Текст книги "Уйти, чтобы остаться"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– В Париже у нас стояли деревянные кровати.
– В деревянных водятся клопы.
Тетя Женя строго посмотрела на Вадима:
– Молодой человек. Впервые клопов я увидела здесь.
– Просто у вас улучшилось зрение. Клопы заброшены к нам из Франции Наполеоном. Исторически доказано в одной из актуальных диссертаций.
Тетя Женя выпрямилась:
– Я вижу, в этой комнате будет всегда весело. Даже если тут вообще никого не останется.
Вадим согласно промолчал.
Тетя Женя вытащила из-под кровати пустой посылочный ящик. Вадим вспомнил, как в обсерваторию приезжала мать Ипполита, строгая седая женщина. Она привезла чудесные, пахнущие дождем яблоки и пироги. Тоже яблочные.
Вечерами она осторожно выпытывала у Вадима, почему не женится Ипполит. Разве можно каждый вечер уходить? То наблюдать, то в библиотеку. Надо подумать и о личной жизни… Вадим дипломатически отвечал, грыз яблоки и думал – в какую «библиотеку» отправился Ипполит на этот раз. Это было беспокойное время!
Однажды Мария Семеновна разбудила Вадима ночью. Часа в три. Волнуясь, она сообщила, что хотела проведать Ипполита, но не нашла его в отделе. Там работал лишь Бродский, который заявил, что понятия не имеет, где шляется Ипполит по ночам. Так и сказал: «шляется»…
Вадим кое-как успокоил Марию Семеновну, придумал, что Ипполит, вероятно, наблюдает в городе, на университетском инструменте.
Он видел, как в душу Марии Семеновны вползло сомнение… А назавтра тетя Женя добросовестно утвердила Марию Семеновну в этом сомнении. Ипполиту был устроен страшный скандал. Несколько вечеров он торчал дома, хотя и вправду надо было съездить в библиотеку, – не хотел расстраивать Марию Семеновну.
Когда Мария Семеновна уехала, все облегченно вздохнули, за исключением тети Жени…
– …Что мне делать с ящиком? Для картофеля он мал.
– Выбросьте.
– Вы думаете, что Горшенину он не пригодится?
– Думаю, что нет.
Тетя Женя вынесла ящик в коридор. Вернулась. Ее съедало любопытство. И это было заметно, хотя профессиональная строгость мешала ей снизойти до откровенных расспросов.
– Но книги, надеюсь, он возьмет с собой!
– Уже взял. Это мои книги.
Тон Вадима был издевательски лаконичен. Дуэль продолжалась.
Тетя Женя переставила графин, годами занимавший именно это место. Поправила занавес. Встала на стул и принялась вытирать пыль со шкафа. Все это делалось с невероятным шумом…
– Тут какие-то провода. Мне кажется, они принадлежат Ипполиту.
– С чего вы взяли?
– Так.
И первым не выдержал Вадим.
– Послушайте, честное слово, я не имею понятия, куда переехал Ипполит. – Он говорил правду.
– Меня это меньше всего интересует, – с достоинством произнесла тетя Женя. – Еще бы несколько таких отъездов – и общежитие стало бы вполне порядочным заведением.
– В таком случае в нем останетесь только вы.
– И вы! – Тетя Женя с грохотом передвинула провода.
«Она обо мне высокого мнения», – подумал Вадим. Его начинал раздражать этот шум. «А может быть, наоборот, невысокого?» – Вадим с любопытством посмотрел на худенькую фигурку, бойко орудующую на пыльном шкафу. «Интересно, она уже знает о моих отношениях с Ириной? Вряд ли. Я бы наверняка это почувствовал».
Тетя Женя была в курсе всех обсерваторских дел. И любая ее неосведомленность служила гарантией, что никто этого не знает.
– Говорят, что Ипполит Игоревич собирается уходить из обсерватории. И оформляет документы… По крайней мере, это вы знаете?! – Тетя Женя слезла со стула.
Вадим кивнул. Да, это он слышал…
Они не разговаривали уже три дня. Ипполит в общежитии не ночевал. И на работе он избегал Вадима. Вчера, например, – Ипполит шел навстречу по коридору, но тут же повернул обратно. Демонстративно.
Их ссора не могла пройти незамеченной. Наиболее значительное событие в тихой обсерваторской жизни за последние годы. Отдел был взбудоражен. К тому же стало известно, что Ипполит выписался из общежития. Возбуждение достигло кульминации сегодня утром – пронесся слух, что Ипполит подал заявление об уходе. Непосредственно Весенину, минуя Киреева. Многие обижались на Вадима, считая, что он в курсе всех дел, но скрывает…
…Тетя Женя сложила в таз свои тряпки, губки, веник. Комната выглядела чистой, но какой-то нежилой. То ли оттого, что матрац на кровати Ипполита был свернут. То ли отсутствовал громоздкий самодельный радиоприемник с двумя переносными динамиками для стереоэффекта… Или стало меньше книг…
Вадим вдруг ощутил страшное одиночество. Казалось, белые масляные стены бесконечно уходят в высоту. Пятнистая скатерть однообразной степью текла в сторону изгороди кроватных прутьев. Лампочка без абажура. Высохшая чернильница-непроливайка, почему-то стоящая в блюдце.
«Он так и забыл вернуть мне авторучку», – подумал Вадим, отводя взгляд от чернильницы. Хотелось уснуть…
Тетя Женя застряла в дверях, прижимая таз к боку.
– Вчера звонила девушка. Я полагаю, та, у которой телефон 5–32–64.
Вероника? – Вадим поднял голову.
– 5–32–64,—упрямо повторила тетя Женя. – Она звонила два раза.
– Ну и что?
– Во второй раз я ее предупредила, что у вас завязались серьезные отношения с одной нашей сотрудницей. И предложила ей больше не звонить… Я имела в виду девушку из шестого дома. Ирину Кон.
Пока Вадим соображал, что ответить, шаги тети Жени донеслись из коридора.
3
Референт вышла из кабинета, бережно прикрыв дверь. Еще издали Ипполит заметил разбросанную в левом углу заявления резолюцию Весенина. Это оказалось неожиданным. Ипполит был уверен, что Весенин вызовет его в кабинет для выяснения обстоятельств. Не каждый день увольняются кандидаты наук.
Референт виновато улыбнулась и протянула листочек Ипполиту. Она также понимала несуразность ситуации.
А может быть, он отказал?
Ипполит взглянул на резолюцию. Еще не прочитав, он понял ее смысл – «В кадры. Оформить увольнение по собственному желанию. Весенин».
Стало неприятно. И как-то неуверенно. Уже нельзя передумать, порвать заявление, отложить до следующего раза. Все это можно было сделать еще полчаса назад. Но не теперь. Поздно!
Нет, все продумано и не о чем жалеть. Досадно только, что не удалось поговорить с Весениным. Это тоже была бы хотя и незначительная, но атака. Ладно, можно обойтись и без этой атаки.
Ипполит уговаривал себя, находил логическое оправдание бесцельности разговора с Весениным. Но это было только оправдание. На самом деле чертовски обидно тихо уходить. Столько лет работать в обсерватории и не заслужить, чтобы тебя выслушали.
Ипполиту так остро хотелось словесной разрядки, что он почувствовал, как засосало под ложечкой, как тупой ноющей болью замлел живот.
Но повернуть обратно неудобно. Надо было самому подать заявление Весенину, а не через референта. И с каждой следующей минутой все более смешным будет выглядеть его приход в кабинет директора для объяснения.
Нужен повод. Ипполит лихорадочно искал повод, медленно переставляя вялые ноги по красному упругому ворсу ковра.
Может, постоять в коридоре и словно невзначай повстречать Весенина – ведь должен он выйти из кабинета. Ну хотя бы…
Внезапно его осенило. Ипполит развернул заявление и перечитал резолюцию. «В жизни не столь важно создавать новые условия, как умело пользоваться уже созданными», – где это он читал?
Можно возвращаться, повод найден.
Референта в приемной не оказалось. Отлично. Главное – не сбавлять скорости. Ипполит постучал в громадную, во всю стену, дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.
Весенин сидел за большим письменным столом в углу кабинета. Увидев Ипполита, он улыбнулся и пошел навстречу:
– А-а… Наш бывший сотрудник. Решили проведать?
Ипполит поддержал его улыбку. Мелькнула мысль о дальнем прицеле слов «бывший сотрудник», в подтексте это сочетание обязывало не касаться обсерваторских дел…
«Вывел с танцплощадки», – подумал Ипполит и произнес:
– Бывший?! Я еще не успел побывать в отделе кадров.
Весенин развел руками. Он легко взял Ипполита за плечи и подвел к бесконечному, как взлетная площадка, столу.
Усадив Ипполита в кресло, Весенин присел на угол стола и скрестил на груди руки.
Ипполит смотрел на Весенина снизу вверх. Неудобное положение – появляется чувство просителя. Это Ипполита не устраивало. Он приподнялся и устроился на мягком подлокотнике кресла. Глаза Ипполита оказались на уровне глаз Весенина. Теперь они были на равных.
– Меня не устраивает ваша резолюция, Орест Сергеевич…
Брови Весенина удивленно поползли вверх большими ржавыми дугами.
– В заявлении ясная мотивировка – «не согласен с антинаучной обстановкой в отделе радиоастрономии». А в резолюции – уволить по собственному желанию.
Ржавые дуги выпрямились и сползли. Весенин добродушно рассмеялся:
– К сожалению, Ипполит Игоревич, я не знаю статьи гражданского кодекса, отвечающей вашей мотивировке.
– Действительно, забавно. Важная гражданская тема не имеет статьи в гражданском кодексе. Парадокс.
– Не дошли руки, не дошли руки. И как же вы хотите, чтобы я изменил резолюцию? – искренне произнес Весенин.
– Не знаю. Вероятно – оформить уход в связи с несогласием с антинаучной обстановкой в отделе.
– Чудак, господи, какой вы непосредственный чудак, – вновь рассмеялся Весенин, с детским любопытством разглядывая бледное лицо Ипполита. Внезапно его смех прекратился. Булькнул где-то на середине и замер. – Слушайте, Горшенин, говорят, вы способный человек, но, простите, ума я что-то в вас не вижу. Желаете сохранить хорошую мину при плохой игре?! Уверяю вас, переход к Ковалевскому можно было устроить без подобного документа. – Весенин ткнул пальцем в заявление. – И без того брожения, что вы пытались устроить в Ученом совете. Это по меньшей мере некрасиво. – Весенин соскочил со стола. – Уважая ваши способности, я остановился на этой резолюции. Иначе…
– Что иначе?! – выкрикнул Ипполит.
– Иначе я б привлек вас за клевету. Через суд.
– Вы видите клевету в «антинаучной обстановке»?
– Если угодно. Обливать отдел, где занимаются серьезными научными вопросами, где руководит отделом весьма уважаемый ученый… Почему вы раньше молчали? Выжидали тепленького местечка у Ковалевского? Или раньше вас устраивали и наш проект, и наши масштабы? В чем заключается антинаучная обстановка? В чем?!
Тяжелая дверь-стена приоткрылась с липким шуршанием. В кожаной щели появилась испуганная голова референта.
– Почему вы пропускаете ко мне посторонних?! – крикнул Весенин.
– Я вышла… на минуточку… – жалобно произнесла референт, умоляюще глядя на Ипполита. – Может быть, уйдете, Ипполит Игоревич, вы ведь уволились.
– Я еще не был в отделе кадров, – жестко произнес Ипполит и сел в кресло.
– Идите, – бросил Весенин референту. Затем достал пенсне и посадил на толстый белый нос. – Так чем могу служить? – сдерживая голос, произнес Весенин, но пальцы его рук дрожали над глянцевой полировкой стола.
Мысли Ипполита спутались. Он попытался уложить их в стройный ряд. Но ничего не получалось…
– Да, раньше я занимался проектом Киреева. И дело вовсе не в Ковалевском… Я даже не знаю – буду ли я работать у Ковалевского или в другом месте…
– Короче! – приказал Весенин.
Ипполит замолчал. Он чувствовал, что говорит не то. Какую-то ерунду. Лепет. А может быть, уйти? Он посмотрел на дверь.
– Говорите, Ипполит Игоревич, я слушаю вас, – спокойно произнес Весенин. И даже доброжелательно.
Ипполит удивленно взглянул на директора. Но анализировать было некогда.
– За время проектирования и внедрения проекта идея Киреева технически отстала. Если в прошлом этот инструмент можно было строить и мы этого добивались, то теперь заниматься им – пустое дело… Памятник на песке.
– Значит, ваш проект целиком связан с несогласием, – произнес Весенин. – И это вы называете, как я понял, антинаучной обстановкой?
Ипполит вскочил с кресла и подошел к столику с графином.
Вода слегка вздрагивала от его движений.
Но так и не напился. Передумал и поставил стакан.
– Вы слышали, Орест Сергеевич, о работах Родионова в области…
– Слышал. И знаю, – перебил Весенин, – слава богу, не первый год. Пора бы и кончить.
– Это исследование, Орест Сергеевич, а не ремонт сарая, – резко проговорил Ипполит.
– Всякое исследование надо соизмерять с возможностями исследователя, – сухо ответил Весенин. Видно, он дал себе слово больше не срываться. – А возможности Родионова весьма относительны.
До сознания Ипполита донесся пунктирный прерывистый звон. Он отодвинул стакан от графина. Дребезжание прекратилось.
– Говорить так о работе Родионова – значит не только не понимать перспектив теоретической радиоастрономии, но и, простите, мало что понимать в современной радиоастрономии…
Весенин медленно поднялся из-за стола, опираясь на сильные руки. Лицо его стало багровым.
– Родионов, Родионов! – тихо произнес Ипполит. – Это удача, когда в обсерватории есть такой сотрудник.
– Мне не нравится ваш стиль разговора, Горшенин, – тяжело произнес Весенин.
– А-а… Не в стиле дело, – горестно проговорил Ипполит. – Мы все смешны перед истиной. Со своим честолюбием, ревностью, страстишками. Истина – выше нас. И если хватит ума это понять, то считайте, что вам крупно повезло в главном… Я это понял…
Голос Ипполита звучал глухо. Казалось, он думает вслух. И любое наставление выглядело бы сейчас нелепым и смешным.
Весенин это понял. Он был смущен искренностью тона Ипполита. И подавлен. Непонятно чем. Вероятно, слова Ипполита вызвали в нем какие-то глубокие ассоциации. Он не мог разобраться сейчас, в эту минуту… Да и понимает ли Ипполит, что работа Вадима опровергает исследование не только Киреева, но и самого Ипполита?
– О нем довольно посредственного мнения авторитетные специалисты, – пробормотал Весенин.
– О ком? О Димке?! – встрепенулся Ипполит. – Ну кто? Кто? Если эти авторитеты хоть немного смыслят в…
– Киреев, – вырвалось у Весенина.
Ипполит отступил на шаг. Невероятно. Чтоб Киреев? Но в следующее мгновенье он все понял. Словно при вспышке магния. Да, конечно, Кирееву надо смять Вадима в глазах начальства. Отрезать путь в том случае, если Родионов вздумает защищать себя. И сделать его своим роботом. А это несложно, если принять во внимание характер Вадима…
А Весенин уже вышел из транса. Он стоял – высокий, прямой, строгий. В сером просторном костюме. Таком просторном, что казалось, в нем поместился бы не только Весенин, но и маленький полный Киреев.
Ипполит сунул заявление в карман и вышел не прощаясь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СМЕРТЬ САВИЦКОГО
ГЛАВА ПЕРВАЯ1
А к вечеру выпал снег. Он зашпаклевал булыжники, ямы, сгладил тротуары с мостовыми, покрыл все рыхлым сахаристым накатом.
Штакетники вдоль витрин магазинов зарылись в снежные пеналы.
Ирине нравилось ладонью подгребать снег.
С одного конца в другой. Словно вытягиваешь из пенала длинный черный карандаш…
Вадим чуть поотстал. Если он вовсе уйдет, Ирина этого не заметит. Так ему показалось. Ирину слишком увлекала игра со снегом. От витрины к витрине… Вадим вначале думал обидеться, а потом забыл и просто шел, скрипя новыми ботинками.
Прошло около месяца, как Ипполит уволился из обсерватории. Где он теперь работал, никто не знал. Даже поговаривали, что он уехал в Ленинград, в Пулково. Страсти в отделе улеглись. Впрочем, Вадим теперь редко бывал в отделе. Как и Киреев. Все дни они проводили на заводах. Надо было разместить заказ на постройку основания антенны…
Неделю были в Москве, в различных министерствах. У Киреева там оказалось множество знакомых. Но ничего пока не получалось. Весь вопрос упирался в металл. Ни у кого не было сверхлимитного металла. Так по крайней мере говорили.
Вадим повсюду таскался за Киреевым с тремя толстыми папками. В папках сложены рабочие чертежи и технические условия. Вначале Вадима бесило унижение Киреева перед каждой министерской или заводской фигурой. Затем он смирился и молча брел из кабинета в кабинет.
В Москве он купил огромный портфель и сложил в него папки. Портфель был похож на киреевский, лишь поновей и углы пока сверкали свежим хромом. До этого у Вадима не было портфеля. Вначале портфель поразил его своим размером, а потом оказался даже маленьким… В Комитете по радиоастрономии они не появлялись, чтобы не смущать умы решением строить инструмент силами обсерватории. По плану Киреева, он доложит Комитету, когда будет закончен монтаж инструмента. Тогда можно будет у них выбить какие-нибудь деньги.
Наконец кто-то из бывших студентов Киреева, член коллегии министерства, сообщил, что Тамбовский завод согласен разместить у себя заказ на литье станины.
Срочно выехали в Тамбов. Да, там брались отлить заказ, но обрабатывать станины они не смогут, у них нет карусельных станков. И вообще они литейщики. Надо разыскать еще и обработчиков…
Два дня Киреев пролежал в тамбовском Доме колхозников. Болело сердце.
За это время Вадиму удалось разжалобить энергичного Семена Борисовича, заместителя директора завода. Семен Борисович не мог устоять перед интеллигентной внешностью Вадима и провернул заявку на Уральский металлообрабатывающий завод. По телефону. Там у него были друзья…
…Ирина слепила снежок и бросила в Вадима.
– Не отставай, деятель! – крикнула она. С тех пор как Вадим вернулся из Тамбова, она называла его «деятелем». Вначале это его раздражало, потом он привык.
В витрине кондитерского магазина стояла новогодняя елочка из крема. Малиновый дед-мороз смотрел на ослика.
Ирина вошла в магазин. Вадим остался на улице.
На середине площади светилась большая елка. Словно гигантская перевернутая люстра. Вокруг сидели притихшие дети, с уважением глядя на мохнатую роскошь.
Вадим пересек площадь и подсел на одну из скамеек. На другом конце скамейки сидел мальчик.
– Думаете, это цельная елка? Ерунда! Ее сколотили из двух, а может, из трех, – мальчик оказался скептиком по натуре.
– А почему же не видать гвоздей? – другой мальчишка, что сидел посредине скамейки, не хотел смиряться.
Скептик не ответил, стараясь пробиться взглядом сквозь мишуру к стволу дерева.
– А у меня был, к примеру, игрушечный турист. По фамилии Семенов, – сказал Вадим, привлекая внимание компании.
Скептик почувствовал – падают его акции.
– А у игрушек не бывает фамилии, – он спасал положение.
Компания задумалась.
– А почему куклу зовут Мариной? – вздохнула девочка.
– Это имя. Имя бывает, а фамилия – нет, – выкрутился скептик. Но это звучало неубедительно.
– Бывают и фамилии, – воспользовался паузой Вадим. – И елки бывают высокие. Я сам видел. Еще выше этой. Без всяких гвоздей. И эта без гвоздей.
Компания оживленно зашевелилась. Всем стало свободно, будто нашли то, что случайно и глупо обронили.
И Вадиму было хорошо. Словно он сидел не с краю скамейки, а в середине компании. И был самым младшим из них.
– Ну?! Посрамил дьявола? – Ирина держала коробку с тортом. Видно, она прослушала весь диспут. Ей хотелось сказать, что она зла на Вадима, что уже хотела уйти, не застав его у магазина, и в последнюю минуту решила заглянуть к елке.
Но Ирина промолчала.
Вадим поднялся, но, что-то сообразив, достал из кармана складной нож.
Через минуту шикарный торт был разрезан. Вдоль и поперек.
– Ну! С Новым годом, ребята!
Компания смущенно переглядывалась, мелкой волной возникал смешок. Создавалось нелепое положение. Но Вадима спас скептик. Он оказался не злым. К тому же скептик любил сладкое…
Вслед за ним к коробке потянулись руки и других. Торт разобрали.
– С Новым годом, – нестройно зашелестела компания и притихла, искоса бросая взгляды на Вадима.
– С Новым годом! – Вадим поцеловал Ирину в щеку. – Скажи что-нибудь.
– Я счастлива, что я с тобой…
Вадим посмотрел в ее черные блестящие глаза с пульсирующими елочками в середине зрачков. Он бережно пожал ее локоть.
Потом они вернулись в кондитерскую. Там стало больше народу. До Нового года оставалось три часа.
Кнопка со стуком выскочила из ячейки возле цифры «5». Лифт плавно причалил к площадке. Прямо перед металлической сеткой Вадим прочел фамилию. Так вот к кому они приглашены на Новый год?! Вадим посмотрел на Ирину. Та делала вид, что не понимает взгляда…
За дверью послышались шаги и голос: «Это наверняка Ирина», – дверь отворилась.
– Точно, Ирина и Вадим.
Устинович был в строгом черном костюме. Крупный красивый камень сиял в нейлоновом воротничке. Возможно, бриллиант. Глянцевый бантик стремительно раскинул узкие стрекозиные крылышки. Вадим рядом с Устиновичем выглядел денщиком, хотя и был одет в новый темно-синий костюм…
– Вот сегодня у вас вид посла на официальном приеме! – улыбнулась Ирина.
– И чувствую себя препаршиво, – пошутил Устинович, принимая шубу Ирины.
Она накинула на плечи темно-коричневый мохнатый платок.
– Ты когда-нибудь видела живого дипломата? – Вадим был смущен превращением Ирины. Платок делал ее непривычной и далекой.
– Дипломатов сколько угодно в обсерватории.
Посреди просторной комнаты стоял длинный стол. Вадиму он показался выше обычного. По резко белой скатерти расставлены вазочки с бутербродами.
Муравьиные скопища черной икры, простреленные ломтики сыра, слегка запотевшие кусочки колбасы в мелких веснушках – это называется сервелат, нет, сервелат в глубокой вазе, а это просто копченая московская; бледно-розовые пластинки кеты; желтоватая осетрина, яйца, начиненные чем-то красным…
Бутылки гордо наблюдали за порядком – неповоротливый портвейн, подтянутые коньяки, легкая водка, плоские ромовые и какие-то юркие, незнакомые, с иностранными названиями. И среди этой красоты, словно солдаты в увольнительной, без цели бродили пивные и прохладительные. И все это по периметру охраняли стройные бокалы в паре с маленькими смущенными рюмками…
Стульев не было. Вероятно, придется есть стоя, как сейчас принято. Такая штука называется «а-ля фуршет».
В комнате было человек десять. Многих Вадим видел впервые. Устинович представил Ирину и Вадима:
– Мои юные коллеги…
Стрелки старинных стенных часов стояли на одиннадцати.
В соседней комнате сидело несколько человек. И среди них Вадим увидел Савицкого. Странно – Устинович и Савицкий…
Пожалуй, Савицкий был единственным из обсерваторских.
Обычно Новый год встречали всем отделом. На этот раз что-то не получалось – не нашлось инициатора.
Савицкий был бледен и необычайно суетлив. Вадиму почудилось, что он даже не ответил на приветствие. Он шагнул навстречу Савицкому.
– Вы меня избегаете? Или мне показалось?
– Как прошел вояж? Сколько вы пробыли в командировке? Полтора месяца? – Савицкий заложил руки за спину. – Хотите, я расскажу, что делал там Киреев? Во-первых, у него в портфеле всегда лежала водка. На случай, если…
– Все черните Киреева? Злой вы человек.
– Я еще не закончил, – перебил Савицкий. – После деловой выпивки вы бежали в гастроном и сдавали порожние бутылки. Штука – двенадцать копеек.
– Вам больше нельзя пить, – раздраженно сказал Вадим.
– Вы думаете? А я сегодня напьюсь. Как сапожник. А после, может быть, набью вам физиономию… Сегодня я буду храбрый, черт возьми.
Вадим смутился и отошел от него.
У круглого столика беседовали несколько человек. Среди них был Зайченко, стройный мужчина с тонким загорелым лицом. Вадим читал его работы, отпечатанные на машинке.
Зайченко – кандидат филологических наук, но у него было свое «хобби» – его увлекали вопросы мироздания. Увлекали серьезно, профессионально.
Вадим знал, что Устинович дружит с Зайченко. Хотя в спорах они обычно занимали противоположные позиции. Еще в передней Вадим подумал, что непременно встретится тут со Святославом Кондратьевичем.
Рядом с Зайченко стоял незнакомый молодой человек, приблизительно одних лет с Вадимом. Зайченко его называл – Юрик.
Юрик говорил медленно, словно пропускал слова через ситечко из редких мелких зубов. Вадиму он сразу понравился.
– Кибернетика, кибернетика, – Юрик сдерживал раздражение. – Все пытаются передать машине, чтобы оправдать свою лень.
– Ваш вывод, мягко выражаясь, парадоксален, – улыбнулся Зайченко. – Разве именно кибернетика не является взлетом человеческой мысли?
– Именно. Взлет мысли отдельных творцов. А общество этим пользуется для того, чтобы сложить ручки и кейфовать, как говорят на востоке… С появлением кибернетики возникла огромная опасность – всеобщая лень.
– И это в устах молодого человека?! – иронизировал Зайченко. – Кибернетика не может заменить человека. Она может лишь помочь ему.
– Да?! – вскричал Юрик. – Прочтите вчерашнюю газету. Статья называется – «Машина проектирует машину». Сама… И это уже на заре появления кибернетики. Представляю, что будет лет через двадцать…
Юрик взял со стола яблоко, но тут же положил на место – еще не пришло время садиться за стол. Этим он еще больше понравился Вадиму. Хотя Юрик нес явную чепуху о кибернетике. Он казался утенком, только вылезшим из воды и не успевшим отряхнуться…
«Вот в поэзии наверняка этот парень разбирается», – почему-то подумал Вадим.
И тут же Вадим вспомнил Савицкого. Его странное поведение. Его слова. Этот тон. Эти руки, заложенные за спину. Совсем другой человек…
Ах, при чем тут Савицкий? Ну, выпил немного… Какая связь между Юриком и Савицким?! Никакой. Так… Впрочем, в их беззащитности есть что-то общее…
А вот Зайченко совсем иной. Спокойствие. Уверенность. Снисходительный, чуть иронический тон…
– Управление всеми институтами общественной жизни становится все сложнее. И человек уже сейчас ощущает бессилье, при самых добрых своих намерениях. Физический и психологический предел. Нужна машина. Жизнь выдвинула это требование.
– А где творческое начало? – не успокаивался Юрик.
– Ну и бог с ним, с творческим началом. К тому же, оно не исчезнет, раз вам так дорого, – Зайченко явно скучал. – Говорят, не бойтесь быть пессимистом. В дальнейшем может оказаться, что вы были оптимистом.
«Черт возьми, о чем они толкуют? К чему все это?»– думал Вадим. Неосознанное беспокойство подступало к горлу. Как слезы. Надо набрать побольше воздуха, чтобы подавить. Это всегда помогает…
Из гостиной позвали к столу. До двенадцати оставалось несколько минут.
К столу собирались гости. Они выходили из всех четырех комнат Устиновича. Добрая и слегка напряженная обстановка, всегда возникающая, когда до Нового года остаются минуты.
Вадиму казалось, что многие тут не знакомы друг с другом. Он шепнул об этом Ирине. Та подтвердила. В основном здесь друзья жены Устиновича, Марии Аполлинарьевны, доктора минералогических наук. Вадим посмотрел на радостную маленькую женщину с седой головой и гладким насмешливым лицом. Устинович рядом с ней выглядел иностранцем, не владеющим русским языком, – он то и дело улыбался и не знал, куда деть руки. У него не могло быть столько друзей. И он немного растерялся. Мария Аполлинарьевна налила ему водки.
– Единство противоположностей, – кивнул в их сторону Вадим.
– Наоборот – борьба. – Ирина потянулась к бутербродам с кетой. – Что ты будешь есть?
– Конечно же черную икру, – ответил он.
– Ты не оригинален. Только надо не опоздать, судя по целеустремленным взглядам окружающих, – улыбнулась ему Ирина.
Взгляды гостей скользили по бутербродам с икрой, но руки тянулись к семге, колбасам, сыру.
– Не решаются, – проговорила Ирина и первой взяла с блюда бутерброд с икрой. Все рассмеялись. Плотина прорвалась. Ваза мгновенно опустела. Какая-то девушка торопливо убрала вазу со стола, заменила новой и ухватила бокал.
– Домработница. Между прочим, ее зовут Вероника, – шепнула Ирина.
На экране телевизора четко обозначились часы Спасской башни. Еще мгновение – и стрелки сольются на римской цифре XII. Голос диктора прервался напряженной паузой.
«Сделайте громче! Сделайте громче!» – закричали все друг другу. Гостиную наполнил глухой фон динамика на предельной мощности. Словно у закрытого вагонного окна перед отходом поезда…
«За много лет впервые без Ипполита», – подумал Вадим. Мысли стремительно скакнули в прошлое. Но лицо продолжало улыбаться. По инерции. Вместе со всеми…
И, сотрясая воздух, гостиную наполнили перекатные звоны курантов. Казалось, их излучают стены или они плывут с потолка. Величественные, много выстраданные звуки. Вадиму они казались вечными. Еще ни один день его жизни не проходил без этих звуков, и он не мыслил себя без них…
Дон. Дили-дон-дон… Дон. Дили-дон-дон…
Торопливо захлопали пробки – шампанское брызнуло к потолку. Все хохотали, подставляя под пенную струю бокалы. Вино проливалось, покрывая пальцы нежными пропадающими пузырьками…
И тут резко, на полтона ниже курантов, Спасские часы принялись отбивать полночь.
Тан! Тан!.. – Не торопитесь, товарищи!.. – Тан! Тан! Тан!.. – Александр Николаевич, выдержка! Машенька, держи ровно бокал… Тан! Тан! Тан!.. Сколько ударов? Семь? Нет – восемь! А я говорю – семь!.. Тан! Тан!., Бросьте спорить, не слышно ударов… Тан!.. А вот теперь десять! Нет, одиннадцать!.. Таи!..
«С Новым годом, товарищи, с новым счастьем!»
…Ага! Что я сказал?! – Ура! – Я ведь, брат, математик! – Извиняюсь, извиняюсь, но, по-моему, было одиннадцать. – С Новым годом, Миша! – С Новым годом, Ирина! Вадим! – Машенька! Елена Григорьевна! – Эмма Александровна! – Разбили?! Ничего, это к счастью! – Локтем я, нечаянно! – Бросьте, Валентин Николаевич! – Моисей Эммануилович! Степан Гаврилович! – Женя!..
И наступил Новый год!
Вадиму нравилось все. И особенно что не произносят тостов.
Вадим почувствовал, что его тронули за руку. Обернулся.
– Рада с вами познакомиться, – улыбнулась Мария Аполлинарьевна, жена Устиновича. – Как здоровье Петра Александровича, я слышала, вы вместе были в отъезде. – Вадим что-то проговорил. – Да, поздравьте его с блестящей статьей в «Вестнике». Талантливо. Я получила удовольствие.
– С какой статьей?
– О, вы уже не читаете периодику? Ушли в дела?
Вадим так и не успел признаться, что не знаком с последней работой Киреева, – подошел Устинович. Он взял со стола маленькую рюмку, налил коньяк и, медленно смакуя, выпил.
Извинившись перед Марией Аполлинарьевной, они отошли от стола. Непривычно видеть Устиновича в домашней обстановке.
– Я предполагаю в конце января доложить на совете о последней работе… У меня к вам есть несколько вопросов. По Венере.
– Смогу ли ответить? Я давно отошел от темы. К тому же она не закончена… Впрочем, смотря какие вопросы.
– Были чьи-нибудь попытки наблюдать Венеру в момент перекрытия Луной?
– Не знаю. Это, безусловно, заманчиво для радиоастрономов. Юпитер, перекрытый Луной, наблюдали американцы и австралийцы. Нужны большие подвижные радиотелескопы.
– Что ж, подобный инструмент проектирует Ковалевский. Дай-то бог…
Вадим понял это как намек на последние события. Устинович разгадал его мысли:
– Вы, Вадим Павлович, пока ученый. Гм… Будем считать, что вы заболели и находитесь на бюллетене. Но вам надо вылечиться, и за вас это никто не сделает… Иначе вы станете хроником.
– Я не совсем вас понимаю, – Вадим не знал, как относиться к такому разговору. К тому же он в гостях.
