Текст книги "Дождь в полынной пустоши. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

11. День Святого Марка (11 октября)

,….Сострадание к побежденным умоляет победу.ˮ

За Вербной рощей Колин объявился с последними ударами колоколов повечерия. Лошадь под ним бодро стукала в основательно, до весны, промерзшую землю, потряхивала серебряным низанием повода. Чарующая мелодия рассыпалась звонкими жемчужинами.

− Загадывали, не явишься, – прогудел Когген встречая унгрийца, придирчивым взглядом.

Секундант виласов малый крепкий. Такие до преклонных лет остаются в одной поре. И не юн и не стар.

ˮНарочно тянул косорылый мерин, нервы помотать,ˮ − обвинил вилас, не догадывался насколько близок к истине. И все из-за меркантильности унгрийца.

ˮЕще бы и шкуры на барабан!ˮ − желал тот получить с присягнувших инфанту, кроме денег.

Выглядел Когген достаточно сердито. Разделял желание с большинством, провалиться барону Поллаку сквозь землю. Свернуть шею, где-нибудь на темных столичных улочках. Утопнуть в канале, перебрав свекольной бражки, или шлюхи замучили бы − они могут! или еще чего, покрыть себя позором трусости. Когда хмель и гонор в Краке улеглись, кровь успокоилась, горячие головы остыли, задумались о странном способе поединка. И что за поединок, когда один, не колеблясь, выходит против одиннадцати. На кого надеется? Разъяснения дал Исси. Схватка в замкнутом пространстве, в полной темноте. Шансы, как бы это не дико прозвучало, равны. Ибо виласы не увидят, с кем сражаются. И выходит не один против всех, а каждый за себя. То есть, сами того не желая, сделают за унгрийца (паскуду, выблядка, сучьего выкормыша!) большую часть его работы. Праведные возмущения недовольных Исси пресек не рассусоливая.

− Этого уже не исправить. Но кое-что предпринять можно.

И никаких подробностей. Ни словечка. Ни намека.

− Хороший сегодня вечер! – вздохнул морозный воздух Колин. Не смотря на недосып прошедшей ночи и тысячу дел проделанных с утра, он в приподнятом настроении. Коггену показалось под хмельком. Для храбрости.

Унгриец спрыгнул с лошади и передал поводья подошедшему Бово.

ˮСегодня он хорош,ˮ − похвалил Колин адепта дремучего фатализма.

− Приступайте, − поторопил Исси собравшихся.

Откуда-то из-за спин виласов вынырнул монах-варнавит. Худой, согбенный, с умными егозливыми глазами и чутким, ухомˮ.

− Не в моей власти остановить вас, и не одобряю я дел ваших, но спрошу, с чистым ли сердцем предстанете перед Всевышним на суд ЕГО, на слово ЕГО, на закон Высший?

Виласы несогласованно задакали, закивали головами.

− Чище некуда! – отозвался Колин. Чего-чего, а увидеть монаха, да еще варнавита, он не ожидал. Говорит о спасении души, а лапу протянет за денежкой. Полушкой не усовестится. Две подавай.

− Пригласили бы лучше плотника, − выговорил Колин Исси, вызвав недовольное ворчание виласов.

− Не моя идея, − оправдался поединщик и дал отмашку, не тянуть. Стоять холодно, извинения и примирение исключены.

Унгрийцу подали манику. По задумке глупейший атрибут придаст обыкновенной резне некий флер благородства и воинского достоинства, с посылом выдать слепую удачу за искусство. Что же, красиво умереть не запретишь. Щеголи из первых, украшали верх защиты металлическим шаром-колокольчиком, издававшим треньканье при движении. В будничной жизни довольствовались намотанным на руку плащом или зажатой в кулак шляпой.

− Не перестарались? − подергал Колин плечом, услышать тонюсенькое дребезжание.

Дриньк-с! Дриньк-с!

− Готовы? – обратился Исси к своим. Унгрийца будто бы и нет. Не дожидаясь ответа жестикулировал – продолжайте.

− Скайлер аф Криди… Миккель аф Боэ… Кирк аф Энклуд… Дитрих аф Гарлин…. Суэнк аф Сейд… Дилан аф Эрканз… Шор аф Кёст… Расмус аф Мехкад…. Мозби аф Кайлер… Трой аф Маджо… Эсташ аф Трэлл, − представлялись противники Колина, а монах отмахивал троеперстия, отпуская грехи.

− Колин аф Поллак из Унгрии, барон Хирлоф, − чуть поклонился закоперщик ссоры. От монаха отстранился.

− Сомневаюсь, что ОН вам доверяет.

Глаза монаха сузились. Чуял! Чуял, старый родственную душу!

Виласы забавно походили на близнецов. В темных пурпуэнах, единообразных шоссах, в высоких сапогах защитить голени. Различались оружием. Тут никаких ограничений не введено. В жизни сражаются с тем, с чем застали. От ножа для резки фруктов до двуручника. Если сможешь в тесном пространстве шинка им размахивать. У виласов – бастарды, пара дюсаков, допотопный броард и притягивающий взгляды – редкое зрелище − анелас. Клинок Колина в кожаном чехле. В кольцо рукояти продета лента. Выглядело по меньшей мере не серьезно, и вызывало ироничные ухмылки. Еще бы розу прицепил или кружева с панти своей подстилки Кирх.

Не смотря на обилие оружие и готовность им воспользоваться, участники не до конца осознавали главную опасность в грядущей схватке. Каждый сам за себя. Это надо переварить и принять. Просто понимания недостаточно. Ключ в принятии. Твой товарищ такой же противник, как и твой настоящий враг и нет между ними разницы.

− Саин, − обратился Эсташ к унгрийцу. – Возможно, по старой памяти, вы разрешите мои затруднения.

− Если не последует возражений со стороны секундантов, ваших приятелей и монаха.

− Уверен, благородные саины не станут препятствовать. Один из приемов упомянутых вами….

Подобные просьбы никогда не рассматривают. Не принято. Но к унгрийцу обратились.

ˮДешево отделаться хочет,ˮ − раскусил унгриец хитрость виласа.

− Если мне одолжат меч…, − не раздумывая, согласился Колин пойти навстречу желанию Трэлла. − Затруднения решим прямо сейчас.

− Премного благодарен. Да и поздравляю вас с назначением маршалком двора.

− Пока не за что. И спасибо за поздравления.

Меч Колину одолжил Бово, окончательно принимая на себя участь изгоя.

− Прошу, − пригласил унгриец.

Встали, подняли мечи. На запястье Эсташа повязана черная лента с золотистой надписью,Jacumˮ. На удачу.

− Вы суеверны?

− Не более обычного.

− А повязка?

− Расценивайте её украшением или памятным подарком. Все мы кому-то дороги.

Слова торг. Слова предложения. Люди умеют разочаровывать. Его приятель, спасал себяˮ.

− Так что вы хотели изучить?

− Пожатие…. ээээ…. поцелуй…. Дальше не помню. Надеюсь выпить с вами вина, − так смотрят незадачливые воришки, блудливые сыновья и шкодливые дети. Их простят. – За нашу дружбу.

− Если бы вы о ней вспомнили раньше.

Мечи звякнули однажды и коротко. Обе фигуры на миг застыли. Эсташ обронил оружие, продолжая стоять, нанизанный на клинок унгрийца. Сталь срезала нижнюю губу, проломила зубы, пробила нёбо и вошла в затылок.

− Поцелуй Иуды, − объявил Колин и выдернув меч, процитировал. – Говорю же вам, за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься. − Цитату из Матфея, дополнил от себя. − Ему повезло ответить раньше. Я не столь строг.

Тело Эсташа упало в истоптанный снег. Монах склонился принять последний вздох. Опоздал.

− Я же говорил. Он вам не доверяет, − посмеялся Колин над варнавитом. − Еще пожелания? – обратился унгриец к хмурым соперникам. Никто не отозвался. Люди предпочитали прятаться друг друга.

− Прошу, – позвал Когген в черный зев сарая.

По коньке крыши снежная серебристая опушка, отливала золотом от ближайшего фонаря. По земле белые, искрящиеся сугробчики, подчеркнуть контраст. От искр и блесток, мрак внутри строения плотней и непроглядней.

Виласы, под трезвон колокольцев на маниках, гуськом заходили в сарай. Колин шел замыкающим. Прежде, чем войти, сдернул чехол и тряхнул своим необычным клинком. Кольца на падао издавали причудливую металлическую мелодию.

− Я не прощаюсь, − обратился Колин к Бово.

− Явите милосердие в гневе своем, и минует вас гнев высший! – напутствовал монах виласов.

− Закрывай! – приказал поединщик секундантам.

Длинное скорготание петель и глухой удар. Колин заложил за собой засов.

− Терпение, саины, − обратился он к затаившимся в темноте противникам. – Мы все успеем!

Бух! – начался отсчет времени.

Можно приготовиться, занять позицию, обратиться к богу с молитвой, отпустить колкость, припомнить хорошее, справиться о здоровье, послать в ответ. Заняться той ерундой, на какую в обычных условиях, в схожих ситуациях, и не подумаешь тратить время. Чиччиа – резня в темноте, возможность испытать везение, бросить вызов удаче и судьбе. Привнести в безумный поединок правила, все одно, что предписать воде направление течь, дождю на кого падать, ветру куда дуть, солнцу когда светить, и где находиться луне.

Бух!

Колин, вначале неясно, потом привыкая, четче наблюдал застывших виласов. Не люди − изваяния. Кто-то старается тише дышать, скрыть свое присутствие. Кто-то широко раскрыв глаза, таращился в темноту, увидеть. Хотя, поднеси к его носу кулак, не различит, разве что унюхает. Стучат не унять зубы у Криди. Надсаживается, не успокоить, сердце Боэ. Он задыхается и хватает воздух ртом. Тяжело сопит Энклуд. Сглатывает пересохшим ртом Гарлин. Пританцовывает Сейд. Качается с носков на пятку Эрканз. Крутит головой и тянет шею Кёст. Замер, замерз Мекхад. Ссохся, сплющился Кайлер. Маджо смотрит вверх…. Молится? Не поздно?

Бух!

Криди, Эклунд, Гарлин и Кёст почти одновременно сунули руки в потаенные кармашки. Старый трюк. Прилепить магнитное железо, не звенеть шару. Можно надеть войлочный колпачок, приглушить звон, но его нужно успеть снять после боя. Живому не трудно, а мертвому? Колин успевает расслышать легкие щелчки о металл. Кёст в спешке обронил, магнитный талисманˮ, шарит по земле. Велик соблазн втоптать пальцы в рыхлый пол, смешать плоть и кости с сенной трухой. Вилас находит потерю и тем счастлив. Великое облегчение. Поднимает. Щелк! Теперь готов. Честность для простаков. Победа любой ценой. Имя на надгробье не откроет, кем являлся покойный при жизни. Колченогой сволочью или рыцарем в белом табарде с фестонами.

Бух!

Время быстротечно. В шаге от смерти, своей и чужой, чувствуешь его неумолимо быстрый бег. Ощущаешь дуновением сквозняка, легким морозцем, пропитанным запахом лежалой травы. В сарае хранили сено. Убрали, но сладкий аромат летнего луга устойчиво держался.

Колин пальцами смял украшение своей маники. И без того звону хватит.

Бух!

Последний удар и…. никакого движения и звуков. Великое равновесие перед великим небытием. Краткое в своей неуловимости.

Тишине не длиться вечность. Не дано. Не отпущено. Унгриец тряхнул падао, разбудить замершие фигуры, звоном металлических колец…

Эрканза он развалил до пупка. Тяжелый острый клинок распластал ключицу, прохрустел ребра, рассек брюшные мышцы и выскользнул из раны, вытягивая за собой кишки.

− Ахк! – отлетел Эрканз под ноги Криди. Вилас запнулся и нырнул вперед, выпустив оружие, удержать равновесие. Зря старался, угодив под секущий широкий удар Кёста. Тот вложил столько силы и страха разрубить хребет, что не устоял на ногах и сам упал на четвереньки. Поторопился вскочить и подсунул голову под дюсак Кайлера. Острозаточенное железо жадно чавкнуло. Мозги, кровь и осколки костей зашлепали и застучали по деревянной стене.

Люди стремительно заметались, слепо рубили на звук колокольчиков.

Джих! Джих! Джих! – полосовали клинки воздух.

Джих! Джих! Буххх! – зацепили по дереву.

Джих! Джих! Хрыккк! – вонзилась сталь в столб.

Джих! Джих! Дзин! − выбили клинок у Маджо. Ползая, он поднял чужой. Отчаяние и страх на лице сменилось хищной радостью.

Орали. Громко. Дико. Пугаясь и отпугивая смерть. И темноту. Темнота и есть смерть. И от этого еще страшнее. Страх не прогнать криком, не выблевать из себя, не исторгнуть. Не выбить из трясины потрохов жесткой рубкой. Он навечно под кожей, в кровеносных сосудах, в слюне, в дыхании. Во вкусе пыли в пересохшем рту. В похмельном нёбе. В поте. В волосах. В обострившихся инстинктах выжить! Выжить! Не важно как! Выжить в полном мраке, пронзаемом веселыми бубенцами и звенью слепых клинков.

Падао ударил Боэ в глазницу, хлюпнув, втиснулся до колец. Обратным движением, маятником, назад в пах противнику за спиной. Вилас верно расслышал кольца диковинного оружия. Подвела незрячесть. Что усердно и каждодневно отрабатывает воин? Чувство дистанции, работу ног, твердость руки, умение трезво и верно оценить обстоятельства и условия схватки. Но это работа глаз и только глаз. А слух? Те, кто жил в лесу или браконьерствовал, согласятся, да слух важен. Но и они предпочтут полагаться за остроту зрения. Привычка. Которая здесь не спасет.

Скручиваясь Колин сел от скашивающих слепых махов слева на право, справа на лево. Как косарь укладывает траву. Гарлин делал их на уровне груди, целил в чужое сердце и прикрывал свое.

Удар по голени. В чем хорош и превосходен падао, в массивности. При добром замахе и достаточной силе, рубит кости, что сгнивший хворост.

− А! – блажит вилас и валится на землю, зажать обрубок, унять боль и кровь. Падао идет дальше, достать дотянуться до Сейди. Вспорхнув, вспороть мышцы живота, раскромсать печень, хрустнуть ребрами, подобраться к горлу.

− Эхии, − короток всхлип. Кадык дернулся сглотнуть и уперся в неподатливую сталь.

Смена позиции. Втолкнуть клинок в Маджо. Медленно, читая ужас на лице виласа. Наблюдать капельку пота на кончике носа. Она сорвется. Обязательно сорвется…. Так и есть! Язычок острия падао проклюнулся под лопаткой. И тут же обратно, резко, убраться от заваливающегося виласа.

Колину не надышаться черным воздухом. Эйфория. От хорошо выполненной работы. Отличной работы. Последнее время он слишком утонченно интриговал, подгадывал встречи, говорил нужные и обдуманные слова. Руководствовался необходимостью оказывать влияние и влиять. Заставлять других поступать как ему удобно и к его выгоде. Он не на мгновение не забывал о своей цели и подчинял поступки её скорейшему достижению. Он помнил о ней и сейчас. И заклание десяти агнцев, лишь способ приблизить день, когда скинет бремя долга. Часть его. Но боже милостивый, как он истосковался по простым решениям и скорым действиям. И здорово, сейчас именно им время. Простым и скорым, без кривляния, притворства и глупостей.

Снаружи вслушивались в каждый…. каждый! звук. Пытались выделить из хаоса и сумбура звень мечных колец. С таким же успехом в шуме водопада различишь плеск игривой рыбы. Вроде похоже, но знать наверное? Исси не думал о тех, кто бьется в темноте, о них поздно думать. В слепых стычках мало кто выживает и уж никто не остается целым и невредимым. Поединщик сто раз пожалел об уступчивости инфанту. Не придушил крысеныша еще до поединка на крыше с альбиносом. Ах, как мы все крепки задним умом. Но на кого пенять?

ˮВыживет,ˮ − уверен Исси. Тот, кто легко идет на безумные условия, безумен сам. Но безумным унгрийца не назовешь. Скорее наоборот. Продуман каждый поступок, взвешен всякий шаг. И тогда, в Серебряном Дворце и в Краке, и сейчас, в темноте сарая. Поединщик не наивный юнец. Игры со смертью честно не выигрывают, будь ты многоголовый Шаркань или стоглазый Аргус. Так что же там происходит?

На удивление много ответов, настолько, что впору считать безумным себя. Но безумие, в данном случае, лишь грань невозможного, ставшего вдруг возможным!

ˮНе вдруг! Не вдруг!ˮ − задыхался Исси.

Когген зыркнул на поединщика, неподвижным идолищем стоявшим в сгущающихся сумерках.

ˮБаранов режут на шерсть и мясо. Все плохо….ˮ − прислушался к шуму секундант и перевел взгляд на Бово. Вилас, коротал время, строгая деревяшку. Шкурил, стружил, укорачивал, делал насечки, наносил узор и опять стружил и стружил, уничтожая рисунок. Спокойствие Бово и угрюмый Исси подвигли Коггена к коротенькой благодарственной молитве. В тот злосчастный день, он обронил перчатки в шинке.

Монах не донимал Небеса молитвой. ЕМУ надо, обратит лик на дела смертных. Захочет вмешаться – вмешается. Но отчего такое ощущение, что уже вмешался? Варнавит покосился на прикрытое плащом тело Трэлла. Коли действительно так, лихие времена грядут. И не когда-то, а уже завтра.

ˮСегодня! Сегодня!ˮ – пересмотрел срок скорых бед монах.

Тяжелое бухнуло в воротину, кто-то отчаянно и коротко визгнул и замолк. Опять глухой удар.

− Откройте! Откройте!

Голос настолько изкажен страхом − не узнать, не отнести ни к одному из вошедших внутрь.

ˮВряд ли это барон,ˮ − убежден Когген.

Удар, почти шлепок по сырому мясу. Хруст разъятого сустава и затишье. Внезапное и пугающее.

ˮВсе?ˮ – глянул секундант на Исси. Поединщик не уверен в окончании схватки.

Колин замер за Мехкадом. Вилас выставил перед собой руку и оружие, и водил из стороны в сторону. Выглядело забавно. В деревнях, на Рождество, так девки гадают суженого, сунув ладони в устье печи. Сколько сажи, столько и богатства.

− Я хочу твоей крови, − одними губами произнес унгриец забавляясь.

Вилас обратился в слух.

− Я хочу твоей крови, − повторил Колин, добавив дыхания.

ˮОу ое ои,ˮ – едва расслышал Мехкад. Страх расшифровал ему послание. Рванулся вперед. Развернулся ударить. Колокольчик выдал его Кайгеру.

− А! – взвыл Мехкад закрываясь культей руки от повторных ударов меча. Мимо! Мимо! Хрык, хрык, хрык!

Эклунд до этого не получивший ни царапинки, пригнулся ниже и сделал несколько крадущихся шагов на звук. Столкнулся с Коссом. Последний оказался ловчее, ударил рукоятью в лицо и вышиб глаз.

− Тварь! – рубанул Эклунд на движение. Пурпуэн Косса разошелся на груди вместе с мышцами, ребрами и легким.

Кайгер остервенело месил податливое тело Мехкада. Эклунд пытался сориентироваться, куда бить повторно. Примеряясь, зачем-то пробовал языком текущую из глаза жидкость.

Унгриец ударом под колено свалил виласа. Поверх уронил второго и состругал обеим головы.

Теперь все. Звякнули кольца падао. С меча стряхнули кровь.

Побоище выглядело для обычного глаза ужасающе. Но разве найдется место обычному в такой день? Нет, конечно! И Колин принялся за работу, надрывая глотку.

− Скажет он, но останетесь глухи. Промолчит, швырнете камень. Отправится прочь, плюнете во след. У вас не хватит духу принять его и пойти за ним! Так для чего он тогда вам? В храмах и мыслях?

Зажигая восковую, пахнущую ладаном, свечу, варнавит вздрогнул и вслушался.

Труд мясника уважаем, если иметь способности или необходимые навыки. Никаких лишних движений. Все выверено и точно. Закончив, Колин осмотрел разбросанные по всем углам куски плоти и блестящие черным, даже при столь ничтожном освещении, лужи крови. Хвалиться нечем, но за похвалу ли труд?

Грохнул внутренний засов. Створина с опережающим скрипом открылась и выпустила победителя.

− В Унгрии младенцев, Небеса целует в макушку, − объявил Колин собственную победу. – В знак особого покровительства. – Подойдя ближе, швырнул Исси под ноги несколько кусков железняка. – Сами бы они не догадались. Я оскорблен иметь дело с бесчестными людьми. Надеюсь не станете прятаться за инфанта? Впрочем, если он вас просто отругает и спрячет в гинекей*, довольствуюсь и этим.

Колин наговорил достаточно, добиться своего. И добился.

Исси, продемонстрировал образцовую выдержку, не начать драку сразу как унгриец замолчал. Глупо следовать букве закона, но схватка здесь и сейчас, покроет его имя позором. Имя это единственное, что есть у любого тальгарца. Имя и меч!

− Я сожру твое сердце, − пообещал Исси Колину за его беспрецедентную выходку.

− Я довольствуюсь шкурой. Сапоги прохудись.

Тальгарец долго и тяжело глядел унгрийцу в лицо. Смутить? Такого смутишь. Напугать? Не из пугливых. Тогда что? Прийти к простой и ясной мысли.

ˮПовадился хорь (это о Колине!) в курятник (а это об Карлайре!) лазать. Не отстанет, пока всех не передавит. Без пользы, без выгоды, без толка. По природе своей поганой.ˮ

− Когда и где? – настроен Исси поставить точку в восхождении мерзавца. Барон Хирлофа вознамерился шагать по трупам. Поединщик не осуждал. Но и допускать унгрийского марша не собирался.

− Я сообщу, − Колин направился к лошади, говоря через плечо. − Денег не оставляю. За упокой врагов не пью.

Жестом остановил монаха с зажженной свечой, направившегося к сараю.

− Святой брат, помочь им вы ничем не сможете.

− Я не теряю надежды.

− Не теряйте, но не ходите.

− И все же, войду.

− Тогда хотя бы погасите свечу.

− Это не просто свеча…. Её свет….

− Они давно заблудились, и боюсь, он их уже никуда не выведет.

Монах его не послушал. Дошел до ворот, поднял свечу вверх, тут же обронить. Держась за сердце, оперся плечом в воротный столб и сблевал себе под ноги.

Унгриец вскочил в седло…

− Мое почтение инфанту! За ним должок!

…и уехал в ночь. Встречный поток воздуха холодил лицо, но ему жарко. Он не мог надышаться, словно пловец, вынырнувший из глубины на последнем мгновении терпеть. Иногда Колин улыбался непонятно чему. Не было ведь причин улыбаться.

А потом все куда-то исчезло. Испарилось, улетучилось, выкипело. Все сразу. Так и пойдет, так и покатит. Смерть за смерть, бессмысленно множа врагов. И бог бы с ними с врагами, с друзьями, подругами, советниками, попутчиками, со всеми кто окружают. Он словно увидел сверху лабиринт из человеческих судеб. Сколько трупов? Сколько раз надо упереться, удариться лбом в стену отступить и повернуть в нужную сторону. Из тысячи ветвлений выбрать верное. Самое верное. Не обходное, но короткое, кратчайшее, почти прямое. Но прямой не самый короткий путь. Разве что у потока сорвавшегося с горных отрогов. Снести-смести все! Именно этому потоку он и уподобляется. Или уже уподобился.

Самокопание опасное занятие. Кто знает, до чего докопаешься. Что там под спудом принятых обетов и обязательств?

Из темных высот сыплет снежок.

Куда ему? К Лисэль? В Хирлоф? В Серебряный дворец? Куда? Куда отправиться, кому некуда идти?

Колин пересек улицу, бросил лошадь, и вошел в шинок. Ни звуков, ни запахов, ни людей. Хлопнул ладонью по столешнице.

− Кувшин!

Кружку и вино притащили сразу. Обычным посетителям пожиже. Богатым и сердитым лучшее из имеющегося. Опытная служанка молча выставила заказ и тихонько убралась прочь. К таким лучше не приставать. Выпьют, отойдут, потянет излить душу, тогда другое дело.

Унгриец налил и сделал глоток. Смыть привкус крови. Пять-шесть кружек и пройдет. Сразу станет легче. Или не сразу. Или солоноватость так и останется. Кружку выцедил. Мелкими-мелкими глотками. Как пьют противное лекарство. Подождал захмелеть. Пьяному и море по колено и путь легче, и память короче. Нельзя быть все время натянутой тетивой. Надо уметь давать слабину. Подгадывать. Иначе. Иначе переваришь сам себя. Змей пожирающий собственный хвост. Конец Мира! Сильно задумано!

− Саин, могу я вам помочь?

Женщина подошла столь неслышно, что первым порывом Колина на звук её голоса, схватиться за падао.

Ей двадцать пять, не больше. Красива. Была. Когда-то. Для шлюхи слишком ненавязчива. И пахнет не так. Стиранным отутюженным бельем, молочной кашей и еще чем-то обыденным, домашним.

− Садись, − предложил он. Пододвинул наполненную вином кружку. Она не противилась, но выпила полглотка.

− Спасибо саин.

− Так чем ты поможешь?

− Саин, одни….

− Тонко подмечено…. − то ли иронизировал, то ли признавался унгриец.

− Вы устали и хотите участия и внимания, − вымучено произнесла женщина.

В голосе нет уверенности и нет наглости. Не наработала еще. А возможно сегодня её первый выход.

− Думаешь, я этого хочу? – прошлое, близкое и далекое осыпалось коростами, оставляя шрамы. Унгрийцу любопытно. Или это уже вино?

− Все хотят.

Колин помолчал. Не худшая привычка держать язык за зубами у охотника подстраивать случайности, отслеживать их и использовать. Женщина ему нравилась. Как и её запах.

− У тебя сын или дочь?

− Сын, − женщина готова прервать разговор. Он коснулся святой для нее темы.

− И ты его любишь?

− ОН МОЙ СЫН.

ˮВсе мы чьи-то сыновья и дочери. Это греет. Это греет?ˮ − вопрос не к самому себе. Туда. Выше.

− Ты хотела мне помочь?

− Если саин позволит.

Она собралась встать и показывать дорогу. Колин удержал её на месте.

− Думай обо мне. Думай будто я это он. Блудный, непослушный, пропадавший неведомо, где и промышлявший невесть чем, натворивший немло глупостей и вернувшийся под родной кров. Посмотри на меня, так, чтобы я почувствовал твою любовь к нему. Ведь я это он. Сейчас.

− Зачем вам саин?

− Хочу узнать, способна ли ты на такое. Не ради меня, ради него. Ведь ты здесь из-за сына?

Женщина потупилась. Странная просьба. Странный человек. Странные слова. Но он прав, она здесь из-за сына.

Она подняла на Колина свои большие и усталые глаза. Серые почти свинцовые, в которые искорками вкраплены точки рыжего. В них слишком много чувств, понимания и укора. Не осуждения, а именно укора. За долгое отсутствие. Почему не вернулся раньше? Зачем пропадал невесть где и с кем? Ведь чтобы не произошло, его простят. Его простили, в тот самый миг, когда он покинул родной кров.

Она смотрела и смотрела на Колина. Не отрываясь, лишь изредка смаргивала набежавшую слезку. Протянула руку коснуться чудовищного шрама. Не отдернула, когда пресеклось его дыхание. Не убрала когда напряглись скулы. Мужчины. Они боятся показать слабость. Бояться показать, какие они на самом деле. Даже тем, кто их любит. Тем кого любят сами.

Колин накрыл её ладонь своей.

ˮС таким взглядом приносят великие жертвы. Взглядом полным любви.ˮ

Должно быть это кара. На благословление не похоже. Выискивать и находить путь, когда кругом глухие стены.

ˮРади сына мать пожертвует многим. Всем. А чем пожертвует ради дочери отец?ˮ − текучая мысль не привнесла беспокойства, не ознаменовалась небывалой радостью. Ищите и обретете. Иной раз Святая Книга весьма умело пророчествует и предсказывает.

− Тебе не следует заниматься этим, − произнес унгриец, стремительно вставая. Отстегнул с пояса кошель и положил женщине в руку, желая снова почувствовать её тепло. – Не поймет сейчас, а вырастит, не простит.

− Здесь много саин.

− Дети дорогое удовольствие, − улыбнулся Колин, заставив женщину вздрогнуть.

Он гнал лошадь не жалея шпор. За спиной черными крыльями по ветру развивался плащ. Почувствовав настроение хозяина, жеребец громко фыркал и бухал копытами в замерзшую землю, тащил за собой снежный шлейф. Кинувшуюся с лаем псину стоптал. Взлягнув, отбросил визжащий ком прочь. С буйной дури перемахнул через брошенную поперек дороги тележку. Ударил грудью встречного меринка, опрокинув с всадником в канаву. Запрыгал по дороге, слева направо, что игла по шву. Напуганные обыватели жались к стенам домов, провожали ужасного наездника взглядами. Не Дуллахан* ли им повстречался на ночной улице поздней порой? По чьи души спешит порождение мрака?

Когда королю доложили о безумие учиненном унгрийцем и одиннадцати жертвах этого безумства, Моффет в задумчивости посмотрел на своего гриффьера.

− Как думаешь, Брюсс, не принять ли Поллака в мой Совет? Однажды это сняло бы множество вопросов, на которые мне нет охоты отвечать. А то и все. Разом.

− Барон слишком юн и беден. Даже в качестве приглашенного, − ответил королевский гриффьер, не найдя более достойного отказа, видеть унгрийца вхожем на Золотое Подворье. Такого впустишь однажды, не выгонишь вовек.

− Подождать полгодика? Пока состарится. Можно. Кстати, какое совпадение, я тоже не богат. Представляешь сколько у нас общего!?

Гриффьер и король по неведенью ошибались, причисляя владетеля Хирлофа к бедным. Допустимо ли считать несостоятельным человека, получившего с Крака двадцать две тысячи штиверов в серебре и золоте в качестве выплат.