Текст книги "Привычка убивать"

Автор книги: Игорь Зарубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

А была это ложь от первого да последнего слова Такая даже изощренная ложь, черная и лихая.

Но он принял ее на себя, потому что думал: «Вот я им покажу, что взять грех на себя не так страшно. Даже чужой грех. Иисус Христос взял на себя грехи человечества, так неужели я не возьму один какой-то?!»

И так вошло в него, что это путь, что это миссия, что здесь искупление для всех людей.

Конечно, ему сразу не поверили. Людишкам не хочется видеть среди себя святого, они даже отмоют его от преступления, лишь бы самим себе сказать утешенно: нет, он тоже мелкий, тоже тварь дрожащая.

И поначалу весь азарт вылился в желание наказать их за серую слепоту. Выйти перед ними в смертном грехе, но светящимся.

И пиком счастья была его последняя встреча с отцом Сергием, этим начетчиком от христианства, этим блудодеем под маской доброты, этим немощным праведником.

Карев смотрел в глаза Сергию и с удовольствием выкрикивал:

– А! Съел?! Обметнулся?! Уже открестился от меня, проанафемствовал?! Это тебе не мелкие грешки на исповеди выслушивать – изменил там супруге, дескать, напился, мол, скоромного поел! Тут тебе грех во всей своей красоте и величии. Убивец я! Тяжки грехи мои! И приму на себя кару Всевышнего! И не отвращу лице мое перед искуплением!

Отец Сергий смотрел на Карева испуганно, крестился истово, что-то говорил бессвязно. Он был раздавлен, он был уничтожен, он был повергнут в прах.

– Ну что, этот грех Господь мне отпустит?! – смеялся Карев. – Примет от меня покаяние?

– Господь – всеблагий, – сказал батюшка. – Он твой грех отпустит. Но ты должен выйти к людям. Ты среди них свой грех свершил, суд людской тебя пусть судит.

– Ишь как ты запел! Людской суд? А не выше ли суд Божий? Или ты только здесь такой праведный, а секреты исповеди тащишь в милицию?

Карев гремел обличением, и слова его эхом носились по пустой церкви.

– А мне Божий суд важнее! Я, как Христос, грехи на себя беру, и пусть распнут праведника!

И батюшка вдруг рукой прикрыл губы, словно не хотел выпускать из себя поспешное слово. Но не удержал.

– Прелесть… – сказал он тихо.

Карев тогда не обратил внимания на это двусмысленное слово, которое в миру означает – красота, радость, восхищение, а в табели грехов – совсем-совсем иное: ослепление собственной ложной праведностью. В прелесть вводит дьявол, это он подсказывает, что ты свят, что ты выше других людей, что ты уже равен Господу. И радость от этого есть, и восхищение собой, и даже ядовито-колерная красота, но все это – прелесть.

Уже теперь, когда объявлен приговор, когда его переодели в полосатую робу, когда он прислушивается к ночным шагам в коридоре, с замиранием дыхания гадая, идут к нему сейчас или мимо, Карев все чаще вспоминал это тихое и страшное слово.

Все кассации и жалобы были Отосланы. И все вернулись безутешными, оставалась одна надежда на помилование Президента. Но адвокат при встрече отводил глаза, пожимал плечами, уходил от ответа, а потом прямо сказал:

– Готовьтесь к худшему.

И только тогда стало страшно по-настоящему.

«Зачем же я это сделал?! – беззвучно кричал Геннадий. – Что же я натворил?! На что замахнулся?!»

И вдруг весь энтузиазм прошедших месяцев предстал пустым и гадким. Как он вылез на купол и стоял в лучах прожекторов, такой красивый, восхищенный, радостный, легкий и бездумный. Прелесть! Как разбежался и бросился вниз, почему-то поверив, что сумеет полететь.

«Кому поверив? – с ужасом соображал Карев. – Кто шептал мне тогда убежденно – «лети!»? Кто вел меня по всем этим кругам безумия? Прелесть…»

Когда очнулся на больничной койке, ласкового голоса рядом не было. Никто не потакал, не раздувал гордыню, не восхищался. Было просто больно и пусто внутри.

Тогда Карев даже ахнул – куда я забрел?! Назад, назад!

И тут другой волной накатилось – стыдно!

«Боже, как стыдно! – сцеплял губы Геннадий, потому что детские слезы подступали безудержно. – Как я посмотрю им в глаза – всем? Это же стыд, стыд, стыд!»

Он ворочался неловко, потому что тело не находило успокоения. Его вдруг начинало душить от представленной картины – он сознается в собственной чудовищной лжи. Нет, никак нельзя. Стыдно! Они же будут смеяться, издеваться, унижать. И все его праведные слова – такие настоящие! – станут мелкими и грязненькими. Великое и героическое покаяние станет позорной комедией.

«Нет, нельзя! Теперь уже нельзя! – пугаясь собственного отступления, думал Карев. – Нет-нет, это стыдно и нельзя. Я им ничего не скажу. А пусть… Пусть сами поймут. Пусть догадаются сами, что я не убийца. И тогда почетный выход, и тогда моя твердость родит восхищение, уважение и понимание. Даже когда, разоблачась, не сразу откажусь, и вообще не откажусь, но признаю мужественно – ваша правда».

И он возводил на себя прежнюю напраслину, но теперь легко и с улыбкой. Он решил, что этот контраст им сразу все скажет. Это же так ясно, что он, такой мудрый и глубокий, не может каяться в страшных грехах с улыбкой.

И еще он надеялся, что маньяк снова выйдет на кровь. Тут уж у них глаза раскроются. И вообще, как это не отличить правду от лжи?! Нет, эта женщина, эта следователь, она натура тонкая, она все поймет, она даже удивится, как могла поверить в такую ахинею.

Но дело стал вести совсем другой человек. Он вообще не смотрел в лицо Карева, он сумрачно записывал его слова, что-то спрашивал, а в конце сказал:

– Что ж вы все улыбаетесь? Ничего тут нет смешного.

И все. И теперь вот – «грохнут».

И теперь бы надо закричать – не я! Вы что, я не могу! Я – никогда в жизни! И даже – плевать! – расплакаться жалко: что ж вы делаете?!

Но его уже никто не слушал.

Охранники были суровы и немногословны, адвокат только разводил руками – что ж вы раньше молчали, теперь, боюсь, поздно…

Поздно!

Нет, не поздно! Они хоть сейчас должны увидеть: он не убивал, не может свято верующий человек убивать.

Он попросил в камеру Библию, иконы, истово молился целыми днями, плакал о невинно убиенных и неотмщенных женщинах.

Но потом увидел, что и другие смертники, – а их в камере было четверо, – делали то же самое, а один из них даже по ночам не спал, молился.

А Карев знал, что это были настоящие злодеи, убийцы и растлители. Он говорил с ними – они каялись! Боже, как они каялись! Как они плакали обильными, тяжелыми мужскими слезами. Говорили, что только бы оставили их жить, они станут совсем-совсем другими…

Потом пришли в камеру офицеры и сказали тому, кто не спал ночами, – помилован.

На следующее утро он уже рассказывал похабные анекдоты, матерно ругался с охраной, жрал, спал, даже пытался вступить в соитие с одним из смертников, уговаривая:

– Ну че жидишься? Никто ж не узнает. Тебе ж все равно – вышка, дай, а?

И Карев понял – все. Его никчемной жизни пришел конец. Его убьют выстрелом в затылок через неделю. Или завтра. Или – сегодня ночью.

Потому что сегодня срок помилования. Потому что помилования ему не будет…

Пятница. 17.23 – 17.49

…Нет, я на нее даже не посмотрю. Все, хватит, больше ни на кого не посмотрю.

А эта мне вообще не интересна. Ничего общего. Даже приблизительно не похожа. Только если очень присматриваться. И то – самую малость. Ну разве что волосы чуть-чуть, походка, одежда… Да, кажется, она так же одевалась. А больше ничего общего. Вот, может быть, глаза. Но глаз я не вижу. А интересно, какие у нее глаза. Карие, серые, голубые?

Нет, все, хватит, больше на нее не смотреть. Зачем вообще было выходить?! Это опасно, до сих пор еще опасно. Хотя того священника, кажется, уже приговорили…

Она оглянулась!

Кажется, серые… Уже темно, трудно рассмотреть.

Остановилась. Ага. Троллейбус ждет.

Надо что-то спросить. Просто чтобы услышать голос. И увидеть глаза. Интересно, как она на меня посмотрит.

Серые или голубые? А может быть, зеленые? Ну не подойдешь ведь так просто и не посмотришь в глаза. Неудобно. Это вообще неприлично. Придется ехать за ней.

Стою и жду вместе с ней троллейбус. Холодно. Зима уже настоящая. Ненавижу…

Куда она едет? Домой, наверное. Все сейчас едут домой. Только бы не потерять ее в толпе. Можно и совсем близко подойти. Она на меня внимания не обращает, кажется.

Ей повезло, она протиснулась в троллейбус одной из первых и успела сесть. Мне тоже удалось втиснуться, но я стою.

Протиснуться к ней не получается. А мне и надо всего-то – увидеть ее глаза.

– Передайте на талоны… – толкает кто-то меня в спину.

Я вздрагиваю. Это нехорошо. Это плохо. Это значит, что я волнуюсь. Это значит, что я опять наделаю глупостей. Нет, не надо было мне на нее смотреть. Надо было пройти мимо. Просто погулять по улицам. Еще не время. Еще надо ждать. Но я уже знаю, что буду тащиться за ней, теперь не брошу.

Она вышла почти возле метро. Чуть-чуть не доехала. Попробую-ка угадать, где она живет.

В этой длинной хрущевке? Нет. В тех кирпичных?

А-а-а… Мы еще не приехали. Она быстро перебегает через перекресток – я тоже прибавляю ход – и успевает вскочить в подошедший автобус.

А я?! Как быть со мной? Я машу руками, что-то кричу – автобус меня ждет. Повезло.

Кстати, номер у автобуса зловещий – 666.

А для кого, собственно, зловещий? Нет, ерунда. Мало ли?..

Вот, теперь надо бы заговорить. Просто опять что-то спросить. В автобусе народу не так уж много. И место рядом с ней свободно. Сесть?..

У меня колотится сердце. Руки и ноги начинают противно дрожать.

И в этот момент она оборачивается ко мне.

Сама…

Пятница. 16.51 – 17.49

Когда поезд пришел, Клавдия, Игорь и Коля растерялись. Они бегали от вагона к вагону, мешаясь под ногами у встречающих и приехавших, искали бригадира поезда, нашли его, показали ему список, и он вычеркнул из восьмерых, отмеченных Клавдией, аж пять фамилий. Эти проводники остались во Львове, у них начались отпуска.

Трое. Теперь можно было вздохнуть посвободнее. На каждого подозреваемого приходилось по одному сыщику, хотя какой сыщик Кленов. Ну да, его задача всего лишь проследить за тем, куда пойдет проводник.

Клавдия видела всех троих. И все трое показались ей ужасно подозрительными.

Вскоре опустевший поезд начал закрываться, его отогнали на запасной путь, а проводники по одному стали выходить из вагонов.

Тех троих не было. Игорь с Колей несколько раз бегали к Клавдии, дескать, что делать, не выходят.

– Ждать, – решительно отвечала она.

Весь абсурд ситуации был налицо. Какая-то художественная самодеятельность. Могли бы позвать оперативников, милицейский наряд, в крайнем случае. Но – не могли. С какой стати? Просто всем троим в один и тот же момент показалось, что именно сегодня маньяк выйдет на охоту. И с этими предчувствиями – просить подкрепления?

Клавдия уже и сама начинала сомневаться. Уже и сама находила в стройном логическом ряду сомнительные связки. И начавшаяся с ночного звонка Кленова эйфория все чаще натыкалась на отгоняемый ужас – нафантазировали все!

Этот плохо скрываемый ужас Клавдия видела и в глазах Кленова, и даже в прямолинейных глазах Игорька. И видела, как они пытаются найти достойные пути для отступления.

– Я тут подумал, – говорил Кленов, замерзшими руками вырезая из газетки малоинтересные снежинки, – что из четырех убийств, наверное, строить систему не очень корректно.

– А Хабаровск? – мрачно вставлял Игорек.

– В огороде бузина, а в Киеве дядька, – отвечала за Кленова Клавдия.

Мужчины в очередной раз пришли к ней на совещание. Из поезда больше никто не выходил. Те трое так и остались на местах, может, бригадир их и предупредил.

– Да, ребята, слишком все нарядно сложилось, – сказала Клавдия. – Слишком красиво…

– Ничего себе! – развел руками Игорек. – Человек сидит под вышкой! Невиновный!

Да, именно это и держало Клавдию, а так она давно бы махнула рукой.

Уже стало темнеть. Уже из города стали возвращаться проводники. От эйфории не осталось и следа. Ужасный стыд и пустота.

И в этот момент из вагона выскочил человек, одетый в длинный плащ.

Клавдия, промерзшая до самых костей, вдруг ухнула в самую жару. Это был он! Это его она видела на мониторе во время операции «Шуба».

Игорь и Коля как раз ушли на свои места. А ей теперь нельзя было терять время. Надо доводить дело до конца. Она и с самого начала знала, что будет делать, но вот подошла эта минуточка и – страх…

Мужчина быстро прошел вдоль вагонов, свернул к вокзалу и, пройдя здание насквозь, вышел на площадь. Он шел к рынку.

Клавдия старалась держаться поближе. Все равно в толпе он бы ее не заметил, а вот она его упустить могла запросто.

Теперь надо было обратить на себя его внимание. Теперь надо было заглянуть в его глаза. Клавдия была уверена, что стоит ей только увидеть его глаза, как все станет на свои места. Она попытается ему что-то сказать взглядом, она попытается его заманить.

Мужчина стал медленно пробираться мимо рядов, ни к чему не прицениваясь. Он останавливался вдруг возле кучки покупателей и спрашивал о чем-нибудь. Чаще всего это были женщины. Потом шел дальше.

Эти минуты были особенно зыбкими. Мужчина мог выбрать кого-то, а если бы Клавдия пошла за ними – он бы увидел и все сорвалось, не будешь же арестовывать человека за то, что пытается ухлестнуть за дамочкой.

Нет, Клавдии надо было, чтобы он выбрал именно ее.

С трудом протиснувшись через толпу, она остановилась у лотка с мясом и стала обнюхивать кусок за куском, делая при этом брезгливую мину.

Мужчина приближался. Краем глаза Клавдия увидела – он на нее смотрит. Она обернулась, свободной рукой поправила выбившиеся из-под шапки волосы и чуть повела плечом.

«Господи, – подумала она, – откуда у меня это дешевое кокетство? И главное – даже ничего не придумывала, как-то естественно получилось. Словно всю жизнь мечтала быть проституткой…»

Мужчина тоже остановился, тоже стал рассматривать какие-то продукты, а Клавдия купила большой кусок свинины и, словно ненароком оглянувшись на проводника, пошла к выходу.

Шла и напряженной до ноющей боли в шее спиной чувствовала – зацепила.

Мужчина шел метрах в десяти позади. Клавдия приостанавливалась, чтобы он не потерял ее из вида. Но потом поняла, что слишком часто это делать не следует, подозрительно.

«И что теперь? Куда теперь? – лихорадочно работала голова. – Подальше от людей. И не упустить».

Она свернула к остановке троллейбуса, если и он свернет – все, дело сделано.

Еще она пыталась выискать глазами в толпе Игоря и Колю, но, конечно, никого из них не видела. Ребята потеряли ее.

Мужчина тоже нырнул в толпу ожидающих троллейбус.

Клавдия сжала губы, чтобы выдавить улыбку. Почти детская радость подкатила к горлу, хотелось от этой глупой радости сделать что-нибудь безумное, скажем, подскочить вдруг к мужчине, обнять его, расцеловать и нежно так сказать:

– Миленький мой, как же долго я тебя ждала!

В троллейбус они вошли в разные двери. Клавдия села. Мужчине места не досталось. Но теперь ясно, что он едет именно за ней. Теперь можно было даже немного поглядеть в окно. Его из виду Клавдия не теряла – он отражался в стекле.

«Так, и что дальше? Где выйти? – уже спокойнее соображала Клавдия. – Возле моста? Нет, рановато… Возле «Мосфильма»? Нет, слишком людно… А что, если?..»

Клавдия не удержалась и улыбнулась от лихой мысли. Ну конечно, она повезет его в Воронцово. Он немного понервничает. И прекрасно… Она заманит его в игру. Она заставит его выдать себя…

Не доезжая до метро, она встала и стала пробиваться к выходу.

Здесь выходили многие, и мужчина тоже повернулся к дверям.

Теперь перебежать площадь – и на автобус.

Странный у него номер – 666.

Мужчина теперь стоял чуть впереди – только протяни руку и достанешь. Она так и не сумела заглянуть в его глаза.

– Будьте добры, на талоны передайте, – попросила она его.

Он обернулся. Как бы рассеянный взгляд, как бы рассеянная улыбка. Взял деньги. Передал.

И Клавдии вдруг стало страшно.

Так страшно, что она невольно вцепилась ногтями в дерматиновое сиденье.

«Что я делаю? Я сошла с ума! Как я хочу его остановить? Мне же придется позволить ему достать нож. А дальше? Мы ведь будем совершенно одни».

Нет, она боялась не смерти, она и мысли не допускала, что мужчина сможет ее убить. Она боялась, что он просто убежит. И все!

«Где Игорек? Где Кленов? – с бессмысленной тоской злилась она. – Что я наделала?!»

Она огляделась – еще не поздно. Она должна сейчас же кого-нибудь предупредить. Кого?

«Вот та аккуратная старушка – вполне. Но чем она поможет? Или вон тот улыбчивый парень? Нет, он спугнет. Он слишком весел, из него так и прет геройство. Или вот эта плотная женщина?..»

– Простите, вы где выходите? – спросила Клавдия у стоящей рядом женщины, специально занизив голос, чтобы та не расслышала и наклонилась.

– Что, простите? – действительно наклонилась та.

– Пожалуйста, помогите мне, – быстро прошептала Клавдия. – Мне немного страшно. Я выйду возле Воронцовского парка. Вы не могли бы просто… Ну не знаю…

– Проводить вас? – тоже шепотом спросила женщина.

– Да. Но только, пожалуйста, это, может быть, смешно – издали как-нибудь.

– Хорошо, – пожала та плечами. – А что, собственно?..

– Нет, ничего… – Клавдия попыталась улыбнуться, чтобы не спугнуть женщину. – Знаете, глупые наши страхи…

Женщина кивнула и выпрямилась.

– Простите, – снова тронула за руку проводника Клавдия, – вы сейчас выходите?

– Выхожу, – уже не так рассеянно ответил он, даже постарался вложить в это слово игривые интонации.

– Я тоже выхожу, – сказала Клавдия и встала.

Пятница. 17.51 – 18.14

Возле парка мы вышли втроем.

И мне вдруг стало весело. Во-первых, потому, что удалось рассмотреть ее глаза – серые! И еще в них был какой-то страх, мелкая дрожь и обреченность.

Во-вторых, это место мне известно, очень даже хорошо известно. Так тянуло приехать сюда еще раз, но все времени не хватало. А вот теперь – пожалуйста, да еще с таким привеском!

В-третьих, она, кажется, что-то почувствовала, она настороже, а значит, игра становится куда интереснее.

Ну а в-четвертых, нас было трое, и это тоже придавало остроты наказанию.

Клянусь, эта будет последней. Потому что – это именно она.

Мы стали углубляться в парк.

Она шла впереди шагах в двадцати, а за ней – мы. Тоже на расстоянии друг от друга.

Над парком звонит колокол.

Мне становилось все веселее. Дрожь куда-то ушла. Меня вообще потихоньку отстраняли, приходила та самая сила, которой я подчиняюсь безоговорочно.

Нет, эта сила не оставит меня никогда…

Она остановилась, делает вид, что поправляет чулок. Хочет рассмотреть, идем ли мы за ней.

Мы идем, идем…

Теперь осторожно… Очень осторожно… Так просто дарить себя им я не стану. Ну не получится сегодня, приедем еще раз… Еще много-много раз…

Пятница. 18.15 – 19.03

Клавдия остановилась, наклонилась к сапогу и несколько раз расстегнула и застегнула молнию. Кажется, мужчина ни о чем не догадывался. Он ни разу не оглянулся. Он спокоен. Он тоже приостановился. Женщина подошла чуть ближе к нему. Тихо подошла Кажется, она поняла, в чем дело. Молодчина.

Теперь бы не спугнуть.

Стоять так, наклонившись, дальше было бессмысленно.

Клавдия резко выпрямилась, резко повернулась к мужчине и сказала громко:

– Что ж вы за кавалер? Разве так даму провожают?

Кажется, такого оборота он никак не ожидал. Сделал три шага вперед и остановился растерянно.

В этой напряженной тишине колокольный звон разливался глубоким голосом зова.

– Помогли бы сумку нести, – натянуто улыбалась Клавдия. Хорошо, что в темноте этого не было видно.

Мужчина успокоенно ухмыльнулся и стал подходить ближе.

«Только бы не сорвалось! – умоляла Клавдия. – Только бы не сорвалось!»

Но в этот момент под ногой женщины, которую Клавдия взяла в сообщники, скрипнул снег.

Женщина застыла испуганно, но было уже поздно. Мужчина затравленно оглянулся, сунул руку в карман, как-то боком подпрыгнул к Клавдии и толкнул ее в грудь.

Сумка с мясом взлетела вверх, Клавдия не удержалась на ногах и упала, больно оцарапав лицо о кусты.

Мужчина хотел было склониться над ней, но снова оглянулся, потому что женщина уже бежала на помощь.

– Сволочь! – проскрипел он и метнулся с дорожки в заросли.

Клавдия вскочила на ноги и бросилась за ним.

– Бегите за милицией, – успела она сказать подбежавшей женщине. – Бегите, умоляю!

– Вы что?! – чуть не закричала женщина. – Вы что, с ума сошли?!

И они побежали за мужчиной вместе.

«Когда утром одеваешься на работу, – как-то даже лениво думала Клавдия, – и думать не думаешь, что на шпильках трудно бегать, что в шубе невозможно драться, а в сумке не помешал бы увесистый булыжник, чтобы дать какому-нибудь гаду по башке. И то верно, мы ведь все оптимисты – хотим жить и любить, а не убегать, догонять и убивать…»

Они продрались сквозь кусты и оказались у озера, у того самого, где был найден труп.

Клавдии показалось, что силуэт мужчины мелькнул между деревьев. Она метнулась туда, женщина не отставала ни на шаг.

Нет, за деревьями никого не было.

«Все! – с отчаянием подумала Клавдия. – Это все! Это полный провал! И я даже не могу быть уверенной, что это он! Ну еще можно задержать поезд. Только вот его мы там не найдем…»

Ей вдруг захотелось разреветься, просто, по-бабьи, с завываниями и причитаниями.

И то, о чем она боялась даже думать, вернулось страшным укором. Карев! Она не спасла его.

Женщина рядом стала задыхаться и даже постанывать.

– Ой, остановитесь, пожалуйста, на минутку, я больше не могу…

Клавдия поддержала ее за руку.

Женщина прислонилась к дереву, спросила:

– А кто это был? Преступник? Вор?

– Не знаю, – устало ответила Клавдия. – Не знаю…

– И чего ж мы тогда за ним гнались?

– Не знаю… Мне показалось… Не важно… Вы где живете?

– Здесь вот, – махнула женщина рукой. – Рядом.

– Вас проводить?

– Ой, что вы, спасибо… Не стоит…

– Пойдемте-пойдемте. Не оставлю же я вас здесь.

– Да уж, страху натерпелась…

– А у вас телефон есть? Я от вас позвоню…

– Есть, конечно… Постойте, вы же сумку там оставили, – остановилась женщина.

Клавдия от досады даже хлопнула себя по бокам.

– Точно… Вы помните то место?

– Конечно, пойдемте…

Клавдия тупо шагала за случайной помощницей, а та без умолку что-то говорила, даже нервно смеялась.

– Я, знаете, всю жизнь, всю жизнь их боялась… А теперь вижу – мы сила! Теперь мне ничего не страшно! Даже петь охота. Вы любите петь?..

«Это у нее нервное, – краем сознания думала Клавдия. – Втянула несчастную в какие-то ночные погони… Тут невольно занервничаешь… Какая же я идиотка…»

Огромный снежок влепился вдруг Клавдии в спину.

От неожиданности она чуть не вскрикнула.

А женщина радостно заливалась и лепила из первого снега другой комок.

– Попала! Попала! – смеялась она.

Клавдия секунду оторопело смотрела на нее, поэтому еле успела уклониться от другого снежка.

– Ага, не попадете! – по-детски хлопала в ладоши женщина.

Клавдия наклонилась к земле и тоже скатала снежок.

Куда-то пропали угрюмость и стыд. Она попала в зону веселья. В зону даже какого-то безумия, хотя и отмечала про себя обреченно:

«Я сошла с ума! Это так весело, оказывается!»

Женщина бросилась от нее к кустам, а когда Клавдия догнала ее, неожиданно выпрыгнула и прижала к себе. А потом провела пальцем по губам, смазав губную помаду уродливым следом.

– Правда, здесь красивое озеро? – спросила Клавдия. – Пойдем посмотрим.

– А как же сумка? – спросила женщина.

– Сумка подождет, – прошептала Клавдия. – Теперь уже ничего не важно…

Колокольный звон смолк.

Они подошли к озеру, где только что были. Оно еще не замерзло. Посредине, на острове, росли три голых дерева.

– Никогда не думала, что пойду вот так ночью смотреть на…

Пятница. 19.03 – 19.07

Ах, почему я так люблю эти секунды? До нее потихоньку начинает доходить. Нет, даже не доходить, а просто что-то смутно начинает ее тревожить. И она даже не понимает причины своей тревоги. Просто глаза, серые ее глаза начинают блестеть в темноте, просто сияют.

Я беру ее за руку. Она почти прижимается ко мне. Страх толкает ее.

Она смотрит на меня серыми глазами как бы обреченно. Она еще не может поверить, еще ум загораживает от нее правду. Но она послушно идет за мной.

Я никогда не знаю, когда это случится. И как. Я просто подчиняюсь силе. Каждый раз и для меня это неожиданность. Вот жду-жду, а никогда не могу угадать.

Мы дошли до озера с островком деревьев посредине. Она уже почти успокоилась. Она уже что-то придумала утешительное для себя. Она даже стала шутить:

– Никогда не думала, что пойду вот так ночью смотреть на озеро…

– Да-да, – говорю я. – Я тоже не думала…

Она оборачивается ко мне и тихо спрашивает:

– Так это ты?

Пятница. 19.04. – 19.29

«Ах, как я ненавижу эти минуты! Даже когда все собрано и сложилось в точную картину, все еще веришь – ошибка, не может быть. А он вдруг говорит – да, это я. И все. И это самое страшное, что никаких надежд. Что вот еще секунду назад это был человек, а сейчас он – убийца».

Женщина сделала шаг назад. Она не могла его не сделать. Она должна была отступить, чтобы или бежать, или ударить Клавдию.

– Это ты? – повторила Клавдия уже увереннее.

Женщина сунула руку в карман. Это не страшно. Теперь она не сможет убить.

«Ну, конечно, юмор на лестнице, – думала Клавдия. – Теперь понятно, почему женщины ей доверяли, потому что и она была женщиной. Теперь-то все понятно. Только не понятно – зачем, почему?»

– Ты его любила? – глухо спросила Клавдия. – Ты любила Марина? Он тебе изменил, да?

Клавдия все подавала женщине эти ниточки, но та стояла каменно, молчала, наливалась изнутри чем-то темным и страшным.

– Марин Юрий жил в Медведкове. Ведь это ты его убила, правда? Я видела фотографию его жены – блондинка с серыми глазами, лет под сорок. Ты хотела найти ее?

– Я ее найду! – выкрикнула женщина.

– Нет, ты ее не найдешь.

Клавдия шагнула к ней и взяла за руки.

– Сядь, – сказала мягко, но непреклонно. – Сядь, поговорим. – Они сели на поваленный ствол дерева. Посмотреть со стороны – две подружки решили поболтать на природе. Только вот время выбрали неподходящее. – Он тебя бросил? Да?

Женщина молча кивнула.

– Ты любила его? Там, в Хабаровске?

Опять кивок.

– Ты была беременная, когда он тебя оставил?

И тут женщина вскинула голову и расхохоталась.

– Я никогда не была беременна! Я не могу забеременеть!

Она вдруг рванула пуговицы пальто, задрала блузку и вздернула лифчик. Груди у нее не было. Маленькие мужские соски.

– Я это сделала для него! Я сама пошла к врачам и сделала это. Потому что я…

Клавдия громко сглотнула.

«Как это называется? Фу, какое-то научное слово… Трансвестит, вот как… Все это было бы смешно, когда бы не было так… мерзко».

– Потому что она забрала его… Потому что я ее ненавижу… Я всех их ненавижу!

– У Нины Кокошиной… Помнишь, ты убила… убил… ее в Матвеевском, есть сын. Маленький мальчик… Он тоже любит мать…

– Я ненавижу детей, – оскалилось оно. – Но знаешь ты, кого я больше всего ненавижу?

Оно вдруг огляделось, словно увидело кого-то, кого-то сильного, всемогущего, кто ведет его от убийства к убийству…

– Себя!

Клавдия не успела.

Выскользнувшая из кармана левая рука взлетела, блеснув зажатым в кулаке лезвием, и оно с тихим хрустом вонзилось в лоб.

Оно смотрело на Клавдию чернеющими глазами, и улыбка победителя заливалась бурой кровью…