Текст книги "Уйти, чтобы остаться"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Вадима смущала откровенность Киреева. И льстила. Такое впечатление, что Киреев советуется с ним. Ему стало жаль Киреева. Зачем человеку с такими нежными пальцами, с мягкой доброй спиной и головой ученого, зачем такому человеку заниматься сложной и тяжелой работой заведующего отделом? Конечно, Вадим на него не в обиде. Он понимает. В конце концов, Киреев прав. И не так уж все плохо складывается. Киреев постарается включить его тему в план. А то, что Киреев в прошлый раз его упрекал в топтании на месте и в том, что он получает зарплату, не делая ничего существенного?! Надо простить старику. В его положении и не то скажешь. Когда приходится в короткий срок доводить такие сложные темы, как у этого «подпольщика» Савицкого. Другой бы на месте Киреева плюнул, свалил бы все на предыдущего заведующего… Он сир, он немощен, он тощ… Все, что угодно, только не тощ. Он – толст… Давно Вадим не вспоминал. И вдруг вспомнил… Он сир, он толст…
– А этот ваш Горшенин?! Я понимаю – приятель, друг. Но нельзя мне устраивать такой скандал. При всем отделе, – мягко выговаривал Киреев. – Упрекать меня! Это уж слишком! Если он не уважает во мне ученого, то пусть считается с возрастом… – грустно улыбнулся Киреев.
– Что вы, Петр Александрович… Мне очень неприятна эта история. И я, если хотите, извинюсь за Горшенина, – торопливо произнес Вадим и осекся. Резко. Будто упал. У него мелькнула мысль, что он предает Ипполита. Этой фразой. Этим извинением… Но слишком поздно. Он уже произнес. Для чего?! Из жалости к Кирееву? Или показать свою лояльность с тем, чтобы расположить к себе Киреева? Ради главного – ради своей работы по Венере. Вадим чувствовал, как он побледнел. Или покраснел. Во всяком случае, с ним что-то произошло.
– Так вас взволновало? – Киреев подошел к Вадиму и взял его за руку. – Бросьте. Не принимайте близко к сердцу. Молодость, говорят, это постоянное опьянение рассудка. Пройдет. – Киреев отпустил руку Вадима и вернулся к стенду.
Вадим хотел сказать, что дело не в дружбе. Ипполит искренне верит в Вадима и переживает его неудачи. Что он, Вадим, поспешил с извинением – дело не в форме, а в смысле инцидента. А на языке все тот же сиротский рефрен: «Я сир, я тощ, я подл…»
Киреев щелкнул тумблером осциллографа:
– Вы завтра будете на Ученом совете?
– Что-нибудь интересное?
Киреев радостно щелкнул пальцами и подмигнул Вадиму:
– Полагаю, будет решаться вопрос о новом радиотелескопе. Правда, в общих чертах уже кое-что решено. Остались формальности – так сказать, вынос на суд общественности.
– Получено высочайшее разрешение?
– Нашли выход. Приходите, послушайте. Кстати, именно вам необходимо прийти… Дело в том, что я хочу включить вас в группу главных разработчиков. И поручить вам усилительную часть нового телескопа.
Вадим ничего не понимал. Не ослышался ли он?
– Но… но это отодвинет мою работу по Венере, – пробормотал он.
– Напротив. Приблизит! – резко ответил Киреев. – Рассчитывайте с прицелом на вашу работу по Венере. Представляете, как фундаментально обоснуется ваша гипотеза на подобном инструменте? А?
Вадим пытался собраться с мыслями. Как он должен ответить на предложение Киреева? Конечно, заманчиво, но ведь ему достаточно того инструмента, что есть… А новый ждать несколько лет.
– Знаете, Петр Александрович, до сих пор я склонен был думать, что вы все же мой союзник.
– Ошибаетесь! Я не союзник, – прервал Киреев. – Я просто хочу знать истину. Поэтому я напечатал статью, в которой пытался разобраться кое в чем. И безусловно, если вы потерпите неудачу, я буду счастлив. Тем самым будет доказана правота моей гипотезы. Но я должен знать, что ваша неудача не за счет погрешностей инструмента, а действительное положение вещей… Однако вы можете отказаться от моего предложения. Ваша воля.
Вадим направился к двери.
Киреев жестом остановил его:
– И еще… Я подумал, что вам не стоило извиняться за поступок Ипполита Игоревича. Нельзя извиняться за убеждения.
Вадим вышел.
«Черт возьми, я извинился за хамство Иппа, и только за это… Жаль, что Киреев это понял иначе. А вообще глупо получилось. Ипп поставил меня в дурацкое положение. Никто не просил его вмешиваться», – тяжело думал Вадим.
3
Аспирант Гогуа привез бочонок «Изабеллы». Он ходил по гостинице и стучал в каждую дверь. «В шестой номер поднимайтесь, Гогуа приехал. Приглашает», – говорил он сам о себе.
Гогуа кончил аспирантуру и был в гостинице старожилом.
Ему не везло – многие уехали на воскресенье в город. Собрав несколько человек, он добрался до номера Вадима.
– Ва, бичо! – вскричал Гогуа, словно увидел родного отца. – Заходи ко мне. Гостем будешь. Хачапури привез, язык проглотишь.
Вадиму идти не хотелось. Во-первых, он гладил рубашку; во-вторых, Гогуа – это значит прощай вечер, не отпустит. А уже седьмой час.
– Не могу, Боря.
– Что, свиданье, да?! Хочешь, я пойду, генацвале? А ты сиди, пей, ешь. Сюда ее приведу! – орал Гогуа, словно он был в горах.
– Не свидание. Просто не могу.
– Не можешь? Можешь! – Гогуа выхватил почти выглаженную рубашку и побежал в свой номер.
Пришлось идти. Черт бы взял Гогуа с его экзотическими штуками. Вадим в майке поднялся в шестой номер.
Терпкая, с запахом моря «Изабелла» лилась в граненые стаканы и пол-литровые банки. Хачапури – пирожки с сыром – были свалены на газету. В кастрюле крупная фасоль кирпичного цвета, смешанная с какой-то зеленью…
– Лоби! Бабушка готовила, – сообщал Гогуа. Смертельно обидите бабушку.
Лоби было прокисшее.
– Так полагается, – уверял Гогуа, запихивая в рот несколько ложек лоби…
После третьего тоста «за Сухуми» Вадим поднялся и незаметно стянул с кровати свою рубашку.
Гогуа поймал Вадима на лестнице.
– Понимаешь, у Бродского новоселье, – произнес Вадим.
– Что ты говоришь?! Мировой парень Эдик!
Гогуа втянул Вадима в номер. Отлил из бочонка вино в трехлитровый баллон. Поставил баллон на стол, а бочонок протянул Вадиму:
– Возьми. Подарок. Сам бы пошел. Не могу, свиданье со стюардессой, возле «Форума»…
Вадим пошел к павильону астрографа. Бочонок тыкался в левую ногу. Впрочем, Вадим был доволен. Как-то неудобно входить с пустыми руками. Он, правда, скинулся с другими сотрудниками отдела на телевизор. Но главное – войти в комнату и держать что-то в руках. Пусть бочонок Гогуа, кто там что разберет. В суматохе…
Хрустел гравий. Над головой голые ветви деревьев хлестали во влажное небо и высекали искорки звезд. Три стакана «Изабеллы» давали о себе знать. Но это скоро пройдет. Главное – твердо ступать. Чего доброго, гравий расползется и упадешь с бочонком.
У павильона Вадим позвонил. Открыла Ирина. На ногах у нее были теплые бурки, а на красное платье накинут ватник.
– Наконец-то. Я решила, что ты не придешь… Что это?
– Понимаешь, этот Гогуа вернулся из отпуска…
– Бочонок вина! – рассмеялась Ирина. – Господи, тебе б Бориса захватить с собой… Проходи, проходи. А вино оставь здесь. Я сейчас. – Приятный запах духов на мгновенье поглотил жаркий привкус «Изабеллы».
Вадим поднялся на смотровую площадку. Не стоять же в коридоре.
В раскрытой шторе купола виднелись звезды. В центре, на бетонной тумбе, смонтирован астрограф – пятиметровая труба с противовесом посередине. В павильоне было довольно темно, единственное освещение – маленькое бра у письменного стола. Вадим убрал с табурета фанерный кожух объектива и сел. Надо подождать, пока Ирина переоденется.
– Подайте кассету. На столе, в углу, – голос раздавался с длинной лестницы, приставленной к окуляру астрографа.
Вадим узнал. Повелительный тон. Грубоватый и вместе с тем безукоризненно вежливый. Конечно, Устинович. Так он разговаривает с теми, к кому относится благосклонно. С прочими он просто вежлив…
Вадим взял кассету, обогнул телескоп и поднялся на несколько ступенек по скрипучей лестнице, навстречу вытянутой руке Устиновича.
– Благодарю вас… А где Кон? Это она вас ждала?
Вадим ответил и вернулся на место. Теперь он наблюдал за Устиновичем. Высокая фигура на лестнице выглядела гигантской. И еще этот странный рыбацкий капюшон.
Устинович вставлял кассету.
– Послушайте, Родионов… А ваши данные сходны с данными «Маринера». Вы читали?
– Ни им, ни себе я не очень доверяю, Виктор Семенович. Так же как и сами американцы… У «Маринера» отказал один бортовой усилитель. Модель может быть наврана… А наши «Венеры» не ставили задачу определения однородности ионосферы. – Вадим пытался взять верный тон. И кажется, взял. – Притом я пока ничего не утверждаю.
– Разве вы не закончили свою модель?
– Пока нет.
– Жаль. Мне очень интересно. У вас любопытный подход. Я ознакомился с материалом. Еще в начале года. – Устинович спустился с лестницы. – Правда, я придерживаюсь иной точки зрения. Той, что выдвигает Киреев.
– Не только Киреев, но и Паркер, и Картис.
– И все же мне хотелось ознакомиться с вашей моделью ионосферы Венеры.
– Я больше не занимаюсь своей гипотезой.
Устинович подошел к столу. Резкие черты лица обострились под слабым светом лампочки.
– Почему?! Вас сломили авторитеты?
– Отчасти, – вдруг признался Вадим. – Но в основном потому, что моя работа не в плане. Я не могу пользоваться радиотелескопом. По крайней мере, в этом году. Но ничего, я подожду. Я терпеливый.
На смотровой площадке появилась Ирина. В лакированных туфлях и коротком модном пальто… Прямые светлые волосы красиво облегали голову. А угловатость фигуры скрадывал полумрак павильона.
Вадим вспомнил, какой незнакомой показалась Вероника тогда, в универмаге, днем. Бывают лица, которым идут ночные тени. Вот и Ирине тоже…
– Я готова. Еще надо заскочить в универмаг. Хочу кое-что купить.
Вадим усмехнулся. Совпадение. Он только что подумал об этом универмаге…
– Какие вопросы, Виктор Семенович? – Ирина подошла к лестнице. – Я ухожу.
Устинович что-то негромко пробормотал.
– Не слышу, – произнесла Ирина.
– Планировать науку – запрягать орла, – Устинович положил отвертку в карман и сел на ступеньку.
– Не понимаю, – сказала Ирина.
– Чего там понимать?! Сделать открытие – это обнаружить ранее неизвестную связь между известными явлениями. А как можно планировать неизвестное?! Идеи возникают в результате длительной работы. Или в результате озарения, вдохновения таланта. Творчество нуждается в душевном покое. Известны факты, когда озарение приходит даже во сне. И нравится нам это или нет, а творчество не поддается планированию. Нельзя вдохновляться по заказу… В этом мы часто убеждаемся. План выхолащивает науку, ибо в план стараются внести то, что можно выполнить в срок, без неприятностей. Сколько тратят усилий, чтобы избежать в плане рискованных тем…
– Значит, вы анархист. – Ирина посмотрела на часы.
– Наука – довольно неоднозначное слово. Разные задачи… Можно планировать прикладные науки. То есть применять уже добытые знания для достижения практических целей. Но не фундаментальные изыскания! Увольте! Шестнадцать лет Ньютон не опубликовывал своей работы. Домысливал! Вот почему так редки крупные открытия. Именно планирование повинно в том, что коэффициент отдачи науки так низок…
– Еще четверть часа рассуждений – и я могу надеть свой рабочий ватник, – перебила Ирина. – Идемте, я покажу, где что оставила.
Устинович слез. Но до Ирины не дошел. Остановился возле Вадима и откинул капюшон:
– Ну, что вы скажете?! У вас есть собственное мнение, но вы с ним не согласны, да?
Вадим рассмеялся:
– Ориентация лишь на эпохальные открытия – скользкий путь. Ширма для бездельников и тупиц.
– Ах, так, – жестко произнес Устинович. – Иными словами, вы оправдываете ситуацию?! Не поверю!.. Вы просто боитесь лезть в драку. Питаетесь иллюзиями, отлично зная им цену…
Вадим пожал плечами. Разговор принимал странный оборот. Он не мог понять, чего, собственно, добивается Устинович. И какое ему дело?!
– Если бы я принялся утверждать, что ионосфера Венеры глубокая, вы б спорили, пытаясь меня переубедить. На первом же заседании, – сказал Вадим.
– Не изображайте наивного ребенка. Вы уже лет десять бреетесь, – оборвал Устинович.
Ирина не вмешивалась. Она стояла в стороне, сунув руки в карманы пальто, и смотрела на тусклую лампочку светильника. Ее удлиненное лицо с бледной кожей сейчас казалось красивым.
Устинович подошел к Ирине и негромко произнес:
– Вы сегодня чудо, Ирочка. Жаль вас отпускать.
Они прошли в служебную комнату. Ирина должна показать Устиновичу, что где лежит. Профессор никак не мог привыкнуть к ее порядку… На газовой горелке сердито посапывал кофейник, разнося крепкий запах «а-ля Виктор». Рядом со стаканом лежала пачка печенья и шоколад.
– Дайте ему еще, – возбужденно заговорила Ирина. – Я не тороплюсь. Я подожду. Он вас уважает, Виктор Семенович. Скажите ему, что он безвольный слюнтяй. Что…
– Сэ ля ви, Ирина. В науке появляется еще один талантливый равнодушный, – перебил Устинович. – Каждому свое. Кесарю – кесарево, слесарю – слесарево…
…Астрограф выглядел растерянным великаном. Труба с противовесом – будто разведенные руки. Вадим потрогал лестницу, проверяя устойчивость, и потянулся к гиду. Откинув слипшиеся на лбу волосы, он прижался глазом к окуляру.
Пересечение двух нитей. И в точке пересечения приклеенное пятнышко Венеры. Нити связывали Венеру. Накрест. Словно подарок. Словно «турист Семенов» за рубль десять…
Рядом с гидом – контрольный окуляр. Там Венера выглядела иначе. Желто-зеленое мохнатое пятно то принимало форму круга, то вытягивалось в эллипс. Оптический эффект, создаваемый турбулентностью земной атмосферы. Венера пульсировала, подмигивала.
Будто живая, будто дышала, будто дразнила.
4
Разговор окончился у самого города. Ирина отвернулась. В глянце окна она видела упрямо сжатые губы и подбородок Вадима. И любопытные физиономии тех, кто сидел сзади.
Не так-то легко было успокоиться.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – не выдержала Ирина. – Какое наше дело? Да?! Шли бы мы все к дьяволу со своими заботами! Советуйте своей бабушке, да?
– Да, – согласился Вадим.
Он считал фонари. Если до угла – четно, он зайдет к Веронике. Если нечетно – поедет сразу к Бродскому…
…Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать… Все? Все! К тому же чертова дюжина. Прямая дорога к Эдьке.
– Универмаг. Следующая – проспект Героев, – выплеснул динамик.
Вадим, прижимая к животу бочонок, бросился к выходу. Следом выскочила Ирина.
…Серьезный мужчина в синем халате стоял у дверей универмага.
Он выпускал людей. На просьбы толпы, стоящей перед дверью, мужчина молча указывал на огромные часы. Стрелки расположились ровно под прямым углом. Девять!
Вадим вглядывался через прозрачную дверь. Он представил, как пройдет мимо ярмарки игрушек по широкой лестнице на второй этаж и направо, до секции мужских сорочек. А из-за ширмы появятся девичьи лица, умирая от смеха при виде Вадима…
Упрашивать серьезного мужчину бесполезно.
Ирина и Вадим перешли улицу. По той стороне сквера, кажется, проходит автобус, о котором говорил Бродский.
«Тем более нечетное количество столбов. Надо справиться со своей прихотью». Вадим перекладывал бочонок с руки на руку. Такое впечатление, что там железо, а не вино. Тринадцать столбов… Нет! Фонарных столбов было двенадцать! У булочной я засчитал троллейбусный столб. Конечно, двенадцать! А! Какая разница?! Вадим остановился у табачного киоска. Поставил бочонок на скамейку.
– Послушай. Подожди меня минут десять. Понимаешь, необходимо поговорить по телефону.
Ирина указала на телефонную будку рядом с киоском. Вадим замялся. Потом махнул рукой и повернул назад.
Девушки выходили из неширокой двери с надписью: «Служебный подъезд». Удивительно похожие одна на другую. Даже там, за прилавком, они выглядели не такими одинаковыми. Во всем виноваты дождевые плащи. Вероятно, в универмаге такой стиль.
Рядом с Вадимом стояли какие-то парни. Девушки хлопали служебной дверью и словно кием выбивали своих знакомых из группы. И тут же отходили уже вдвоем. Толпа молодых людей становилась все прозрачней.
«Не хватает, чтобы и ее кто-то ждал, – подумал Вадим и огляделся. – Будет довольно забавная сценка. Однако ее нет… Или я опоздал?» – Вадим обеспокоенно посмотрел на часы.
Но тут послышался голос Вероники:
– Вы, надеюсь, меня ждете?
Вадим протянул руку. Конечно, ее. И давно ждет. Он вообще думал, что Вероника не придет. И очень этому огорчился.
Вероника и не пыталась отойти с Вадимом, как это делали другие. Она болтала всякую чушь о том, что сдавала чеки и что-то перепутала. А старшая заставила ее пересматривать корешки…
И вместе с тем со стороны казалось, что она с величайшей снисходительностью терпит присутствие Вадима. Переминаясь с ноги на ногу. Это впечатление возрастало, когда в дверях появлялась очередная подруга. Вероника кое-кого окликала. Спрашивала какую-то ерунду. О кофточке. О билетах на вечер отдыха. О конспектах по товарообороту.
Девушки удивленно отвечали, явно озадаченные неожиданными вопросами. При этом они оглядывали Вадима. Так же почему-то удивленно. Словно они впервые видели, что Веронику кто-то ждет.
«Я становлюсь серой лошадкой», – подумал Вадим. Это его забавляло. Именно сейчас он отчетливо понял, зачем явился сюда, к служебному входу, зачем считал фонарные столбы, зачем стоит и не уходит… Это был другой мир. Это был антимир. Где никто не станет его преследовать принципиальными разговорами, упреками, жалостью, советами. Здесь он чувствовал себя умиротворенным наблюдателем, и эти маленькие подлости его только забавляли. Он видел их глупость и снисходительно их принимал, в этом антимире. Ибо его истинный мир был сложней и безжалостней.
– Хотите, пойдем в кино? – сказала она.
– Сейчас?!
– Ну да. Иначе я отправлюсь домой, – пригрозила Вероника.
И Вадим остро почувствовал, что не хочет расставаться с Вероникой. И не может расстаться. Что ему приятны ее разговоры, состоящие из каких-то прозрачных фраз, где слова теряют свою массу, превращаются в легкие воздушные шарики.
Он уже готов был согласиться пойти в кино, как вспомнил, что у него нет денег. В кармане всего лишь сорок копеек. Все из-за Борьки Гогуа, в суматохе с его «Изабеллой» забыл переложить в карман деньги.
– Знаете, у меня нет с собой денег.
– Как же так? – растерялась Вероника.
– Всего копеек сорок. И то случайно. Я забыл деньги.
– И у меня тоже… Двадцать копеек, – тихо призналась Вероника. Ее бледное, подсвечиваемое витриной лицо покраснело. А уши стали пунцовыми.
– Давайте погуляем. Поболтаем, – предложил Вадим. Он совершенно забыл, что у табачного киоска его ждет Ирина.
…Они свернули за угол. Небо, заключенное в кривые линии крыш, и длинная серая улица. Дома глазели друг на друга зажженными огнями. Шаги легко падали в тишину. Даже не верилось, что еще нет и половины десятого.
– Итак, вы были в Доме ученых, – проговорил Вадим.
– А вы не видели? – ответила Вероника.
– Нет, – произнес Вадим и подумал, что, возможно, и видел, мельком, да не узнал. Ведь не узнал же он ее прошлый раз в универмаге. А тогда в зале было столько интересных женщин.
– Знаете, с кем я была? С Никандровым. Вы с ним поругались из-за поэта.
Вадим приостановился, Вероника рассмеялась. Да-да, с Никандровым. Но Вадим был так поглощен спором, что не обратил на нее внимания, хотя она сидела рядом с Никандровым.
– Позвольте, ваша соседка сказала, что вы пошли с Сашей.
– Правильно. Она его называет Сашей, хотя Никандрову уже сорок один. Расстроились? – Вероника взяла за руку Вадима. У нее мягкие теплые пальцы. – Не стоит, уверяю.
– Конечно. Никандров – подонок, – проговорил Вадим.
– Неправда. Он глубоко несчастный человек, – горячо запротестовала Вероника. – У него неприятности в семье.
– У подобных людей неприятности могут быть только в семье, – отрезал Вадим.
– А вы злой-злой, – вдруг заключила Вероника. – Злой и недобрый человек.
Это было неожиданно и смешно. Идущий навстречу человек пропустил их и остановился, заинтересованный возгласом Вероники. Вадим обернулся и крикнул: «Кыш!» Человек поспешно наклонился, будто завязывая шнурок.
– Я недобрый?! Я, который подарил вам «туриста Семенова» за рубль десять. Так просто, не на день рождения…
Но шутка оказалась непонятой.
Вероника ускорила шаг и отвернулась от Вадима. Она приняла это за чистую монету. Или сделала вид.
Вадим расстроился. Ему не хотелось, чтобы на него обижались. Хотя бы сейчас.
– Ну, извините, Вероника. Я пошутил. Клянусь вам! Ну, хотите – станцую или спою. Честное слово, я пошутил. Не думал, что вы не понимаете шуток… Да бог с ним, с Семеновым.
– Вы меня проводите до остановки. – Она держала голову прямо и гордо.
«…Дура, дура. В квадрате. В кубе. В десятой степени. Бесконечная дура… Как я ее ненавижу», – Вадим в злом бессилии сжимал кулаки. Ему хотелось стукнуть ее. Рассмеяться ей в лицо. Показать, как он презирает эту ханжу. С длинным утиным носом и бесцветными глазами. С веснушками на птичьем лице…
Но какая-то сила тянула его за Вероникой. Заставляла извиняться и униженно просить о свидании.
– Ладно. Приходите пить чай. Только позвоните наперед, – милостиво разрешила Вероника.
Она чувствовала, какую власть взяла над Вадимом. И, как все ограниченные люди, не пыталась понять причину этой власти.
Скамья у табачного киоска пустовала. Не удивительно. Только сейчас Вадим почувствовал себя неловко. Там, возле универмага, ему было слишком хорошо, чтобы спешить расстаться с этим антимиром. Теперь он жалел, что пошел. Что так нелепо все получилось с Ириной. Правильно она сделала, что ушла… Все же их было тринадцать. Фонарных столбов. Не стоило искушать судьбу. Ровно тринадцать!
Старик киоскер разглядывал Вадима.
– Это вас ждала девушка? Как ваше имя? Вадим?! А ее? Вероника?! Ах, Ирина! Правильно, Ирина.
Старик открыл фанерную дверь и вынес бочонок «Изабеллы».
5
Бродский показывал квартиру. Каждому. Вначале прихожую, затем ванну, кухню, затем одну комнату и вторую.
– Серия 1–507, – пояснял он.
– Здесь мы поставим стиральную машину, – сообщала Рита.
– Я тут буду держать фотопринадлежности, – поправлял Бродский.
– Тогда вылетишь со своим увеличителем на улицу, – заявляла Рита.
Все знали, что у Бродского нет ни стиральной машины, ни увеличителя. Но главное – квартира. Остальное все приложится. Тесная кухня была завалена бутылками из-под вина, водки и лимонада. В углу «дремал» бочонок «Изабеллы». На него обращали больше внимания, чем на квартиру. Рита выпроваживала гостей из кухни: необходимо срочно приготовить еще салат. Она не ожидала, что ввалится такая орава. Человек тридцать, не меньше. Этот балбес Эдуард не мог все продумать, как взрослый мужчина. «Приходите». И наприходили. И магазины кругом уже закрыты. Хорошо, что мама привезла мясных консервов, а Вадим бочонок вина…
– Эдька! – Рита выглянула из кухни, не теряя доброй улыбки.
Эдуард покинул гостей и зашел на кухню.
Улыбка Риты стерлась:
– На кого ты похож? Несчастный алкоголик. Собралась вся Академия наук! Спустись к соседке, одолжи хотя бы хлеба!
– Никто не ест, все сыты, – возразил Эдуард. – Ну, ладно, ладно. Пойду.
Ему никого не приходилось развлекать. Развлекались сами. Как хотели. В основном, разговаривали.
Савицкий сидел у края пианино и монотонно постукивал пальцем по ноте «ля». Тихий писклявый звук расчленял общий фон на равные доли. Никто не обращал на это внимания. А сам Савицкий просматривал польский журнал и шевелил губами, пытаясь прочесть надписи…
Эдуард протискивался к дверям. Заметив Савицкого, он вспомнил о своих обязанностях хозяина дома. С максимальной предупредительностью, на которую был способен, Эдуард предложил Валентину Николаевичу пересесть на диван.
Савицкий вздрогнул. Ему казалось, что его не замечают. Ответив любезной гримасой, он остался сидеть рядом с пианино. Верхнее «ля» легонечко дребезжало в разноголосице комнаты…
Эдуард ожидал кого угодно, только не Савицкого. Тот пришел раньше всех, чуть ли не в шесть. В новом, довольно удачно сшитом костюме. Яркий синий галстук морщил воротничок сорочки. В руках Савицкий держал альбом пластинок. Бах, Вагнер, Барток…
Он помогал раздвигать стол. Приносил от соседей стулья, вилки, мелкие тарелочки, вытаскивал винные пробки. На протесты Эдуарда лишь улыбался неживой улыбкой и уверял, что испытывает удовольствие. Что он впервые в жизни присутствует на новоселье и ему интересно, как все получится.
«Неужели впервые?» – удивлялась Ритина мать.
«Представьте. За пятьдесят девять лет впервые, – отвечал Савицкий. И попытался смягчить неловкость: – Раньше новоселье было редким явлением. До войны».
Ритина мать – чуткая женщина. Она догадывалась – фраза, что после войны прошло много лет, будет чем-то неприятна Савицкому.
А Эдуарду неловко. Он чувствовал угрызение совести за то, что так и не смог разобраться в его установке, за то, что окрестил ее «миной», и вообще за все невнимание к Савицкому. «Черт бы его побрал совсем. Пришел. А меня будет тихо изводить раскаяние». Эдуард видел, как Савицкий сидит в стороне, напряженно прислушиваясь к разговору на диване…
Эдуард наклонился к Вадиму:
– Послушай, займи чем-нибудь Савицкого. Он тут самый древний. И мне неловко, не знаю почему.
Вадим подошел к Савицкому.
– Валентин Николаевич, и вы позволили Кирееву, разбираться в вашей установке? – шутливо произнес Вадим, подсаживаясь.
Савицкий рассмеялся:
– Я вам не рассказывал? Забавно! Киреев ничего в моих записях не понял. Страшно был недоволен моей неподготовленностью к Ученому совету… А я так боялся, признаюсь вам…
– Чего боялись?
– Что он обратит внимание на мой гидроксил. Правда, в тетрадке были всего две—три формулы. По ним и, сам папа римский бы ни о чем не догадался, а не то что ваш папа. – Савицкий расхохотался, неприятно обнажая десны.
– Этим все и кончилось? – спросил Вадим.
– Условились еще раз все обсудить. Кирееву, видите ли, захотелось осмотреть мою установку. Что ж, пусть смотрит, я добрый…
Вадим отошел, считая свою миссию исчерпанной.
В спальне астрометристы организовали пульку. Ставка – четверть копейки. Там накалялись страсти…
У подаренного телевизора стояли девушки. Таллинская студия демонстрировала осенне-зимние моды. Манекенщицы скользили по круглой сцене, поворачиваясь к зрителям спинами и плечами.
– Опять реглан, – Люся торопливо чертила на пачке сигарет ультрамодный реглан.
Ирина бросила взгляд поверх телевизора, на большое зеркало. Она видела отражение Вадима, ковырявшего вилкой запеченную рыбу. У него покрасневшее лицо. От вина?! Или он испытывает угрызения совести? Когда Вадим ввалился в квартиру с бочонком, он, не снимая плаща, подошел к Ирине. Но Ирина его опередила. Что она ему сказала? Кажется: «Дурак. Нашел чем мне мстить за свои неудачи. Как ребенок».
– Свободная талия. Как мое синее платье, – Люся подтолкнула локтем Ирину. Та не ответила. Люся обиженно замолчала…
Ирина отошла от телевизора и присела. Ей хотелось наконец собраться с мыслями. Это не удавалось с тех пор, как Вадим оставил ее с липким бочонком «Изабеллы» у табачного киоска. Хорошо, киоскер согласился придержать бочонок. Иначе пришлось бы просто оставить па скамейке. Вообще она ведет себя как девчонка. Ей тридцать лет. Пора со многим смириться. Все должно прийти само собой, а если не пришло, значит так написано на роду. За счастье борются?! Фраза удачников, после того как в чем-то повезло. Хотят казаться не просто удачниками, а деятельными людьми, для которых удача – результат их особых качеств… Надо что-то делать, бороться. А как? Если Вадим к ней равнодушен. Если не видит в ней женщину.
Ирина вытянула на коленях тонкие руки. Красивые рукава платья скрывали бледную кожу в сетке веснушек. Она погладила ладонями колени. И вдруг вспомнила лицо монашки в Святогорском монастыре. Тогда, на экскурсии. Ее улыбку сообщницы…
Хватит! Так можно совершенно потерять контроль над собой. Если Вадим равнодушен, надо заставить себя так же относиться к нему. Заставить! Как заставляла зубрить нелюбимые предметы. Надо. И все. Потом свыкнусь и забуду. Надо действовать рационально. Он для нее не существует. Со своими неудачами, нытьем, дотошной скрупулезностью в любом вопросе. Он профессиональный неудачник. И потом он ей вредит тем, что заставляет думать о себе. Без этих ненужных эмоций она давно бы сдала кандидатский минимум. Основой для диссертации может служить почти любая тема, над которой работала она с Устиновичем. Хотя бы последняя, по Венере… К черту! А Вадима надо выбросить из головы. Начисто!..
Она видит, как рядом с ее новенькими «шпильками», остановились довольно потрепанные черные штиблеты.
– Брось скучать. Пошли танцевать!
Ирина подняла глаза. Вадим улыбался и придерживал спадающие на лоб светлые волосы…
На экране телевизора суетился дирижер. Красивые напомаженные парни мерно раскачивались перед дирижером, метая в крупнопанельную квартиру Бродских грохот и веселье. Парни так были похожи друг на друга, что сливались в одно лицо.
Ирина поднялась и положила руку на плечо Вадима.
Посреди комнаты Ипполит вытворял акробатические трюки с какой-то девушкой. Часть гостей прижалась к стене и хлопала в такт, с удовольствием глядя на его проделки.
Девушка напряженно следила за движениями Ипполита. Она училась.
Ипполит командовал… Сбитый в сторону галстук, расстегнутый воротничок, засученные рукава…
– Правым носком будто растираешь. Левая нога неподвижна. Энергично! Растираешь, а не давишь. Не тот эффект. Смотри!.. Бедра неподвижны!
Девушка старалась. У нее неплохо выходило. Она крутилась вокруг мнимого столба, поводила плечами, словно растирала спину полотенцем после купания. Все точно по рекомендации Ипполита.
– Давай! Ипп! Жми! – орали со всех сторон.
– Молодец, товарищ Горшенин! – одобрял завхоз Михин. Ему было неудобно не одобрять, когда все одобряли. Яся сдерживал завхоза. Тот порывался втиснуться между Ипполитом и девушкой и устроить хоровод.
Вскоре и другие заразились энергией Ипполита и начали танцевать. Кто как мог. Только отшельники на диване обсуждали коллапсическую теорию Хойла. Однако глаза у них уже загорались беспокойным блеском.
– Маэстро! Бистро! Маэстро! – выкрикивал Сеня Зуев. Он бродил среди танцующих с бутылкой коньяка. Сене хотелось с кем-нибудь выпить. Всем было не до него. Даже астрометристы оставили преферанс и застряли в дверях спальни, изумленно глазея на взбалмошных коллег.
Парни на экране телевизора угомонились. Решили перейти на блюз.
– Танго! – радостно провозгласил Сеня. Это был единственный танец, с которым Сеня справлялся.
Преферансисты отправились в свой угол. Яся отпустил Михина. Ипполит поправил галстук. Девушка крутнула пальцем завиток на лбу. Вадим проводил Ирину К креслу…
Эдька и Рита разносили первые стаканы чая. В разнообразной посуде. А Савицкий все постукивал ноту «ля». Это начинало раздражать. После бешеного танца в комнате стало жарко и тесно. Казалось, даже дребезжащий звук занимает место.
