Текст книги "Уйти, чтобы остаться"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
1
Ипполит снял туфли и, мягко ступая, направился к своей кровати.
– Можешь дышать. Я не сплю, – произнес Вадим.
Ипполит включил настольную лампу. На столе валялись полурасстегнутая рубашка и брюки. Пиджак, свернутый вдвое, лежал на стуле.
Ипполит хотел кое-что сказать по этому поводу, но сдержался и принялся аккуратно все складывать в шкаф…
Вадим смотрел в потолок не мигая. И молчал.
Ипполит разделся, сложил и свои вещи. Погасил лампу, лег.
– Знаешь, Ковалевский уходит из обсерватории.
– Ну?! – Ипполит резко приподнялся на локте. – Хорошенькая новость…
– Сам сказал. Вместо него назначат Киреева.
– Вот оно что. Вообще, давно пора. И так фактически отделом руководил Киреев… Что ж, это неплохо. Наконец-то папа развернется.
– Уже развернулся, – угрюмо произнес Вадим. – Ты уверен, что именно мне передадут новую тему?
– Больше некому, – ответил Ипполит.
Вадим повернулся к стене, дав понять, что будет спать…
Сколько лет они знакомы? Вадим приходил к Ипполиту в большую чистую квартиру еще в школе, в Куйбышеве. И мать была очень довольна дружбой своего Вадима с сыном уважаемого в городе человека, депутата, директора крупного завода. Два старших брата Ипполита сейчас работали в Москве. Они и младшего пытались перетянуть. Но Ипполит пока держался за обсерваторию. Надо закончить докторскую. А стать доктором лет в тридцать пять – это ли не успех?
– Ты не спишь?
Вадим молчал. Он даже закрыл глаза.
– Я ведь знаю, ты не спишь, – повторил Ипполит.
– Что тебе? – глухо, словно со сна, пробормотал Вадим.
– Я решил на пару недель отложить свои наблюдения. Надо повозиться с шумами.
– Ну и что?
– Можешь воспользоваться моим антенным временем.
Вадим повернулся и посмотрел туда, где мерцала тлеющая папироса.
– А если не согласится Киреев? – проговорил Вадим.
– Судя по обстановке, не согласится. Он передаст инструмент кому-нибудь из аспирантов. И будет прав. Ребята зашиваются с графиком. – Ипполит затянулся. Казалось, пальцы словно насыщаются багровым светом. – Надо его провести. Во время твоих наблюдений я буду в аппаратной. На всякий случай.
Вадим молчал. Ему хотелось сказать, что он признателен Ипполиту за такое предложение, что Ипполит настоящий друг и порядочный человек, что не каждый мог бы принести такую жертву, когда приближается срок сдачи темы.
– Две недели – это ничтожно мало, – вместо всего произнес Вадим. – Хотя бы месяца два чистых наблюдений.
– Полюбуйтесь! Он еще торгуется, – ответил Ипполит. – Две недели наблюдений на большом инструменте вместо твоей «карманной тарелки». Какой материал можно получить!
– Конечно, конечно, – согласился Вадим. – У тебя, Ипп, кабель коротил…
– Я сменил его. Теперь все в порядке. Давай спать, – перебил Ипполит.
Он понимал, что именно сейчас Вадим надумает решать все технические проблемы. Необходимо срочно рубить канаты, иначе Вадим втянет его в разговор до утра. Уже появились первые грозные признаки – доверительное «Ипп».
– Как ты думаешь, Ипп, моя последняя осциллограмма…
«О боже, начинается!»
– Знаешь, Родионов, если я женюсь, то только из-за тебя. Уйду в кооператив. Сниму мансарду. Но буду спать спокойно… Что за манера начинать разговор после часа ночи?! – Ипполит притушил папиросу, повернулся к стене и натянул одеяло. – Помолчи!
Вадим не обиделся. Он даже не выслушал всей тирады. Он ворвался в первую же паузу. По-хозяйски:
– Обязательно надо сменить кабель…
Ипполит не отвечал. А Вадиму и не нужен был ответ. Ему все было ясно. Он просто делился мыслями. Сам с собой. Он продолжал работать. Выбитый предложением Ипполита из мрачных размышлений, он мгновенно включился в работу, словно вынырнул на поверхность в момент, когда кончился воздух. И в следующее мгновение ему казалось, что не было никаких давящих глубин, а всегда этот чистый воздух. Он размышлял вслух, не замечая Ипполита. Ипполит был там, где-то далеко…
2
Они играли в шахматы на старой доске с отклеенными квадратами.
– Эйнштейна в шахматах отталкивал дух борьбы за выигрыш, – произнес Вадим, врываясь конем на левый фланг.
– В чем же стимул? – после паузы произнес Ипполит. Ход конем оказался неожиданным и непонятным.
– Стимул? Поиск относительной истины. Во взаимоотношениях комплексов, а не кто – кого. И в этом скрыт огромный смысл. Целое мировоззрение.
Последовал рассеянный ход черных. Казалось, что финал партии предрешен. Для этого Вадиму и не надо особенно мудрить. Куда менее опытный игрок мог заметить точную кинжальную тропу ферзя. Но неожиданно Вадим сделал рокировку. Ипполит удивленно взглянул в его узкие голубые глаза. Неужели не заметил?
– А почему не ферзем? – не выдержал Ипполит.
– Это неинтересно. Просто неинтересно.
– Ну и фиг с тобой, – Ипполит сдавил виски сжатыми кулаками. Иногда это помогало собраться. Но не сейчас…. Он вспоминал. Далекие ассоциации как тонкие неуловимые запахи…
В разгар работы над основной темой отдела «Исследование атмосферы Венеры» Вадим начал проводить свои эксперименты. И все объяснялось фразой: «А если…» Он получил странные результаты. Киреев нашел у Вадима много неясностей.
«Чем вы это объясняете?»
«Только технической узостью постановки эксперимента».
«Узость постановки эксперимента – зеркало узости мышления, Родионов».
Вадим смотрел на очки Киреева своим мягким всепонимающим взором и молчал.
«У вас ничего не получится, Родионов».
«Но мне интересно. Почему величина минимальной энергии…»
«Вы работаете не на плановую тему. Вы тратите государственные деньги».
Вадим вздохнул и улыбнулся. Киреев махнул рукой.
Ипполит стоял рядом и все слышал.
Официального разрешения продолжать эксперименты не последовало. Но и запрета также не последовало… Вадим продолжал эксперименты на заброшенной трехметровой «тарелке».
Безусловно, если бы Родионов саботировал плановую тему, Киреев вряд ли так поступил. Однако там – по главной теме, отдела – Вадим вел все основные расчеты. И Киреев не хотел портить ему настроение. Фактически Вадим тогда работал на два фронта. С полной отдачей. И тем поразительней, что направления исследований были прямо противоположными. То, что доказывалось в плановой теме, Вадим пытался опровергнуть своей частной работой. Вадим был в центре внимания. Его не понимали. Завидовали. Осуждали. Иронизировали… Он ничего не замечал. Постепенно надвигался взрыв. И он произошел!
Вадим отказался поставить свою фамилию под завершенной темой. Между ним и Киреевым произошел разговор.
И опять Ипполит стоял рядом и все слышал.
«Послушайте, Родионов, не валяйте дурака. Вы работали серьезней многих, кто уже поставил свою подпись».
«Разве это столь важно?»
«А как вы считаете? В конце концов, как вы прикажете мне оправдываться перед бухгалтерией?!»
«Что ж, я могу компенсировать».
«Чем?»
«Откажусь от зарплаты».
«Вы – псих. Вы что же, не согласны с итогом работы отдела?»
«Не знаю, Петр Александрович… Если ионосфера Венеры однородная, то это должны подтвердить и мои эксперименты».
«К черту ваши эксперименты! Вы получили хотя бы один четкий сигнал? Ну ладно, как хотите».
Вадим с тоской глядел в тот угол, где на ящике высилась «неплановая» аппаратура. Киреев перехватил его взгляд. Ипполит еще никогда не видел шефа столь рассерженным и… смущенным.
Но это было не все. Вадим отказался и от премии за успешно оконченную работу. Все знали, сколько энергии приложил Киреев, чтобы Вадима премировали: формально он не считался участником работ – его подпись нигде не значилась. И вот когда наконец нашли обходный путь – Вадим отказался идти в кассу.
«Понимаешь, Ипп, мне, конечно, очень нужны эти деньги… Но если я приду к другим результатам, то…»
«То к тому времени ты проешь премию», – ответил Ипполит. Ему многое было непонятно.
«Нет. Лучше я ее вовсе не возьму», – после некоторого раздумья решил Вадим.
Неделю Киреев ходил мрачный и злой. С Вадимом он перестал здороваться. Но Ипполит был уверен, что Вадим этого и не замечает…
Сколько времени прошло с тех пор до того, как Киреев напечатал статью, где признал Вадима, – года три или четыре?!
– …Твой ход, – произнес Вадим.
– Я что-то не в форме.
Скрипнула дверь, и в аппаратную проскользнул Савицкий. В изумительно чистом, накрахмаленном халате, застегнутом на все пуговицы. Седые волосы были аккуратно расчесаны и отливали блеском.
Ипполит оглянулся:
– Савицкий, вы напоминаете хризантему в целлофановом пакете.
– Чем это? – с обычной вежливостью в тоне произнес Савицкий.
– Не знаю. Общее впечатление. Вдруг. Вы словно издаете какое-то благоухание.
Савицкий гордо не ответил. Он сел за стол и принялся рассматривать какие-то графики.
Его приход в аппаратную был неожидан. Обычно в этом помещении можно сидеть сутками, и никто не появится. Вадим перетащил сюда свою установку. Он рассчитывал подготовиться к ночным наблюдениям на «подаренном» Ипполитом инструменте. За две недели тоже можно кое-что успеть…
«Что ему здесь надо?» – взглядом спросил Вадим.
«Понятия не имею», – взглядом ответил Ипполит.
Вадиму не хотелось продолжать работу в присутствии Савицкого. А тот сидит уже полчаса тихо, словно его и нет совсем.
– Скажите, Ипполит Игоревич… Я бы мог воспользоваться вашим антенным временем в ближайшие дни? – осторожно произнес Савицкий.
– Что вы, что вы… Я в совершеннейшем цейтноте. Поездка в Австралию так нарушила план моих наблюдений, – замахал руками Ипполит. – С удовольствием, но… сами видите.
Вадим покраснел.
– Что ж, извините, – в голосе Савицкого слышалось страдание за неловкую, напрасную просьбу. Он смущенно улыбнулся, продолжая сидеть на месте.
– Вы хотите меня еще о чем-нибудь спросить? – нетерпеливо произнес Ипполит.
– Скажите, Ипполит Игоревич… Не могли бы вы презентовать мне бумеранг?
– Бумеранг? – Ипполит не скрывал удивления. – Вступаете на тропу войны?
– Ну, куда уж мне. Отвоевал. Впечатлений достаточно, – серьезно произнес Савицкий. – Нет, правда. Зачем он вам?
– А вам?
– Так, – замялся Савицкий.
– Ну и мне так, – ответил Ипполит.
– Я всю жизнь мечтал побывать в далеких странах. У меня дома – музей. Даже якорь есть. Самый настоящий, пудов на пять.
– Загадочная вы фигура, Валентин Николаевич. Никто о вас ни черта не знает. Может, вы фальшивомонетчик? – улыбнулся Ипполит.
– Ну, так продайте.
– Ах, бумеранг? А почем нынче бумеранги? Ладно, подарю. Можете его взять на моем столе. – Ипполит встал.
Поднялся и Савицкий. Улыбался, ему было радостно. В дверях он остановился, оглядел расположенную на стенде Ипполита аппаратуру Вадима…
Вышел.
– Догадался, – произнес Вадим.
– Ну и подумаешь, – Ипполит сгреб ладонью шахматные фигуры. – Это мое личное дело…
– Мне иногда становится жаль Савицкого. Почему? – произнес Вадим.
– Ну его… Будет забавно, если он сообщит Кирееву.
– Исключено… Я не помню, чтобы они разговаривали, глядя в глаза друг другу. Ты не замечал? – Вадим подошел к установке. – Мне почему-то кажется, что он за мной следит.
– Кто?
– Савицкий. Часто ловлю его взгляд… Но черт возьми, с какой стати я должен скрывать, ловчить, покупать на собственные деньги детали?
– Демагогия, Вадька. В науке, как нигде, не терпят «своего мнения», – прервал Ипполит. – А визит Савицкого странный. Как мы еще много не знаем друг о друге.
– Разве непременно все знать?! У человека всегда есть что скрывать. От застенчивости, от обстоятельств, от ума. Тысячи причин, – негромко, произнес Вадим, словно про себя.
Ипполит молчал.
3
В аппаратной горел свет.
Вадим остановился перед дверью. Мелькнула мысль, что там Киреев, стоит и, рассматривает его установку, размещенную на стенде Ипполита. Неужели и вправду нагрянул в лабораторию? Ночью. По доносу Савицкого? Тем лучше, поговорю начистоту. Надо же когда-нибудь поговорить начистоту. Пусть состоится ближний бой. По крайней мере, все прояснится.
Вадим рванул дверь.
Перед самописцем сидел Ипполит и отмечал контрольное время. Через несколько минут Венера должна войти в плоскость антенны.
Вадим, не раздеваясь, просмотрел компенсатор, сдвинул заднюю панель, легким скользящим движением поприжимал ненадежные лампы. Успокоился. Стал снимать пальто.
– Признаться, не ожидал тебя встретить здесь.
– Я и сам не ожидал, – усмехнулся Ипполит. – Бросил такое общество… И потом мог нагрянуть Киреев.
– Официально мне пока наблюдать не запретили, – сухо ответил Вадим.
Он почувствовал в тоне Ипполита покровительственную ноту.
– Но не на главном инструменте… Ладно, не будем торговаться. Идет рабочая запись, – Ипполит включил динамик.
Ему нравилось сопровождать запись звуковым фоном. Чисто психологический эффект. По мере того как Венера передвигалась к центру антенны, неясный шорох становился все четче, громче.
Ипполит вспомнил, как эти сигналы подействовали на приятеля-врача, который напросился «понаблюдать».
«У тебя профессиональное равнодушие. Ведь это потрясающий процесс, только вдумайся», – укорял его приятель…
Ипполит посмотрел на Вадима.
Вадим напоминал ребенка, который пытался разобрать только что купленную заводную игрушку.
Точно, ребенок! И губы вытянул, словно выуживает неподатливую деталь…
Чуть прищуренные глаза следят за ходом самописца.
– А если использовать соотношение Менли – Роу? – произнес Вадим.
Он не советовался. Он просто думал вслух.
– Но это дополнительные наблюдения, кроме монтажа, – проговорил Ипполит.
– Ничего не поделаешь.
– Но так можно экспериментировать без конца.
Вадим пожал плечами. Потом сказал, не оборачиваясь:
– А тебя больше всего волнует касса?
Упрек несправедливый. И Вадим наверняка это понимает, но почему он так сказал?
Ипполит прикрыл глаза. Надо себя сдерживать. Ну хотя бы отвлечься чем-нибудь. Иначе он чувствовал, что совершит какой-нибудь проступок, о котором будет долго жалеть. Нервы… нервы… Например, он сейчас отключит установку Вадима и объявит, что он не может, да и не хочет жертвовать своими интересами ради интересов этого типа. Или он просто завидует Вадиму и больше не в силах этого скрывать?
– Ты что, голуба? – произнес Вадим. Его взгляд словно случайно наткнулся на Ипполита.
– Ничего, – ответил Ипполит, глубоко вдавливаясь в старое кресло.
Глаза Вадима посветлели, возможно только сейчас, отвлекаясь от мыслей, занятых наблюдением, он понял, кто сидит перед ним. Медленным движением Вадим выключил динамик. Шорох резко оборвался. Лишь равномерно стучал хронометр, будто капли воды из плохо закрытого крана. Да вздрагивало перо самописца.
– Ты слишком много воли дал своему черту. Он побеждает в тебе человека. И с этим трудно сладить, я понимаю…
Ипполит молчал. Если он заговорит, то случится непоправимое в их отношениях. Надо переждать эту минуту, словно перевалить через хребет, за которым удобный, пологий спуск.
Хотя бы Вадим умолк. Не догадается? Или не сможет?
– …Наши достоинства навлекают, на нас гораздо больше неприятностей, чем навлекло бы зло, которое бы мы причинили. Это какой-то парадокс, заложенный в людские отношения. Удивительно, сколько проигрывает человечество из-за этого червя зависти… Только пойми меня верно, я вовсе не о нас с тобой. А так, философствую…
– Струсил, Вадька?! Почему же не о нас с тобой? Если честно, по-мужски… Ты ведь думаешь, что это и о нас с тобой. И кстати, ты не ошибаешься…
Помолчали.
Было слышно, как ветер гудит в переплетах антенны.
– Ясновидец, Лев Толстой! – засмеялся Ипполит. Он уже полностью овладел собой. – А если вдруг этот самый «черт» выберется из меня, что тогда нам делать?
– Не знаю. Хуже всего будет тебе самому.
– Поправь перо. Чернила брызгают, – усмехнулся своим мыслям Ипполит.
ГЛАВА ШЕСТАЯ1
Зрачок индикатора растянулся в зеленый сектор. Такое впечатление, будто в приемнике тлели дрова. Женский голос рассказывал эпизод из жизни Эдит Пиаф. Актриса передавала военнопленным фиктивные паспорта. И тем удавалось скрыться после побега…
Вадим где-то видел фотографию Эдит Пиаф. Не совмещалось. Изящная маленькая женщина – и вдруг среди пленных. Вадим представил пленных, чем-то похожих на Савицкого.
Сутулый, с редкими рыжими волосами на тощих руках, Савицкий читал приказ, отпечатанный на папиросной бумаге. Листочек висел на двух кнопках и взвивался от доски, когда открывалась дверь. О том, что Киреев назначен завотделом, было известно с прошлой недели, но приказ был вывешен сегодня…
Вадим разглядывал спину Савицкого. Спина казалась беззащитной и доброй. Спины людей выражают не меньше, чем глаза. Вадим представил «угрюмую» спину Ковалевского, «независимую» спину Устиновича, «внимательную» спину Киреева. Но, в основном, спины почему-то вызывали жалость и боль. Если присмотреться… Вадиму врезалась в память спина отца в рыжем больничном халате, накануне операции. Она обнажала то, что скрывали усталые глаза. И Вадим больше никогда не видел отца. Может быть, поэтому в сознании Вадима спина представлялась многозначительным символом.
«Эдит Пиаф исполнит песенку „Милорд“. Веселый мотив скрывает глубокую…»
А Савицкий все читал приказ. Казалось, что он сбросил жуткую тяжесть и не может восстановить дыхание.
Ипполит выключил приемник.
– Ну что, Валентин Николаевич? Как вы реагируете на смену власти? – произнес Ипполит. – Король умер, да здравствует король?!
Савицкий обернулся, вытащил большой серый платок и стал тщательно вытирать руки. Будто он не читал, а писал мелом. Его сонные глаза смотрели сквозь Ипполита, куда-то в стену и дальше. Он неожиданно улыбнулся беззубой улыбкой:
– Моя жена – мудрая женщина. Она говорит: «Валя, бойся перемен. Перемены – всегда плохо».
Савицкий направился к своему «агрегату». Страшному нагромождению механических и радиодеталей, связанных цветными проводами. Исчезни завтра Савицкий, и ни один дьявол не разберется в этом хаосе. Эдуард утверждал, что это мина. Стоит потянуть за цветной провод, и весь отдел взлетит на воздух.
– Ваша жена – консерватор, Савицкий. Это ясно. А вот к какой партии вы относитесь? – произнес Ипполит.
– Я беспартийный наблюдатель. Им меньше попадает.
– Главное – они всегда правы, – вставил Вадим.
Теперь в нем росло раздражение против Савицкого.
И спина. И рыжие волосы на тощих руках. И дурацкие аккуратные тапочки, в которых Савицкий работает.
Вадим уперся подбородком в сжатые кулаки. Последние дни было отвратительное настроение. Наблюдения ничего интересного не давали. Наоборот. Какие-то выбросы при подаче смещения. Вчера Киреев распорядился не перестанавливать антенну старого инструмента. Будто хочет испытать какую-то приставку. Ясно. Прямо запретить работу не решается, вот и провоцирует на серьезный разговор. Или он догадывается, что я пользуюсь антенным временем Ипполита? Нелегально. Нет, шалите! Только заикнитесь! Вы меня еще, товарищ Киреев, не знаете. Если взять и стукнуть по столу кулаком?! Нет, пожалуй, стучать не надо, а так, вежливо и небрежно заявить:
«Вот что, уважаемый Петр Александрович, я верю в свою интуицию. Я четко представляю ценность экспериментов и никому не позволю! Иначе я буду вынужден ходатайствовать перед Академией наук… Тем более, что вы сами признали значительность моей работы… Или вообще уволюсь… Я вам не пешка!» Вадим распалился… Да, да, он так и скажет – нечего вам, Петр Александрович. Можете сами заниматься темой, если она вас интересует. А не только подписываться под работами, пользуясь тем, что заведуете лабораторией. Особенно теперь, на новой должности.
Вадим бросил взгляд на только что полученные голубоватые оттиски. Над заглавием – две фамилии: Киреев и Горшенин. Допустим, Петр Александрович кое-что и советовал Ипполиту, но на то он и завлаб, и доктор. Ведь к его работам никто не примазывается! Конечно, Киреев – фигура! И этого не отнять!.. Вадим понимал, что он сейчас несправедлив к Кирееву, но как было приятно так рассуждать. Хотя бы про себя.
По телу Вадима носились сумасшедшие нервные импульсы. Оно требовало ближнего боя. Сейчас, сию минуту… «Ближний бой обычно навязывают боксеры с короткими руками», – подумал Вадим и усмехнулся. Он нашел эту мысль забавной. Но все же настроение приподнялось. Хотелось к чему-нибудь приложить силу. Хотя бы сдвинуть шкаф с лентами. Он давно думал прижать его к стене. Вадим встал, уперся спиной в шкаф и напрягся. Шкаф трудно скрипнул и качнулся.
– Грыжа будет, – лениво произнес Ипполит. Он надписывал конверт. Савицкий промолчал, покорно ожидая, что шкаф опрокинется…
Листок папиросной бумаги дернулся и повис на одной кнопке. В помещении появился, как всегда заспанный, Эдуард.
Верный своей манере ни с кем не здороваться, Эдуард оценил обстановку и молча снял со шкафа ящик с лампами. Тем самым он дал понять, что Вадим теперь волен перевернуть шкаф хоть вверх дном. Но шкаф уже был прижат к стене.
Через пять минут в лаборатории раздалась первая фраза. Она принадлежала Эдуарду.
– Ну? Как вам это нравится? Красиво будем жить, – Эдуард кивнул в сторону приказа. – Наступает новая эра. Сегодня я наконец понял, ради чего Киреев взялся за новую тему. Ему нужна валюта, чтобы приступить наконец к осуществлению мечты своего детства – строительству нового радиотелескопа конструкции Киреева.
Вадим вспомнил о своей беседе с Ковалевским. «Киреев – параноик. Его мания – новый радиотелескоп для эпохальных открытий».
– Однако он долго выжидал этот момент, – продолжал Эдуард. – В общем-то мы все немножечко альпинисты. Каждый взбирается на свою вершину. Но у нас есть время, а у Киреева его в обрез. И он спешит.
– Нет, я вам удивляюсь. Кто вам дал право так говорить о проекте папы… И ведь сами помогали Кирееву рассчитывать узлы, – воскликнула Люся. – Слюнявые академики! Он вам еще сто очков форы даст, этот старик. Киреев – ученый!
– Тихо, Люся! Девушке к лицу кротость. – Эдуард присел к своему столу. – При всем моем уважении к папе как к ученому я остаюсь мыслителем.
Ипполит провел ладонью по волосам и произнес негромко:
– Странное у нас отношение к папе. Не находите?
В лаборатории стало тихо. Надо разрядить обстановку.
– И в любимой женщине есть любимые недостатки, – произнес Эдуард и добавил: – Люся, я не о тебе, Люся. Твои недостатки – твои достоинства.
– Ловко выкрутился, – улыбнулась Люся.
– У моего отца был способный сын, – не успокаивался Эдуард. – Отец был гибкий старик. Мать говорила: «Шура, по тебе плачет прокуратура». Рифма!
– А у вас, Эдуард, нет ничего святого. Ваш отец – чудесный врач, милейший человек. – Савицкий обернулся и принялся в упор разглядывать Эдуарда. – Зачем вы так? Ради рифмы?
Эдуард подошел к Савицкому. Когда Эдуард нервничал, у него краснели уши. Как сейчас.
– Ах вы чудесные, милейшие человеки. Тихие добряки… Не ради рифмы. Бури жажду!.. А ведь никто из вас не встанет и не бросит в лицо Кирееву все то, о чем мы тут говорим. Никто! Ипполит на докторскую метит. Лучшего руководителя, чем Киреев, и не придумать. Савицкий к пенсии подбирается, ему портить отношения вроде ни к чему. Притом ему забавно наблюдать, как жмут масло из коллег. Лично я сплю и вижу себя аспирантом. Мне шуметь на Киреева противопоказано. Сам же Вадим – интеллигент и слюнтяй. К чему буря, лучше он плюнет на свой труд…
– Ты не слишком справедлив к Кирееву, – улыбнулся Ипполит.
Эдуард махнул рукой и отошел к своему столу.
– Неделю угробил на монтаж блока. Черновой труд, – проговорил Эдуард.
– Фламандские мастера растирали краски своими руками, – отозвался Вадим. Ему тоже хотелось сгладить впечатление от «монолога» Эдуарда. – Самостоятельность – великая вещь.
– Эти фламандцы не имели дела с планом. Хотел бы я посмотреть, если бы Рубенсу пришлось лепить такой самовар, как у Савицкого, – ответил Эдуард. – Ставлю десять против одного, если Савицкий знает, где у него входная клемма, а где выходная.
– Проиграете, Бродский, проиграете, голубчик…
Теперь Савицкий весело хохочет, то и дело приговаривая:
– Ох, проиграете…
И все начали улыбаться. Невольно. Вслед за Савицким. Сами не зная почему.
Эдуард терпеливо пережидал.
– Вы старый чудак. Сколько лет сидите за своим агрегатом, делаете свое тихое и незаметное дело. Потом вы уйдете на пенсию, незаметно и тихо. И оставите мне свое чудовище. А я его разберу на детали… А ведь когда-то голос ваш гремел! Я недавно листал подшивки довоенных изданий. Можно обалдеть – метод Савицкого, мнение Савицкого… Или это ваш однофамилец?
Стало тихо.
– А если ты еще не дорос, Эдя, до того, что сейчас делает Валентин Николаевич? – произнес Вадим.
То, что Савицкий скрывал от всех свою работу по гидроксилу ядра, вызвало у Вадима недоумение. Но он молчал, он дал обещание Савицкому молчать. Странно все и глупо…
В лабораторию вошел Киреев.
Он был в длинном синем халате и в неизменной шерстяной рубашке с расстегнутым воротом. Следом в лабораторию ввалился табунчик сотрудников, вперемешку со студентами и аспирантами.
– Получены оттиски о газообмене, – проговорил Ипполит навстречу Кирееву.
– Чудно. Отошлите Ступицыну. Такого результата они до сих пор не добились. – Он положил на стол пухлую папку, остановился возле Савицкого. Впервые за многие годы. И этот факт не прошел незамеченным. – Как дела, Валентин Николаевич?
Его нежная белая рука дружески дотронулась до спины Савицкого. И Вадиму почудилось, что на спине появилась вмятина между лоснившимися пятнами лопаток.
Савицкий не отводил глаз от экрана осциллографа. И молчал. Зеленые шнуры, извиваясь, отображали электронные процессы, которые вершились в растрепанном агрегате. Они то сходились в точку, то вновь разбегались по экрану, то замирали в мерцающий интеграл и пропадали. Стабильным сигналом не пахло. Савицкий бился около месяца. И все об этом знали. Как-то к нему добровольно подключился Бродский. «На общественных началах». Эдуард и сделал этот свой классический вывод о мине с множеством сумасшедших нелинейных процессов… Киреева не интересовала работа Савицкого. Между ними существовали странные, никому не понятные отношения. Но это было раньше, до приказа…
Киреев придвинул к себе общую тетрадь Савицкого в коленкоровом переплете и пробежал глазами его рабочие записи. Потом, не оглядываясь, притянул за спинку стул и сел. Несколько человек, преданно глазевшие на стенд Савицкого с видом «а я догадываюсь, но не скажу», разбрелись по лаборатории.
– Да, с такой оперативностью мы будем возиться еще год, – задумчиво произнес Киреев.
Слово «мы» могло означать официальное утверждение на должность завотделом, а не покровительственную иронию. Савицкий продолжал ковыряться в усилителе.
– Оперативность нужна сотрудникам угрозыска, – мрачно проговорил Эдуард. Разве он пропустит такую реплику!
Толстые стекла киреевских очков скользнули по стене жидкими зайчиками. Маленькие глаза с любопытством оглядели Эдуарда.
– Полагал, вы станете веселей, вам выделили жилплощадь.
– Ха, – выдохнул Бродский и замолчал.
– Что ж, моей заслуги в этом действительно мало, – произнес Киреев и встал. Он верно понял это «ха». – Ну, братцы, навалимся! – Киреев разломил мел. – Поможем Валентину Николаевичу. Ипполит Игоревич! Вадим Павлович… Давайте! Эдуард! На вече!
Киреев обладал неоценимым качеством – из всего клубка вопросов вытаскивать причину неудачи. «Причина неудачи, – говорил он, – там, где я спотыкаюсь. Слежу, слежу и вдруг спотыкаюсь».
Он торопливо набросал на доске схему.
Эдуард вышел в соседнюю комнату и приволок счетную машину.
Методы обыкновенных расчетов тут были неуместны. Наверняка Савицкий их раздолбал вдоль и поперек.
– Если подойти иначе? – произнес Ипполит.
– Ну и пробуйте. Вот вам половина доски. – Киреев даже не стал слушать, что значит «иначе». – Пробуйте, потом сверим.
Ипполит принялся рассчитывать. Он диктовал данные Эдуарду, машина шумно выбрасывала результат. Киреев, не дожидаясь, когда машина освободится, лепил цифры на краю доски. Сбивался. Начинал сначала…
К тому времени, когда он подбивал итог, освобождался Эдуард. Он проверял результат и заявлял, что у Киреева ошибка во второй части производной, вероятно при умножении.
– У вас швейная машина, – не соглашался Киреев. – У меня на пальцах получится точнее.
И упрямо пересчитывал под безалаберную подсказку сбоку.
– Я не могу работать в таких условиях! – отбивался Киреев.
Но все знали, что такая обстановка ему по душе. Он специально приглашал на кворум «ради шумка». Это его стихия.
– А куда у вас исчезло уравнение адиабаты?! – ехидно спрашивал Ипполит, поглядывая налево.
– Лучше следите за собой, – ответил Киреев. – В магнитной гидродинамике уравнение не исчезает. Просто оно сейчас не нужно.
Машина взрывалась пронзительным воем. Киреев вздрагивал и грозил свободной рукой Эдуарду:
– Не устраивайте зверинец!
В то время, когда он лепил в уголочке свои вычисления, кто-то стер исходные данные, найдя их нелепыми. Потом кто-то стер экспонент, найдя его ненужным. Киреев покидал уголочек и восстанавливал справедливость, шумно доказывая свою правоту.
Ему не хватало места, он скосил глаза на листочек с приказом.
– Это что?
– Приказ о вашем назначении завотделом, – подсказал Сеня.
Киреев сорвал листок, отбросил и продолжал вычисления.
Вадим смотрел на доску и ничего не мог понять. То, чем занимался сейчас Киреев, никакого отношения не имело к тетради, которую показывал ему Савицкий. Он подошел к Валентину Николаевичу:
– Что за фокусы? Что вы подсунули Кирееву? Это ведь бред. Где работа, которую вы показывали мне?
Савицкий резко повернулся к Вадиму. Он был бледен.
– Не ваше дело! Вас это не касается, – торопливо проговорил он.
Вадим обиженно отошел на место. Он ничего не мог понять.
Через час стало ясно, что ошибка не так проста. И у Ипполита получилась чепуха. Он минут двадцать как притих и рассматривал записи.
– Конечно, такой базар, – оправдывался Киреев, оглядывая остывающие знаки. – Возможно, ошибка в том, что мы стерли ранее. Неужели никто из вас не переписывал?! Это черт знает что. У кого есть закурить?
Несколько минут все дымили, лениво глядя на изрубленную мелом доску.
Стоит сейчас кому-нибудь что-то заметить, как все завертится сначала.
Лучше пока молчать.
– Что ж делать, Валентин Николаевич? Чепуха получается, – проговорил Киреев. – Анекдот просто. Как же с этим разобраться?
Савицкий встал, подошел к доске. Не спеша выбрал сухую тряпку и широким движением принялся стирать расчеты.
Странно. Ведь все намеревались продолжать. Зачем он стирает?
– Я с этим вожусь давно, Петр Александрович, – произнес Савицкий, заканчивая стирать. Это значило: «А ведь я не глупее тебя, да и тех, кто здесь теоретизирует».
Все так и поняли. Это был неприкрытый выпад.
Киреев растерялся. Он притушил папиросу и произнес:
– Если вы не возражаете, я возьму эти записи. Просмотрю дома.
Савицкий помедлил с ответом. Затем улыбнулся своей беззубой улыбкой и протянул тетрадь. Киреев свернул ее трубкой и сунул в широкий карман халата.
