Текст книги "Уйти, чтобы остаться"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Я слушаю.

– Ты скоро закончишь наблюдение?

Ирина молчала. Возможно, пыталась вспомнить, чей это голос.

– Неужели нельзя было повесить трубку, раз никто не подходит? – наконец произнесла она. – Человек наблюдает, а тут звонят по разной ерунде…

– Я спрашиваю – ты скоро освободишься? – спокойно повторил Вадим.

– Нашел время звонить. У меня пластинка вставлена.

– Я хочу тебя видеть.

– В двенадцать у павильона. Все!.. Что же ты молчишь? В двенадцать!

Убедившись, что Вадим ее понял, Ирина повесила трубку. Такое впечатление, будто они только вчера расстались, хотя не разговаривали уже много дней. С самого Нового года…

К двенадцати Вадим подошел к павильону. Шторы купола были сдвинуты, и бетонный корпус напомнил склеп. Розовое табло мерцало фразой «Идет наблюдение».

Вадим ходил вокруг павильона по утрамбованной дорожке. Все было пронизано холодным, прозрачным воздухом и покрыто бледно-серебристым светом луны. Сколько раз он очаровывался этой красотой, и все как в первый раз…

Погасло розовое табло. Спустя минуту открылась тяжелая дверь павильона, как створки огромной раковины.

– Ты давно ждешь?

– С двенадцати.

На Ирине меховая куртка, теплые ватные штаны и пимы. Обычная рабочая одежда астронома. Попробуй часами, не двигаясь, сидеть у телескопа зимней ночью.

– Хочешь мандарин?

Ирина протянула Вадиму плотные промерзшие кулачки. Мандарины были совсем спелые, и шкурка тянулась цельным закрученным серпантином. И падала в снег золотой стружкой.

Вадим положил в рот сразу весь мандарин. Зубы пронзил резкий холод. Он часто задышал, стараясь согреть плотный шершавый комочек…

Ирина старательно отщипывала каждую дольку и долго дышала на нее, прежде чем прикусить ровными, удивительно белыми зубами.

– Готовитесь к завтрашнему докладу?

– Устинович считает, что недостаточно пластинок в ультрафиолетовом спектре.

Они говорили медленно, словно ощупывали друг друга словами.

– В городе появились мандарины. Устинович принес целую сетку, – произнесла Ирина..

– Помню, как их вкладывали в новогодние елочные подарки, – ответил Вадим и добавил: – Я очень скучаю по тебе.

– Не думаю.

– Почему?

– Тебе было не до меня. Ты был занят Вероникой.

– Я как-то заходила к тебе… Тетя Женя сказала, что ты уехал к Веронике.

– Ну и что?

– Ничего. Просто ты не скучал по мне.

– Нет, я скучал… Но ты меня избегала. Мы так нелепо расстались. Ты сама виновата, – Вадиму казалось, что он крикнул. – Ты слишком… самонадеянна. Ты считаешь, что владеешь истиной… Это тягостно, – Вадим не хотел это говорить. Получилось как-то помимо воли. Упоминание о Веронике сбило его с толку.

– А с ней тебе было просто. Она тебя понимала. И сочувствовала. – Ирина не скрывала иронии.

– Представь, да. Она меня понимала…

– Особенно в последнее время, – резко перебила Ирина.

Помолчали. Снег вкрадчиво похрустывал, рисуя след в виде глубоких капель у Вадима и бесформенных плюх от Ирининых пимов.

– Как-то неудобно ругаться с тобой и в то же время есть твои мандарины, – произнес Вадим.

– Тогда расскажи что-нибудь, – Ирина взяла Вадима под руку. И Вадим почувствовал необыкновенную нежность к Ирине. Как тогда, давно, в ту первую ночь, когда он остался у Ирины. Он вспомнил, как они долго, лениво-усталые, разговаривали обо всем. О теории Хойла, об Устиновиче, об университетских знакомых. Пробило три удара, потом еще один. Половина четвертого.

И Вадим еще вспомнил, что уже назавтра он не испытывал подобного чувства. Оно куда-то пропало, как медленно стекающая вода. То есть он был так же нежен с Ириной, как и в первую ночь. Но только внешне. Себе-то он мог в этом признаться…

И вот сейчас Вадим испытывал то искреннее чувство, как в ту первую, ставшую уже далекой ночь…

Вадим остановился и провел ладонью по ее лицу. Ирина прикрыла глаза и прислонилась к его груди. Пальцы Вадима нащупали холодные камешки клипсов.

– Вот еще. Зачем ты их надела в павильон?

– Мне хочется нравиться хотя бы себе…

Они пошли дальше, поддерживая друг друга за талию.

– В детстве была такая игра «замри», – произнесла Ирина. – Сейчас мне кажется, что какой-то добрый волшебник сказал «замри»… Ну, хотя бы что-нибудь пошевелилось. Нет?!

– Ага, – подтвердил Вадим.

– Что ты делал сегодня вечером?

– Разбирал кое-какие работы Киреева. И еще одного человека.

– Зачем?

– Я с тобой, об этом хотел поговорить, Ира… Вадим рассказал о визите к Савицкому. Правда, он не назвал фамилии. Просто о визите к одному из сотрудников отдела… Его интересовало мнение Ирины.

Вадим напряженно прислушивался. Несколько минут Ирина молчала, прежде чем произнесла:

– Как у Шекспира: «И этот бог, какой ничтожный идол!»

– В том-то и дело, что… Понимаешь, Ирина, работа Киреева интересна. Свои, именно киреевские мысли. Я их ни с чьими не спутаю… Мне казалось, что тот, другой, позаимствовал идею у Киреева, а не наоборот. Вот что странно. Конечно, есть неоправданные ходы. Киреев, например, избежал теорему Соболева и наворотил что-то сложное, запутанное.

– Что тебе сказать, – перебила Ирина. – Честно говоря, я не верю, чтобы Киреев мог допустить такое. Так он поступить не мог, мне кажется… Впрочем, кто знает…

– Не могу поверить… Знаешь, у этого человека тяжело сложилась жизнь. И он какой-то ущербный, что ли… Может быть, заблуждение? И он сам не замечает? Сколько известно случаев, когда одни и те же темы решаются одновременно и независимо. Совершенно разными людьми…

– Тебя очень это мучает, Дима?

– Очень.

– Почему?

– Я верю в порядочность Киреева. Я очень его уважаю… Но у кого нет недостатков? Я учился у него. Это очень сложно.

Снег пошел неожиданно и сразу густыми хлопьями. Видно, его нагнали тучи, что подползли с севера. А хлопья почему-то казались теплыми…

– Знаешь, пойдем ко мне, – предложила Ирина.

– А тетя?

– Господи, у меня же есть своя комната. Или ты забыл?

– Ты очень этого хочешь, Ирина?

– Не всякий вопрос можно задавать женщине… Неуклюжий ты парень, Димка.

Вадим ошалел от радости. Он схватил Ирину на руки и сделал несколько шагов. Ирина болтала ногами и хохотала. И вдруг притихла.

– Ключи?! Только что выскользнули…

Минут пять они ползали на четвереньках, перебирая снег руками. Пальцы смерзались и плохо сгибались. Вадим клял себя последними словами. Вслух и про себя.

– Ведь счастье было так возможно, так близко, – еле сдерживая раздражение, проговорила Ирина.

Вадим себя почувствовал виноватым вдвойне. Он готов был пожертвовать чем угодно, только бы нашлись проклятые ключи.

И они нашлись!

Вадим сел на снег и принялся хохотать, потряхивая ключами, как кастаньетами. Рядом в снег плюхнулась Ирина. Устала… Ей-то что – меховая куртка и штаны, да еще и пимы. Ирина легла на спину. Снег бархатными хлопьями летел в лицо, повисая на ресницах.

– Знаешь, французы запустили ракету типа «Вероника». С котом Феликсом на борту.

– А ты злая, – ответил Вадим, не переставая бренчать ключами. – Ты мне никогда этого не простишь.

– Я – ревнивая, – серьезно ответила Ирина.

А снег все шел. И почему-то норовил в лицо.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

– Вы не находите? Ангел, что в центре компании, напоминает меня.

Вадим взглянул на потолок. И вправду, у ангела было какое-то сходство с Киреевым. Розовое полное лицо, мощная шея и белые женские руки. И еще голубые маленькие глаза.

– Я всю жизнь улавливаю это сходство. Словно он стареет вместе со мной.

Киреев осторожно размешивал в стакане чай, чтобы не плеснуть на бумаги, разложенные на столе. Он был в просторном плюшевом халате с шелковым шнурком, который то и дело развязывался.

– В котором часу передавали объявления?

– В половине девятого, – ответил Вадим.

– Следующее будет только вечером? Вот что. Мы сейчас позвоним на радио и уточним.

Киреев разгреб бумаги в углу стола и обнаружил низенький голубой телефонный аппарат. Узнав в справочном телефон, он набрал номер отдела информации.

– Я вам сейчас дам почитать любопытную вещицу, – прошептал Киреев, ожидая ответа. – Вот, где отмечено карандашом, – и он протянул Вадиму тяжелую книгу.

«Светлейшему повелителю Великому понтифику Павлу III», – читал Вадим. Ниже было помечено карандашом: «Поэтому я долго в душе колебался; следует ли выпустить в свет мои сочинения, написанные для доказательства движения Земли, и не будет ли лучше следовать примеру пифагорейцев, передавших тайны философии не письменно, а из рук в руки и только родным и друзьям, как свидетельствует послание Лисида к Гиппарху. И это делалось не из ревности к сообщаемым учениям, а для того, чтобы прекраснейшие исследования не подвергались презрению тех, кому лень хорошо заняться науками, если они не приносят им прибыли. А если увещевания и пример других приведут их к занятиям, то они вследствие скудости ума будут вращаться среди философов, как трутни среди пчел…» На этом пунктир обрывается. На обложке вытиснено – «Николай Коперник. Об обращении небесных сфер».

Киреев уловил, что Вадим закончил читать.

– Ну как? Шестнадцатый век! Поистине мир неизменен, – и в трубку: – Девушка, вот какое дело. Утром сообщалось, что литейный завод берет заказы от организаций… Вы не знаете, металл у них свой? Что?! Ну, конечно, извините, откуда вам это знать. Будьте добры, дайте их адрес… Ага. Спасибо.

Киреев записал и положил трубку.

– Карету мне, карету… Если все сложится благополучно, вы полетите на уральский завод и выманите у них наши рабочие чертежи… Угощайте кого хотите, но чертежи у них вырвите. Заодно поторопите поставку готовых станин.

– Но я не смогу, Петр Александрович.

– Почему?

– Куча неотложных дел. Во-первых, надо рассчитать тот вариант, что вы предложили Институту баллистики…

– А-а… Ерунда. Подождут, – отмахнулся Киреев и вышел в соседнюю комнату.

Сквозь приоткрытую дверь было слышно, как он с кем-то переговаривается. Низкий женский голос укорял Киреева, что тот как привяжется к одной рубашке, так не снимает ее, пока рубашка не расползется. Киреев невнятно отвечал, что он не артист, что нейлоновые сорочки люди носят годами. Во всяком случае, на работе он выглядит очень аккуратно. Женский голос советовал, чтобы сотрудники заглянули ему за воротничок – они бы поняли, с кем имеют дело.

Вадим знал, что в киреевской квартире сейчас живет его племянница, старая дева. Она преподавала пение в консерватории, поэтому подавляла Киреева силой голоса.

Кто-то плотнее прикрыл дверь. Спор о рубашке, вероятно, принимал более широкую форму и выходил на оперативный простор.

Вадим пощелкал пальцем по бронзовой морде пинчера, который разлегся на пепельнице. На цоколе выбита фраза. Вадим поднял пепельницу и прочел: «Анекдоты – это остроумие тех, кто его не имеет. Буало».

Вошел Киреев в темном костюме и в той же нейлоновой сорочке. «Он оказался упрямей своей племянницы», – подумал Вадим и поставил пепельницу на место.

– Приятная штука.

– Мне она тоже понравилась. Наткнулся в комиссионке.

– И с тех пор вы перестали рассказывать анекдоты. Или с тех пор, как приняли отдел? – пошутил Вадим.

– Именно тогда и появились анекдотические ситуации, – улыбнулся Киреев. – Кстати, вы вчера заходили к Савицкому? Как он?

Вадим еще раз щелкнул пинчера по носу.

– Да, был. У него что-то с сердцем.

– Сердце – это плохо. Это очень плохо. – Киреев принялся складывать бумаги в портфель. – Какое счастье, что вы услышали объявление по радио. А ведь могли и не услышать… Чем вы занимались, одновременно слушая радио, а?

Вадим наблюдал, как вспухал портфель. Словно в него накачивали воздух.

– А, Вадим Павлович?

– Не понял.

– Говорю, чем можно заниматься при включенном радиоприемнике?

– Многим. Например, я просматривал работу Савицкого по гидроксилу межзвездной среды.

Вадим почувствовал на себе беглый взгляд Киреева. Вадиму показалось, что разделяющий их воздух стал упругим и напряженным, хотя они молчали секунду, не более.

– Простите. Вы что-то путаете. Принцип механизма выведен мной. Это моя работа. Вы что, ее не читали?

– Читал… Но раньше еще я видел работу Валентина Николаевича. – Вадим сдерживал дыхание, чтобы голос звучал спокойнее. Но это ему, вероятно, не удавалось.

Киреев оставил портфель.

– Ничего не понимаю. Какую работу? Те черновики, которые Савицкий считал апофеозом своего творчества, и которые я вам показывал в лаборатории?

Вадим встал, вышел в прихожую, достал из внутреннего кармана пальто сверток. Взглянул на себя в зеркало. Волосы задорно торчали на макушке. Вадим подумал, что непременно будет повязывать на ночь косынку…

– Вот, – он положил на стол сверток.

– Что это? – Киреев взял сверток, развернул.

Вадим смотрел на картину, которая висела на стене.

Всем своим видом он показывал, что его интересует существо вопроса, не более. И никакой корысти он пока здесь не видит.

В тонком золотом багете масляно зеленел лес. Вблизи деревья напоминали отпечатки ископаемых животных.

Не оставляя рукопись, Киреев придвинул кресло и сел. Достал чистый лист бумаги, сделал запись, сверяя с рукописью. Что-то пробормотал. Вадим уловил лишь отдельные слова…

– Глупый человек… Глупый старик… Конечно, так, – Киреев повернулся к Вадиму и произнес: – Как оригинально он пользуется теоремой. Я это делал куда грубее. Ювелирная работа. И главное, так просто.

– Ради этой простоты можно потратить годы.

– Но надо знать, что человек ищет ее, а не занимается чепухой. – Киреев швырнул рукопись на стол. – Я отстранил от работы человека, который добился блестящих результатов! Почему он молчал?!

Вадим приподнялся, взял рукопись и принялся ровно укладывать страницы.

– Не хотел торопиться. Тогда многое ему было не ясно. Он не был уверен в результате.

– Но Савицкий обязан был ознакомить меня хотя бы с этапом работы. Настоящей работы… Почему?! Почему так случилось?! – Киреев встал с кресла и принялся ходить по комнате.

– Вероятно, он чего-то остерегался. – Вадим почувствовал острую потребность говорить на эту тему. Если б он даже оказался в комнате один, он и тогда, пожалуй, произнес бы эту фразу вслух.

– Остерегался?! – Киреев остановился перед Вадимом. – Чепуха! Я руковожу отделом… Остерегался.

– По-видимому, у него были причины.

– Причины?! Слушайте, говорите так, чтобы я понял.

– Возможно, он помнил историю с локатором, – Вадим знал, что придет к этой фразе. И пришел. Сказал наконец…

Он видит, как побагровела шея Киреева, как побледнели и без того белые руки. Киреев снял очки. Протер. Но так и не надел. Близорукие голубые глаза беспомощно прищурились…

– Ах, вот оно что… и он вам рассказал? Сам?! Немыслимо, он до сих пор ничего не понял. Он не понял, что в то время я не мог поступить иначе – шла война. Разве мог я поручиться за то, что локатор успешно уничтожен?.. Эта история и меня подкосила. Сколько нужно было найти в себе мужества поступить именно так, как я поступил… И я чувствовал себя в долгу, я помогал его семье чем мог. Скрытно. Через жену. Чтобы не узнал этот самолюбивый тип…

Киреев устал. Он бессильно опустил руки, чуть склонил набок голову. Он казался постаревшим на много лет.

– Но вы ошибаетесь в главном, Вадим… Савицкий ничего не остерегался. Возможно, он прикрывался тем, что остерегался… Он не хотел, чтобы мои руки касались его темы. Вот в чем причина. Я хорошо знаю. Он до сих пор убежден, что я предал его. А в результате я… Меня могут посчитать плагиатором…

Вадим вскочил с кресла и подошел к Кирееву. Обнял его за плечи:

– Это сплошная чепуха. Честное слово. Никто в это не поверит… Он, конечно, очень переживает. Ему обидно – вы даже не упомянули его в своей статье.

– Ссылаться на ненапечатанную работу? Тем более на ту глупость, что он мне подсунул?! Сколько раз я пытался ему помочь, а кроме собственного унижения ничего не добивался… Если бы ты, Вадим, не молчал! Если бы предупредил меня.

– Он просил меня, – Вадим отошел от Киреева.

– А где интересы науки? Ах, глупый старик. Упрямый, глупый старик. Сколько крови он испортил себе и своим близким, – Киреев выпрямился. Он пытался взять себя в руки. – И мне стыдно, что я опубликовал свою работу, когда есть такое великолепное исследование…

Вадим бросился в кресло и откинул голову на спинку. Ладони слипались с кожей подлокотников, и чтобы сдвинуть руку, надо приложить усилие…

Зачем он затеял этот разговор? Чего добился?! А чего он, собственно, хотел добиться? Увидеть Киреева, рыдающего слезами раскаяния? И в чем ему раскаиваться-то? Глупо все, глупо, необдуманно… Но если весь разговор был затеян под влиянием минуты, он, Вадим, становился подлецом!

– Надо спасать Савицкого, – сказал Киреев. – Надо спасать. И ты должен быть моим союзником… К черту завод. Завтра схожу. Сейчас поедем к Валентину Николаевичу. Немедленно…

Ангелы плавали на потолке, брезгливо глядя вниз. А тот, что в середине, действительно похож на Киреева. И сейчас его ангельское лицо выглядело энергичным и озабоченным. Казалось, что вместо венка ангел держит большой черный портфель… Странное превращение.

– Боюсь, этот визит будет неприятен Валентину Николаевичу. Он очень болен, – проговорил Вадим.

– Выдержит! Надо проколоть этот нарыв, иначе он свихнется, – отрезал Киреев.

– Не надо. Я сам постараюсь уладить все.

– Уладить?! Что за базарный разговор? – Киреев строго взглянул на Вадима. – Вы тряпка, Родионов. Вам под тридцать лет. И у вас нет позиции. Чего вы боитесь?!

– Я?! Чего мне бояться? Я боюсь за Савицкого. И потом он не уполномачивал меня. Возможно, он просто брюзжал…

– Почему же вы заговорили? – выкрикнул Киреев. – Я не идиот. Я все понимаю… С вами брюзжал, с другим брюзжал… А в итоге Киреев – подлец?!

– Ему просто обидно, – Вадим повышал голос. Словно мотор, задающий все большую мощность. – Я вас никогда еще ни о чем не просил. Даже когда у меня закрыли тему. А теперь прошу… Иначе я не смогу оставаться в обсерватории.

Киреев усмехнулся:

– Нет. Вы пойдете со мной к Савицкому. И в обсерватории вы останетесь. Вот так… Одевайтесь!

Он захлопнул замок портфеля и вышел в прихожую. Он не сомневался в том, что Вадим следует за ним.

2

– Любушка?

– Я, папа… Веток принесла. Твоих любимых.

– Сегодня солнце?

– О, еще какое, папа… А снег чистый, еще не успели изрезать лыжами. И пахнет. Помнишь? «А у меня окно распахнуто в высотный город, словно в сад…» Ну, как дальше, папа? Не притворяйся.

– «И снег антоновкою пахнет. И хлопья в воздухе висят», – Савицкий сел поудобней, опершись на подушку.

Он смотрел, как Люба вставляет в кувшин еловые ветки… Какими они стали взрослыми, его дочери. «Тихое семейство» – прозвали соседи жильцов девятой квартиры. «Иногда нам кажется, что вы все уехали».

– Доктор не приходил?

– Нет.

Савицкий раскрыл книгу и посмотрел на глянцевую фотографию бравого капитана Кругликова с корвета «Мария». У капитана тонкие усики и множество морщинок в уголках глаз.

Если бы он, Савицкий, начал жизнь сначала, он бы стал моряком… Чего только не повидал капитан Кругликов, этот мужественный человек. Савицкий еще раз посмотрел на фотографию. И мысль Валентина Николаевича потекла по другому руслу. Было время, когда он хотел выступить против Киреева. Давно. Лет двадцать назад. Даже составил письмо в Президиум Академии. Но так и не отослал. Жена отговорила. «У тебя дети. С таким трудом нашел работу. Зачем тебе надо плевать против ветра…» Так и сдался. Письмо сжег… Нет, все же были и у него минуты мужества. Когда он чувствовал прилив энергии. Импульсы. Токи. Но все его оберегали, отговаривали. И он смирялся, успокаивался. А как бы вы поступили, капитан? Вам, брат, было легче… Во-первых, вы были капитаном, а это уже много значит… И семья ваша, капитан, оставалась на берегу. Вы отвечали лишь за себя, капитан…

– Папа, лекарство. Время. Пора.

Люба достала из шкафчика склянку и фарфоровую чашку и принялась отсчитывать капли.

– Помнишь, Люба, к нам заходил молодой человек. Очень приятный такой. Надо ему передать мои тетради.

– Вадиму, что ли? Три… Четыре… Пять…

– Ты его знаешь? Он никогда у нас не бывал.

– Ну и что? В него была влюблена Надя.

Савицкий отложил книгу.

– Робкие вы у меня. Несовременные какие-то…

– Кто? Мы робкие? Пей! Близорукий папа… Вера замуж выходит…

– Что?! – Савицкий отодвинул руку Любы, чуть не расплескав лекарство. – Хорошенькая новость. За кого?

– За инженера. Он сегодня должен к нам зайти… Хоть бы мама пришла с работы. Пей наконец! Мне еще в магазин бежать.

Савицкий послушно выпил. Ему не терпелось продолжить разговор.

– Может, мне костюм надеть? Неудобно как-то в постели.

– И так будет хорошо, – решила Люба. – Вот где они жить будут?

– Неужели у них все оговорено? – разволновался Савицкий. – И я узнаю последним… Где жить будут? А хоть здесь! Я сверну музей… А может, он им не помешает, а Любаша? Опять же бумеранг. Ну, где еще есть бумеранг, а?

– Ты еще якорь принеси. Из сарая, – рассмеялась Люба. – Поставь на стол. Символ.

– Думаешь, удобно? – серьезно посоветовался Савицкий.

Вскоре Люба ушла в магазин.

Савицкий принялся читать воспоминания капитана Кругликова об островах Центральной части Великого, или Тихого океана. Но теперь ему было трудно понять, что происходило с капитаном на этих островах… Сколько же лет Верочке? В мае было двадцать. В общем-то можно и замуж, конечно… Но так сразу, не познакомив отца со своим молодым человеком… И главное, мать-то какова, а? Она-то, конечно, знала. С ней они всем делятся… Ну, если неплохой парень, так что ж… Неплохой, неплохой. А как узнать это? В глаза даже не видел. А сам, помню, прежде чем жениться, два года встречался. В дом ходил. Все благопристойно было.

Раздался звонок.

Савицкий поднял голову. Кто же мог это быть? У всех домашних свои ключи. Вероятно, доктор… Или…

Савицкий решительно поднялся и босиком, на цыпочках, торопливо подошел к шкафу. Стянул с вешалки брюки. Надел. «Нелепо. В брюках и ночной рубашке». Нашел какую-то сорочку, надел… «Вот и у меня зять появился. Дождался».

Звонок повторился.

– Минуточку! – крикнул Савицкий. Он растерянно оглядел комнату. Где-то домашние туфли. Черт! Вечная история. Когда спешишь – всегда так. Наконец он нашел туфли и, приглаживая на ходу волосы, шагнул к двери…

…В дверях стоял Киреев. Чуть поодаль, облокотившись о перила, – Вадим. Он смотрел вниз, в лестничный проем.

Савицкий ухватился за угол шкафа. Надо собраться. По возможности спокойней. Он напрягся, желая подавить торопливые удары сердца.

– Странно… Когда я готовлюсь к чему-нибудь хорошему, на пороге возникаете вы. – Савицкий сделал шаг в сторону.

Киреев молча прошел в глубь комнаты. Следом как-то боком продвинулся Вадим.

Сняли пальто.

Новый синий костюм придавал полной фигуре Киреева элегантность. Киреев был смущен не меньше Савицкого и не скрывал этого.

Он, не торопясь, обошел стеллажи, заставленные старинными морскими инструментами. Словно экскурсант. Чуть задержался у бумеранга… Вадим подошел к полке, взял короткую подзорную трубу и принялся ее рассматривать.

Савицкий сел на кровать.

– Как себя чувствуешь, Валя? – произнес Киреев, не оборачиваясь.

– Твоими молитвами.

– Значит, гореть тебе на костре.

– Мне не привыкать, – Савицкий поправил складки одеяла.

Киреев обернулся:

– Сегодня я ознакомился с твоей диссертацией, Валя.

– Бывшей, – поправил Савицкий.

– По твоей милости. И только по твоей милости… Однако я пришел, чтобы найти выход из дурацкого положения, в которое ты поставил и себя и меня.

– Выход? – Савицкий удивленно взглянул на Киреева. – Работа напечатана. Проблема решена. Вы – первопроходец.

– Я ни в чем не виноват. Я хотел тебе помочь от всего сердца. Ты же подсунул мне записки сумасшедшего, где сам черт ногу сломит. Я не святой. Я не мог знать, что свою настоящую работу ты делаешь неизвестно где, – сорвался Киреев. Он полез в карман. Вероятно, за сигаретами.

– Но ты же не сломал ногу. Значит, в черновиках было рациональное зерно, – с каким-то детским удовлетворением в голосе произнес Савицкий.

– Да. Было. Я оттолкнулся от черновиков, от этой абракадабры. Но моя работа – это моя работа. Она принадлежит только мне…

– И моя. Моя тоже принадлежит тебе, – перебил Савицкий. Он не спускал глаз с Киреева. Лицо его раскраснелось, переплетенные пальцы рук были крепко сжаты…

– Теперь – да! Но не по моей вине. С такими темами не медлят в наше время. В «Грин-бенк» работы по гидроксилу…

– Ах, вы патриот! Что ж, игра в патриотизм – мощный козырь. Тут не подкопаться. Ты это усвоил крепко, – Савицкий хлопнул себя по коленям.

– Игра в патриотизм? Это нечестно, Валя… Это смысл всей жизни…

– Знаю, знаю, – рассмеялся Савицкий. – Старая песня… А где люди, Петя?

– Люди все оценят, – оборвал Киреев.

– А коль станет так, что некому будет оценивать?.. Не будет людей. Исчезнут. Останется лишь голая идея.

Вадим заглянул в подзорную трубу со стороны объектива. Все казалось очень удаленным. Маленькая игрушечная дверь, маленькое окошко. Кроватка. На ней маленький Савицкий, чем-то похожий на весельчака Семенова, артикул пятьсот четыре. Запомнил же… Вот и Киреев. Он похож на гномика. Короткие ножки и широкое туловище. Смешно. Аттракцион…

Вадим оставил трубу и сел на табурет.

– Повторяю, я пришел, чтобы найти выход из того, что произошло, – негромко и твердо проговорил Киреев.

– Какой же ты предлагаешь выход? – Савицкий обхватил руками колени и с любопытством посмотрел на Киреева.

Тот встал, подошел к кровати и накрыл ладонью блестящий шар, который торчал на спинке кровати. Постоял.

– Тебе надо защитить диссертацию, Валя.

В комнате стало тихо. Ветер швырнул в стекло ком снега, сорванный с карниза.

– Какую диссертацию? – Савицкий поднялся и отошел ко второй спинке.

Кровать между ними – словно барьер.

– По гидроксилу. И как можно быстрей.

– Но напечатана ваша статья, – проговорил Вадим.

– Да. Приоритет, к сожалению, потерян. Но диссертация может явиться дальнейшей разработкой темы. Придется Савицкому идти на жертвы.

– Кто же будет оппонентом? – нетерпеливо проговорил Вадим.

– Я согласен быть оппонентом. Ирония судьбы сделала меня единственным сейчас авторитетом в этой области, – усмехнулся Киреев… Теперь он казался спокойным, как человек, решивший сложную проблему. И, вероятно, наиболее удачным образом.

Савицкий продолжал оставаться на месте.

– Что вы скажете? – спросил он Вадима, не оборачиваясь, лишь чуть скосив глаза.

Вадим достал сигареты. Закурил. Казалось, он не слышал вопроса…

– Мне это не нравится, – наконец произнес Вадим.

Савицкий шумно вздохнул. Отошел от кровати.

– Это все, что я могу сделать, – сухо произнес Киреев. Он вынул из портфеля диссертацию и положил на стол…

– Благодарю вас, – чуть чопорно ответил Савицкий. – Итак, я должен стать компилятором собственной гипотезы, защищать тему, ссылаясь на вас как на первопроходца. И считать вас своим оппонентом…

– Другого выхода нет, – подтвердил Киреев, не меняя тона.

Савицкий жестом прервал его:

– Тогда я хочу сказать несколько слов, – он потер длинными пальцами лоб. – Ирония судьбы, говорите? Нет, Петр Александрович, не ирония. Вы много говорите о государстве. Но государству-то ведь я был нужен. И ведь нашлись люди, поступившие иначе, нежели вы, они-то и шли на все ради государства… Теперь, почему вы не передали мою работу Вадиму или кому другому? Вы ведь знали, какие между нами отношения сложились. Однако вы ее делали сами…

– Позволь! Я предупреждал тебя, что есть интересное решение, – прервал Киреев.

– Да. Предупреждал… Но ты знал, что я ничего не приму от тебя. Ты хорошо это знал. И ты создал обстановку…

Киреев хлопнул ладонью о подлокотник кресла и, нарочито засмеявшись, обернулся к Вадиму:

– Что я говорил? Ни черта он не остерегался… Ты спроси у этого дурака – какую обстановку я ему создал, а? Какую?

– Страх! Я столько лет боялся! – выкрикнул Савицкий. – История с локатором подкосила меня, а вы стали лауреатом. А где Семен Ильич? Он спился, а вы стали доктором наук. А где Славка Медведев?! А ведь это были талантливые люди. Огромные таланты. Они могли стать гордостью России. А кто их знает? Знают вас!.. Теперь новый инструмент строите. В Академию пройти хотите. – Савицкий вытянул в сторону Вадима сухой длинный палец. – Говорят, птица не чувствует боли, Вадим Павлович, когда ей подрезают крылья. Но летать она уже больше не может… Вы – страшная фигура, Петр Александрович Киреев… Вы неблагородный человек.

Несколько минут они молчали. В прихожей послышались шаги. Скрипнула дверь на кухне. Вероятно, вернулась Люба.

Савицкий не двигался. Он смотрел прямо перед собой. Куда-то в окно и дальше….

– Неблагородный? – тихо произнес Киреев, – Эх, Валя… Да. Таланты. Но этого мало… Твой Семен Ильич – алкоголик. Что бы он дал без меня? А у Медведева на уме одни женщины были… А кто предложил тебе защищать диссертацию, кто?

– Нет, Петр Александрович… Вы предложили мне предать себя. Свою совесть, свои принципы… Чтобы не терзать то человеческое, что, возможно, еще не покинуло вас… Не удастся. Я честный человек.

Киреев поднялся. Достал платок, протер очки.

– Всю жизнь для тебя, Валя, небо с овчинку, потому что тебя однажды в жизни обидели… Вадим Павлович! – Киреев кивнул, что надо уходить.

Вадим, не шевелясь, сидел в кресле. Сигарета давно погасла, но он все держал ее, сильно сжав пальцами.

Киреев подождал, затем решительно направился к двери. У порога его остановил голос Савицкого:

– А знаешь, Петр Александрович… Я буду драться. И за свою работу. И за Семку… Буду. Не знаю, как, но буду…

– Ничему жизнь тебя не научила, Валя, – глухо проговорил Киреев. – Я перед совестью своей чист, но тебе этого не понять. Слишком ты считаешь себя обиженным. У нас разный взгляд на вещи, Валя… Драться так драться.

Вышел. Через минуту хлопнула дверь.

3

Был объявлен перерыв минут на тридцать. После будет доклад Устиновича.

Сообщения Устиновича обычно собирали такое количество народу, что один из обсерваторских мудрецов предложил продавать билеты. Возможно, это была шутка…

Бродский настиг Вадима в дверях:

– Сыграем блиц?

У Вадима не было настроения. Но делать нечего – в буфете такая давка, словно это последний пункт в городе, где еще сохранились продукты.

Они стали протискиваться через толпу. В фойе конференц-зала устроена выставка картин какого-то самодеятельного художника, студента университета. Вадим давно порывался ее посмотреть, но все не было времени. Говорили, что интересно. Соединение Рериха с Гогеном плюс собственное видение.

– Слушай, может, посмотрим картины? – предложил Вадим.

– Какие? Вид на затылки? – Бродский прислонился плечом к стене и вытащил карманные шахматы.

– Удивительно, сколько интереса вызывают доклады Виктора Семеновича, – произнес Вадим.

– В основном скандального, – Бродский сделал первый ход и передал шахматы Вадиму. – Ваше слово.

Вадим не любил карманные, шахматы. Невозможно сосредоточиться, все мельтешит. Но блиц есть блиц, и он сделал, ответный ход…