Текст книги "Дождь в полынной пустоши. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

ˮПортить аппетит, так уж всем,ˮ − выбрана Колином не замысловатая стратегия ближайшего времени.

Привычное приветствие скаров несших караул. Гулкое эхо шагов разбежалось по Залу Арок. Колин еще только подходил к лестнице, а уже предчувствовал, обрадуют.

− Вас срочно желает видеть камер-медхин, − выложил Пейкер, исполнив не свойственные обязанности.

ˮСколько ему перепало?ˮ − видится Колину сплошной меркантилизм. Скары относятся к корыстолюбию весьма предосудительно. Глупость, но они ей гордятся.

ˮДать ему больше? Для забывчивости?ˮ − в планах унгрийца посещение камер-медхин последней. Но как не вспомнить Писание. − ˮИ последние станут первыми.ˮ Его случай.

− Ты нацелился открыть большие двери, − выдала без всяких вступлений Гё. Её слова прозвучали открытым обвинением и никак иначе их истолковать невозможно. – Не много ли чести такому как ты?

− Чести много не бывает. Или мало. Она или есть или её нет, – балансировал Колин между желанием ответить грубо и проявлением терпимости к женскому недовольству. Воевать всегда успеется.

− Лоб не расшибешь? – проигнорировали его неконфликтность. Сама камер-медхин настроена вести жесткие баталии. Компромиссы потом, после, первой кровиˮ. Сейчас же она слишком зла на унгрийца понимать объяснения и принимать извинения.

− Не имею привычки низко кланяться и таким способ что-то открывать.

− Это плохо, юноша.

− Кому?

− Всем! – зло харкнули в Колина. До вазы со стола дело не дошло. Но она рядом. Под рукой.

ˮЭдак её….ˮ

− Меня еще рано подозревать в мятеже, − как мог, оттягивал унгриец ссору. Он так и не определил, кого представляет Гё при Серебряном Дворе. Короля, но через скольких? И все ли у нее полномочия от Моффета.

− А по ощущениям он вот-вот грянет. Унгриец, новик, барон, советник. Куда дальше? Через кого?

− Вам подробно? Или вкратце?

− Правдиво.

− С чего начать?

− С сегодняшнего Совета, − клокотала Гё, сцепив руки в замок, не искушаться вазой.

− Совет состоится, − нисколько не шутит Колин с камер-медхин, чья воинственность прибывала и прибывала.

− И?

− Остальное на Совете.

− Вот именно! На Совете! − и не думала брать передышку Гё. − Что в тебе такого, занять место Латгарда? Обширные связи в столице? Нет. Богатый опыт? Тоже нет. Высокая и влиятельная родня? Опять нет! Солидный капитал? Снова нет! Огромный фамильный надел? Совсем нет! Объясни темной старухе, для чего тебе лезть в канцлеры?

ˮС этого бы и начинала,ˮ − поратовал унгриец за простоту в отношениях. Без дальних подходов и резких закидонов.

− Хочу и буду, − объявил Колин, заставив замереть Гё с открытым ртом. Замок пальцев распался.

− Никогда! – грозят ему вполне серьезно.

− Уверены?

− Уверена!

ˮВрешь!ˮ − подловил Колин взбешенную камер-медхин. Иначе, зачем он здесь выслушивает её вопли?

− Своего протолкнуть желаете? Верно? – раскрыл унгриец причину ругани.

Гё запнулась с ответом. Говорить ли как есть? Но предпочла уклониться от прямых высказываний. Не зачем открываться.

− Уймись, − спокойно заговорила камер-медхин, преподав, как она думала, урок самообладания. − Довольствуйся тем, что о тебе говорят за каждой оконной портьерой, в каждом столичном доме.

− Поговорят и забудут. Это же столица. Славу надо подпитывать. Баронов в Карлайре полно. Гораздо меньше канцлеров, − надавил Колин на больное, рискнуть немного оживить страсти. Речи во гневе – истина наружу.

ˮИли вазой в рожу.ˮ

− Бог подаст! – отказано со всей категоричностью и злостью.

− Хорошо бы мне! Больше подхожу.

Камер-медхин нервно шагнула вперед-назад. Для выскочки унгриец держится более чем уверенно. А значит по-хорошему с ним не договориться. Предупреждение проигнорирует, угроз не испугается, а то и припомнит при случае. С него станет!

− Маршалк сбежал, твоя заслуга? – спросили Колина и не выслушали. Не могли его выслушать. Терпения не хватило. − Вижу твоя. Но Гаус это только Гаус. Дурак с деньгами. Как с остальными поступишь?

Колин хитро сощурился. Ему нет нужды откровенничать. Камер-медхин убедит сама себя в чем угодно. И обманется. Ему это нравилось.

− Убрался бы ты с глаз долой, − сдалась Гё. Затея, вразумить унгрийца ни к чему не привела.

ˮНадо было предложить денег,ˮ − сокрушалась камер-медхин и не особенно веруя в их власти над бароном.

− Это вы пожелали вообще или для какого-то конкретного случая?

− Для этой минуты! – скоргочет Гё.

− Как скажете. Но когда на мой пурпуэн привесят золотой позумент, а подмышкой окажется папка с гербовыми бумагами, я не буду столь покладист. И возможно уже вам придется убраться. Из Серебряного дворца. Совсем.

− Тебя не примут в качестве канцлера. Король не допустит!

− Не вашими ли хлопотами?

− И моими тоже.

− Стоит ли зряшно утруждаться?

Тонкого намека Гё не поняла, слишком гневалась. Унгриец подал вполне трезвую мысль. Будет он канцлером или нет, ровным счетом ничего не изменится. Ценно влияние, а не внешнее проявление власти, даже обозначенное позументом и папкой.

Столь завуалированное предложение, с ним надо попросту дружить, поджав хвост, камер-медхин пропустила. Очень уж была зла.

− Надеюсь, ты меня услышал. Глухим я умею усложнять жизнь, уж поверь.

− Я вас – да. Жаль, вы меня нет, − действительно жаль Колину. Множить врагов не хитро, выводить вот хитрость.

Поллак любезно откланялся, чем окончательно расстроил камер-медхин.

Десять минут прейти в себя. Сорвать возмущение. Хлопнуть книгой по столу, дернуть увядший стебель и опрокинуть горшок с цветком. Растоптать, распинать горшечную землю и разнести грязь по ковру. Каждое действие ответ сопляку, которого кажется ничем не проймешь.

ˮУгорь проклятый! Скользкий мерзкий угорь!ˮ − сдерживалась не говорить вслух Гё и металась среди острой мебели, больно натыкаясь на углы. – ˮНа что он рассчитывает? На кого? На Лисэль? Потаскуха не посмеет! Она не дура! Гранда? Неспроста она пригрела выскочку. Забыть не может, как её полоскало, словно перепившую шалаву и текло как с зарезанной коровы. Понравилось! Понравилось, суке! Аранко? Ну, конечно эта дурочка сделает все для своего покровителя.

− Гаус! Вот почему ничтожество удрало! – открылось Гё. – Три голоса! Сати, Аранко и маршалка! Возможно, Лисэль. Но три у него есть!

Большой и малый круги по комнате унять, сбить ярость.

− Посмотрим! − объявила камер-медхин пустым углам. Пустые углы её и услышали.

ˮМой путь не усыпан розами,ˮ – шагал Колин по пустому коридору, сопровождаемый скрипом половиц, сырым сквозняком и писком побеспокоенных крыс, шмыгающих из-под самых ног.

− Вы не перепутали двери, барон? – недружелюбно встретил унгрийца Сеон аф Лизас, занятый созерцанием абсолютно чистого листа.

− Никогда не путаю и не путаюсь, − прошел Колин к столу и, сел на расшатанный стул. Огляделся. Ему понравилось. Сумрак, оспины света, темные тени, тяжелые неподвижные портьеры. Угли в жаровне рубиновой горкой. Пахнет воском, жженым пергаментом и еловой смолкой. Дешево и таинственно.

ˮНе уж-то ворожит?ˮ – подумалось унгрийцу, глядя на Лизаса.

Сеон прикрыл бумагу руками, хотя на ней ни строчки.

− Сэкономлю тебе или вам время, – Колин выложил сложенный листок, пододвинул к актуариусу новиков.

− Что это?

− Имя нового канцлера.

− Не смешно.

− Могу и повеселить, − Колин извлек смятую и припачканную бумажную трубку. Подал Сеону. – Читай-читай.

Актуарий свиток не взял, опасаясь подвоха. Есть или нет, но лучше поберечься, когда имеешь дело с унгрийцем.

− Это признания Гиозо аф Бакара в преднамеренном убийстве канцлера Латгарда, с целью заполучить его записи. Общеизвестно, виконт Гюри состоял в членах Союза Новиков, с недавних пор именуемого Лигой Серебряных Лилий. Вступающий в Лигу, дает клятву, действовать исключительно в интересах данного общества и с его одобрения. Как только признание обнаружиться….

− Мы здесь не причем.

− Я-то верю, − Колин чуть поклонился. – Такой я человек. Верю на слово. Но у канцлера крепкая родня − раз. В получении записей Латгарда кровно заинтересовано половина столицы – два! И все они кормятся на Золотом Подворье – три. Бумагам не позволят кануть в лету – четыре! Но пока все убеждены, с канцлером произошел несчастный случай, столица спокойна. Стоит найтись убийце, − Колин помахал свитком, − захотят найти и пресловутые мемуары. Увязать одно с другим не потребуется великого озарения. Фигуранты записок пожелают их заполучить или, по меньшей мере, удостовериться, порочащие сведения не скопировали и не передали, кому не следует. Официально насядут на бейлифа. Что предпримут не официально, озабоченные рукописным наследием Латгарда, даже не предположу. И, конечно, все зададутся вопросом, а зачем они понадобились новикам, то бишь Серебряным Лилиям? Будь вы обычные разбойники, приписали бы банальную жажду наживы, но вы свитские Серебряного Двора, чья репутация чуть выше бродяг и городских нищих. Заподозрят в намерениях выхлопотать местечко за Круглым Столом рыцарей без страха и упрека, − довольно улыбался Колин своей шутке. − И искали возможность шантажировать тех, чье бесстрашие вызывает сомнения, а упрекнуть есть за что.

Унгриец подождал, пока новик прочтет свиток.

− Можешь оставить себе.

Сеон посчитал лучше вернуть.

− Как хочешь. Признание есть. Гиозо отказаться от них − нет. Выводы из сказанного просты, – Колин пододвинул четвертинку к новику. − Не забудь.

Сеон подтянул листок, но не заглянул в него.

− В интересах Лиги отказаться в пользу достойных.

− Мы подумаем.

− Когда-то надо начинать, − одобрил Колин благие намерения.

Подъем этажом выше, засвидетельствовать восхищение несравненной камер-юнгфер.

− Рассказывай! – напустилась на него Лисэль.

Как не полюбоваться домашней фурией. Всегда приятно, когда твои советы принимают к руководству действовать. Правда на игривую кошку камер-юнгфер совсем не походила. В расстегнутом халате, не причесанная, в старых туфлях.

− О чем?

− Колин! – многозначительно сверлили унгрийца глазами. Выкладывай все, а за что влетит, узнаешь позже.

− Хорошо-хорошо. Я буду канцлером.

Даже для камер-юнгфер его амбиции через край!

− Не будешь!

− Так сразу?

− Так сразу. Не будешь!

− Мне не совсем понятно, почему столь категорично?

− Не будешь!

− Так ты за Липта? – не попрекнул, но подтолкнул Колин любовницу в нужном направлении.

− За него! – ярилась Лисэль. Ей все равно кого изберут. Толстяка камерария или виффера Ллея, Гё или коридорную служанку.

− Почему не я? Надеялся, ты мне поможешь.

− Помогу. Не сделать глупости. Но я хотела бы услышать от тебя другое.

− Ты о Краке?

− Это уже пройдено. Что дальше?

− Не вижу никакой связи.

− А я вижу. Прекрасно! Кем ты себя возомнил? Непобедимым Фергюсом?

− Я унгриец, мне достаточно!

− Ты…. Ты…., − вот тут голос Лисэль предательски дрогнул. Она боялась. Она действительно боялась. Колин увидел на её лице всю гамму чувств. Испуг. Ужас. Страх. Боль. Горечь.

−…вздорный юнец. Не ценящий….

ˮМоих к тебе отношений.ˮ

−… собственной жизни…

ˮНе угадал.ˮ

−…который думает ему все дозволено..

ˮи сойдет с рук.ˮ

−…и сойдет с рук!

ˮЯ молодец!ˮ − и несколько самоуверенно. – ˮХоть что-то научился понимать в женщине.ˮ

− Сойдет. Мне – сойдет, − Колин подошел к любовнице поближе, она отступила, но недалеко, всего-то на полшага, оставаясь в зоне досягаемости его объятий. – Позволить себя зарезать какой-то столичной шушере?

− Эта шушера служат инфанту.

− Тем более. Ты еще будешь мной гордиться. А тебе все завидовать. Ах-ах, посмотрите вот та, которая держит под каблуком мясника унгрийца. Как она с ним управляется? Откроешь им по великому секрету, не менее секретный способ. Маслобойка.

− Колин, − Лисэль сдалась лукавым словам и прижалась к унгрийцу, впитать тепло и силу. Успокоиться. – Канцлер это уже слишком. Это вызов. Всем. Его примут. Но никто и не подумает взяться сталь. Я…

Любовник смотрелся на себя в зеркало и строил ужимки.

ˮБеда прямо.ˮ

Шрам похорошел и не выглядел уже столь ужасающе как в первое время.

ˮОт спокойной жизни рожа округлилась.ˮ

Лисэль сознавала и признавала, принимая действительность, она все больше погружается в пучину его тонкой и искусной лжи. И ничего не могла с собой поделать. Пока он с ней, рядом, близко, она чувствует его дыхание, стук сердца. Она счастлива. Безумно счастлива.

− Я хотела бы иметь такого сына….

− Сына? Не мужа?

− Мужа! Смеешься. Пусть мучается другая, − помолчала, ожидая реакции на её признание. Не дождалась. – И канцлером тебе все равно не быть! − стукнули унгрийца в грудь.

− Почему?

− Канцлер Серебряного Двора, чтобы не выдумывали и не говорили, это человек короля. Прежде всего короля. Быть с королем, значит противостоять инфанту. Тем кто с ним. Но если бы только это. Тебе рассказать, что из себя представляет Моффет?

− Попользуется и выкинет.

− Ты не ровня Латгарду. Прижмет, Моффет скормит тебя своим дружкам из Королевского Совета. Тому же Кинригу. Или Тоузу. Или пошлет в такое место, откуда живым не выбраться. А сбежишь или как он любит говорить, не оправдаешь доверияˮ, вздернет. Запросто и скоро!

− Я барон.

− Плевать ему. Вздернет рядом с городским ворьем.

− Ты упомянула Туоза? К чему? С ним я, каким боком?

− Солер тобой интересуется.

− Первый раз слышу.

− Услышь сейчас!

− Хорошо. Но если не я то….

− Липт! – объявила Лисэль, с такой уверенностью, не переубедить.

ˮОтлично!ˮ − порадовался за любовницу Колин.

− Почему он? – вкрадчив голос унгрийца.

− Липт! И хватит об этом! – упрямилась Лисэль. Будет она объясняться, почему так, а не эдак!

− Ну, раз мне запрещено быть канцлером Серебряного Двора. Могу я побыть канцлером одной обворожительной камер-юнгфер? Скажи, тебе полагается канцлер.

− Я без него не могу! – рассмеялась растаявшая сердцем Лисэль.

Болезнь всех престарелых любовниц, быть одновременно и шлюхой, и женой, и матушкой. Кто больше выпьет крови? Любовница переплюнет всех! Она зацапает объект обожания целиком. Личное собственничество выше любых выгод. Государственных, общественных, корпоративных, любых! За высоко поднявшимся, далеко тянуться. Зачем ей? Ей не нужен трон, нужен пуфик, забросить отекшие ноги, или подушечка подсунуть под задницу.

С грандой Колин так же пообщался. Но что это за общение? Мечта! Он протянул ей записку. Она прочла и бросила в камин.

− Еще что-то?

− Это все.

Исключительный случай, очередное посещение унгрийцем покоев Сатеник не породило всплеска сплетен. Разве что Снейт очень им гордилась.

Совет Серебряного Двора собрался в усеченном составе. Отсутствовали: Гаус по болезни и баронесса Аранко. Тоже по уважительной причине. Больших дебатов не намечалось, потому не выставили даже воды. Приготовили бумагу, поменяли перья, долили чернил. Каждый укажет достойного или накарябает, захватив имя в квадратные скобки, против кого категорически возражает. Т. е. устраивает любой кандидат за исключением означенного. Голоса, за и против, учитывались при подсчете разнонаправлено. Побеждал обладатель наибольшего количества одобрений. Случалось, победу присуждали за единственный голос. Голосующие, из осторожности, не рискнули сделать выбор, или отказывали другим.

Имя претендента вносилось в ходатайство за подписью гранды и Совета и отправлялось королю. Редкая возможность обозначить себя, не в списке кандидатов, но среди принимавших судьбоносное решение.

ˮЧтобы знал поименно, кого остерегатьсяˮ − пережидал Поллак, пока Совет рассядется. Унгриец любезно поприветствовал всех. Наибольшей взаимности удостоился, как не покажется странным, со стороны фрей.

ˮДобрый знак,ˮ − это не про отношения, про скользкую дорожку к Крайду.

Кроме Колина присутствовали камерарий Нильс аф Липт, амольсунартий Брайт, Иен аф Лоу, эсм-рыцарь Кэйталин аф Иллз, фрей Арлем, обе камер-эсм и Сеон аф Лизас поверенный Лиги Серебряных Лилий. Задвинутые стулья олицетворяли отсутствующих: маршалка и юную баронессу. Возглавляла собрание гранда Сатеник. В её же обязанности входило открыть Совет, где не говорят лишнего и тяготятся пребывания вместе.

− Сегодня нам предстоит назвать кандидатуру на пост канцлера двора и подать прошение на рассмотрение и утверждение королю. Позволю напомнить, означенный человек должен обладать определенным опытом, хотеть и мочь заниматься нашими делами, − монотонно говорила Сатеник. – Отдавая свой голос, вы должны осознавать ответственность принятого решения не только передо мной, но перед королем. Потому прошу и настаиваю, отнестись к возложенным обязательствам с должным разумением, отринув личное. – Гранда обвела всех взглядом, призывая следовать её просьбе. – Желающих прошу высказываться.

Таковых не нашлось.

− Приступаем!

− Прошу прощения, эсм, − встал Колин и почтительно откланялся гранде. – У меня имеются поручительства от отсутствующих здесь, саина Гауса и от эсм Аранко представлять их интересы.

− Я ознакомлюсь с ними позже.

Столько уничижительных и язвительных взглядов, Колин не получил за все время пребывания в Эгле.

Высыпается песок из верхней колбы часов. Скрипят по бумаге перья. Листки складываются в половинки, половинки в четвертинки, и отправляются в кубок. Когда последний выбор сделан, Брайт, ныне обязанности актуария отправлял он, огласил результаты.

− Общей волей большинства голосов….

ˮУмеет сказать милостинщик. Меньшинством можно пренебречь!ˮ – восхищен унгриец казуистикой амольсунартий. Убедит ли общая воля короля? − ˮПодозреваю, Моффету плевать на большинство какого-то там, сраногоˮ Серебряного Двора.ˮ

−….на должность канцлера двора рекомендуется…

Стало действительно тихо. Злой глаз Гё не отпускал руки амольсунартия с листком подсчетов.

−…саин Нильс аф Липт, камерарий двора.

Сатеник многозначительно кивнула головой.

− В случае утверждения вас на должность, − обратилась она к Липту, − ваше место займет саин Гаус, а обязанности маршалка я возложу на саина Поллака.

ˮВот интересно, чего все таращатся на меня?ˮ – пытается выглядеть невиновным Колин. Он еще мог понять Гё. Камер-медхин ликовала первую минуту, а затем в ход пошла арифметика и настроение у эсм значительно подпортилось.

− Уделите мне время? – отловил Липт унгрийца, когда собрание практически разошлось.

− Почту за честь беседу с вами, − вернулся Колин за стол.

− Так понимаю, именно вам я обязан своим избранием, – не спрашивал, но утверждал камерарий.

− Вы дружили с покойным Латгардом. Он был достойным человеком. Достойные люди дружат с себе подобными.

− Спасибо на добром слове.

− Пришлось постараться, консолидировать настроенных против меня, употребить свои голоса отказом. Но наших шести оказалось достаточно. Мой, баронессы Аранко, саина Гауса и Лиги Лилий, эсм Кирх и гранды. Хотя гранда вам не слишком благоволит. Впрочем, покойного Латгарда она тоже не слишком жаловала.

− Я бы удивился, назови вы человека, к кому она питает добрые чувства.

− К себе.

Камерарий понимающе кивнул. Девчонку он не любил, как может не любить взрослый чужое вздорное дитя. И ладно бы умное, а то капризное и дурно воспитанное, с завышенной самооценкой. Про кого угодно, но не про Сатеник, скажешь, она достойна лучшего.

− Я уж грешным делом, думал, намекнете в свой адрес.

− Рад бы в рай, да грехи не пускают.

− Камер-юнгфер вы убедили?

− Вовсе нет. Умные любовницы большие собственницы и жадюги. А канцлер даже Серебряного Двора, человек в некотором роде публичный. А публика сами знаете, какая попадается. Уведут.

− Умная, но не достаточно, коль связалась с тобой, − честен Липт. Старый придворный мог себе такое позволить. Быть честным. Иногда и не со всеми. И чем дольше жил, тем менее становился открытым и прямолинейным.

− Вы осуждаете её или меня?

− Её. Но понимаю, следует тебя. Нашел игрушку, − ответа на упрек Липт ждать не стал. – А что Лига? У них была своя кандидатура. Иллз. И Гё их бы поддержала.

− Поменялись приоритеты, − Колин чуть поклонился.

− И кто их поменял?

− Не валите все на меня. Можно подумать….

− А на кого подумать?

− Не откажите в здравомыслии нашим Лилиям.

− И маршалку? Гаус никогда бы не отдал голос за меня.

− Очевидно, вы его плохо знали. Оказался весьма здравомыслящим человеком.

− Скорее я плохо знаю вас. Но даже то что знаю, позволяет спросить, вы хотите чтобы я покараулил место канцлера? Или надеетесь на преференции?

− Вроде того.

− За место я не держусь, а записей не веду. Не вхож и никогда не был вхож в те двери, в которые запросто проходил Латгард. Кое-что конечно могу, но это кое-что не идет ни в какое сравнение с возможностями покойного или того же Гауса. Или Гё.

− Жаль, что не ведете. И жаль, что не вхожи в те двери, протащить в них одного юного барона из Унгрии, − ни сколько не жалко унгрийцу.

− Тем не менее, я вам благодарен. В моем возрасте тщеславия не меньше, чем в юности.

ˮНа кусачую должность самых беззубых,ˮ − Колину камерарий казался самым безобидным, но такого не скажешь в глаза старому больному человеку.

− Раз вы первым заговорили о благодарности, не расскажите как Латгард доставал сведения, позволяющие держать за шиворот половину Золотого Подворья.

В эту минуту Липт напомнил слабослышащего. Повертел головой, словно просил повторить, а лучше проорать. Колин не обманулся. Его прекрасно расслышали.

− Какие-то доставались по роду службы. Что-то по знакомству. Многие покупал и недешево, − признался Липт. − Всегда найдутся готовые продать чужой, но нужный вам секрет.

− Но для одной пары глаз, пары рук и ног, задача достаточно трудоемкая и хлопотная.

− Так они, у тебя. Записи?

− Если бы! Долбился бы ногой в двери Золотого Подворья и сватался к Саскии аф Гусмар.

Камерарий покивал, верно-верно.

− У Латгарда имелись свои люди. Содержал с десяток проныр. Таких шельмецов поискать.

− И где они, с кем и чем сейчас заняты?

− Где и с кем не скажу. А чем заняты? Ищут убийцу хозяина.

− В несчастный случай они не поверили?

− В него верят те, кому удобно в него верить.

− А вы их знаете? Людей Латгарда.

− Юл не был открытым человеком. Лишь однажды упомянул заику. Заика что-то там обязательно достанет. Он тогда сильно повздорил с Кинригом.

− И как? Достал?

− Очевидно. Помириться не помирились, но ссора развития не имела. Во всяком случаи та ссора о которой я упомянул. А Кинриг человек злопамятный.

Последнее сказано для Колина. Солер уже ничем Латгарду навредить не мог.

− Были и другие? Ссоры?

− Когда королю сильна оппозиция, конфликтов с ней не избежать.

− И все с Золотого Подворья.

− Двор это большой бордель. Кто под кем и за сколько.

− Но кого-то Латгард жаловал?

− Жаловал. При условии, что вы за короля и безоговорочно за Эгль.

− Эгль в предпочтениях.

− Наиглавнейшее условие.

− А вам записи покойного не интересны? Вас могли в них упоминать. И кто поручится, добрым ли словом.

− Дерьмо имеет свойство всплывать. Я о бумагах. Тогда и посмотрим.

− Дерьму свойственно не тонуть, − поправил Колин старика. – Я о них же.

В,Стальной Лобˮ Колин зашел отдохнуть душой. Есть конечно варианты, расслабляться гладя кошек, кормит рыбок, пороть слуг, отправиться к шлюхам, хлебать лошадиными порциями вино. Унгрийцу отдушина, возиться с острой сталью. Честней меча мир еще ничего не придумал и не придумает, и, сомнительно, что возьмет за образец создавать что-то взамен.

− И как вам Крак? – отложил Кроус ковыряться в доспехе и, сосредоточиться на постоянном покупатели.

− Там плохо принимают.

− Наслышаны. Вы известная личность. Все новости и сплетни начинаются с вас.

− Об этом больше треплют языками, чем оно того стоит.

− Тем не менее, вы прибавили мне клиентов. Все хотят заполучить шнепфер, алкусы и прочие хорошие клинки. Впору назначать вам процент с прибыли.

− Железом! – подхватил идею Колин.

− Я так и подумал. Желаете получить?

− И сколько уже набежало?

− Давайте посмотрим. Завалялась у меня одна вещица…. Не знаю, как и обозвать. Меч не меч, фальшион не фальшион.

− Большущий!! – суетился тут же мальчишка, примчавшийся с улицы, бросив приятелей, лепить снежную бабу.

− Уж не секира ли палача?

− Сейчас принесу, – и, не дожидаясь согласия, оружейник отправился в клеть.

− Как успехи, Гроза Драконов? – Колин взъерошил волосы наследнику Кроуса.

− Не очень! – повесил нос мальчишка.

− Драконы не поддаются?

− Отец говорит я ленивый.

− Ленивый − небестолковый.

− И бестолковый тоже. У меня не получается.

− С первого раза ни у кого не получается. И не получится. Как должно получаться. Фехтинг это пот кровь и слезы. Первое и последние со временем перестанут донимать. А вот кровь…. не все так просто.

Кроус вернулся, покряхтывая от тяжести ноши и предвкушения прибыльной сделки.

− По правде сказать, не знаю к чьей руке такая штука, − оружейник распутал тесемки, раскрутить обертку из грубой рогожи. Вторым слоем, выделанная воловья шкура в столбцах иероглифов, нанесенных киноварью. – Но клинок необычный. Купец заезжий принес. Сказал от отца остался. Ему самому, мол, не к чему, не способен к бою, может, купит кто. Вам предлагаю первому. Потому как по собственному опыту знаю, не пойдет такой товар. Некому у нас его предложить.

− А мне пойдет? – не терпелось Колину увидеть оружие.

− Сейчас и посмотрим, − отбросил края шкуры Кроус.

− Ох, ты матушка моя, родная! – задохнулся унгриец от восхищения. – Вот это да!

− А как называется? − вытаращил глазенки пацаненок на экзотическое совершенства.

Колин подхватил клинок, украшенный по тупью девятью кольцами. Всей длинны два локтя. У основания ширина клинка в ладонь. Изогнутая ручка, кольцевая головка черена. Оружие можно было держать двумя руками. А как оно пело! Взмах и в свисте клинка слышится мелодичный звон колец.

− Падао.

− А кольца зачем?

− Помнишь, о дентайре спрашивал? Другой вариант. Копья ловить. Копье на востоке – король оружия. Не бесспорно, но в умелых руках и полено страшная штука.

Колин повертел клинок во все стороны.

− Интересно сделан. Изгиб меньше. Острие. Пропорет и доспешных и бездоспешных. Пропорции…

− А откуда вы все знаете?

Здесь Кроус обратился вслух. Не давало ему покоя всезнайство юного покупателя. Не в оружейной же родился и жил. И какую оружейную надо иметь, такие диковины держать.

− Лучше спроси почему?

− Почему?

− Хотел и узнал. Как понимаешь, главное слово хотел.

Колин тряхнул меч.

− На что похоже?

− На колокольчики в упряжке и на трещотку гремучей змеи.

− Да ты настоящий рифмоплет!

Унгриец прошелся по оружейной, выписывая рондели. Клинок тяжеловат и лучше биться им используя инерцию движения. Как всегда досталось многострадальному манекену. Рубанул чурку с протягом. Деревянное тулово распалось, цепляясь сколами и расщипами за рассеченную кольчугу.

Колин перебросил клинок из руки в руку.

− Беру!

− Я же говорил, вам подойдет! Сто пятьдесят штиверов. К нему еще ножны прилагаются.

− А мой процент? – посмеялся Колин.

− Уже с учетом скидки, − зажал обещанное Кроус. Оружейник тот же торгаш, своего не упустит.

− Беру!

Мальчишка с сожаление смотрел на погибшего истукана.

− Я так не сумею.

− Сумеешь! – Колин указал мальчику на столб. По нему медленно ползла муха. – Хочешь, чтобы получилось? – он нанес колющий удар. Сталь вонзилась совсем рядом. Муха улетела. – Работай!

− Еще что присмотрите?

− Вообще-то я пришел за этим, − указал Колин в дальний угол.

− За дровоколом? – Кроус растерялся, верить унгрийцу или посмеяться своеобразной шутке.

− Была одна задумка. Но падао значительно лучше!

Унгриец ушел, оставив оружейника гадать, зачем тому понадобился колун. Кроус даже осмотрел старый тупой топор. Но сколько в руках не вертел, сколько не примерялся, не сообразил, где бы пудовая железяка сослужила его лучшему клиенту добрую службу.

Встреча с Бово не омрачила радость от удачной покупки. Вилас выглядел совершенно потерянным и поникшим.

ˮТяготится секунданством? Попросит отставки? Приятели мозги выели? Отщепенцем быть трудно. Даже фаталистам.ˮ

− Вас пожирает огонь раскаянья идти против своих? Или гложет червь сомнений, в праве ли вы оказывать услугу неприятелю.

− Я о том не думал.

− Тогда слушаю вас. Не думать, не многим отпущено. Думать не думая это одно, а чтобы совсем, редкость, − словоблудствовал Колин под настроение.

− Мне необходимы три тысяч, − честно назвал причину переговоров Бово.

− Во столько вы оценили свою не брошенную перчатку? Не дороговато ли? Даже с учетом десяти штиверов за простую пару и пятьдесят из тисненой кожи.

− Это цена моего найма.

− Надоело состоять в виласах?

− Надоело толкаться в очереди.

− Зачем конкретно?

− За жалованием, за выслугой, за возможность отправиться весной на войну и там подохнуть. За всем.

− Почему три, а скажем не шесть или десять?

− Заплатить вергельд за свернутую скулу и выкупить закладные на фамильные земли. Хочу вернуться в Кьезу.

− Приелась столичное бытие?

− Во! – Бово чиркнул большим пальцем по кадыку. − Чего не коснись, поганейший привкус серебра.

− Мечтаешь содрать деньги с меня?

− Заработать. Честный меч на честной работе.

− А у меня нет честной работы для честного меча.

− Тогда какая есть. Но за три тысяч.

− Договорились. Оплата по факту.

Бово не обиделся. Сейчас он уже не выглядел фаталистом.

ˮОчень жаль,ˮ − осудил унгриец неоправданную жертвенность виласа, но отнесся с понимаем. – ˮЕсть-пить все хотят. Этот, по крайней мере, просит заработать.ˮ

Перед воротами Хирлофа Колин постоял на морозце, поскрипывая новым снежком под каблуками. На удивление тихо, безветренно и тянет березовым вкуснейшим дымком. На небе звезды и луна. Далеко звякнул и онемел колокольчик прокаженного. И ни звука больше.