Текст книги "Уйти, чтобы остаться"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– Вы представляете, Вадим, всю ответственность ученых? Или это для вас звучит слишком плакатно?
– Ответственность ученых?! Ха! И еще раз ха!
Они обернулись. Рядом стоял Савицкий на мягких ногах. Три рюмки чудом держались на блюде, переплескивая друг в друга коньяк.
– Ответственность?! История все прощает! История слепа! Великое геройство становится великим преступлением. И одно покрывает другое! Этот парень, Прометей, похитил огонь, на котором сожгли Джордано Бруно. Швед Нобель изобрел динамит, может, он не понимал, что спустя годы станет убийцей миллионов? Или великий Эйнштейн? Он даже успел застать взрывы Хиросимы. Априорность следствия и причины… Послушай, Виктор Семенович, не принимай близко судьбу этого мальчика. Возможно, человечество от этого выиграет…
– Неплохой коктейль – Нобель, Прометей и Родионов, – засмеялся Вадим, пытаясь снять блюдо с ладони Савицкого. – Вы переоцениваете мои возможности с помощью коньяка.
– Можете меня не высмеивать. Ни вы, ни ваш Киреев. Этот подонок и интриган! Я ненавижу его и вас! Вы станете таким, как он. А может быть, хуже. Ваше счастье, что я не могу ударить человека…
Вадим растерялся. Он чувствовал на себе взгляды гостей. И где же Ирина? Почему ее нет в комнате?
– Возьмите себя в руки! Вы совершенно пьяны, – Вадим попытался перехватить блюдо с рюмками. Но Савицкий блюдо не выпускал.
– Оставьте меня! За сколько вы продались Кирееву?! Что он вам обещал? Карьеру? Покровительство над вашей Венерой? Что?! Мальчишка! Щенок!.. А я так вам верил! За что же вы так?
Вадим выпустил блюдо, но Савицкому было уже не удержать – рюмки скользнули. Звон разбитого стекла подействовал на Савицкого. Он утих, сжался и прикрыл глаза ладонью.
– Ужасно болит голова… Я, кажется, очень пьян, но лучше бы я умер, – пробормотал он.
Из соседней комнаты торопливо вышла жена Савицкого, худая, нескладная женщина. Бережно взяв под руку Валентина Николаевича, она отвела его в кухню. Чувствовалось, что она никого не стесняется, как это бывает в подобных случаях, и, кроме мужа, никого сейчас не видит. Вадима поразила нежность, с которой она прикасалась к Савицкому.
– Алкоголь – великое дело! Иногда он превращает человека в человека! За много лет впервые Савицкий произнес то, что думал, – негромко проговорил Устинович и стал собирать осколки.
Вадим принялся помогать. Он чувствовал мучительный стыд. Донесся приглушенный шепот:
– Встань. Ты похож на официанта… Коллекционер архивных талантов.
Вадим увидел Марию Аполлинарьевну, жену Устиновича.
– Зачем ты пригласил эту личность?!
– Не тебе судить его, Маша, – Устинович поднялся и передал осколки подоспевшей домработнице…
Расходились часов в шесть. Устинович развозил гостей по квартирам, приглашая в машину тех, кто проживал в одном районе.
Вадим, Ирина и Савицкие были последними. Они жили дальше других.
Валентин Николаевич всю дорогу молчал, отвернувшись лицом к окну. Его жена сидела выпрямившись и и строго смотрела на очищенный от снега асфальт.
Вадим с Ириной решили слезть у холма и пойти пешком до обсерватории.
Небо светлело. Уже потускнел большой неправильный четырехугольник – созвездие Ориона. Лишь три звездочки не сдавались. Это пояс Ориона. Чуть выше яркой капли Сириуса бледнел Процион. А еще выше и правее перемигивались Кастор и Поллукс, альфа и бета созвездия Близнецов… А надо всей этой россыпью сияла Капелла…
– Мне очень нравится название «Альдебаран», – произнесла Ирина. – Когда гаснут на рассвете звезды, я физически ощущаю, как уходит время.
Кое-где в окнах гостиницы горел свет. Вадим вспомнил, что Гогуа приглашал его к себе в номер – «Соберутся мировые ребята. А девочки! Высший класс». Потом Борька просил у Вадима ключи от номера так, чтобы тетя Женя не знала. Вадим оставил ключи… И сейчас думал о том, что будет забавно, если в его номере кто-то заперся. А если нет, то наверняка в комнате полно окурков и крепкий запах духов…
– Жаль, доктор Кон решила вернуться домой к Новому году, сказал Вадим.
– У доктора закончился отпуск, – ответила Ирина.
– Однако можно пойти ко мне, – осторожно произнес Вадим.
– Нет, я хочу к себе, – ответила Ирина.
Они свернули на узкую аллейку, ведущую к коттеджам. Вадиму не терпелось продолжить начатый разговор. Однако Ирина его опередила;
– Почему уволился Ипполит? Я все жду, когда ты расскажешь, но не хватило терпения.
– Не знаю, – резко ответил Вадим.
Ему сейчас не хотелось говорить ни о чем. Тем более об Ипполите.
– Молодой ученый с такой перспективой. И вдруг – уходит! – Ирина постучала по стволу дерева. Снег пушистым платком мягко упал на ее плечи. – А я догадываюсь. Я покорена его поступком. Он – крупная личность. А казался ординарным карьеристом… Доказательство от противного. Жаль, я не могу пожать его руку.
Вадим хотел стряхнуть с ее плеч снег. Она изогнулась – рука Вадима прошлась по воздуху. Он обернулся и крепко обхватил Ирину за талию.
Казалось, на Ирине ничего нет, кроме тонкой, словно лакированной, шубы. Глаза у нее были не те, к которым Вадим привык. Что-то в них изменилось.
– Мы очень снисходительны к тебе. – Ирина едва раздвигала губы, чтобы пропустить слово. – Мы прощаем тебе многое. И даже жертвуем собой ради тебя… Но вероятно, надо быть жестче. Тогда ты поймешь, что не все прощается. И особенно безволье… Мы занимаемся слишком серьезным делом, чтобы считаться с личным. Где-то себя надо ломать.
– Ради чего?! – крикнул Вадим. Прямо Ирине в лицо. – Я такой, как все. Мне не нужны почести и степени. Я желаю работать. Просто работать!
– А чем ты занимаешься? Ученый! Мышиная возня. Накладные! Лимиты! Поставки! Ты – теоретик. Деятель! Читаешь «Вечерку» и иллюстрированные журналы на английском языке… Для этого ты изучил язык? Ты выбит из колеи. Превратился в робота. И главное, тебе хорошо. Ты всем доволен… Господи, какой же ты болван. Ты сломлен, сломлен. Уже сломлен!
– Послушай, Ира, – Вадим сжал ее талию. – Я не желаю…
– Мне больно, отпусти… И неприятно!
Вадим пошел вперед. Торопливо, не оглядываясь. Ветки деревьев, продетые сквозь снег, задевали его грудь, плечи. И качались вслед, освободившись от белой муфты…
Он остановился в конце аллеи, у старого разрушенного астрографического павильона. Воздух тугими холодными клубами заполнил легкие. Ему мучительно хотелось вернуть ночи, проведенные у Ирины дома. И те часы, когда, уже успокоенные, они лениво засыпали. Тогда он чувствовал себя властелином. Его смущало это чувство. А теперь ему хотелось вернуть те минуты. Чтоб захлебнуться гордыней над распластанным рядом телом. Упиваться своей безграничной великодушной ленью. Он готов был пойти на любые унижения и жертвы, только бы вернуть те минуты власти. И чтобы этой властью подавить ее. Он даже готов ей сказать то, чего она так открыто и жалко ждала. И что он никогда не решился бы ей сказать, если бы не та бешеная жажда, болезненная жалость потери… А-а; все равно. Так пусть обман. Главное, вернуть те минуты.
– Я люблю тебя, Ира.
Шаги, что раздавались все ближе и ближе, замерли. Вадим чувствовал ее взгляд на своем затылке, спине.
– Ты выбрал очень неподходящее время для этого сообщения.
– Я хочу быть сейчас с тобой.
– Вот что главное… К сожалению, этого уже нельзя.
– Тогда пошли ко мне. В общежитие.
– Ты меня не понял. Я говорю – этого уже нельзя.
– А полтора месяца назад было можно?
Вадим стоял растерянный и злой. Он понимал, что подобная фраза не сможет изменить настроения Ирины. Но он ничего не мог придумать. Желание, досада, злость захлестнули его, расслабили мозг. Наполнили его тоской.
– Ты высчитал? Полтора… Дай-ка мне пройти.
И прошла. Близко. Коснувшись холодной шубой бессильно опущенных рук. И ушла.
Вадим в злобе стукнул ботинком по стволу. Мир исчез за снежными перьями, слетевшими с дерева.
2
В гостинице проходила дуэль между тетей Женей и Борькой Гогуа. Вадим мгновенно оценил обстановку – он увидел в конце коридора женский силуэт, а в руках тети Жени ключи от своей комнаты.
Со второго этажа, вздыхая, сползали приглушенные звуки интимного блюза.
Вадим снял пальто и положил его на стул. Ему было жарко.
– Понимаешь, ключи отняла. Не старуха, а фельдмаршал. Как будто ее папы собственный дом. – Борька поправлял сбитый на сторону галстук. – А может, у меня есть дело?!
– В чужой комнате? – сокрушительно спокойно спросила тетя Женя.
– А что?! – брал горлом Гогуа.
– Здесь общежитие, а не дом свиданий, – ответила тетя Женя. – Решайте свои проблемы в официальном порядке.
– Бюрократка! – задыхался Гогуа.
Вадим взял ключи и пошел к себе, обжигаясь о горячие плечи разгневанного грузина, который шагал рядом. Темный силуэт у окна подался в сторону, и ночь осветила хорошенькое девичье лицо с наивными глазами и большим красивым ртом.
– Такое дело испортила, зануда старая, – шептал Борька и добавлял жесткие грузинские слова.
Близость девушки с красивым ртом подхлестнула Вадима, разжигая страсть, которую не могла охладить новогодняя морозная ночь. Или слепая жажда чем-то отомстить Ирине…
А сверху лилась музыка.
– Слушай, я вижу, у вас там весело, – как можно равнодушней проговорил Вадим.
– Иди, посмотри, – встрепенулся Гогуа. Он понял намерение Вадима. И чуть тише умоляюще прошептал – Только поднимайся по другой лестнице, а то старая сплетница тебя увидит и поймет, что я остался у тебя.
Вадим передал ключи Борису. Гогуа сразу повеселел:
– Дорогой! Вот теперь я вижу, что ты созрел для преступления. Поднимайся ко мне. Спроси Стеллу. Всю ночь тебя ждет. Только я тебя прошу – занеси свое пальто. А то старая зануда специально принесет, чтобы убедиться, что ты у себя. Английское воспитание, да…
Вадим вернулся в вестибюль. Пальто валялось на стуле. Тетя Женя, отвернувшись, смотрела в парк. Большие дверные стекла светлели – занимался рассвет.
Вадиму хотелось незаметно уйти, чтобы не привлечь внимания тети Жени. Но не удалось. Он понял, что старуха догадывается о сговоре с Борькой Гогуа.
– Знаете, Родионов, вы никогда не были порядочным человеком. Так, как я это понимаю. Вы просто одно время подавали надежды…
– С Новым годом, Евгения Михайловна, – Вадим перекинул пальто через руку.
ГЛАВА ВТОРАЯ1
Ипполиту под лабораторию выделили комнату на третьем этаже. Почти каждый день, отбивая свежую краску на окнах, в комнату втаскивали новую аппаратуру. Деревянные решетчатые ящики ставились друг на друга. И в основном не то, что надо. Один контрольный стенд занимал половину лаборатории. Ипполит возмущался. Грузчики заявляли, что приказано в эту комнату. И все!
– Может, они решили из лаборатории сделать склад?! – кричал Ипполит.
Грузчики с достоинством удалялись.
Ипполит снял картонную табличку с надписью: «ПРОБЛЕМНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ № 3» и приколотил ее к соседней двери. Деревянные ящики поплыли в соседнюю комнату. Первая проблема была решена. Вторая проблема – стол и стулья. Хотя бы пару стульев.
– Не выйдет, – вздыхал завхоз. – Приспосабливайте ящики. Сам Ковалевский сидит на табурете.
– У него такой вкус, – возражал Ипполит.
При выезде Институт радиофизики увез с собой все стулья, столы и шкафы. Хотя и оставил много различной аппаратуры. И Ковалевский действительно сидел на табурете за фанерным ученическим столиком.
Надо что-то придумывать.
Вскоре на доске приказов появились стишки. И на доске объявлений. И на афишах филармонии, что висели в коридоре института.
Если есть в отделе пол,
То не нужен стул и стол;
Мебели же не было
В полудиких странах,
Жили же без мебели
Шахи и султаны —
Так не в шутку, а всерьез
Мыслит добрый наш завхоз.
Стишки были отпечатаны на машинке. Под чернильным рисунком – какой-то тип наблюдает, как сотрудники сидят на полу. Тип смахивает на завхоза.
Ипполит ждал.
Через два часа завхоз притащил парочку стульев. Тяжело вытирая пот, сел и произнес:
– Писака! Тяжеловато будет нам сработаться.
– А что? Вас назначили ко мне в лабораторию? Инженером? – поинтересовался Ипполит, нахально усаживаясь напротив.
– Опозорил, да?
– А стол? – спросил Ипполит.
– Может, поэму сочинишь? Или песенку?
Вскоре нашелся и стол. Сотрудники соседних лабораторий появлялись в комнате, с недоверием оглядывая приобретение. Даже слегка двигали стулья, хотели убедиться, что не мираж. В их многодумных головах созревали коварные планы. И они тихо удалялись, чтобы привести эти планы в действие. Над завхозом сгущались тучи. А Ипполит приобретал славу пробивного парня. Подобное качество обычно закреплялось навеки, словно дворянский титул. И последующие малорезультативные поступки Ипполита могли вызвать только недоумение, но отнюдь не сомнение в личных качествах пробивного парня.
Ипполит был зачислен заведующим Проблемной лабораторией № 3. Чем будет заниматься эта лаборатория и какое у нее отличие от лабораторий 1, 2, 4, Ипполиту пока было неясно. Это знал лишь Ковалевский. А пока Ипполит совмещал и завлаба, и лаборантов, и механиков, и радиоинженеров. Все семь штатных единиц, включая уборщицу.
Он снял комнату недалеко от института. Хозяйка, женщина лет пятидесяти, работала вагоновожатой. Она уходила на работу в четыре утра, поэтому с вечера негромко стучалась в комнату квартиранта и предупреждала:
– Кефир за окном. А каша в малированной кастрюльке. И колбаса, свежая, без духа. Вы уж извините.
Хозяйка попалась очень экономная. Это устраивало Ипполита. Питаться в столовой было невыгодно. В институте он получал значительно меньше, чем в обсерватории. Пока! И дело не столько в штатных неурядицах в связи с организацией, сколько в самом Ковалевском. Он добился особых полномочий «сверху». При приеме на работу Ковалевский предупреждал:
– Пока я могу вам дать «базовый оклад». Все зависит от степени актуальности вашей темы и от эффективности ее разработки. Через шесть месяцев созовем «ассамблею» и будем коллективно обсуждать ту пользу, какую вы принесли науке. А пока, к сожалению, «базовый оклад». Вне зависимости от ученой степени. Вы же понимаете, что ученая степень еще не показатель степени учености… Устраивает? «Базовый оклад» завлаба – 120 рублей.
Многих это не устраивало. Уходили. Но на их место приходили другие. Ковалевский терпеливо объяснял. Так он подобрал четырех заведующих лабораториями. Молодых людей. Трое, в том числе Ипполит, были кандидатами наук.
Ковалевский хорошо знал Ипполита. Его возможности. Однако не желал отступать от принятого курса. Да и сам Ипполит не настаивал. И даже с интересом встретил это нововведение и ждал «ассамблею».
Ни темы, ни штата у него в лаборатории не было. Но было известно главное направление – усилительная группа для гигантского радиотелескопа. Значит, надо думать о теме и о штате!
Ковалевский себе отводил весьма скромную роль – «запустить машину». А руководят пусть сами заведующие. Особое место сейчас у Ковалевского занимал один отдел – теоретический. Он так и назывался – ОТИ, Отдел теоретических исследований. Подобрать кандидатуру руководителя этого отдела Ковалевский считал для себя делом чести. Он мечтал о таком варианте, когда в ОТИ будут работать три сотрудника. Заведующий – человек, умеющий анализировать и видеть перспективу идеи. И еще два сотрудника – люди мудрые, но непременно исповедующие противоположные теоретические направления. Вот когда будет работа, мечтал Ковалевский.
Ипполит вспомнил один разговор с Ковалевским. Недели две назад. Они встретились на лестнице.
– Кого бы я взял раньше на должность заведующего ОТИ, это Киреева.
– Почему раньше? – с невинным видом спросил Ипполит;
– Одно время я полагал, что Киреев не знает, чего хочет, – ответил Ковалевский.
Тогда и был очень подходящий момент. Но Ипполит его упустил, приходилось ждать другого случая. А для чего вообще ждать? Можно спуститься ниже этажом и поговорить.
В кабинете Ковалевского сидели несколько человек. Ипполит их узнал – сотрудники Черноморской обсерватории. Они обсуждали привезенный вариант параболоида. Одна из многих конструкций, предлагаемых для воплощения в гигантском радиотелескопе.
Судя по количеству окурков в пепельнице, разговор шел к концу. Ковалевский предложил им подготовить краткий доклад к предстоящей конференции.
– Жаль, Ипполит Игоревич опоздал, – говорили черноморцы, прощаясь. – Ему, вероятно, понравится наша идея!
– Что ж, он и выступит на конференции со своим мнением, – сказал Ковалевский.
Ипполит вспомнил темно-синий модерновый кабинет Ковалевского в обсерватории. И здесь все так же. И портрет Вавилова занимал старое, привычное место над столом.
– Привязался, понимаете, к одной обстановке, – Роман Степанович уловил взгляд Ипполита. – Жаль, опоздали. С каким напором эти герои-черноморцы долбали проект уральской и сибирской обсерваторий. И главное, не столько защищали свой, сколько ругали чужой. Вот что меня беспокоит. Не превратилась бы конференция в свалку.
– Вы к этому не привыкли? – улыбнулся Ипполит.
– Не хочу привыкать. Если конференция не пройдет на высоком научном уровне, институт завалят проектами… Так с чем пожаловали, Ипполит Игоревич?
Ипполит неожиданно для себя растерялся. Он сказал первое, что пришло ему в голову:
– Слишком уж маленький штат в лаборатории.
Это была чепуха. Ипполит еще не приступал к теме.
Ковалевский насмешливо оглядел его узкими монгольскими глазами. Такие глаза почему-то всегда кажутся хитрыми.
– Вам известен закон Паркинсона? «После некоторого оптимума увеличение штата ведет к сокращению разумного продукта»… У вас самый раз. Так с чем же все-таки?
– Насчет Вадима Родионова, – вздохнул Ипполит.
Ковалевский рассмеялся негромким торопливым смешком.
– Хотите, чтобы я пригласил его в ОТИ? Отлично. Вообще-то я ждал этого предложения и удивлялся, что вы медлите… Конечно, чрезвычайно способный теоретик, и к тому же ваш друг. Пусть бывший.
Ипполит сунул руки глубоко в карманы. Это было для него неожиданностью. Ипполит был уверен, что никто не знает истинных причин его ухода из обсерватории. Роман Степанович, казалось, не замечал растерянности на лице Горшенина. Он встал и начал ощупывать сиденье. Его что-то беспокоило. Не найдя ничего, решительно сел. Секунду к чему-то сосредоточенно прислушивался.
– Подсиживают? – не удержался Ипполит.
– Пока нет, – серьезно ответил Ковалевский. – Вот организуем институт, тогда и начнут.
«Черт меня дернул повернуть разговор. Трепач я несчастный», – казнил себя Ипполит. Ему показалось, что Ковалевский рад отложить обсуждение кандидатуры Вадима.
– Так вот о Родионове, – Ковалевский положил большие загорелые руки на стол. – Он теоретик-сноб, а мне нужен современный ученый. Боец. Иначе он ничего не даст. Его съедят вместе с талантом. Ученый должен быть бойцом. Обязан. И мне думается, это было всегда… Допустим, можно оградить Вадима от неприятностей, считаясь с его индивидуальностью… Но поймите, Ипполит. Со своим характером он может превратиться из противника в соглашателя. А мне в ОТИ нужны принципиальные люди.
– А-а… Роман Степанович, в том-то и дело, что Вадим принципиален. Но он мягкий человек, понимаете. Слабовольный.
– Вы его очень любите.
Ипполит замялся.
– Когда вопрос стоял о кандидатуре для поездки в Австралию, многие считали, что должен ехать Родионов. Я был другого мнения. Да, судьба наделила его талантом. Вадим, еще неизвестно, вырастет в ученого или нет. Но вы непременно им станете, Горшенин. Хотя бы по тому, как вы отстаиваете Родионова. Главное – это наука. Мы все служим ей, и все мы смешны перед ней со своими личными интересами. И этим мы с вами очень близки, Ипполит… Если кто-то принесет больше пользы на моем месте директора, я с великой радостью передам ему этот кабинет, – Ковалевский убрал со стола руки и, склонив голову, искоса поглядел на Ипполита. – Родионова в ОТИ приглашать не стану. Но если он придет, буду рад. Для меня будет иметь значение самый факт разрыва его с Киреевым. Именно добровольного разрыва. Если этого не произойдет, Родионов никогда не поднимется над своим «я»… К этому люди приходят в молодости. Или не приходят уже никогда. Как Савицкий…
Ипполит напрягся. Он сразу и не вспомнил, кто такой Савицкий. А прошло только несколько недель…
И почему-то вспомнил искалеченную улыбку, а потом уж самого Савицкого.
2
– Осенью мы были в Таллине. Шли дожди, и мы не выходили из ресторанов. Там действительно можно отдохнуть.
– Я тоже была в Таллине. Оказывается, в музее пушки из папье-маше. Копии. Представляешь? Оригиналы вывезли… Ты была в музее?
Вадим обернулся и оглядел девушек. Обе в высоких модных меховых шапках. На одной пальто, на второй – шуба. Девушкам этот осмотр не понравился. Та, которая была в шубе, показала Вадиму язык.
Вадим смутился.
– Шею свернете, – произнесла девушка в шубе.
Вадим узнал по голосу, что именно она посещала музеи.
Через остановку девушки собрались выходить. В дверях автобуса они оглядели Вадима и рассмеялись. Потом помахали ему рукой сквозь запыленное стекло. Вадим улыбнулся и поправил лежащий на коленях портфель.
Он возвращался из Института баллистики. Обсуждали проделанную работу. Вадиму многое было неясно в исследованиях. А главное – это тема его не привлекала. Но она хорошо субсидировалась, и Киреев предлагал все новые и новые варианты. Однако Киреев тоже не мог точно найти ход исследования. Вадим силился вспомнить, кому принадлежала фраза – «Когда мы сможем сформулировать проблему с полной четкостью, мы будем недалеки от ее решения». Кажется, Эшби…
Вадим сошел у магазина. Успел. До закрытия еще десять минут. Надо купить что-нибудь на ужин. Хорошо бы нарваться на болгарские концентраты. На мясной бульон. Не отличишь от домашнего…
У магазина стояли двое мужчин. Они вопросительно посмотрели на Вадима. Правая рука одного была заложена за лацкан пальто, высвободив два пальца. Он поигрывал пальцами и серьезно смотрел на Вадима. Условный знак – двое есть, ищем третьего…
Вадим смущенно улыбнулся и пожал плечами. Мужчины потеряли к нему интерес и вопросительно уставились на того, кто шел следом за ним. А Вадим виновато шмыгнул в магазин.
Концентратов не было. Ни бульонов, ни каш. Вечные проблемы – что купить на ужин? Многие, вероятно, женятся потому, что не в силах бороться с этой проблемой.
В темно-фиолетовой витрине маячили фигуры мужчин. Им все не удавалось завербовать третьего партнера. Их стойкие силуэты окатывались неоновыми волнами рекламы. Строго последовательно. Желтые, голубые, красные… Пауза. Желтые, голубые, красные… Четко очерченные витриной, силуэты мужчин казались погруженными в аквариум с подкрашенной водой.
Вадим вышел из магазина и кивнул мужчинам.
Они забились в какой-то подъезд. Один достал из пальто прозрачную бутылку и три картонных стаканчика. Другой развернул сверток с солеными огурцами.
Мужчины продолжали разговор, словно Вадима не существовало и в помине. Он стоял, нелепо вертя картонный стаканчик.
Тот, что был с водкой, ловко открыл бутылку. Второй молча сунул Вадиму огурец. Тот, что с водкой, с великой точностью разлил по стаканчикам, наполняя подъезд спиртовым запахом… При этом мужчины все продолжали свой разговор о каком-то общем знакомом Степане. Вадиму нравилось, что на него не обращают внимания. Значит, он их не смущает своим огромным, почти новым портфелем. Или, наоборот, он им просто безразличен.
Мужчины выпили. По-деловому, без, всяких тостов. Только один сказал: «Ну, я поехал». Второй выпил скромно, без предупреждений.
Вадим запрокинул стаканчик и сделал два больших глотка. Водка горячо ухнула в желудок. Будто камнем. Ударило в горло, в нос. И растеклась теплой истомой по всему телу. Огурец был восхитительный. Хрусткий, холодный.
С великой точностью разлили еще. Пустую бутылку спрятали за дверь, в сырой уголочек.
Вадим выпил и доел огурец.
– Девяносто пять, – соизволил обратить на него внимание один из мужчин.
Вадим протянул рубль. Мужчина полез искать пятак.
– Да бросьте, ерунда.
– Ну, ладно. До следующего раза, – согласился мужчина. – А то хочешь, пойди сдай бутылку-то. Вон в портфель сунь и сдай.
– Еще в выигрыше будешь, – поддержал второй.
– А чего ж вам самим не сдать? – поинтересовался Вадим, направляясь к выходу.
– Дворнику оставляем. Иначе не станет пускать. Вон за дверьми штуки три уже стоят.
Цветные волны уличных реклам скользили по лицу. Прохожие напоминали сюрреалистические персонажи. В голове что-то тоненько позванивало. Жарко. Вадим распустил шарф и освободил шею. Лишь тяжелела голова и портфель оттягивал руку. Хотелось, оставить его, выбросить в заснеженные кусты. Чтобы не мешал…
На языке вертелись какие-то слова. Казалось, вот-вот он их вспомнит и произнесет. Нет, не удавалось. Мучение. Губы шевелились вхолостую – слова не возникали. Просто мучение…
Вадим вышел переулком на проспект Героев. Статуя пионерки пыталась выкарабкаться из снежного сугроба. Удалось лишь высвободить закинутую в салюте руку.
Во втором подъезде было тепло и темновато, но достаточно светло, чтобы разобрать нацарапанное на каждом подоконнике «Зина + Джаз».
Вадим со стуком передвинул дверную задвижку.
– Тише, соседей разбудите, – Вероника стояла у выключателя и ждала, когда Вадим снимет пальто.
– Пора бы им уже привыкнуть, – Вадим взял портфель и направился в комнату.
Вероника выключила в прихожей свет.
– А говорили, что не придете сегодня.
– А вот и пришел, – Вадим всем телом повалился на узкий цветастый диванчик. – Понимаете, опоздал в магазин. Может, угостите чем-нибудь?
Вероника вышла на кухню. Последний раз Вадим был в этой комнате вчера. А до этого почти каждый вечер на протяжении недели. Вкрадчиво постукивал будильник на капроновой салфетке. И все в комнате стояло на капроновых салфетках. Даже турист Семенов.
Перестук будильника проникал в мозг, разбухал хриплым назойливым пунктиром. Вадиму захотелось накрыть ухо вышитой подушкой. Будильник выстукивал слова: «Я – сир! Я – тощ! Я – сир!»
Он принялся шепотом вторить будильнику. Наконец-то! «Я – сир! Я – сир!…» Вспомнил. Теперь он был счастлив и умиротворен. Такая чепуха весь вечер забивала голову…
Вероника поставила тарелку с сосисками. Пунктирный хрип будильника превратился в обычный тихий перестук. Все вернулось на свое место.
Сосиски обжигали рот, и Вадим помахивал вилкой, чтобы сосиски быстрее остыли. Горчицы у Вероники не было, только соль. И маринованные помидоры.
Пока Вадим ел сосиски, Вероника принесла чайник.
– Ну, как прошел день?
– Ничего особенного. Мелкие неприятности.
Вероника не стала спрашивать. Она уверена – он и сам скажет. И Вадим знал, что расскажет. Говорить больше не о чем. У него появились дела, о которых он уже мог рассказать Веронике, зная, что его поймут. Обычные будничные дела. И Вероника вполне их понимала. И даже иногда советовала. Разумно, по-деловому. И таких понятных ей забот у Вадима становилось все больше, чем непонятных и запутанных.
– Киреев получил телеграмму из Тамбова. Не хватает металла. Надо срочно где-то доставать металл и отправлять в Тамбов. Иначе закроют заказ.
– А может быть, есть смысл поехать в Тамбов? Кому-нибудь. Вам или Кирееву.
– Зачем?
– Ну, поговорить на складах. Дать на лапу, кому там нужно.
– На лапу?
– Ну, взятку, не понимаете?
– Да, я понимаю. Не в этом дело. У них действительно нет металла. Я знаю.
– Найдется. Только коньяком не отделаетесь. Видать, жмот ваш Киреев.
Вадим усмехнулся. Он представил респектабельного профессора рядом с Вероникой, занятых одними проблемами.
– Нет. Это не так все просто, Вероника.
– Гораздо проще, чем вы думаете.
Вероника принялась разливать чай. Вечерний свет, как обычно, растворил веснушки на ее лице, сгладил худобу фигуры. Черные волосы поминутно сползали на щеку назойливой волной. Вадиму нравилось отводить их за плечо. Большего он себе не позволял. Он видел, что Вероника не понимала его поведения, и непонимание ее раздражает. Тогда, у балюстрады кафе, ей все было ясно. И она поступила так, как должна была поступить, по ее мнению, порядочная девушка. Теперь поведение Вадима ее обескураживало. Он приходил почти каждый день и вел себя словно в музее. И Вероника привыкла к этому, хотя и злилась. Сама не зная, за что…
Рука Вадима отбросила черную россыпь за плечо и неторопливо жестко спустилась по спине. Горлышко чайника качнулось, плеснув кипятком мимо стакана в блюдце.
– Перестаньте. У меня кипяток.
Вадим взял чайник, поставил его на решетку и сомкнул руки на тонкой талии Вероники.
– Что, псих напал? – строго спросила Вероника. – Или долго были смирными, застоялись?
– Неужели ничего не изменилось, Вероника? – взволнованным шепотом произнес Вадим. И прислушался сам к себе. Это что-то новое. Хотелось, чтобы прозвучало искренне, а прозвучало скучно. До тошноты.
– От вас несет водкой. Выпили?!
И Вадим вспомнил, что он выпил. Совершенно выпустил из виду. Мелькнула мысль, что этим можно все оправдать, даже назойливость. Ведь, собственно, он ради этого и выпил. А забыл из-за дурацкой фразы, которую пытался вспомнить. «Я – сир, я – одинок…»
Вадим отяжелел и лениво подошел к аккуратному серванту. Турист Семенов стоял на капроновой салфетке, как на параде.
– Вам неприятны мои прикосновения? – со значительной грустью сказал он и опять прислушался сам к себе.
Вероника молчала. Вадим переждал, ему хотелось растрогать ее. Но получилось наоборот – он, кажется, расстроил сам себя. Сентиментальная сцена.
– Послушайте, почему вы напились? – строго спросила Вероника.
– Как у вас все разложено по полочкам. Разве можно понять, почему человеку хочется водки?
– Это меня не касается. Терпеть не могу пьяных.
– Я вам вообще антипатичен, – бубнил Вадим, стараясь вызвать жалость.
Вероника подошла к серванту с другой стороны. Голос ее дрогнул, и Вадим это моментально уловил.
– Почему же?! Правда, раньше вы мне казались чудаком.
Вадим хотел спросить «почему?», но смолчал – разговор мог принять иное направление. Он желал одного – признания. Он задыхался. Пусть даже жалостью, но вызвать расположение, доброту.
После ухода Ирины он чувствовал одиночество. Тягостное состояние пустоты. Особенно по вечерам. И в комнату к нему никого не вселяли. Матрац Ипполита лежал свернутым – полосатая гусарская грудь, рассеченная ржавыми ромбами, обмякла… Ирина избегала встречи. При разговоре она смотрела в сторону и торопилась. Однажды она шла по аллее и, заметив его, свернула на заброшенную малохоженную тропинку. После этого Вадим позвонил Веронике…
– Я очень рад – вы не выбросили мой подарок. – Вадим подергал дурацкий семеновский колпак. – Артикул пятьсот четыре.
– Мне он нравится. Жаль, потерян ключик для завода. – Вероника подошла к Вадиму. – Не надо больше пить, ладно? А то вы опуститесь…
– Иначе бы вы меня поцеловали, – усмехнулся Вадим.
