отдать стакан слуге, но тут Петр заговорил вновь:
– За Россию, которая дождалась перемен! – Он выпил еще быстрее, чем его сын, и швырнул стакан в стену, так что тот разлетелся на мелкие кусочки.
Царевич понял, что отец и его приближенные ждут от наследника ответного тоста.
– За Россию! – повторил он глухим голосом и, выпив, с такой силой разбил стакан о стену, что осколки задели одну из картин. Сирин схватилась за голову, но тут же притворилась, что просто хочет откинуть упавшую на глаза прядь волос. Наверное, русские одержимы какими-то ужасными демонами, если не могут думать и поступать как нормальные люди. А самый сильный джинн, кажется, поселился в теле их царя. У Петра Алексеевича был огромный город с золотыми дворцами, а он ютится тут, в деревянной хибаре, посреди бескрайних болот между сушей и морем. И в этих ужасных землях рабы воздвигли сказочно украшенный зал в недостроенном дворце без крыши. А царь и его приближенные, вместо того чтобы беречь это диво, превращают его в свинарник.
Все помыслы Сирин были заняты только царем, так что она не обратила внимания на любопытные взгляды Марфы Алексеевны. Наперсница Екатерины утвердилась в своем мнении, что в жилах Бахадура течет не только татарская кровь, и снова пыталась втянуть замкнутого юношу в разговор.
– Нравится тебе здесь? – спросила она, когда слуги в очередной раз наполнили стакан Сирин водой.
Сирин пожала плечами:
– Мне больше нравится в юрте моего отца.
Марфа Алексеевна сделала вид, что не замечает, с какой холодностью отвечает татарин на ее вопросы.
– Этот зал построен французским архитектором, замечательным мастером. А картины на стенах – голландских, немецких и французских художников.
– Я вижу, как их ценят, – язвительно заметила Сирин.
– Конечно, это очень печально, если столь ценная вещь окажется повреждена, но в России есть художники, которые поправят дело. Так что когда князь Меншиков вернется в свой дворец, все будет как новенькое. Ну а если даже не удастся спасти картину – тоже не беда. У князя хватит денег купить себе десяток новых взамен. – Марфа Алексеевна сама не заметила, как принялась защищать привычный уклад жизни. Но при этом она не забывала внимательно присматриваться к собеседнику, ей казалось, что у нее получается пробить броню равнодушия юного татарина.
Бахадур указал на статуи в нишах:
– Многие картины очень хороши, но почему на них нарисованы голые люди? И эти истуканы тоже не одеты. Это же бесстыдство!
Марфа Алексеевна улыбнулась:
– Мне тоже не все здесь приятно видеть. Но Господь Бог создал человека таким, а потому нет ничего плохого, если Он вложил в художника дар запечатлеть красоту и привлекательность человеческого тела.
Сирин твердо знала, что изображение голого человека гневит Аллаха, но здешние люди, очевидно, не знали настоящего закона. Спорить ей сейчас не хотелось.
– Такие картины следовало бы рассматривать в одиночестве. Зачем показывать их другим людям?
Марфа Алексеевна ласково похлопала Бахадура по руке:
– Полностью согласна, сынок. Но батюшка царь хочет растормошить наш народ, а для этого надо разрушить старинные устои, потихоньку этого не сделать.
– Быть бы ему повнимательней! А то ведь можно разрушить так, что все рухнет! – На минуту Сирин позабыла, что царь сидит рядом с ней, и заговорила чересчур горячо.
Петр Алексеевич раздраженно фыркнул и смерил нахала строгим взглядом, но потом вдруг жестко усмехнулся:
– Я разрушу эти ветхие устои и построю Русь заново! – Его тон не терпел возражений.
Сирин искала взглядом царевича. Тот занял место рядом с Ваниными драгунами и теперь сидел там надутый и обиженный, вцепившись в край одежд духовного отца. Игнатьев сидел прямо, время от времени осенял себя крестом, словно желая защититься от нечистого, и тихо шептал молитву.
Царь махнул рукой в его сторону:
– Вот это и есть та старая Русь, которую я хочу разрушить, у меня кровь закипает в жилах от мысли, что мой сын слушает больше попов, нежели меня. Стоило бы взять этого попа, посадить на корабль, отвезти подальше от берега и сбросить в воду. Если он дойдет до берега по воде, как Христос на Генисаретском озере, то я, пожалуй, признаю, что старая Русь могущественнее, и сам склоню перед ним голову.
Царевич выглядел так, словно искал надежное укрытие, где отец не нашел бы его, а Игнатьев уставился на дверь, бледный как мел. Казалось, он опасался, как бы царь не принялся воплощать свои мысли в жизнь прямо сейчас. Поглядев на их перепуганные лица, Петр раскатисто захохотал, засмеялись и многие из гостей, на тех же, кто молчал, царь бросал сердитые взгляды. Сирин поняла, что царь разочаровался в сыне и надеется, что Екатерина родит ему нового наследника. Ей стало жаль царевича.
Не так-то легко, наверное, быть сыном нелюбимой жены и все время разрываться между любовью к матери и долгом перед отцом.
Царь встал и приказал налить. К ужасу Сирин, бутыль с водой рядом с ней опустела, и Петр сам налил ей из другой бутылки. Она с натянутой улыбкой слушала тост, думая о том, что теперь уж точно придется пить проклятый напиток. Но Марфа Алексеевна, заметив, что произошло, быстро пододвинула Сирин свой бокал.
– Пей, сынок, не бойся, – прошептала она Бахадуру и с тихим стоном, будто от боли, выпила водку, налитую царем.
Сирин послушалась и обнаружила, что ее соседка тоже пила воду.
– Надеюсь, это последний бокал, который налил тебе царь, – выдохнула она, затем взяла пустую бутылку и заторопилась из комнаты.
Царь рассерженно глянул ей вслед:
– Почему она пошла сама? У меня достаточно слуг.
Екатерина, улыбнувшись, взяла его за руку:
– За этой водкой Марфе лучше сходить самой. Ты же знаешь, у нее желудочная болезнь, и она переносит только ту водку, что сама настаивает.
Петр кивнул:
– Но уж наш юный татарский герой, думается, во время нынешнего приключения доказал, что у него достаточно крепкий желудок.
– Но все равно ему водка Марфы Алексеевны будет полезней твоей, он так еще юн и не привык пить много. Так-то ты хочешь отплатить ему за спасение жизни – чтобы завтра мальчик проснулся в собственной рвоте?
Голос Екатерины звучал мягко, но была в нем какая-то почти магическая власть.
Царь с любовью посмотрел на нее и рассмеялся:
– Ну ты и баба, Катенька! Ничего, нынче ночью я тебя так вздую – на весь Петербург кричать будешь!
– Ну, только если твоей специальной дубинкой! – Екатерина наклонилась вперед так, чтобы ее декольте оказалось у царя прямо перед глазами. Петр ухмыльнулся и жадно запустил туда руку.
– Черт меня возьми, я бы начал прямо сейчас! Эй, веселитесь дальше без нас! Мы с Катенькой кое-что задумали. Надеюсь, Меншиков успел закончить отделку спальни, иначе придется выгнать служанок из их чулана. – Он вскочил, схватил хихикающую Екатерину за руку и потащил прочь.
– Да, наш царь, он такой! Если уж ему приспичило, он времени не теряет, – усмехнулся князь Апраксин с пьяной откровенностью. Как и государь, выпить он любил, но был далеко не так стоек. Губернатор уже с трудом держался на стуле, но упорно пытался нашарить бокал с вином. Руки его уже не слушались, бокал опрокинулся, вино разлилось по столу. Апраксин огорченно уставился на темно-красную лужу:
– Жалко… хорошее вино! Значит, будем пить водку… – бормотал он. Бутыль рядом с ним была пуста, и князь налил себе из царской.
Все вокруг уже были пьяны, и Сирин чувствовала себя все неуютнее. Гости засыпали, уронив голову на стол, или же просто валились на пол. Из-под стола доносился нестройный храп. Царевич, хоть и пришел позже, выпил не меньше отца и заплетающимся языком рассказывал всем подряд, что в следующий раз его отцу повезет меньше и не удастся уйти от шведов живым.
– Пожалуйста, помолчите, ваше высочество, – шепотом увещевал его Игнатьев, его водка тоже уже валила с ног и туманила ум, но речи царя о хождении по воде отрезвляли. Петр Алексеевич славился тем, что с претворением в жизнь своих планов не медлил. Перед Игнатьевым стояло еще полбутылки водки, но сейчас он решил, что лучше будет быстрее исчезнуть. Сделав пару шагов, он обернулся, алчно посмотрел на бутылку и приказал слуге взять водку и следовать за ним.
– Мне нужно еще помолиться за победу царя, а трезвый я на это не способен! – Испуганный вырвавшимися словами, он быстро огляделся, но, за исключением Сирин и Марфы Алексеевны, перепившиеся гости были уже равнодушны ко всему.
