Текст книги "Личный номер 777"
Автор книги: Игорь Поль
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
Парнишка смущенно кашлянул.
– Что-то не так, Адамс?
– Капитан, я ведь не отказываюсь служить.
Твид хмыкнул.
– Попробовал бы!
– Но я бы хотел учиться как-нибудь по-другому. Если есть файлы с данными или руководства – я их изучу. И оружие тоже. У меня хорошая память.
– У нас тут не архив, Адамс. Нет тут никаких файлов. Да и память тебе не поможет. Чтобы усвоить хотя бы базовую программу пехотинца, потребуется как минимум год учебы, а то и больше. Никто не будет возиться с призывником целый год.
– Я быстро схватываю, капитан, – не сдавался Брук. – Чтобы выжить в вельде, надо быть в форме. Постоянно тренироваться. Если ты плохо обучен, то подведешь не только себя, но и других. Я умею учиться.
– Что вы за крестьяне такие? – в раздражении спросил Твид. – У вас там что – тотальная война? Все, что я знаю – вы там живете в большом городе под куполом. Это так опасно?
Большей глупости он сказать не мог. Брук посмотрел на него исподлобья, но тут же отвел глаза.
– Под куполом живут горожане, капитан. А мы живем на Диких землях. В вельде. И мы не крестьяне. Мы – фермеры.
– Да какая, к бесу, разница! Фермеры, крестьяне! Один черт – землепашцы!
Брук снова решился посмотреть в лицо капитану.
– Разница огромная, капитан. Крестьянин – бесправное существо. Глупое, неотесанное, бессловесное. Раб. А фермеры – свободные землевладельцы. Мы никому не подчиняемся, но всегда готовы к сотрудничеству. Мы сами отвоевываем свою землю и сами ее защищаем. А что до войны – приезжайте в гости. Я покажу вам Большую миграцию. Правда, только через окно.
Было видно, что Твид заинтригован.
– Через окно? – переспросил он. – Почему через окно?
Брук усмехнулся.
– Потому что горожанин в вельде не протянет и часа. Уж вы мне поверьте, гейдан.
Возникла пауза. Капитан глотнул из горлышка выдохшейся содовой и сунул пустую бутылку в корзину для бумаг. Брук смотрел в стену поверх головы офицера и чувствовал на себе его изучающий взгляд. Ему было неуютно, неловко под взглядом этих темно-карих глаз. Его словно препарировали под микроскопом, как курицу, издохшую от неизвестной болезни. Его это раздражало.
– Ладно, – сказал, наконец, Твид. – Перед тем, как принять решение о лечении, я должен скорректировать твою программу. Перебрать все возможные варианты. Права личности и прочая чепуха. Возможно, твой код сработает с задержкой. Возможно, подсознание отреагирует на какой-нибудь тест. Так что у тебя есть немного времени. Иди догоняй взвод.
– Есть, капитан! – Брук встал и попытался изобразить подобие стойки «смирно».
В дверях он обернулся.
– Гейдан капитан?
Твид страдальчески сморщился.
– Ну что еще, Адамс?
– Я про эту гранату… – Брук мял в руках свое кепи. – Хочу, чтобы вы знали. Я не хотел вас подвести. Честное слово. Я хотел, как лучше.
Твид в раздражении махнул рукой.
– Свободен, рядовой.
* * *
В палатке было не продохнуть: перед самым отбоем Санин согнал туда все отделение. Жалсанов и Кратет, Микадзе и Сэм Глазер. Последний, темноглазый замкнутый парень, был тем самым вегетарианцем, вынужденным давиться плотью несчастных животных.
– Всем писать письма! – скомандовал Санин. – Это приказ. Мамочки должны знать, что их сынки живы-здоровы.
Он бросил на колени Гору армейский компьютер – небольшую, размером меньше ладони, пластинку сверхпрочного металла, способную пережить любой катаклизм, кроме, пожалуй, взрыва корабельного реактора.
– Пишите по очереди, – сказал сержант. – Просто приложите палец – на каждого уже заведен индивидуальный файл.
И после небольшой паузы добавил:
– Да, вот еще что. Никакой самодеятельности. Там есть формы на любой случай. Для матери, для отца, для девчонки – для всех. Ничего выдумывать не нужно – цензура лишнего не пропустит. Просто заполните в шаблоне нужные строки. Всякие там «целую» да «всегда ваш».
– А текст? – спросил Гор.
– А что текст?
– Ну, текст как же?
– Там и текст есть. Я же говорю – все, что нужно. «У меня много новых друзей, я здоров, кормят хорошо». Больше вам и не надо.
Когда сержант ушел, Гор нацепил на глаза рамку проектора и принялся тыкать пальцем по виртуальным клавишам, отчего стал похож на оживленно болтающего глухонемого.
– Эй, ты голосом давай! – возмутился Микадзе. – Ты так до утра ковыряться будешь!
– Разбежался, – не поворачиваясь, буркнул Гор.
– Кому хоть пишешь?
– Друзьям, в колледж.
В ожидании очереди новобранцы расселись на койках и расстегнули комбинезоны. Брук прилег на бок, касаясь спиной брезента, чувствуя коленями костлявый зад сидевшего рядом Жалсанова и вдыхая уже ставший привычным солдатский запах.
Парни коротали время, в который раз пересказывая приключение с засадой, в которую они попали во время отработки виртуальной вводной. Здесь, в полутьме палатки, где в скудном свете лица были едва различимы, эти нехитрые истории звучали совершенно по-новому и вполне заслуживали того, чтобы быть рассказанными еще раз. И их охотно слушали, заново переживая отголоски адреналинового шторма. В этом не было ничего удивительного, ибо давно подмечено: в жизни не важно, насколько быстро ты бегаешь или как хорошо дерешься; в жизни важно, насколько хорошо ты хвастаешься.
Легкость, с какой они усвоили многочисленные военные премудрости, сыграла с новобранцами дурную шутку. Сидя в сухой палатке, они чувствовали себя сильными и опытными. В конце концов, думали они, отстреливать партизан и террористов значительно легче, чем воевать на настоящей войне. Опасность все еще представлялась им достаточно далекой, лишенной реальности, и хотя многие уже могли похвастаться полученными в симуляторе ранениями, это не пугало их, а наоборот, наполняло какой-то несокрушимой уверенностью, словно все они не единожды побывали в настоящем деле.
– Тут я как дам по зеленке! – захлебываясь, рассказывал Бан Мун. Руки его при этом сложились в узнаваемый жест – как будто держали карабин в положении «от бедра». – Аж брызги полетели!
– Боевыми? – уточнил Людвиг.
– Не, шоковыми. Тут они из кустов ка-а-к повалят. По земле катаются, верещат, будто танком переехало…
– А меня осколком зацепило, – поделился Людвиг. – Ткнуло тихонько так, будто пальцем. Смотрю и никак понять не могу – чего рука-то не слушается? А в глазах мурашки. А тут санитар – хлоп – и вкатил мне обезболивающего.
– Интересно, а что чувствуешь на самом деле? – спросил Пан. – Когда по-настоящему?
Гор перестал жестикулировать и уставил на Пана незрячие глаза.
– Да то же самое и чувствуешь, – сказал он. – На то он и симулятор.
Брук подумал – наверное, это хорошо, что не надо ничего выдумывать. Эти шаблоны на все случаи жизни здорово все упрощали. Он представления не имел, о чем писать Марине. В голове у него все перемешалось – джунгли, мины, сержантские вопли. Кроме того, он никак не мог отделаться от мыслей о той девушке, которую он по глупости припечатал к полу.
И надо же было так оконфузиться!
Брук жалел, что так мало знает о Луакари. Он надеялся, что по меркам местной культуры его поведение не будет расценено как несмываемое оскорбление. Что означала ее улыбка? Может, это была нервная реакция на неожиданность? А может, презрение к недотепе? Разница в культурах могла быть такой большой, что поведение девушки можно было расценивать как угодно – от приглашения встретиться до пожелания утопиться в вонючем болоте.
И все-таки она ему улыбнулась! Машинально он поднес ладонь к носу, словно надеясь уловить запах ее духов. Поморщился и вытер руку о штаны – никаких духов не осталось и в помине, ладонь пахла едким казенным мылом.
Сладостное томление пробуждало вполне объяснимое чувство неудобства где-то пониже живота. Все дело в том, что Брук, дожив до восемнадцати лет, еще никогда не был с женщиной. Если, конечно, не считать случая, когда он тайно посетил одно заведение в сомнительном районе, с кабинками «виртуального расслабления» в задней комнате.
Бармен, являвший собой нечто среднее между отставным бандитом и добрым всепонимающим дядюшкой, сделал тогда вид, будто тусклое освещение не позволяет ему разглядеть юного возраста клиента. Брук мало что помнил из тех восхитительных ощущений, что подарила ему придуманная компьютером девушка с карими миндалевидными глазами. Он был слишком ошарашен. Главное, что запомнилось ему в тот вечер, это чувство, будто все присутствующие в баре смотрят только на него. Ему казалось, все догадываются, зачем он здесь появился, и он изо всех сил изображал подвыпившего парня, который возвращается из туалета, расположенного в той же части заведения.
Еще он слышал от своих, как ему казалось, более опытных одноклассников, что виртуальные партнерши – это для извращенцев и что секс с обручем транслятора на голове ни идет ни в какое сравнение с тем, что испытываешь с настоящей женщиной. Поэтому он воздержался от дальнейших попыток обучения таким способом, тем более что подобные занятия оказались не только постыдными, но и довольно затратными.
Короче говоря, он страстно желал близости с женщиной и надеялся, что его новый статус солдата каким-то образом поможет в осуществлении этого желания.
Пан словно подслушал его мысли.
– А лихо наш фермер бабенку-то завалил! Твида чуть кондратий не хватил.
– Говорят, он к ней… того, – усмехнулся Бан Мун. – Неровно дышит.
– Откуда знаешь?
– Сержанты трепались.
– Да, штучка что надо, – сказал Пан. – Одни амортизаторы чего стоят. Во-о-от такие! – Он развел руками в воздухе, изображая соблазнительные полусферы.
– Таких не бывает! – усомнился Бан Мун. – Это же не корова.
– Что такое корова? – спросил Глазер.
– Животное такое. С большими сиськами.
– Сам ты животное! – обиделся Глазер, вера которого осуждала потребительское отношение к живой природе. – Нашел с чем сравнивать!
– Ну, тогда такие, – снова встрял Пан.
– Тоже неплохо, – поддержали знатоки.
– Ну, и как она на ощупь? – спросил Людвиг тоном опытного развратника.
Все уставились на Брука, словно похотливые обезьяны. Но он по-прежнему молчал, уткнувшись лицом в подушку.
– Ну, не тяни, фермер! – потеребил его Жалсанов. – На что похожа?
Брук пожал плечами.
– Девчонка как девчонка, – глухо произнес он. Он надеялся, что свет тусклой лампы скроет его горящие уши.
– А она-то, она-то: «Он не знал, что граната ненастоящая», – передразнил Бан Мун.
– Везет же некоторым! – поддел Людвиг. – Вон как разулыбалась.
– Ах, ах, он меня спас… – кривлялся Бан Мун.
– Ну хватит! – разозлился Брук. – Чего непонятно-то? Случайно вышло. Рефлексы подвели.
– Ясное дело, рефлексы, – согласился Пан. – Бряк бабу об пол и ну щупать. Рефлекторно. А с виду тихоня. – Он подтолкнул грустного Глазера. – А мы-то дураки – мордой в землю! – И он заразительно рассмеялся.
Даже Кратет, который не понял и десятой части сказанного, растянул губы в неуверенной улыбке.
– Идиоты! – сказал вдруг Гор. Никто не заметил, как он снял с головы рамку проектора. – При чем тут баба? Этот придурок на гранату бросился!
– А тебе завидно? – поддел Пан. – Сам-то, поди, в штаны наложил?
Гор резко повернулся к нему всем телом. Кровать жалобно скрипнула под весом его туши.
– Прочисть толчок, гармошка! Чему тут завидовать? – Он посмотрел на Брука и презрительно усмехнулся: – Фермер, фермер. Треп один.
Брук почувствовал, будто лицо обдало кипятком. Он сжал кулаки.
И вдруг – бабах! Небо раскололось.
* * *
При первых звуках огневого налета новобранцы слетели с коек и выбежали из палатки. Многолетний инстинкт предупредил их об опасности – еще никто не понял, в чем дело, но все были уверены: надо действовать. Не было ни паники, ни суеты; солдаты целеустремленно мчались к укрытиям. Ничего в них больше не напоминало вчерашних разболтанных мальчишек: сумасшедшее напряжение согнуло спины, лица застывшие, безжизненные – так необычайно сильны впечатления, полученные задолго до того, как разум смог на них отреагировать. Проснулась чужая память; выползли на свет месяцы чьих-то изнурительных тренировок, грязи, ужаса потерь и боли – короче, того, что принято называть боевым опытом.
Они ссыпались в ближайшую траншею, уселись на корточки и стали ждать. Их глаза, обращенные к небу, были пусты. Долгие месяцы чужой войны притупили их чувства, и когда не нужно было защищаться, они привычно пребывали в состоянии тупого равнодушия. В отсветах небесного огня их бледные лица казались лицами призраков.
Земля тряслась, после каждого огненного росчерка в бетонную траншею со стуком сыпались камушки.
Брук выскочил вслед за всеми. Он ничего не почувствовал, никакого чужого опыта, никакого намека на то, как действовать, только страх оттого, что не может определить источник опасности.
– Кто-нибудь знает, что происходит? – допытывался он. Без оружия он чувствовал себя, как червяк перед надвигающимся катком.
Ему никто не отвечал. Рядом тяжело сопел голый по пояс Гор. С другой стороны прижался к бетону Кратет. Из одежды на нем были только носки.
– Это… это… – бормотал Кратет, мучительно пытаясь собрать в кучу ускользающие слова и мысли. Но без верного электронного ассистента попытки его были обречены на провал.
– Отставить, салаги! – крикнул Санин из своей палатки, и слова его были – как близкий разрыв фугаса. – Это же беспокоящий огонь!
Лица разгладились, движения стали бесцельными и неуверенными. Беспокоящий огонь? Не веря себе, они смотрели друг на друга. Неужели не в нас? Людвиг выбрался из траншеи, недоверчиво уставился в полыхающее молниями небо. Никакой опасности? У Бан Муна такие глаза, точно его обманули. Кратет распрямился и что-то яростно крикнул на незнакомом языке. Точно не в нас?
Неожиданно все успокоились: теперь новобранцы были даже рады этим жутким звукам. Они столпились вокруг сержанта и завороженно наблюдали, как над деревьями вспыхивают багровые зарницы.
– Артиллерия Альянса, – пояснил сержант. – Огонь на воспрещение.
Лагерь был похож на разворошенный термитник. Повсюду из траншей и блиндажей, растерянно озираясь, выбирались полуголые солдаты. Те, кто очнулся, разевали рты в попытке перекричать грохот. Обрывки слов сливались в неразборчивое кваканье. В полумраке неясно светились личные номера на руках.
– Что со мной было, Длинный? – спросил потрясенный Пан.
– Твоя страховка, идиот, – прокричал в ответ Людвиг.
Поскрипывая резиновыми гусеницами, между рядами колючих спиралей прополз механический часовой. В свете прожектора тускло блеснули спаренные стволы.
Пан неожиданно пришел в неистовство. Он поднял руки к лицу, внимательно вгляделся в свои ладони, будто увидел их впервые, а потом расхохотался.
– Вставило! Наконец-то! – давясь смехом, выкрикивал он. – Я машина смерти! Машина смерти! Это было круто! Круто! Круто!
Он развернулся и ткнул пальцем в удаляющегося часового.
– Модель «Два-эл»! – звонко выкрикнул он. – Вес четыреста килограмм, сменный оружейный контейнер, пятьсот зарядов в барабанном картридже!
Его торжествующий взгляд остановился на сержанте.
– Боевая форма одежды для умеренных и жарких погодных условий, комбинезон повседневно-боевой, класс «С», ткань из гликопротеидных нановолокон!
– Ну, ну, хватит, – проворчал Санин. – Отбой.
– А письма, сержант? – спросил Гор. По его бледному рыхлому телу, изукрашенному татуировками, плясали тени от небесных зарниц. Лицо его блестело от пота.
– Кто не успел – тот опоздал. Завтра допишешь.
– Бронетранспортер плавающий М-213 «Бульдог»! Боевая масса пятнадцать тонн, кевларовое усиление башни и боевого отсека, скорость по шоссе…
– Я сказал – отбой!
Шаркая ногами, как старики, новобранцы побрели спать.
В палатке Пан все никак не мог успокоиться.
– Нет, это ж надо! Вот вставило, так вставило!
– Спи уже, машина смерти, – буркнул Людвиг.
Брук ворочался на своей узкой койке и без конца перекладывал жесткую подушку. В эту ночь все казалось ему зловещим: илистый запах джунглей, вонь уборных, голоса патрульных, режущий свет прожекторов и тени механических часовых, чьи горбатые силуэты напоминали ему крадущихся ящеров. До самого утра он прислушивался к грохоту взрывов и с завистью косился на храпящих товарищей.
Небо продолжало извергать молнии. Грохот взрывов разрывал воздух. Едко пахла выплеснувшаяся из банок жидкость от насекомых.
«Вот те на, – досадовал Брук, – снова я не как все».
Он был зол на этот треклятый гипнокод, который никак не желал подсказывать ему, что почем.
Его это напрягало. Не было никаких намеков, как поступить, хоть тресни. Этак его в два счета прихлопнут, а он так и не поймет, что его убило. От мысли же, что его могут сунуть в госпиталь и сделать «как все», ему стало по-настоящему страшно.
Когда небо посветлело, артиллерия стихла. Снаружи было полутемно, холодно и сыро. В этот час на лагерь опустился густой туман, в зарослях просыпались птицы и, вторя лаю собак, будили караульных, заставляя солдат очнуться от предутренних эротических видений. Силуэты сторожевых вышек над палатками, ясно видимые на фоне полоски зари, напоминали гигантских пауков на тонких ногах-ходулях.
Близилось утро.
Новобранцы дышали, словно выброшенные на берег рыбы. Их одолевали тяжелые сны, с их губ срывались бессвязные восклицания и неразборчивый шепот. Туман змеился серыми щупальцами, свивался в кольца, складывался в призрачные фигуры и наполнял палатки влажным горьким запахом. Веки Брука отяжелели. Туманная пелена растворила его злость. Он успокоился, задремал и будто наяву увидел свой дом – не коттедж на Тополиной улице, а прежний, похожий на крепость среди полей. Во сне у него было прекрасное настроение, какое бывает, когда ложишься с последними лучами заката и понимаешь, что завтра выходной; ветер стих, за прочными стенами с окнами-бойницами тепло и надежно, где-то над головой слышатся размеренные шаги дроида-часового, приглушенные толстым перекрытием, и ни выстрелы, ни писк охранной системы не тревожат вечернюю тишину.
И тут в лагере сыграли побудку.
* * *
С Мариной Брук дружил почти два года. Каждое воскресенье они садились в вагон местной линии и отправлялись в музей или художественную галерею, после чего шли в кондитерскую, чтобы выпить кофе и поесть мороженого. Каждый раз, собираясь на свидание с Мариной, Брук надеялся, что в этот-то раз она точно позволит ему больше, чем прощальный поцелуй. Иногда в своих мечтаниях он проводил с ней целую ночь. Однако претворить мечту в жизнь отчего-то никак не удавалось…
Ему так и не удалось убедить Марину, что посещение картинных галерей не есть любимое занятие фермера, пусть даже такого, который способен отличить Босха от Микеланджело. Впрочем, авангардные скульптуры из проволоки и пивных банок примиряли его с часами чопорных экскурсий. Главным образом тем, что являли собой разительный контраст телесам рисованных толстух.
Как-то в конце весны, уже после окончания школы, они набрели на искусственный прудик в окружении декоративных деревьев и прошли по аллее к скамейке на берегу, у которой был такой вид, словно ее когда-то использовали в качестве детали уличной баррикады. Часть узорчатого чугунного литья была выломана, пластиковая спинка шаталась, но исцарапанное сиденье каким-то чудом держалось, и они уселись на него, держась за руки и разглядывая величавых искусственных лебедей. Лебеди, впрочем, жрали хлеб, который бросали в воду мамаши с колясками, не хуже своих живых аналогов.
Пейзаж был непритязателен, но в нем была своя прелесть. Вокруг возвышались башни небоскребов, окольцованные поясами транспортных уровней; их стены терялись в вышине, из-за чего скверик казался лежащим на дне глубокого каньона. Зато высоко над головой можно было различить жемчужное свечение купола, а мириады световых точек на стенах перемигивались и переливались, так что складывалось впечатление, будто бы Город дышит подобно исполинскому зверю. Брук видел проносящиеся в вышине вагоны монорельса и кативших по обочине велосипедистов, неряшливую недостроенную башню и клены висячего парка, воздушные такси и стайки нахальных голубей, мрачные фундаменты небоскребов и радужные всплески рекламных сполохов. Краски в этой картине были приглушенными, все скрадывала слабая дымка испарений, становившаяся темнее по мере того, как день снаружи клонился к закату, а они все сидели и смотрели на переливы рекламы, обещавшей райские блага строителям плавучего города.
Какой-то сорванец пронесся по аллее на ярком электроскейте, с ходу швырнув в пруд скомканную обертку из-под мороженого. Лебеди – белый, как ангел, и черный, как грех, – наперегонки бросились к блестящему комку.
Белый успел первым. Он схватил шуршащую бумажку и тут же с отвращением выплюнул.
– Пластик! – воскликнул лебедь. Голос его был похож на скрип тележного колеса. – Как вы посмели загрязнять муниципального собственность!
Сорванец нехорошо усмехнулся, заложил вираж и соскочил на траву.
– Да ладно тебе! – урезонил товарища черный лебедь. – Не все ли равно, что жрать?
– Мой утилизатор не рассчитан на пластик с высоким содержанием нанокерамики!
– Плюнь! Это же просто пацан.
– Если каждый плюнет – город просто смоет! – не сдавался патриотично настроенный ангел.
– Может, он так самовыражается? – задумчиво сказал черный. – Может, для него это проявление свободы?
– Свобода – это когда каждый делает все, что хочет, но при этом не нарушает законов! – парировал белый. – Немедленно поднимите мусор!
– Ага, щас! – Мальчишка скомкал следующий снаряд и примерился к броску.
– Ну все, я вызываю полицию, – заявил белый, ретируясь на другую сторону пруда.
– Стукач! – презрительно бросил его товарищ. – Свободу не задушишь!
– Лучше бы помог! Тоже мне, муниципальный служащий!
– Помог? Ха! Мой передающий контур отказал еще в прошлом месяце!
Мальчишка швырнул комок и промазал. Тогда он смачно плюнул в воду, вскочил на скейт и был таков. Уже через мгновение он затерялся в толпе за живой изгородью.
– Оставайтесь на месте до прибытия полиции! – запоздало потребовал лебедь-ангел. И сварливо добавил: – Что за люди! Никакого уважения к закону!
– Скушай, маленький, – сказала дородная девушка неопределенного возраста. Она отпустила коляску, чтобы размахнуться и бросить в воду здоровенный кусок черствого батона.
Угощение пролетало по крутой параболе и обрушилось в пруд, словно кирпич. Белый лебедь молнией набросился на него, в вихре брызг подбросил в воздух и, широко раззявив клюв, поймал на лету.
На его шее, словно на змее, сожравшей яйцо, вздулся и пополз вниз огромный желвак.
Парочка сизарей, клевавших какую-то дрянь в траве, с ненавистью покосилась на механическое водоплавающее.
– Как ни старайся – всегда найдется гад, который работает меньше, а получает больше! – грустно сказал черный.
Желвак дополз до основания шеи и исчез. Белый расправил крылья и отряхнулся.
– Не омрачай мой праздник завистью! – с достоинством ответил он. В следующий момент в глубине его чрева со скрежетом заработал измельчитель.
Ветерок из вентиляционной башни шевелил листву и рябил воду пруда. По брусчатке с шорохом катились скомканные обертки. Марина была одета в легкую красную курточку; она подняла капюшон, который скрыл ее длинные волосы. Лицо ее было бледным от частого пребывания в душных помещениях, а испарения мегаполиса, которые не могла победить никакая вентиляция, окружили ее веки легкими тенями, отчего карие глаза казались слишком глубоко посаженными. Но Бруку она казалась настоящей красавицей. Может, и не такой, как героини виртуальных программ для мужчин, но все-таки… Ее волосы темно-каштанового цвета были длинными и густыми, а стройная фигура, сочетавшая в себе силу и изящество, пробуждала в нем с трудом сдерживаемые желания. Брук как-то подумал, что Марина похожа на цветок мака, выросший в трещине на краю бетонного водостока.
Он хотел поцеловать ее, но она отстранилась и покачала головой.
– Послушай, ты ведь не всерьез насчет армии? – спросила Марина. – Папа говорит, это только для неудачников.
– Я уже прошел все тесты, – ответил Брук, глядя на законопослушного лебедя, нарезавшего круги по грязной воде. – И попросил ускорить дело, если возможно.
– Ускорить? – спросила Марина и пристально посмотрела на него. – Что за странный каприз? Твоя тетя уверена, будто сможет выхлопотать отсрочку.
– Вот я и решил улететь поскорее.
– Почему? – удивилась Марина.
– Я сыт по горло теткиными наставлениями, – объяснил Брук. – После армии я к ней не вернусь, это точно.
– Не понимаю, почему ты так боишься колледжа? Что хорошего в твоем вельде?
– По-твоему, быть адвокатом лучше? По крайней мере, на Диких землях тебе никто не запретит проходить омоложение после шестидесяти. Живи хоть тыщу лет, пока есть деньги и желание! Разве этого мало?
– Шестьдесят лет! – фыркнула она. – Где ты видел фермера, который дожил бы до шестидесяти?
– Моему деду было восемьдесят пять! – возразил Брук. – А выглядел он максимум на сорок.
– И где он теперь?
Они замолчали, потому что в этот момент на аллею с гулом опустилась патрульная машина. Здоровенный полицейский, кряхтя, выбрался на землю и выпустил механическую ищейку. Шестиногая гусеница, моргая синими габаритными огнями, нырнула в воду, выволокла на берег мокрый комок и принялась ощупывать его усами-сенсорами. Затем она сделала стойку и застыла, словно придорожный столбик.
– Кто подал сигнал тревоги? – голосом, который должен являть неотвратимость наказания, спросил полицейский.
– Служу закону, офицер! – проскрипел белый лебедь, подплывая к берегу. – Муниципальный конструкт-уборщик номер триста пять восемьсот один. Нарушение постановлений окружного префекта о защите среды обитания.
– Шестерка, – желчно прокомментировал его черный товарищ.
– Я все подтверждаю, офицер! – заявила девушка с коляской. Она раскачивала ее с таким энтузиазмом, будто готовила младенца в космонавты.
Полицейский с ненавистью посмотрел на механического стукача. Потом перевел вопросительный взгляд на Брука.
– Мы ничего не видели! – поспешил заверить Брук.
– Так им, парень! – воскликнуло черное водоплавающее.
– Ты позор префектуры, – печально констатировал белый.
– И что, ты на меня пожалуешься, ангелочек?
– Я обязан, – подтвердил стукач.
– И меня наконец отправят на профилактику! – мечтательно произнесло воплощение греха. Оно изогнуло шею и покосилось на Брука. – Ты не поверишь, парень, на что только не приходится идти, чтобы добиться замены батарей…
Цепочка огней медленно двигалась сквозь завесу деревьев на другой стороне пруда и отражалась в темной воде. Марина грустно вздохнула и погладила Брука по руке. Она была рассудительной девушкой, дочерью муниципальной служащей и хозяина велосипедного магазина.
– Не сердись, – попросила она.
– Я и не думал.
– Куда тебя направили?
– Космическая пехота, – ответил Брук.
– Космическая? Вовсе не обязательно, что тебя пошлют на войну, – заметила Марина под бормотанье полицейской рации. – Помнишь, я рассказывала про парня из соседнего дома? Он тоже служил на Флоте, в штабе космической эскадры, и заявлялся домой каждые три месяца…
Она говорила так, словно спорила сама с собой.
«На Флоте! – мысленно усмехнувшись, подумал Брук. – Сидеть в железных гробах и пить переработанную мочу? Еще чего! Хочу на другую планету! Хочу в город без купола. Научусь воевать, буду защищать людей, а после вернусь и куплю неосвоенной земли!»
– Мне тебя будет не хватать, – сказал он, а про себя подумал, что уж в космосе точно не встретишь ни одной девчонки.
Она промолчала, задумчиво глядя на отражения в воде, и снова погладила его по руке.
Искусственное небо над головой изменило цвет с жемчужного на темно-лиловый. Город зажег фонари. Брук встал со скамейки и взял Марину за руку. Они прошли по аллее, окунулись в переливы уличной рекламы, потом пересекли людской поток у входа в супермаркет. Рука об руку они ступили на ленту спирального эскалатора и вознесись на пятый транспортный уровень, где находилась станция местных линий. Снаружи совсем стемнело, и на перроне, не считая сотни равнодушных горожан, почти никого не было. Пустыня по меркам Города. И до тех пор, пока не подошел их поезд, Брук и Марина стояли, спрятавшись за торговыми автоматами, и целовались. Ничего другого Марина ему не разрешала. Ну разве что однажды после танцев, здорово распалившись, Брук отважился запустить руку ей под блузку.
Само собой, он не сказал ей о том, что отправляется служить на Луакари.
* * *
По утрам джунгли ворочались и вздыхали, совсем как человек, не желавший просыпаться. Многие километры непроходимых дебрей окружали лагерь со всех сторон, из-за чего новобранцам казалось, что они оказались на затерянном в зеленом океане острове. Лишь пыльная нить гравийной дороги соединяла их с миром людей; она начиналась у ворот и вела на юг, к военно-воздушной базе, расположенной неподалеку от города под названием Мунбери. С северной стороны за ограждение убегала узенькая тропка, по которой выходили в дозор ночные патрули из солдат постоянного состава. Тропка, словно растянувшаяся в траве бурая змея, прихотливо петляла по минному полю, ныряла в джунгли, вилась меж корней лесных великанов, чтобы в конце концов разделиться на рукава и взобраться на две господствующие над местностью травянистые высотки.
«Маджи» был спокойным местечком. Солдаты видели войну только в симуляторах, во время прохождения тестов. О таком обучении можно только мечтать – знай себе лежи в гипнобоксе, пока в твою черепушку льются опыт и знания самой продвинутой из человеческих армий. Если бы только ни этот жуткий холод, каким сопровождается процесс. Правила проведения полицейских операций, стрелковая подготовка, медицинская помощь, тактика малых подразделений, основы выживания в бою, язык общения и особенности менталитета местных жителей – все эти премудрости ежедневно укладывались в посиневшие от холода лысые головы, худо-бедно отражая реалии настоящей войны, гремевшей где-то невероятно далеко – в паре сотен километров от лагеря, за Каренским хребтом, в глубине острова Касерис. Там, за горами, в непроходимых джунглях вокруг городков и деревень окопались отряды партизан Армии Освобождения и диверсионные группы Берата, которые то и дело устраивали засады и нападения, вынуждая правительственные силы и их союзников вести изматывающую войну среди гор, болот и зарослей. Но в «Маджи», расположенном далеко от зоны боев, было тихо, как в каком-нибудь лагере отдыха, если, конечно, не считать ночных обстрелов, которые велись по лесным тропам и перекресткам проселочных дорог, чтобы помешать проникновению крупных сил диверсантов в окрестности военно-воздушной базы.
Слово «космическая» в названии рода войск означало длительный межпланетный перелет и сомнительное удовольствие от высадки на дребезжащем челноке. В остальном же новобранцы жили по освященному веками укладу простой пехоты. После подъема и до завтрака в лагере кипела обычная утренняя работа. Одеяла вытряхивались и укладывались по линеечке, подушки взбивались, вещи в тумбочках укладывались как предписывалось армейскими инструкциями. Будущие космопехи принимали душ, мели полы, собирали мусор, чистили ботинки, хотя еще недавно многие из них не смогли бы с уверенностью сказать, для чего нужна сапожная щетка, так как дома подобными вещами занимались роботы или андроиды. Вчерашние мальчишки работали спокойно и деловито, с тщательно отмеренным усердием опытных служак, и ни у кого не возникало вопросов о целесообразности такой работы – работы, которую в пять минут выполнил бы всего один механический уборщик. Пожалуй, один только Брук делал все по привычке и без всякого энтузиазма, которым лучились гордые своим новым статусом товарищи. Еще бы: детей фермеров с детства приучали к самостоятельности, не говоря уж о порядках в доме тети Агаты, перед которыми побледнела бы даже старинная прусская казарма.