Текст книги "Привычка убивать"

Автор книги: Игорь Зарубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

Вторник. 11.32 – 11.54

– Тихо, тихо, мальчики, там бабули какие-то тусуются. Сейчас скандал подымут.

– Да ладно, давай. Они, может, тоже на блядки повыползали! – сказал прыщавый худосочный парень в порванных джинсах и с петушиным гребнем на голове.

Все громко, зычно загоготали и гурьбой направились дальше в кусты.

– Лысый, пива дай, – попросила девица, одновременно отбиваясь от парня, который прямо на ходу пытался залезть ей под майку.

– Вон пусть тебе Пончик даст.

– Пусть сначала она мне даст! – заявил Пончик, не оставляя попыток залезть девице под куртку, и все опять загоготали.

– А вот я возьму и не дам. – Девица вдруг остановилась. – И идите вы все на фиг.

– Ладно тебе, Лапушка. Проспорила так проспорила. Давай расчехляйся.

Лапушка растерянно огляделась.

– Что, прямо здесь?

– Коне-ечно, – протяжно ответил Лысый, коренастый парень в куртке-косухе и пузырных спортивках. – Прямо на свежем воздухе. Давай-давай. Раньше надо было думать.

Девица вздохнула и нехотя стала снимать куртку.

– Ну ла-адно. Берите, пока я добрая. Кто первый?

И тут ребята как-то стушевались. Стояли, улыбались глупо и громко сопели носами, как жеребчики.

Нужно сказать, что самому старшему из них, Пончику, было пятнадцать, и они впервые собирались заниматься этим. Да и вообще, все они, кроме Лапушки, были девственниками. Только Лысый, один раз, два месяца назад, тискался в подъезде с соседской девчонкой. Совсем уже было раздел, но немного не рассчитал – так разгорячился, что развязка наступила раньше, чем он успел расстегнуть ремень.

– Что такое? – Лапушка удивленно посмотрела на дружков. – Расхотелось? Так я пошла.

Ребята не двигались с места, только тихонько подталкивая друг друга в бок и мелко хихикая.

– Эй, да вы чего? – Девушка начала злиться. – Давайте быстрее, а то мне еще к Верке идти писать физику.

– Давай, Пончик, ты ведь так хотел! – Лысый вытолкнул Пончика на середину.

– Не, я тебе уступаю, – Пончик нервно хохотнул и полез в карман за сигаретой. – Я сейчас не в форме.

– Что, не стоит? – поинтересовался прыщавый с гребнем, и все засмеялись.

– Дурак ты, Шмыга, у тебя у самого не стоит! – Пончик сплюнул на протаявший снег и покраснел. – Я… мне в кусты надо.

– Какать захотел? – Лапушка опустилась на колени и спустила джинсы.

– Именно. – Пончик отвернулся и быстро зашагал в кусты.

– Ну ладно, тогда я, – вздохнул Лысый и нехотя, как бы делая одолжение, вышел на середину поляны.

Шмыга и Жук, маленький, прилично одетый мальчик, неизвестно как сюда попавший, переглянулись. С одной стороны, то что происходило в трех метрах от них, жутко заводило, подстегивало. Но с другой стороны, было страшно. Да-да, именно страшно. Все они почему-то боялись Лапушки, этой прожженной девицы, которая по сравнению с ними была очень взрослой – уже шестнадцать, и побывала в таких переделках, которые они все могли видеть только в эротических снах, и к тому же…

– У-у-у-у! – Лысый упал на задницу и отполз в сторону, тяжело дыша. – Я… уже… все…

– Следующий! – громогласно возвестила девица, прикурив сигарету. – Ну давай, не задерживайте очередь. Сами ведь хотели.

– Да они ссут. – Лысый встал, натянул штаны и небрежно сплюнул в их сторону. – Эй, а хотите, я еще три раза, за вас? Мне не в падлу.

– Не-е, я сам! – решился наконец Шмыга и стал лихорадочно расстегивать джинсы. – Что, думаешь, самый умный? И ни фига я не боюсь. Я ей щас как задую, по самые гланды. Правда, Жук?

– То-очно! – ответил мальчик, краснея от непонятного удушья и растерянно оглядываясь по сторонам. – А че Пончик так долго?

Задуть у Шмыги не получилось, потому что с перепугу у него пропало всякое желание. Лапушка, как увидела, аж закатилась со смеху.

– Че ты прешься, че ты прешься?! – зло закричал пацан, быстро натянув трусы. – Я тебе щас как в табло накачу – зубы растеряешь!

Лысый сидел в сторонке и праздновал победу. Потягивал пивко из бутылки и гордо ухмылялся.

– Ладно, пойди пока, подрочи в кустах. – Девица посмотрела на часы. – Эй, кто там, Жук, иди сюда. У меня полчаса на вас троих осталось. Давай, пока там Пончик гадит.

– Кто, я? – Жук нервно огляделся.

– Нет, Пушкин. Давай.

– Я… – Он вдруг попятился. – Мне нельзя, я…

И, решив не объяснять, почему нельзя, развернулся и быстро побежал в лес. По дороге чуть не сшиб Пончика, который стоял за деревом и подглядывал.

– Эй, Жук, ты чего?! – кричала ему вслед Лапушка. – Жук, я тебя люблю! Я согласна стать твоей женой! Жук! Вернись, я все прощу!..

И хохот. Этот жуткий, противный хохот дружков… Да какие они ему дружки? Плевать он на них на всех хотел. И вообще, он Машку любит из второго подъезда, у нее папа директор инофирмы и «мерседес» шестисотый под окнами…

Отбежав метров на сто, Жук остановился и огляделся. Глупо все-таки получилось. Они же теперь всем в школе расскажут. Машка, если узнает, говорить с ним не захочет. И вообще, глупо. Нужно вернуться, пока не поздно, и трахнуть эту дуру Лапушкину, чтобы знала.

Жук развернулся и решительно зашагал обратно, расшвыривая ботинками серый снег вперемешку с прошлогодними листьями…

– Ну, чего ты там так долго? – спросила Лапушка у елозившего на ней Пончика, который теперь больше походил на помидор и весь покрылся капельками пота. – Мозоль натрешь… Ой, смотрите, Жук возвращается.

Жук медленно вышел из-за дерева и остановился посреди поляны, глядя на дружков широко раскрытыми от ужаса глазами. В руке у него была какая-то тряпка.

– Лапушка, – сказал он тихо, – а там баба лежит. Мертвая.

– А тут живая лежит! – хохотнул Лысый.

– Нет, правда. – Он бросил тряпку перед собой и медленно сел на снег.

– Что это? – Лысый поднял тряпку, но тут же отбросил и попятился от нее, чуть не налетев спиной на Лапушку с Пончиком.

Это были женские трусы. И они были все в сгустках бурой засохшей крови.

– Бежим! Бежим быстро! – закричал он и бросился наутек. Шмыга тут же сорвался с места и побежал за ним.

– Что, куда?! Что случилось?! – Пончик вскочил и запрыгал на одной ноге, натягивая штаны. – Да он гонит, перестаньте!

– Эй, меня подождите! – Лапушка проворно натянула джинсы и бросилась за парнями.

Жук сидел на мокром грязном снегу и не мог пошевелиться. Только растерянно смотрел на дружков.

– Подождите, а как же она? – спросил шепотом, когда остался совсем один. Потом, по-стариковски кряхтя, встал и тяжело побежал вниз по горе. Выскочил на аллею, чуть не сшиб какого-то старика с воздушным шариком, налетел животом на ограду и бросился к дороге.

Вторник. 11.49 – 12.57

Мартышка, она же Туловище, она же подруга рокеров Оля Симонова, обладала действительно большими «ушами».

Клавдия отметила этот незначительный для следствия факт, когда девчонка вошла в комнату.

Как говорится, сначала долго-долго грудь, а потом девушка. Но рокеры явно были несправедливы, когда говорили, что «уши» висят, как у спаниеля. Нет, эти «уши» торчали с вызывающей прямотой.

– Сколько ж тебе лет? – невольно ахнула Клавдия, уставившись на девчонку.

– Пятнадцать, – сказала Оля, скромно потупившись.

– А честно? – не поверила Клавдия, предполагая, что девчонке никак не меньше девятнадцати-двадцати.

Симонова еще сильнее покраснела и пролепетала:

– Четырнадцать.

«Бывает же такое, – подумала Клавдия философски. – Можно понять Худовского».

– Ну, Оля, расскажи мне, как все было на самом деле?

– Отвра-атно, – поморщилась девочка. – Эти ка-азлы полезли к тому папику, а он давай базлать.

То ли из-за того, что рот Оли был набит жвачкой, то ли по какой другой причине, эти несколько слов она произносила в течение почти двух минут.

– А чего они к нему полезли? – поинтересовалась Клавдия.

– А хер их знает, придурков. – Оля выдула розовый шар и тут же втянула его обратно. Смутилась.

– То есть они с самого начала не собирались нападать на гражданина Худовского?

– Ага, счас, собирались, конечно, – опять протянула девчонка.

– Погоди, они что, так прямо и говорили, что будут нападать на Худовского?

– Ну-у.

– А за что? Он к тебе приставал?

– Кто, папик? Ага, счас. Если бы.

– Чего ж тогда твои друзья решили его бить?

– Какие они мне, на хер, друзья.

Клавдия решила не обращать внимания на лексику Оли Симоновой. Скорее всего, та и не понимала, что лексика ее несколько ненормативна.

– Так, Оля, давай еще раз. Ты пришла с Лешенькой и Васенькой в бар гостиницы «Орленок»…

– Ну, у них бабульки завелись, поканаем, грят, чувиха. А че не поканать…

– Деньги? А откуда, не знаешь?

– Я че, нанялась, у них спрашивать?

– Так, дальше.

– А я им грю, паца-аны, не хер в этом «Орленке» ловить. А они грят, как бы молчи, будем тут.

– И что? – уже осторожнее спрашивала Клавдия.

– Ну мы побазлали малька, а они грят, будем папика бить. Он счас сюда приканает…

– За что бить?

– А хер их знает.

– Значит, ребята знали, что гражданин Худовский придет в бар?

– Ну как бы знали. А че мне будет?

– В смысле?

– Ну вот заловили, че теперь, предкам как бы сообщите?

– Вообще, не мешало бы, – строго сказала Клавдия.

– А че я сделала? Я ниче не сделала.

В советское время Клавдия нашла бы и слова и действия, чтобы эту девчонку как-нибудь привести в чувство. Она сказала бы ей про Гайдара, который командовал дивизией в четырнадцать лет, про пионеров-героев, послала бы представление в детскую комнату милиции. А теперь?

Этой девчонке дадут кое-как доковылять до аттестата или, что скорее, вытурят в ПТУ – технический колледж, кажется, теперь, – а там она не станет марать свои ручонки о станок, не навалится «ушами» на работу. Она очень скоро выйдет в бар гостиницы «Орленок» или какой другой бар. Впрочем, нет, в бар ее не пустят. Там уже все места заняты. Ей начинать придется с улицы.

«Да что это я ее отпеваю? – думала Клавдия, трясясь в троллейбусе, идущем к центру. – Может, попадется парень хороший, замуж выйдет, детей нарожает, будет их обильно кормить своей грудью… Бывают же в жизни чудеса».

Из разговора с девчонкой Клавдия заключила одно – дело с избиением депутата Худовского действительно политическое. Только вот политика эта, скорее всего, мелкая и грязная…

Вторник. 12.07 – 14.43

Постовой гаишник у моста долго ничего не мог понять. Хлопал глазами и морщил свой узкий лоб.

– Там! Там, на Воробьевых! В лесу! Лежит на правом боку! Синяя вся! – кричал Жук, тряся его за портупею и размазывая по лицу сопли. – На правом боку! И сумка красная!

– Какая сумка? – очнулся наконец милиционер. – Кто лежит?

– На правом боку! – повторял все время мальчик. – На правом! Там, в лесу! Женщина лежит! С красной сумкой!

Дальше для него все было как во сне. Милиционер запер его в будке, очень похожей на телефонную, а сам долго ругался с кем-то по рации. Кажется, Жук вырубился. Потом приехали «скорая помощь» и милицейская машина. К Жуку подскочили сразу и милиционер, и врачиха. И, схватив за руки, стали тянуть в разные стороны. Милиционер говорил, что надо показать, надо допросить, а врачиха кричала, что у мальчика нервный срыв, что у мальчика депрессия, и все время тыкала ему в грудь стетоскопом.

Потом машины начали подкатывать одна за другой. Из одной вышла красивая женщина и сказала тихо:

– Пойдем.

В машине она дала ему какую-то таблетку и увела за собой всех, оставив только молодого строгого мужчину.

– Как тебя зовут? – спросил мужчина.

– Ш-шура, – ответил Жук, икая.

– А фамилия?

– Жуков.

– А меня Илья Романович. – Мужчина подмигнул. – Ну рассказывай, Шура Жуков, что ты там видел? – спросил спокойно.

– Мы в лес ходили трахаться, а там женщина мертвая. – Шура Жук опять собирался разреветься, но уже не мог. – Лежит на правом боку.

– Трахаться? – удивился Илья Романович. – А кто это, «мы»?

– Я, Лапушка, Лысый, Пончик и Шмыга.

– Шмыга? – Мужчина засмеялся. – Это кличка, что ли? А у тебя какая кличка?.. Хотя нет, сам угадаю. Жук?

– Жук, – кивнул Шурка.

– Очень оригинально, – ухмыльнулся Илья Романович. – Ну и что вы там нашли, Жук?

– Я нашел. – Шура допил воду и поставил стакан на столик. – Я трахаться не захотел и убежал в лес. А там увидел эту… – Губы у него снова начали подрагивать.

– Молодец, что не захотел, – вовремя хлопнул его по плечу мужчина. – А то подхватил бы какую-нибудь заразу, тебя мамка бы убила. Убила бы?

– Ага. – Шурка снова кивнул и улыбнулся.

– А ты точно уверен, что она мертвая?

– Да. Лежала на правом боку. И трусы радом, все в крови. Илья Романович, а что мне за это будет? – Мальчишка вдруг испугался.

– Ничего. – Мужчина улыбнулся и пожал плечами. – Просто покажешь нам ее, потом мы с тобой кое о чем побеседуем, и все.

– Правда?

– Правда-правда. – Он открыл дверь машины и крикнул: – Лина! Бери чемоданчик. И за мальчишкой присмотри, чтобы чего не случилось.

Через пять минут были на поляне. Шура показал на трусы и сказал:

– Вот. Я дальше не пойду.

– Как это – не пойдешь?! – строго посмотрел на него здоровенный милиционер с пистолетом на поясе. – Давай показывай, парень. У нас и так работы полно.

– Ну ты чего? – Лина присела перед ним на корточки и ласково заглянула в глаза. – Я понимаю, ты маленький, тебе страшно. Но ты только издали покажи, и все. А то мы без тебя не найдем. Хорошо?

– Ничего мне не страшно. – Жуку стало противно, что она с ним так сюсюкает. Он оттолкнул ее и зашагал в лес. – Пошли, она там валяется.

Оглянувшись, он увидел, как один из милиционеров аккуратно кладет окровавленные трусы в полиэтиленовый пакет.

Женщина лежала у старого поваленного тополя. Действительно, на правом боку.

– Вот она! – Шура остановился как вкопанный, как только заметил ее между деревьями. – Можно я пойду?

– Пока нельзя. – Илья Романович развел руками и взял его за плечо. – Ты нам еще должен показать, где ты трусы подобрал.

– Вон там. – Шура испуганно ткнул в кусты. – Они вон там висели.

– Точнее покажи, пожалуйста. – Мужчина повел его к кустам.

Труп уже вовсю щелкали фотоаппаратами.

Лина, как обычно, стояла подальше, пока не позовут, и старалась не смотреть. Во рту опять появилась та самая противная горечь.

– Женщина лет тридцати пяти – сорока, – диктовал эксперт, колдуя вокруг трупа. – Волосы длинные, судя по всему высветленные. Глаза карие, лицо европейское. Судя по всему, убита несколько дней назад. Следов ограбления нет – шуба на месте, золотые серьги на ней, цепочка золотая с кулоном тоже на месте. Все на месте, по крайней мере на первый взгляд. Что там у нас в сумке?

Милиционер стал аккуратно выкладывать перед фотографом содержимое большой красной сумки.

– Два куска мяса. Банка сметаны разливной, яблок восемь штук, три пустых полиэтиленовых пакета. Та-ак, а это что у нас было?.. Ага, судя по запаху – бананы. Только все передавлены и расползлись как каша. Все. – Вывернул сумку, чтобы еще раз проверить. – Ага, нет. Еще две пальчиковые батарейки и два куска мыла «Факс». Теперь все.

– Кому-нибудь это о чем-нибудь говорит? – поинтересовался эксперт, отходя от трупа. – Кто по этому набору определит убийцу? Ставлю пиво.

Никто не обратил внимания.

– Ладно, Линочка, теперь твоя работа.

– Я себя как-то неважно… – виновато улыбнулась Лина.

– Достала, блин, – взорвался Илья Романович. – Ну сколько раз просил мне ее не давать, – неслышно прошипел он и громко добавил: – Линочка, ну так же нельзя. Как выезжаем за «подснежниками», так тебе все время дурно. Ну сколько можно? Давай.

Лина медленно, на негнущихся ногах, двинулась к трупу. Господи, если б кто только знал, как она ненавидит свою работу. Ей и смотреть на мертвое тело жутко, не то что прикасаться.

– Так. – Она присела на корточки и постаралась сосредоточиться на том, что это всего лишь работа. – На голове и шее видно две раны, из-за которых, судя по всему, и наступила смерть. Колотая и резаная.

За ней внимательно записывали. Одна отрада в работе – когда ты говоришь, тебя слушают и записывают.

– Глубокая рана лобовой части черепа. Пробита черепная коробка. Вторая на шее. Рана довольно обширная – от сонной артерии до правой скулы…

Она продолжала и продолжала говорить. Говорить как можно суше, как можно официальней. И старалась не думать о том, что у этой женщины все лицо и вся грудь залиты кровью. Наверно, она жутко умирала. Хотя нет. Скорее, ножом по горлу – это для верности. А убил ее первый удар, в лоб. Смерть наступила в течение двух-трех секунд.

– Так, вроде все. – Хотя, конечно, это было далеко не все. Надо было раздеть женщину или хотя бы внимательно осмотреть под одеждой, но Лина почувствовала, что еще мгновение – и она упадет в обморок.

– Линочка, а ты, пардон, не хочешь поинтересоваться, почему это ее трусы висели на веточке? – язвительно спросил оперативник. – Или мне это сделать?

Нет, этого она не выдержит. Лина беспомощно посмотрела на Илью Романовича.

– Вперед, – жестко сказал он.

– Ладно. – Лина набрала в легкие побольше воздуха и повернула обратно. – Только приподнимите ее, чтобы я смогла задрать юбку.

Двое милиционеров нехотя сдвинулись с места.

Приподняв юбку и с трудом раздвинув окоченевшие ноги трупа, Лина тут же отскочила в сторону.

– О Боже! Это ужас! – Она готова была заскочить за ближайшее дерево, но довольно глупо будет, если ее начнет тошнить при всей бригаде. – О Боже… Подождите, я сейчас. Сейчас-сейчас. – Она снова присела над трупом. – Так, значит, так… О Боже… У нее… Уф-ф, у нее тут все зашито. Грубой ниткой.

– Что – зашито? – переспросил милиционер.

– Новиков, ну что у женщины может быть зашито между ног?! – вступился за Лину Илья Романович.

– Шов довольно ровный. – Лина готова была потерять сознание. – Судя по всему, не ручная работа. Нитка толстая, капроновая. Анус не поврежден. Ссадин на внутренней стороне бедер нет – скорее всего, он делал это, когда женщина была уже мертва По поводу сексуальных контактов можно будет сказать только в лаборатории.

– А это что, не сексуальный контакт? – в сердцах воскликнул Илья Романович и толкнул фотографа под локоть. – Чего стоишь?! Щелкай давай!

Лина встала с колен, но все еще не отходила от женщины. Стояла и смотрела на ее мертвое посиневшее лицо, залитое бурой заскорузлой кровью. Самое страшное в лице трупа то, что через несколько дней губы у него начинают ползти вверх, обнажая оба ряда зубов. Лицо как будто смеется, даже не смеется, а скорее скалится.

– Подождите, что это? – Лина вдруг подошла ближе, всматриваясь в это лицо более пристально. – А вы знаете, у нее что-то во рту.

– Что? Где? Фотографа, быстро! – вокруг тела опять началась суета. – Ты сможешь достать и не повредить?

– Не знаю, попробую. – Лина неуверенно посмотрела на Игната. – Дайте мне пинцет.

– Криминалист! Куда девался криминалист?! – кричал старший оперативник. – И когда, наконец, оцепят район?!

Скулы у женщины окоченели и не разжимались.

– Я боюсь поломать зубы. – Лоб у Лины покрылся испариной. – Мне кажется, это бумага. Да. Это листок бумаги.

– Ну так вынимай. – Криминалист, огромный толстый дядька, был уже тут как тут и нервно топтался рядом. – Только постарайся не порвать.

– Трудно. – Лина, преодолевая отвращение, засунула пинцет женщине в рот. – Она вся пропиталась кровью. Может, лучше в лаборатории?

– Лучше, Линочка, лучше. – Криминалист потирал руки. – Но здесь быстрее будет. Принесите кто-нибудь фонарь! Дайте света!

Комок бумаги прилип к языку и к нёбу. Видно, у нее горлом шла кровь. Никак не хотел отцепляться.

– Не могу. Здесь порву. – Лина вытерла пот.

– Но ты хоть сможешь рассмотреть, что это за бумага? – Криминалист умоляюще сложил ладони. – Посмотри, очень тебя прошу. Это газета?.. Деньги? Что это?

– По-моему, газета. – Лина нервно сглотнула. Вдруг встретилась взглядом с Шурой и ей почему-то стало неловко, что этот мальчик все видел. – Вы что, сдурели? Уведите ребенка.

– Почему он еще здесь? – закричал оперативник. – Отведите его в машину, допросите и позвоните его родителям!

– Не надо родителям, – заныл Жук. Но его никто не послушал.

– Так сможешь прочесть или нет? – криминалист пристально посмотрел ей в глаза.

– Постараюсь, дядя Гоша. Только пусть еще посветят.

Принесли несколько ручных фонарей и направили женщине прямо в рот. Лина присела и начала аккуратно разворачивать бумагу, стараясь разглядеть хоть что-нибудь.

– Так, здесь ничего не видно. Все в крови. – Коленки у нее уже не тряслись и тошнота отступила. Наступила какая-то прострация, какое-то полное безразличие ко всему происходящему. – Вот тут что-то. Свет сюда, сюда направьте. Та-ак. Ага, вот.

Все напряженно молчали, затаив дыхание. Было такое впечатление, что Лина сейчас прочтет имя убийцы.

– Ну, что там?

– «…нов Израилев…» – начала читать Лина. – Плохо видно… Ага, «сынов Израилевых; скажи им: …итесь хлебом, и…». Все, дальше ничего не видно. – Она подняла глаза и удивленно посмотрела на криминалиста.

Тот молча достал из кармана пачку сигарет, долго распечатывал ее в полном молчании, вынул сигарету, прикурил, выпустил струйку дыма и, оглядев всех присутствующих, как-то даже торжественно произнес:

– Это, господа, полный пи…ц.

– Что? – не понял оперативник. – Да ты можешь яснее?

– Сынов Израилевых; скажи им… – Дядя Гоша прошелся взад-вперед, скрипя снегом под ногами. – Это, господа, страница из Библии, если я не ошибаюсь. Точнее сказать не могу. А раз это страничка из Библии, то у нас на шее, господа, появился религиозный маньячок. – Он вздохнул и вдруг со злостью швырнул сигарету под ноги. – А это еще один «висяк», господа. Да какой!.. Поздравляю всех! Давайте заканчивайте тут все, а я пошел в машину. Линочка, я тебя прошу, осмотри ее повнимательней. Может, еще что-нибудь интересное обнаружишь.

– Да-да, хорошо.

Дядя Гоша ушел вниз, на аллею. Фотограф продолжал щелкать, милиционеры все протоколировали, Илья Романович складывал инструменты, а Лина опять занялась трупом. Еще раз залезла под юбку, проверила, нет ли ссадин на запястьях, осмотрела раны и уже хотела дать команду, чтобы ее грузили на носилки, но решила посмотреть под шубой.

И правильно решила, потому что свитер у женщины был задран и под ним, на животе, был вырезан крест.

– Фотограф! Где фотограф?! – закричала она. – Быстро, быстро снимайте это!

– Он уже в машину ушел, – сказал кто-то.

– Так сходите за ним! Быстрее. Тут у нее крест на животе вырезан!

Кто-то побежал за фотографом, а Лина устало бухнулась на колени. Это было уже выше ее сил. Ну ладно просто убить человека. Но еще зашить грубой ниткой влагалище, запихнуть в рот кусок Библии, да еще и крест на животе вырезать. Это же не человек, а просто зверь какой-то. Как такое можно сделать? Такое даже выдумать, представить себе трудно, а оно вот, рядом, лежит на снегу. Правду кто-то сказал, что нет предела человеческим возможностям.

Через полчаса труп погрузили на носилки и унесли. Лина медленно поднялась с земли и побрела к машине.

– Как ты? – К ней подошел Илья Романович, и они зашагали рядом. – У меня там бутылочка медицинского припрятана. Можешь выпить немного – легче станет.

– Не хочу. – Лина шла и смотрела себе под ноги. – Я уже ничего не хочу. И потом, мне еще работать сегодня.

– Да-да, я понимаю. – Илья быстро закивал. – Трудно к такому привыкнуть. Сигарету хочешь?

– Да, трудно. Спасибо, я не курю. – Лина попыталась улыбнуться. – Вообще невозможно. Все, завтра подаю заявление. С меня хватит.

– Да ты что? Перестань. – Илья Романович положил руку ей на плечо. – Я не хочу сказать, что со временем привыкнешь – к такому лучше вообще не привыкать, – но ведь…

– Что? – Она остановилась и посмотрела ему в глаза. – Да ты знаешь, что я уже год мяса в рот брать не могу? И засыпаю только при включенном свете. Это тебе как?

Илья Романович отвел взгляд.

– А то, что я с мужем собственным спать не могу? А то, что я уже забыла, когда у меня… В общем!.. Я уже и не женщина как будто! Это все ерунда, правда? Да я каждый свой труп по имени-отчеству помню, разбуди меня среди ночи – как таблицу умножения расскажу. Нет, все, не могу.

Илья Романович шагал рядом и молчал. Лучше в этот момент не переубеждать, а то действительно уйдет. До оперативника доходили слухи, что она кладет заявление на стол начальника после каждого выезда. У него даже специальная папка есть.

Когда сели в машину и уже собирались ехать, в окошко постучал криминалист.

– Линочка, результаты как можно быстрее нужны. Постарайся, а?

– Хорошо, постараюсь. Как, установили личность?

– Еще нет. – Он вздохнул и развел руками. – Но выясним. К концу дня установим, будь спокойна.

Водитель завел мотор, и машина вырулила на дорогу.

– Слушай, Илья Романович, можно тебя попросить? – спросила Лина, когда подъезжали к Садовому кольцу. – Дальше без меня. Я немножко пройтись хочу по свежему воздуху.

– Конечно-конечно. – Он хлопнул водителя по плечу. – Останови у светофора.

Машина притормозила, и Лина вышла на улицу. Уже хотела идти, но оперативник вдруг вышел вместе с ней.

– Лина, я хотел тебе сказать… – Он опустил голову.

– Что?

– Ты прости меня, ладно?

– За что? – удивилась она.

– Так… Не знаю. Просто прости, и все. – Он пожал плечами и сел обратно в машину.

Вторник. 15.36 – 17.04

Адвоката еще не было, поэтому Клавдия просто рассказывала Смирнову про Витю. Она делала это не без умысла. У следователя нет возможности наказать преступника, более того, сейчас, когда на предварительном следствии обязательно присутствует адвокат, даже собственное отношение выказать весьма опасно. Адвокат потом скажет, что следователь испытывал личную неприязнь к подследственному. Эти адвокаты стали очень быстро перенимать все «достижения» западной системы правосудия.

Но поскольку вся эта история касалась Клавдии лично, ей хотелось хоть как-то, если не наказать, то хотя бы устыдить Смирнова.

И вот она рассказывала ему о Витеньке. Рассказывала и смотрела отчиму прямо в глаза.

Это был, конечно, достаточно садистский способ наказания, но Клавдия, понимая отчетливо, что она сейчас бестактна и зла, тем не менее испытывала какую-то скрытую радость, мучая Смирнова.

А тот действительно мучился. У него на глазах блестели слезы. Он утирал их как-то полуинтеллигентски мизинчиком. Но он в самом деле плакал.

«Ничего, – мстительно думала Клавдия. – Так им всем и надо».

Не замечая того, что думает о Смирнове почему-то во множественном числе.

Вошедший в комнату адвокат с удивлением посмотрел на своего подзащитного.

– Вы плакали, Смирнов? – спросил он.

– Нет, нет, – быстро сказал Сергей. – Что-то в глаз попало.

«Сейчас я тебе действительно кое-что в глаз залеплю, – подумала Клавдия, начиная допрос. – Сейчас у тебя глаза на лоб полезут».

Когда формальности были соблюдены, заполнена шапка протокола и все такое, Клавдия спросила как бы между прочим:

– Сергей Владимирович, вы прописаны…

– В Твери.

– Мгм. В прошлый раз мы остановились с вами… на чем?

– Я нашел Нину…

– Да-да… Дальше картина более или менее ясна. А знаете что, давайте просто поговорим о вашей жизни с Ниной Николаевной Кокошиной.

Это был еще один продуманный ход, тоже довольно жестокий. Но иначе, понимала Клавдия, Смирнова к стенке не припрешь. А в том, что его надо было уже окончательно колоть, она не сомневалась.

– Что вы имеете?.. – немного растерялся Смирнов.

«Есть, – подумала Клавдия. – Тепло».

– Ну вот, вы пили, работы у вас не было. Насколько я понимаю, вы жили на иждивении Кокошиной.

– Да, – еле слышно сказал Смирнов.

– Как она к этому относилась?

– К чему?

– Ко всему.

– Вы можете мне не верить… Нина меня любила…

– То есть ей было все равно, что вы таскаете из дому вещи, продаете их, что пропиваете…

– Простите, – подал голос адвокат. – Эти ваши утверждения на чем основаны?

– На личных впечатлениях, – сказала Клавдия. – Или это не так, Смирнов?

– Так.

– Ну вот, я и спрашиваю, неужели Нине Николаевне было это все равно?

– Она меня любила, – повторил Смирнов, но уже не так убежденно.

– И все вам прощала?

– Да…

– Верю. Верю, что сначала она действительно старалась войти в ваше положение. И продолжалось это довольно долго. Два года. Вы ведь уже два года не работаете, так, Смирнов?

– Да.

– А ей приходилось работать, воспитывать сына. Да еще и вас содержать.

– Я работал иногда…

Клавдия даже не обратила внимания на эти слова:

– А сколько раз вы отводили в садик Витю?

Смирнов пожал плечами.

– Это имеет отношение к делу? – спросил адвокат.

– Прямое. Так сколько?

– Я отводил иногда.

– В садике вас помнят весьма смутно. Раза три-четыре наберется за два года, а?

Смирнов молчал.

– Но вы утверждаете, что Нина Николаевна Кокошина все вам прощала. Да?

– Она любила меня, – уже обреченно сказал Кокошин.

– Простите, но у меня другие сведения, – сказала Клавдия.

Кокошин сверкнул испуганными глазами.

– Простите, Клавдия Васильевна, откуда у вас могут быть сведения о взаимоотношениях Кокошиной и Смирнова? – мягко вступил адвокат.

– Очень просто. Как раз сегодня в суде должно было разбираться одно банальное дело. О разводе.

И Клавдия выложила на стол бумагу.

– Вот заявление, написанное Кокошиной. Вот повестка суда. Неужели вы об этом не знали, Смирнов?

– Я не знал…

– Странно, повестка подписана вами. – Клавдия протянула бумаги адвокату. – Или нам придется проводить графологическую экспертизу?

– Простите, Клавдия Васильевна, но я все-таки не понимаю, – снова вступил адвокат, на сей раз уже пожестче, – какое это имеет отношение к делу? Мало ли людей разводится, это не повод…

– Разумеется, – кивнула Клавдия. – Но я все-таки хочу спросить Смирнова, вы знали о разводе?

– Знал, – буркнул тот.

– А простите за нескромный вопрос, где вы собирались жить после развода?

– Простите, Клавдия Васильевна, – снова сказал адвокат, но Клавдия его перебила:

– Нет уж, вы простите. Следствие должно охватить самый широкий круг доказательств, деталей и мотивов. А уж вам и суду решать – имеют они отношение к делу или нет. Пожалуйста, не мешайте мне вести допрос.

Адвокат стал что-то быстро строчить в блокноте.

– Я повторяю свой вопрос, Смирнов, где вы собирались жить после развода?

– Я собирался уехать в Тверь.

– Правда?

– У вас есть основания сомневаться? – уже перешел на прямое пикирование адвокат.

– Да, есть. И очень веские.

– Надеюсь, что очень веские. Ведь вы сами спросили моего подзащитного, где он прописан. Он действительно прописан в Твери. Значит, на жилплощадь Кокошиной никакого права не имел. Значит, выдвигать квартирный вопрос мотивом убийства – мягко говоря…

– Это документ о приватизации, – вставила Клавдия. – Квартира была уже личной собственностью Кокошиной.

Адвокат поднялся со своего места и осторожно взял бумагу.

– Вы знали об этом, Смирнов? – вместо Клавдии спросил адвокат.

– Он знал, – вместо Смирнова сказала Клавдия. – На документе его отпечатки.

– Ну и что?! – воскликнул Сергей. – И что из этого?

– О! Здорово, – не удержалась Клавдия. – Вы, оказывается, не знали, что в случае смерти одного из супругов все имущество переходит другому.