Текст книги "Дождь в полынной пустоши. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

9. День Святой Анастасии (8 октября)

,….Подчиняемое ложью, подчиняй ложью. Подчиняемое правдой − правдой…ˮ

За прошедшую ночь Колин намерзся и набегался, путной борзой не набегать. Сколько подручных и доверенных людей не заведи, не все поручишь и доверишь. Даже совета не спросишь. Зато результат бессонницы оправдал многие ожидания. Подтвердилась некая новая привязанность инфанта. Наследник последние две недели навещал девицу Альбу аф Папар, выбирая средством передвижения малую закрытую карету. Никакого сопровождения. Из охраны один человек. Исси. Он же за грума. Ехали по Старопослушной на Серую Поню, по часовой огибали площадь Смиренных и сворачивали в арку Святого Родрика. Мимо храма Всеблагого Спасителя, монастырского сада варнавитов, к задним воротам усадьбы, благосклонной к ухаживаниям инфанта девицы. То, что Даан склонен поменять предпочтения, посвящены единицы ближнего круга. Официальная пассия – Сиджи аф Сотт не в числе избранных.

После беготни и слежки, Колина занесло согреться в Рождественский Нос, что на Белой Горке. Заведение странное, проходное, но отменно протопленное. Здесь всегда полно отставных вояк, мелких картежников, спивающихся мастеровых, загульных приезжих и стареющих шлюх, чья золотая пора давно позади.

Проходя неполным залом, унгриец вяло откликнулся на приветствие малознакомых скаров. Слух о грандиозном скандале в Краке распространился быстро и теперь каждый таивший на виласов обиду, считал себя обязанным пригласить барона Хирлофа, крепко выпить. Разумеется, из самых теплых и благодарных чувств.

Выпить Колин не хотел, только немного согреться и отдохнуть. Согревшись у дымного камина, сделался бодрей, взвешено обдумать очередную встречу с фрей. Заполучить Крайд все еще его привлекало и он находил это возможным провернуть. Однако для начала следовало нивелировать неблагоприятное впечатление от истории в Краке, уже известной всей столице. В невинного агнца, случайно забредшего в волчье логово, фрей ни за что не поверит. Агнцы, а тем более невинные, крови не алчут, невзирая ни на какие обстоятельства. Уважительные и исключительные.

ˮВсякой рыбе свой крючок,ˮ − предварил изощренную мысль унгрийца, выстроить некую логическую цепочку, в которой легко уместились и виласы, и Исси, и Даан. Нашлось место и для Арлем. Но поскольку само по себе ничегошеньки не происходит, было необходимо кое-что предпринять в определенном направлении. И проще это сделать, поручив работу…. хотя бы вон той, святой женщине, окруженной ватажкой товарок.

ˮЧудеса любят все, такова их природа,ˮ − задекларировал Колин направленность будущих совместных устремлений и, пересел в угол, как только нищенка осталась одна.

− Если у тебя заветное желание? – обратился он к задумавшейся о своем пожилой женщине. На ужин не заработала, запахами поснедала, вприглядку за чужим куском.

− На Зубную Фею не больно похож, − подразниться, нищенка растянула губы щербатого рта. Изъязвленный язык высунулся в прореху беззубья.

Приятно встретить человека относящегося к своим невзгодам и напастям с горькой, но иронией.

− Мило. Но тебе повезло, я её брат.

− Чего не скажешь о бедняжке. Ей-то с таким братцем каково? В люди-то выйти.

− Не ей одной. Но родственников не выбирают.

− Правда твоя. Папаша меня еще в детстве собирался утопить.

− Я про твое заветное желание, а не твоего папаши.

− Чтобы с меня слезали быстрей…., − хохмит старая скуряга.

ˮДа иди ты!ˮ

ˮЯ бы пошла, да не к кому.ˮ

−…Деньги вещь приятная, об их владельцах умолчу, − замудро намекнула нищенка.

− Как я?

− Ты же не на мне.

− Это уже второе, − Колин махнул слуге принести поесть. Кормили гречкой с бараньими потрохами. Ну и пиво. Пиво нищенка выдула с радостью и махом.

− С чего это ты такой добрый, милок?

− Уродился таким. Слышала же. Братик Зубной Феи. Желания всякие исполняю.

Женщина пожевала каши, подумала. О желаниях.

− Боюсь, те желания что исполняешь, не отмолить.

− Тебе ли о том печалиться?

Еще пара ложек. Жилистое мясо плохо подавалась деснам, сглотнула не прожевав.

− Странный ты. Но с виду приличный.

− Встречают по одежке, провожают по уму.

− Тогда гони штивер и умничай, чего требуется? Поучить чему, полечить чего?

− Каяться любишь?

− С попом, что ли сойтись? – дурканула нищенка, задорно подмигнув.

− Сказала тоже! Покаяться.

− В чем же?

Колин подсунул кошель. Женщина отодвинула тарелку. Каша не убежит, а заработать наперво надо…

С Белой Горки Колин, прямиком, отправился в Серебряный Дворец. Засвидетельствовать приобщенность к жизни двора. Настолько, насколько требовали его личные интересы. А они требовали. Если в отношении людей любовь или нелюбовь высшее проявление чувств, то к высшим достижениям индивидуума в обществе относили занятие интригами к вящей выгоде себе. Этим он и собирался заняться.

Стоило шагнуть за порог − эсм Арлем легка на помине.

ˮКак некстати!ˮ − не обрадовался унгриец скорой встрече. Он недостаточно к ней подготовлен, а значит надо срочно что-то придумать.

− Эсм!

− Поллак, ваша слава грозит затмить солнце! – прозвучало в ответ на приветствие Колина.

− А я-то гадаю, что с погодой твориться? Пасмурно и снег.

− На душе у вас не пасмурно? – Арлем старалась говорить бесстрастно, избегая проявления всяких эмоций. Ей удавалось, но лицо выглядело при этом некрасивым и неживым, а голос фальшивым до последней ноты.

ˮПодробности уже известны,ˮ − посетовал Колин, надеясь не все из них достигли ушей исповедницы.

− Кому есть дело до моей души? – весь в недоумении унгриец.

− В первую очередь до нее нет дела вам! – сердилась и очень Арлем.

Хрупкое приятельство с фрей оказалось в опасной близости к открытой конфронтации.

− Эсм! – переполнен возмущением Колин. − В столице сплошь и рядом конфликты разрешаются холодным оружием, но глядя на вас, одному мне заказано отвечать на вызовы и прибегать к стали.

− Вы ищите оправданий?

− Возможно, но и вам они тоже понадобятся! – удивил Колин исповедницу. − Однажды из опасения испортить с вами доверительные отношения, я позволю себя убить. Будете ли вы меня оплакивать, сомневаюсь, но и полведра слез горю не помогут. Я очень дорожу взаимоотношениями, но у меня есть мать и я её очень люблю. Живой грешник ей милей мертвого праведника.

− Так вы далеко зайдете, саин Поллак, − закончен разговор с унгрийцем. Раз и навсегда.

Колин не посторонился, позволить Арлем пройти.

− Я искренне надеюсь эсм, когда узнаете все обстоятельства случившегося, вы измените свое отношение ко мне. А изменив их, перестанете вершить скорый и неправый суд.

Обвинения заставили фрей задержаться и ответить. Унгриец инициативу не отдал.

− Святой Лука писал, не судите да не судимы будите: не осуждайте и не будете осуждены: прощайте и прощены будете сами. Но кто из нас следует его словам?

ˮБудете спорить?ˮ − предложил жестом хитрец.

Не посмела. Кто она такая спорить и сомневаться в мудрости святого?

− В Унгрии не учат подставлять левую щеку, когда залепили по правой, − продолжал Колин. − У нас вообще не учат подставляться. Нет ничего унизительней, быть легкой добычей для любого бродяги, бандита, перепившего барона или возомнившего из себя инфанта. Я не представляю, чего вы хотите от меня. Чего добиваетесь своими постоянными придирками. Придирками, эсм, придирками. По-другому и не скажешь, − подогревал унгриец градус страстей, лишь для того чтобы предложить замириться. – Очень надеюсь, вскоре вы измените свое мнение обо мне.

− Я подожду! – заверили унгрийца, ожегши взглядом. Не исповедница, а маршалк небесного воинства. Тот, кто придумал назначить её фрей (кто-кто? король!), проявил завидное чутье. Он не поставил Арлем аф Нокс над всеми. Он её изолировал от всех!

− И постарайтесь не оказаться предвзятой, как происходит с вами обычно.

Котенка дразнят бумажкой на нитке, щенку дают кусать палец, жеребенок угадывает спрятанную в руке горбушку. Это быстро наскучит. С человеком по-другому. Но и дразнят его другим. Недосказанность уводит в страну эскапизма. Воображение стирает грани реальности. Жертва воспринимает себя охотником. Арлем не чаяла выковырять всех червей из души неподдающегося унгрийца. И он изъявил согласие?!

Дворец тесен, что храм в Святую Пасху. Не успел Колин раскланяться с Арлем, наткнулся на Ализ аф Гундо. Девушка одновременно желала и боялась встречи. Унгриец ратовал за победу страха. Но девушка справилась.

Первым заговорил Колин. Не из вежливости, но подчеркнуть готовность выслушать. Все одно ведь придется.

− Боитесь смотреть на мой шрам, станьте слева. И мне проще и вам легче.

В ответ торопливое и необычное признание.

− Я не согласилась с вмешательством в ваши дела.

Унгриец так понял, речь зашла о новиках. Об их союзе.

− А кто-то согласился?

− Девять против трех.

− Почему важно сказать это именно сегодня и сейчас? Насколько осведомлен, вы собирались больше недели назад.

− Гиозо пропал, − Ализ слишком напугана, говорить намеками и понимать их.

− Теперь понятно. Подозревают меня?

− Шепчутся.

− Другие претенденты на лавры гнусого убийцы, имеются?

Красноречивое отрицательное мотание головой.

− Похвальное единодушие. Как с фактами?

− Их нет, − признала Ализ. − Но первый на кого подумали − вы.

− Что же честность за честность, − Колин умышлено встретился взглядом с девушкой. − Это я.

− То есть Гиозо…., − растерялась и побледнела Ализ. Легкость сделанного унгрийцем признания, затеняло его правдивость. − Саин Поллак, если это шутка, то крайне злая.

− Он пришел продать записи Латгарда. Связка бумаг, над которыми наш покойный канцлер трясся, что мать над хворым дитем. Как и все немного тщеславные люди, он надеялся когда-нибудь их представить на суд прихотливой публике. Роль свидетеля, участника событий и хрониста, удобная роль. Всегда в выигрыше. Латгард задумывал плевок в котел, из которого сам охотно хлебал. Он слишком ратовал за честность, оставаться честным до конца и со всеми. В его записках истины – жалкие крупицы. В основном грязь, приукрашенная рассуждениями о деградации благородного сословия. Старые песни. Топор и веревка, как радикальные средства улучшения общественного климата и искоренения порочности общества. Вырезать паршивых овец, не им придумано.

− Но вы их прочли?

− Внимательно просмотрел. По мне убивать не стоило. Опус сомнительный и думаю бесполезный.

− Вы сказали, записки принес Гиозо. Откуда они у него?

− А еще сказал, не стоило убивать. Я не верил в несчастный случай и не склонялся верить Гиозо, поведавшему о безымянном воре, продавшим ему бумаги канцлера. Ни стечениями обстоятельств, ни роком судьбы, ни божьим промыслом им не сойтись. Нет у бога видов на Гиозо аф Бакара, выделить среди прочей паствы. Скорее уж совсем задвинуть.

− Он признался? В убийстве?

− Я выдавил ему глаз, вызвать приступ откровений.

− А если оговорил себя, избежать боли и увечий?

− Не оговорил. Его признания подтвердились косвенно. Один из охраны дворца пропустил Гиозо на этаж, тот влез к канцлеру в комнаты. Без спроса.

− Вы могли пойти к коронеру. К бейлифу. И не чинить самосуд?

− А нужно?

− Думаю, да.

− А я думаю обратно. Акли, и не его одного, устраивает несчастный случай. Ведь тогда получается, записок на руках ни у кого нет. Канули в небытие, вслед за хозяином.

− Но вы же их прочли.

− Скромная плата за поимку убийцы.

− И где он сейчас?

− Вы обещали не вмешиваться.

− Все это весьма дурно…

− Согласен с вами. Полностью.

− Зачем тогда открылись?

− Вы честны со мной…

ˮА что тебе трусихе остается?ˮ

− Я честен с вами.

ˮПонимай, как большое одолжение.ˮ

−…Мне досадно, находиться по разные стороны стола с вами, эсм Ализ.

− Мы были против вмешательства в ваши дела.

Вьеннка боялась унгрийца больше прежнего.

ˮВот-вот сбежит,ˮ − читал Колин нешуточную борьбу девушки оставаться с ним.

− Уже мы?

− Да. Я и Людовика аф Инез.

− Вас еще могу понять. А Людовика?

− Полагаю, она допустила какую-то глупость в отношениях с вами.

− Не какую-то, а большую. Но я учту её попытку исправить.

Разговор с толстушкой из Вьенна задержал Колина, но не отменил намеченных встреч.

ˮНе виласов голов лишать. Политика!ˮ − скажи о том вслух, ругательство да и только. Грязное и отвратительное.

Гасс аф Гаус походил на переевшего хомяка. Замыленные глазки, вальяжность движений. Легкий беспорядок в одежде. Подозрительное белесое пятно на шоссах.

− Слышали, пропал Гиозо, − обратился Колин к маршалку после обмена приветствиями.

− Я его не видел…. Кажется…. С позавчера…. Или еще раньше, − не вспомнил Гаус давность общения с новиком. − Предполагаю Гиозо оказался не настолько хорош в оружном бою, как выставлялся.

− Тем не менее, он вам оппонирует на мечах.

− Весьма посредственно. Не в пример истребителю виласов.

− Принимаю за комплемент, − светился счастьем Колин. – Желаю ответить.

− Намекаете на фехтинг? – рассмеялся Гаус. − Деньги ведь потребуете.

− Для вас бесплатно. В обмен на маленькую услугу.

− Действительно маленькую?

− Меньше большого спасибо.

Гаус подумал, вряд ли имеет смысл вводить в заблуждение, изображать занятого человека. Маршалк при дворе, а при Серебряном Дворе тем более, чин мизерной службы. В подчинение сотни скаров не наберется, командовать. Случись выезд, парад или прием, виффер на что? Ко всему на улице дрянь-погода и заняться нечем вообще. Добираться до молоденьких актрисок театра Глобус долго, в Королевский Столик и Капустницу рано. Опять же, урок от скандального фехтовальщика, возможность предметно порассуждать о нем с приятелями за кружкой глеры. Ведь разговоры о Краке не утихнут еще неделю, как не больше. Сердить инфанта надо обладать не смелостью, но безрассудной отчаянностью. Корона пусть и наследная, не переносит противления её воле. За ущемление и умаление престижа, отыграется по полной. Не в Краке так в другом месте и другим способом. Обучающая схватка даст наглядное представление о мастерстве унгрийца держать клинок. Говорить о вещах отвлеченно удел многих. Но только единицам открыто волшебство конкретики. И для него оно станет доступным, перемыть косточки столичному скандалисту.

Поднялись в фехтовальный зал. На подходе, в коридоре, тесном что мышиный лаз, раскланялись с Кэйталин и Людовикой зал покидающими. Судя по едва уловимому запаху пота и духов пот не перешибавшим, эсм изволили упражняться, следуя веяньям неспокойного времени и собственным представлением о городской моде.

Сейчас бы к любви к ближнему, унгрийца не склонили никакие доводы и уговоры. Можно любить, но не за розмарин. Розмарин он не простит никому!

Колин и сам порой мучился, необъяснимой острой непереносимости запаха. Нерезкий, слегка смолистый, отдающий хвоей. Более подобающий бальзамированному покойнику, чем живому человеку. Может поэтому? Покойницкий запах? Скрыть тлен и разложение? Обман выдающий себя сам.

Гаус нарядился в легкий бахтерец, тщательно подтянул ремешки и вязки. Не преминул глянуть в ростовое зеркало. По ртутной глади уныло расплывался облик знакомый и скучный.

− А вы? – поинтересовался маршалк у Поллака, доспех презревшего.

− Проткнете, кормление в Краке обеспечено, − небрежительно пошутил унгриец. − И две тысячи штиверов на карман в дополнение.

− А говорили пять!

− Пять? – подивился Колин масштабу сплетен. − Тогда мне не о чем беспокоится. Пять за меня пока не назначают.

− Две тысячи тоже деньги немалые.

− Зато пять характеризует истинную стоимость риска их получить. Отсутствие достойной мотивации противника, прикроет лучше всяких жаков, бригандин и кирас.

− А как же воля сюзерена?

− Вы еще вспомните о долге и верности. Жизнь одна!

− А высокие идеалы? Процветание общества? Благие порывы? – трепалось Гаусу легко и весело.

− Низменные инстинкты верней…. Обществу процветать я не сильно мешаю. В прорубь спустить мне рано. Да и канал не застыл…. Не сдержанность хороша на сенавале, в остальном – воля и расчет! − поочередно отмел Колин предложенные маршалком стимулы воевать.

− Да у вас целая хартия!

− Я бы назвал это беззаветной любовью обращенной на себя.

Несомненно, когда-то Гаусу поставили школу. По всем каноническим правилам. Но как любое умение выпестованное в тепличных условиях, оно плохо приспособлено к жизни. За потраченные деньги маршалк крепко держал защиту, сносно двигался, отвечал ударом на удар в среднем темпе. И провально уступал, стоило прибавить в движении. Фактически, в схватке, он оказывался беспомощным против агрессии, жажды лить кровь и отнимать жизнь.

Колин, не преминув взвинтить скорость, буквально смел и размазал Гауса. Он наносил удары с любой позиции в любые точки доспеха. Будь на то желание, проткнул бы и доспех и маршалка, а то и вовсе распустить на ремни. Режущих ударов Гаус боялся и слабо представлял, что им противопоставить. Ему вдолбили в голову, укол выручит во всех случаях жизни. Но как колоть, когда сошелся на пядь? Попытаться разорвать дистанцию? Перехватить клинок за лезвие? Еще что-то?

В одной из стремительных атак смолл* унгрийца жестко угодил Гаусу в голову. Не спас и защитный шлем. Маршалк брякнулся на пол, безумно вращал глазами прийти в себя и торопился встать. Сперва, на карачки, потом на разъезжающие слабые ноги. Удержать равновесие, оперся на меч.

− Несомненно, вы фехтуете гораздо лучше рядового виласа, − похвалил Колин.

− Достижение! – устоял Гаус без посторонней помощи. Унгриец её и не предлагал. Не посчитал обязанным.

− Можно и так сказать. Если не принимать во внимание, вашу маниакальную приверженность следовать правилам.

− Я стараюсь.

− В фехтовании нет правил, следовательно, нет и запрещенных приемов. Девиз всякого боя − ввязался в драку, выйди из нее живым и невредимым.

− Вы отрицаете высокое искусство и превозносите низкое ремесло.

− Умение умерщвлять к искусству не причислишь. Ремесло другое дело. Не самое худшее заметьте.

− Что же тогда высшее умение меча?

− Не доводить дело до поединка.

− Не фехтовать вовсе?

− Не впадайте в крайности. Фехтовать обязательно, уменьшая поголовье жаждущих с вами сойтись. Чем наглядней победа, тем меньше баранов желающих боднуть. По-моему здравый подход.

− Выразил бы сомнение и спорил, но нечем аргументировать. Я побывал на полу.

− Не все так готовы думать.

− И кто например?

− Исси.

− Вы хотите сойтись с ним? – в голосе Гауса послышалось недоверие. − Будет вам известно, мэтр Жюдо признавал не равенство, но превосходство поединщика над собой. И не стеснялся о том открыто говорить.

− А я не признаю. Но давайте поговорим о услуге, которую мне окажете.

− Все что в моих силах и скромных возможнастях.

− Ничего трудного и невозможного. Хочу предложить вам уехать.

− Уехать? Мне? Зачем?

− Скажем, у вас тяжко заболел родственник.

− У меня? – непонимающе пялился на унгрийца маршалк Серебряного Двора.

− Жду вашего согласия! – потребовал Колин, опустив уговоры. – Вы прекрасно понимаете, о чем прошу. Причину отъезда придумаете сами, если моя не устраивает. Неразделенные чувства, домогательство Гё или болезнь святого Липпия*, усталость, разочарование, любовь к сельским пейзажам, надобность солить капусту. В деревне самый сезон. Настроение писать стихи. Осень все-таки. Людей часто мучает вдохновение на глупости и бессонницу. Потребность подлечить печень и поправить здоровье к Рождеству. Выбор за вами, но в Карлайре вы отсутствуете.

− А если не уеду? – попробовал упрямиться Гаус, придавая каждой согласной звон цепи моргенштерна.

− Тогда я вызову вас.

− Повод? – похолодел маршалк от перспектив сойтись с унгрийцем в настоящем бою.

− Сколько угодно. И пусть я буду тысячу раз не прав, но вы-то окажитесь тысячу раз мертвы.

Гаус прибывал в растерянности, близкой к панике. Подобной наглости по отношению к нему еще не позволяли. Его взяли за глотку и нагло диктовали условия. Он даже не представлял, у кого искать справедливости и защиты. У гранды? Но говорят, у них сложились более чем доверительные отношения. У Лисэль. Они любовники. У Даана? Кто он инфанту? К тому же наследник сразу потребует серьезных денежных подношений. Без тугого кошеля к нему нечего и соваться. У короля? Не хватит ни каких средств. Маршалк буквально ошалел, куда не кинься, замкнутый круг верной погибели или разорения.

− Скоро Совет и мне надлежит присутствовать на нем.

− Ваше назначение в канцлеры повременит. Вы же метили в канцлеры?

− Метить можно на любую должность. Решение за Советом, а последнее слово за королем.

− Короля я беру на себя, − успокоил Колин маршалка.

Гаус не успокоился. Как успокоиться после таких заявлений! Он берет короля на себя? Да он… Да как…. Да откуда…

− Что подумает обо мне гранда? – цеплялся маршалк за умозрительную причину остаться при дворе.

− Я подскажу ей не думать о вас, − нагло заявил Колин.

ˮОни сошлись!ˮ − совсем раскис Гаус.

− Но голосование? – последняя попытка договориться с вымогателем.

− Поручите это мне, − готов ответ унгрийца.

− Желаете сами занять пост? – обвинил маршалк Колина. И не просто обвинил, приревновал!

ˮЧто ожидать от человека всю жизнь гоняющегося за тенью и миражами? Что он привнесет в мир? Только свой аршин этот мир измерить,ˮ − не стал унгриец разубеждать сникшего Гауса.

− Не плохая идея придать моим советам гранде большую и законную значимость, − соизволил согласиться Колин.

− У меня в запасе много грубых слов, но не одно и в отдаленной степени не передаст, что я к вам Поллак сейчас испытываю. Столь наглая откровенность делает вам честь.

Вымогатель сдержался не засмеяться. Эдак человека заело. Выставил наглость и честь на одну доску.

− Вы согласны? − унгриец с улыбкой превосходства перебросил смолл из руки в руку. – А то я устал вас уговаривать.

− Вы сможете, − согласился Гаус с очевидным.

− Вашего отсутствия на Совете никто и не заметит, − утешил унгриец расстроенного маршалка. − Делегируете свои полномочия мне, только и всего. И спокойно любуйтесь пасторалями за окном кареты. Вернетесь к весне, когда страсти улягутся. Поправите здоровье, приживете парочку бастардов. Еще спасибо скажете.

− А если я поддержу вас? – осенило Гауса. – Или ссужу денег?

− Вы не поняли. Мне нужен ваш отъезд. И никакие иные варианты не рассматриваются. Ну разве что….

Гаус побледнел и отступил. Убегать было постыдно даже для него.

−…но вам он не подойдет.

− Не боитесь свернуть шею? – окончательно сдался маршалк, потерпев поражение и на поле брани и на дворцовом паркете.

− Чью? Вашу? Представьте, нет, − подвел Колин итог надоевшему разговору.

Следующая встреча − с Лисэль. Навещать любовниц надлежит в любое время, даже когда они не готовы или не в настроении никого принять. Неодеты, обижены, рассержены, их мучают женские дни, или снедают подозрения о соперницах. Подтвердите незыблемость вашей связи милыми пустячками стоимостью с ухоженную усадьбу, расщедритесь на тетешканье и сюсюканье, и проваливайте дальше, спасать мир, а лучше топить его в крови и непотребно иметь. Выбор за вами.

Колин поступил обратно. Задрав подбородок Лисэль, заглянул в глаза.

− В следующий раз я хочу видеть кошку с острыми коготками и острыми зубками, которая опасна и интересна. А не облезлую шкурку, греть ноги. У меня покуда нет подагры.

Ох, как она фыркнула. Ох, как взвилась. Он притянул её поцеловать. Лисэль прокусила ему губу.

− Сати залижет, − сплюнул Колин кровь ей на кружева.

Его хотели убить. И явно бы приуспели в осуществлении желания. Но у любовников свои предпочтения в отношениях.

Перед уходом, он отпустил шпильку.

− Так или иначе, мне к гранде. Но ей нечего нести. Все досталось тебе.

Из разворошенной постели и сбитых простыней, бросок подушки. Убирайся, скотина!

ˮХорошая мысль!ˮ − солидарен Колин с любовницей. И убрался.

Не прошел мимо и, под настроение, потискал Снейт. Прижав раскрасневшуюся девицу в углу, он говорил ей шепотом из шепотов.

− Я слишком часто и много стал думать о тебе. Почему?

− Не знаю, саин, − трепыхалась сердечко у бедняжки. Не от страха, от….от….от…. Об этом страшно думать!

− И я не знаю. Но очень хочу узнать…. А когда узнаю…, − так хищники облизываются на робкую дичь.

У взволнованной девушки остановилось дыхание. И мысли что осенние листья под порывом шального ветра – в разные стороны. Поди собери!

ˮОна ничему не учится, наша провинциалка,ˮ − сделал удручающее наблюдение унгриец.

−…Кажется, я шел к твоей хозяйке? – прошептал Колин и остался доволен багрянцем щек и очень похожим на дерзкий взгляд. Оказывается, не все так плохо с девчонкой.

Большую часть встречи натянуто молчали, не опускаясь доверить словам наболевшее. Лишь к концу, когда оба устали терпеть друг друга, Сатеник недовольно высказалась о расползающихся по дворцу сплетнях об их якобы связи.

− Не слышал, – признался Колин. − Но не прочь послушать. У досужих разговоров есть одна примечательная черта. Они открывают слабости и предпочтения сплетников. А чужие слабости – наше оружие.

Очень ловко. Наше.

− Вы редкий гость, − пожурили, а не поругали унгрийца в отстраненности от интересов Серебряного Двора. Понимай – гранды.

− У меня много дел, − напомнил он об их уговоре. – Касаемо слухов, начинайте бить лица.

− Не думаю, что это хороший совет, − отказалась Сатеник.

ˮВот и дальше не думай,ˮ − пожелал Колин девушке не бездействовать, но подчиняться.

Ближе к полудню Колин вернулся в Хирлоф, посмотреть на домашних и предупредить Йор о скором появлении молодых тоджей.

− Грядки копать не заставлю. Двор мести тоже, − пообещал он девушке. – Но и капризов не потерплю. Не прикончили в Краке, прикончу в Хирлофе. Свободу надо отработать.

− Я переговорю с ними, − согласилась Йор и пожалела. Очень уж своеобразно отреагировал унгриец на её слова. В выражении служить не за страх, а за совесть, хозяина волновало только служба. А за страх это будет или за совесть, ему безразлично. Йор все никак не могла решить, что в Колине её отталкивает и притягивает одновременно. Из множества вычленялась легкость с которой он ставит чужие и свою жизнь под угрозу. Поделись она мыслями с унгрийцем, тот бы нашел их вздорными. Чужие жизни − пусть. А свою? Но спорить бы не стал. Возможно, он действительно временами чересчур и неоправданно рискует.

− Сегодня принесли букет роз, − сообщила Йор новость о Янамари.

− Конечно, белых.

− Да, − удивилась акробатка догадливости владельца пяти акров земли.

− Всегда знал, любовники убоги на выдумку. А мнимые любовники убожество и есть.

Дождавшись и переговорив с Декартом, унгриец сразу же засобирался уходить.

Выйдя за ворота. Несколько раз вздохнул. Огляделся. Соседнее подворье за вдовой барона Короча. Не чищенный от снега въезд. Штабель досок и куча кирпича. У дороги голые кусты акации. Затем прикрыл глаза, стараясь не запомнить, а прочувствовать место. Рано или поздно, чья-то светлая голова с темными устремлениями догадаются подослать стрелка. Один удачный выстрел и владетель Хирлофа предстанет перед Всевышнем.

Чем хуже становилась погода, кратковременно сыпал снежок, задувал ветер, тем бодрей настроение. Колин не утерпел снять с ветки белый ком и растереть лицо. Неуместная детская радость кататься с горки, визжать и падать в самую снежную глыбь. Где то святое беззаботное время? И было ли оно? И с кем?

Белое воспринималось чистым. Арлем прогуливаясь с Кассисом, искренне радовалась снегу. На деревьях, крышах и у заборов. Хрупанью ледка в замерзших лужах. Солнцу урывками проглядывающему сквозь заслоны сизых облаков.

− Вы были в отъезде? – спросила фрей, не позволив своему прилипчивому провожатому рассыпаться в комплементах. Отсекла их скорым вопросом. Ей не очень-то интересно, но проявить вежливость не убудет.

− Отец посылал по срочным делам в Рёдэ. По такой погоде быстро не обернешься, при всем желании.

− Могли переждать. В предгорьях запада сейчас не худшая пора. Снежно. Чисто. Тихо. Совсем не холодно.

− Переждать и лишиться счастья коротких прогулок с вами, − ловко подвел Дугг, напомнить о своих невысказанных чувствах.

− В том ли виделось вам счастье? – не столь легковерна фрей, как думалось бастарду. – Наверное больше загадывали о Краке, − заподозрили Кассиса в сокрытии истинных намерений скоро вернуться в столицу. Бездоказательно, но у большинства её знакомых и знакомых её знакомых скандал с бароном Хирлофа не сходил с уст. Дугг, насколько она помнила, собирался принимать службу виласа, мог ли он пропустить такое событие и не отличиться?

Дугг зачем-то признался. Своего положения признанием не поправив, но и не усугубив.

− Непременно бы присутствовал, но…

− Но вы оказались лишенным не только прогулок со мной, но и кровавой потехи, устроенной вездесущим Поллаком. Бог доверил умение отменно сражаться не в те руки и вложил храбрость не в то сердце.

− Напрасно вы так говорите. Отменный фехтинг барона помешал Арнольду аф Туску прикончить фактически вооруженных тоджей! – делился бастард частью подробностей скандально истории, сделав упор на малозначительные детали. Об остальном в Карлайре трещали на каждом перекрестке.

− Заступился за степняков? – не поверила Арлем услышанному. Как и всякий житель Эгля она не испытывала приязни к тоджам. Однако безоговорочно отрицала кровопролитие по отношению к кому-либо. А тут оказывается бывший новик в нехарактерной роли умиротворителя. – Возможно ли подобное проявление человечности?

− И не только тоджам. Он порезал Туску лишь руку, а перед тем долго гонял в Круге. Кто наблюдал схватку, свидетельствуют, барон мог сто раз прикончить противника. Он даже предлагал Арни сдаться! – повергли фрей в изумление. – Но тот уперся и Хирлоф нанес ему несколько незначительных порезов на запястье. И наш удалец позорно капитулировал на глазах у всех!

− Признаюсь, вы меня очень удивили своим рассказом. Лев отпустил пойманного ягненка?

− Вы не представляете, какую бурю вызвал поступок Хирлофа! Виласы до единого взбесились и были готовы начать с бароном новый бой. Только появление инфанта удержало их от общей свалки. Юссен, наш общий знакомый, кинулся на Поллака, обнажив фальшион. А ведь из-за его и Трэлла уговоров барон оказался в Краке. Хирлоф долго отнекивался, но, в конце концов, уступил. Теперь же ему пришлось защищаться от одного из зазвавших его смотреть поединки. Очевидцы признают, с таким фехтингом в столице никто не знаком! Удар Жарнака и плумада Прокруста у всех на заметке. Впрочем, безупречное мастерство не оградило барона от вызовов драться.

− А что инфант? Он обязан был вмешаться.

− Инфант поддержал виласов и назначил денежный приз, в две тысячи штиверов за голову унгрийца.

− Денежный приз? За убийство человека?

− А что вас удивляет?

− После вашего рассказа – ничего! − вознегодовала фрей коварному умыслу, поступать с Поллаком бесчестно! Заманить, спровоцировать и бросить вызов. Каково?! − И многие откликнулись?