Текст книги "Жуков. Зимняя война (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Я вызвал к себе начальника связи и командира отдельного аэростатного отряда наблюдения. Последний, молодой капитан явно нервничал, получив вызов к комкору. Еще бы! Его можно понять.

– Товарищ капитан, каково состояние вашего отряда? – спросил я без предисловий.

– Два аэростата на ходу, товарищ комкор! – отчеканил он. – Но… противник может начать охотиться за ними. Собьют зенитным огнем.

– Сейчас и не нужно, – сказал я. – А вот когда начнем, придется висеть с рассвета до темноты. Будете смещайть позиции после каждого подъема. Ваша задача – не висеть сутками, а давать артиллерии «высокую точку» для корректировки. Связь с артдивизионами по проводу и радио обеспечить. Понятно?

Капитан, бледнея, вытянулся по стойке смирно. Особой радости на его лице я не заметил. Да, задача была смертельно опасной, но иной «высотки» у нас не было. Следующим я вызвал начальника разведки корпуса.

– Ваши передовые наблюдатели, – сказал я, – должны будут выдвинуты на самые передовые НП, вплотную к нейтралке. Каждому – рация и прямой канал на батарею. Их задача – не просто докладывать о целях, а немедленно корректировать огонь. Без их «поправок» артиллерия не стреляет. Свяжем их работу с аэростатчиками. Наземный наблюдатель видит всплеск, аэростат – точное падение. Вместе они дадут нам точность.

– Товарищ комкор, потери среди наблюдателей будут высокие, – тихо сказал начальник разведки.

– Значит, подготовьте смены и обеспечьте их лучшими биноклями и стереотрубами, что есть в корпусе, – ответил я. – Их жизнь и работа сберегут сотни других жизней в штурмовых группах.

Оставшись один, я вышел из блиндажа. Ночь была по-прежнему черной, лишь на востоке слабо угадывалось зарождение луны. Где-то в этой темноте готовились к работе аэростатчики и разведчики-наблюдатели.

Когда начнем, они станут глазами артиллерии. Без их четкой, самоотверженной работы все мои приказы о «пристрелочных парах» и «тяжелом кулаке» превратятся в пустой звук. После Халхин-Гола я понимал это отчетливо.

* * *

Рассвет на Карельском перешейке встретил нас ледяным ветром и густым снежным зарядом. Я прибыл на командный пункт 90-й стрелковой дивизии, где в блиндаже уже собрались командиры саперных батальонов дивизий 50-го стрелкового корпуса.

– Товарищи командиры, – начал я сходу, раскладывая на столе схему ДОТа «Поппиус». – Стандартная тактика «пехота наступает, саперы подходят по необходимости» нас больше не устраивает. С сегодняшнего дня в каждой дивизии первого эшелона формируются штурмовые инженерно-саперные группы. Они будут действовать в голове атаки.

В блиндаже наступила тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра снаружи.

– Состав группы? – спросил седой майор, командир сапбата 123-й дивизии.

– Взвод саперов, усиленный отделением химиков с ранцевыми огнеметами и отделением станковых пулеметов, – ответил я. – Плюс два-три снайпера. Каждой группе придается радиостанция для связи с артиллерией. Ваша задача – не следовать за пехотой, а вести ее за собой. Под прикрытием артподготовки выдвигаетесь к ДОТу. Саперы проделывают проходы в заграждениях и подрывают амбразуры. Огнеметчики выжигают гарнизон. Пулеметчики подавляют фланкирующие огневые точки. Снайперы обезглавливают командование. Группа действует как единый организм. Вопросы есть?

Молодой капитан из 90-й дивизии неуверенно спросил:

– Товарищ комкор, а если пехота не успеет за нами?

– Значит, вы сделали свою работу недостаточно быстро или не обеспечили прикрытие, – жестко парировал я. – Отработка взаимодействия – ваша главная задача на сегодня. Создайте учебные городки и гоняйте пехотинцев до отработки полного автоматизма.

Когда командиры разошлись, я вышел из блиндажа. Снег бил в лицо колючими иглами. Где-то на передовой уже начинались занятия штурмовых групп. Я понимал, что создаю не просто новые подразделения – я ломаю устоявшуюся структуру ведения боя.

Снова начнутся разговоры о том, что комкор Жуков нарушает Уставы. Плевать! Без этих мобильных, хорошо вооруженных групп любой прорыв укрепленной полосы превратится в бойню.

Оставшиеся на подготовку дни предстояло отработать их действия до совершенства. А когда дойдет до настоящего дела, эти группы должны будут стать острием стального клина, который расколет линию Маннергейма.

Учебный полигон 123-й стрелковой дивизии представлял собой лишь подобие финских укреплений, но даже на этих бревенчатых макетах было что отрабатывать. Я наблюдал, как саперы 50-го корпуса тренируются подрывать «надолбы» – вмороженные в землю бревна.

– Отставить! – скомандовал я, подходя к группе. – Кто старший?

– Я, товарищ комкор! – отозвался командир отделения, весь напрягшись.

– Покажите, как закладываете заряд.

Отделенный продемонстрировал. Действовал он, конечно, по уставу, но медленно.

– Вам не на учебном полигоне придется это делать, а под огнем противника, – сказал я. – Сократите время на подготовку подрыва втрое. Заряды готовить заранее, носить в специальных сумках. Подбежал – заложил – взорвал. На все про все – не больше минуты. Как понял?

– Есть сократиь время на подготовку подрыва! – ответил отделенный и засуетился, показывая своим бойцам новый, ускоренный способ.

Рядом другая группа саперов тренировалась в проделывании проходов в «минных полях» – условных участках, отмеченных вешками. Бойцы старательно водили миноискателями, но слишком торопливо.

– Не спешить! – крикнул я им. – Лучше медленно, но чисто, чем быстро, рискуя подорваться на обнаруженной мине. Проверили участок – отмечайте флажкам. Пехота пойдет за вами, и вы отвечаете за каждую жизнь.

Это уже было лишним. Спаеры и без меня знали, что делать, но меня снедало нетерпение. Хотелось, чтобы все прошло без сучка, без задоринки. Подошедший комдив Гореленко мрачно заметил:

– Миноискателей не хватает на всех, Георгий Константинович.

– Значит, используйте щупы, – ответил я. – И готовьте саперов так, чтобы они могли работать и тем, и другим. Это вопрос их собственного выживания.

На другом конце полигона шла отработка взаимодействия с танками. Два «Т-26» и один трехбашенный «Т-28» подошли к «траншее» – глубокому рву. Пехота залегла, не решаясь двигаться под прикрытием брони. Саперы с лестницами и штурмовыми мостиками топтались позади.

– Что за цирк? – грозно спросил я командира танковой роты. – Танки должны прикрывать саперов, а саперы – обеспечивать танкам проходы! Пехота – зачищает траншеи после прорыва! Сейчас же перестроиться!

После нескольких неудачных попыток, наконец, родилась слаженная картина. Танки встали в линию, ведя огонь по «переднему краю», саперы под их прикрытием перебросили мостки через ров, пехота рванула за ними. Это было далеко от идеала, но уже напоминало единый механизм.

– Так и работать, – сказал я командирам, собрав их вокруг себя. – Помните: сапер, танк и пехотинец – это не три разных рода войск. Это один кулак. И этот кулак должен бить точно и быстро. Продолжайте занятия.

Я повернулся, чтобы проследовать к своему «ГАЗику», к которому уже привык. Замети это, Трофимов кинулся заводить мотор. Как вдруг в расположение роты въехала черная «эмка», водила которой громко и требовательно просигналил.

Глава 12

День клонился к закату, солнце садилось рано, окрашивая снег в кровавые тона. Воздух, был холодный и колкий, как стекло. Граница между СССР и Финляндией была не просто линией на карте – это был рубеж между войной и миром, натянутый, как струна. И струна эта вот-вот должна была лопнуть.

Советские пограничники, затаившись в промерзлых заслонах, всматривались в серую пелену леса. Последние дни были тревожными. То там, то здесь вспыхивали короткие, с виду бесцельные перестрелки, а эхо одиночных выстрелов катилось по лесистым холмам.

Группа финских лыжников в маскхалатах, белых, как окружающий снег, бесшумно скользила между замшелыми валунами. Под халатами у них была форма пограничников. тщательно продуманная легенда на случай задержания: «сбились с пути».

Вот только в кармане у командира лежала не карта приграничной территории, а схема диверсионных действий. Они возвращались «после выполнения задания», как сухо констатировали позже финские архивные документы.

Войны, как таковой, еще не было, на календаре значилось всего лишь 28 ноября, а диверсионно-разведывательные группы уже действовали на советской территории, как кроты, роя подкопы под хрупкий мир.

Внезапно тишину разрезала очередь из ППД. Завязалась короткая, жестокая схватка. Финны, отстреливаясь, начали отход. И тогда, чтобы прикрыть их отступление, с финской стороны заговорила артиллерия.

Снаряды с воем легли на советской территории, поднимая фонтаны снега и земли. Это был не случайный выстрел; это был спланированный акт обеспечения отхода своей группы. Мирную тишину разорвали взрывы.

Советские пограничники, среди которых были и срочники, и опытные командиры, залегли. Над их головами с противным воем проносились снаряды.

– С миномета бьют! – крикнул кто-то, прижимаясь к земле. – Слышишь, между выстрелом и разрывом секунд двадцать проходит!

Боец был прав. Дистанция, с которой был произведен выстрел и траектория снарядов разрушали версию, которую позже предложит Финляндия, будто русские сами себя обстреляли, причем, из пушек, а они, финны, дескать, отвели свою артиллерию от границы.

Логика и физика возражали. Огневая позиция находилась южнее, на финской территории. Да и воронки от разрывов мало походили на снарядные, но идеально подходили для мины, выпущенной с короткой дистанции.

Время для инцидента было выбрано с циничным расчетом – слишком поздно, чтобы до наступления сумерек успеть провести полноценное расследование и зафиксировать все улики. А к утру выпадет снег и поди собери осколки.

Это была идеальная провокация, рассчитанная на мгновенный пропагандистский эффект и невозможность быстрой объективной проверки. В ставке финского командования царило нервное ожидание. Они бросали кость, зная, что это может привести к войне.

И они были уверены в своей безнаказанности. Щедрые посулы и обещания поддержки от Запада грели душу. Лондон и Париж намекали, что в случае конфликта с «восточным колоссом» помощь придет незамедлительно.

Финляндию готовили в качестве тарана, а ее руководство, ослепленное националистическими идеями «Великой Финляндии», мечтавшее о финно-угорской империи от Балтики и до Урала, с готовностью шло на поводу.

* * *

Об инциденте в Майниле я узнал из донесения, доставленном из штаба 7-й армии на связной «эмке». Выводы сделал сам. Это была не случайность, а финальный акт целенаправленной политики обострения.

Финские ДРГ, артобстрелы, постоянные нарушения границы – все это начнется буквально на следующий день. И события начнут нарастать, как снежный ком, выстраиваясь звеньями одной цепи.

Цели белофиннов были ясны, как день, выставить СССР агрессором, дать Западу формальный повод для вмешательства и в суматохе большой войны урвать свой кусок, но они просчитались. «Быстрая и решительная поддержка» Запада оказалась миражом.

Армии и флоты Англии и Франции не были готовы, а их планы высадки в Скандинавии оказались нереалистичными и запоздалыми. Финляндия осталась один на один с разбуженным русским медведем.

Я знал, что на всем протяжении границы вскоре загремят выстрелы. Война, которая фактически уже шла, вот-вот перейдет в открытую фазу. И то что СССР начнет ее, не станет «вероломным нападением на мирную страну», как брехали западные газеты.

Это будет эскалация уже шедшего низкоинтенсивного конфликта, спровоцированного и разогретого извне. Финляндия, сама пошла на то, чтобы стать разменной монетой в большой геополитической игре, и заплатила за свои иллюзии сполна. Вернее – заплатит.

И лишь горькое поражение заставит ее правительство пересмотреть химерические идеи «племенной войны» и осознать, что единственный путь к процветанию – не вражда с великим соседом, а строительство прагматичных и мирных отношений.

Ладно. Это все дело будущего. Моя забота о том, чтобы боевые действия не начались раньше времени. Иначе повторится ситуация декабря 1939 года из прошлой версии истории, а следовательно – все мои усилия пойдут насмарку. Нужно срочно связаться со Ставкой.

Я откинулся на стенку блиндажа, пытаясь прогнать тяжесть с век. На столе передо мной лежали сводки, поступающие одна за другой, все тревожнее и тревожнее. Финские провокации на границе участились до неприличия.

Стрельба, диверсанты, обстрелы… Мелкие уколы, но какие наглые! Они будто проверяли нас на прочность, зондировали оборону, зная, что мы связаны приказом не поддаваться на провокации.

И самое страшное – это работало. В войсках зрело глухое брожение. Командиры, теряющие людей в мелких стычках, рвались в бой. Я читал это в их донесениях, слышал в их голосах по телефону, но приказа начать из Москвы пока не поступало.

Мой план прорыва укрепрайона Маннергейма был готов. Вот только для его осуществления требовались выдержка, точность часового механизма и внезапность. С внезапностью дело обстояло все хуже и хуже.

Все катилось к тому, что нас втянут в генеральное сражение на невыгодных для нас условиях, по чужому сценарию. Дивизии ринутся вперед без должной артподготовки и разведки, напоровшись на неподавленные доты. Начнет бойня. Бессмысленная бойня.

Я посмотрел на часы. 22:45. Медлить было нельзя. Каждый час увеличивал риск того, что какой-нибудь горячий командир полка, не выдержав очередной провокации, откроет ураганный огонь и даст им желанный повод обвинить нас в агрессии.

Звонить по прямому проводу и докладывать в Ставку? Слишком рискованно. В прифронтовой зоне, любая, даже самая засекреченная линия может оказаться на прослушке. Перехват такого разговора финнами стал бы для них подарком.

– Трофимов! – крикнул я ординарцу, которому сам же разрешил поспать. – Подъем!

– Есть, товарищ командующий? Едем?

– Едем!

– Ночью? – в его голосе прозвучало удивление.

– Ночью, – отрезал я. – Во вспомогательный авиаполк. Готовь машину?

– Есть!

Пока он хлопотал, я набросал на листке основные тезисы. Цифры, расчеты, названия населенных пунктов – очаги будущих боев. Мне нужно было не просто просить отсрочки. Мне нужно было доказать Верховному, что единственный шанс на быструю и победоносную кампанию – это выдержать паузу.

Две недели. Четырнадцать дней на то, чтобы подтянуть тяжелую артиллерию, перегруппировать войска, направить разведку на выявление точных карт финских укреплений. Две недели, чтобы превратить наш гнев в отточенный клинок, а не в дубину, которую мы сейчас рискуем обрушить на гранитные скалы.

Трофимов доложил, что машина готова. Я позвонил в авиаполк и велел приготовить мне самолет, потом мгновенно оделся, выскочил наружу. «ГАЗ-64», собранный вручную на автозаводе, и уже не раз показавший свои превосходные качества, тарахтел прогреваемым движком.

Ординарец, оказавшийся превосходным водителем, бодро гнал машины по ночной дороге. Вскоре, мы ворвались в расположение авиаполка. Здесь пришлось оставить Трофимова. Я летел налегке на борту «У-2». Сначала до Белоострова, а оттуда уже до Ленинграда на транспортном «Ли-2».

Ночной полет в ноябре – предприятие не для слабонервных. Самолет трясло в промозглой тьме, но мои мысли были ясны и холодны. Я продумывал каждый аргумент, предвосхищая возможные возражения.

«Почему не сейчас? Войска рвутся в бой!» – «Потому что сейчас они лягут костьми, не прорвав и первой линии». «Политическая обстановка не терпит!» – «Бессмысленное кровопролитие обойдется политикам дороже».

С Комендантского аэродрома я сразу направился в Смольный, откуда можно было позвонить прямиком в Кремль по «вертушке». Меня провели в узел спецсвязи и спустя несколько минут, соединили с Поскребышевым.

Было раннее утро и я опасался, что помощник вождя не пожелает соединить меня с Хозяином, но «люди в Кремле никогда не спят» и я убедился в этом, когда услышал в трубке глуховатый голос Сталина и сразу же выложил ему суть проблемы.

– Товарищ Сталин, прошу санкционировать отвод передовых частей на пять-десять километров от границы и официально объявить о начале учений, – сказал я в заключение доклада. – Это охладит пыл наших командиров и собьет спесь с финнов. Они ждут нашей реакции на каждую их выходку. Мы не дадим им ее. Мы сделаем вид, что не замечаем их провокаций, готовясь к настоящему удару. Мне нужны эти две недели. Без них операция по прорыву обречена на затяжной характер и неоправданные потери.

Верховный долго молчал и, судя по сипению, раскуривал трубку. Мысленно я видел его взгляд, как всегда – проницательный и тяжелый. В комнате спецсвязи повисла тишина, которую нарушало лишь тиканье настенных часов.

Я стоял по стойке «смирно», понимая, что от этого молчания зависит судьба тысяч красноармейцев и командиров. Хозяин никогда не торопился с принятием важных решений и в этом заключалась его сила.

– Хорошо, Жуков, наконец произнес он. – Действуйте по вашему плану, но помните – отсрочка не отменяет достижения конечной цели. Финский вопрос должен быть решен.

– Вас понял, товарищ Сталин. Разрешите продолжать службу?

– Продолжайте. До свидания, товарищ Жуков!

– До свидания, товарищ Сталин!

Аккуратно положив трубку на рычажки телефонного аппарата, я покинул узел спецсвязи, чувствуя, что с плеч свалилась тяжелая ноша. Я выиграл эти две недели. Теперь все зависело от меня. От моего умения превратить эту передышку в победу.

* * *

Алексей Иванович Воронов, техник-интендант 2-го ранга, сидел над сводками по списанному обмундированию. Лейтенант внутренних войск Егоров изредка показывался ему на глаза, но не назначал встреч.

Это одновременно и радовало и тревожило «Жаворонка». Не смея записывать то, что узнал и подслушал, он хранил будущие донесения в единственном хранилище, которому доверял, в собственной голове.

Воронов по-прежнему был уверен, что его главная задача – следить за Жуковым, и отчитывался в этом в своих мысленных докладах, но кому докладывать, если его связной не проявляет к нему интереса?

«Жаворонка» вызвали в обозно-вещевой отдел штаба корпуса для переоформления каких-то документов. Пока он маялся в коридоре, к нему подошел невысокий, щуплый красноармеец в чистой, но поношенной форме.

– Товарищ техник-интендант 2-го ранга, – тихо сказал красноармеец, протягивая сложенный листок. – Вы обронили.

Воронов машинально взял бумажку. Когда он развернул ее, кровь отхлынула от его лица. На листке было написано карандашом: «Завтра. 04:30. Развалины мельницы в 2 км восточнее Белоострова. Приходи один. Интерес к ГК растет. 'В.».

«В» значит «Вяйнемёйнен». Финны не отказались от своего подручного. Более того, они знали его новое место службы. И их интересовал Жуков. Теперь он, «Жаворонок» нужен обеим сторонам, и обе могли его уничтожить.

«Жаворонок» пытался составить в голове отчет о расходе тротила для саперных батальонов. Слова плясали перед глазами. Он понимал, ему нужны хоть какие-то данные для финнов. А что у него есть, кроме сведений о выданных подштанниках?

Что он мог знать? Только то, что видел и слышал вокруг. Он начал записывать в своем мысленном отчете: «Участилась выдача тротила и динамита саперам 50-го ск. Создаются спецгруппы. Идут активные тренировки штурма укреплений на полигоне 123-й сд. Комкор Жуков лично инспектирует подготовку».

Звучало солидно, но на деле это было ничто. Какое точное количество выдано взрывчатки саперам? Сколько спецгрупп было создано? Состав? Численность? Ничего этого Воронов не знал, но, по крайней мере, покажет финнам, что он работает.

«Жаворонок» вышел из штабного здания, чтобы отнести утвержденные ведомости. У проходной, как и давеча, стоял лейтенант Егоров. На этот раз он курил, непринужденно опираясь на косяк.

Их взгляды снова встретились. Воронов вынул из кармана листок с вызовом на явку. Связной прочел, кивнул, принимая к сведению, вернул записку технику-интенданту 2-го ранга. И опять не сказал ни слова. Лишь к ночи он нашел его и вручил ему «донесение для 'Вяйнемёйнена».

* * *

Вернувшись на КП 50-го стрелкового корпуса, я немедленно вызвал к себе начальника инженерной службы и командиров саперных батальонов дивизий. Когда они собрались, я поставил перед ними задачу.

– С сегодняшнего дня в каждой стрелковой дивизии первого эшелона формируются штурмовые инженерно-саперные группы. Они будут действовать в авангарде атаки. Основная задача – проделать проходы для пехоты и танков через инженерные заграждения противника.

Командир саперного батальона 90-й дивизии, бывалый капитан, сказал:

– Есть, товарищ комкор! Вот только со снаряжением проблемы…

– Снаряжение будет, – пообещал я. – Вы даете список, я обеспечиваю. Первое – это подрывные заряды. Тротил, аммонал в брикетах. Не менее пятнадцати килограммов на группу. Готовьте шнуры и капсюли-детонаторы заранее. Второе, – продолжал я, глядя в глаза собравшимся командирам. – Миноискатели и щупы. Каждой группе – не менее двух миноискателей и комплект щупов. Отработайте до автоматизма технику проверки грунта. Ваша ошибка – это смерть десятков бойцов. Третье. Штурмовые лестницы и разборные мостики для преодоления рвов и траншей. Конструкции должны быть легкими, но прочными. Изготовьте и испытайте в условиях максимально приближенных к боевым!

Начальник инженерной службы корпуса что-то быстро записывал в блокнот, его лицо было серьезным.

– Будет выполнено, товарищ комкор, но с миноискателями напряженка по всему фронту…

– Берем из резервов армии, – парировал я. – Я решу этот вопрос. Ваша задача – к вечеру предоставить мне списки сформированных групп и их командиров.

Покинув землянку, я направился на танковый полигон, где шла отработка взаимодействия. От увиденного кулаки мои поневоле сжались. Танки «Т-26» и «Т-28» двигались рывками, пехота отставала, а саперы и вовсе бултыхались где-то сзади.

– Отставить! – скомандовал я, подходя к группе командиров. – Кто старший?

– Я, товарищ комкор! – отозвался майор, командир танкового батальона.

– Объясните, что происходит.

– Отрабатываем прорыв, товарищ комкор…

– Какой прорыв? – удивился я. – Я вижу танки без пехотного прикрытия, пехоту без поддержки танков и саперов, которые не знают, куда им бежать. Сейчас же перестроиться!

После нескольких неудачных попыток начала вырисовываться более отрадная картина. Танки прикрывали саперов огнем, те под их прикрытием проделывали проходы, а пехота шла за ними, занимая траншеи. Это было далеко от идеала, но уже напоминало единый организм.

– Так и работайте, – сказал я, обращаясь к командирам. – Завтра эти группы станут острием нашего удара. От их слаженности зависит успех прорыва. Продолжайте занятия.

Я поднялся на крышу штабного блиндажа, где была оборудована основная радиостанция. Начальник связи корпуса, майор доложил о развертывании резервных сетей.

– Товарищ комкор, основные частоты забиты помехами. Финны активно глушат.

– Вводите дублирующие каналы на запасных частотах, – приказал я. – Меняйте их каждые два часа по заранее утвержденному графику. Каждая штурмовая группа, каждый артдивизион должны иметь две работающие радиостанции.

Майор кивнул, но в его взгляде читалась неуверенность.

– С рациями напряженка, Георгий Константинович. Не хватает даже на основные нужды.

– Снимите с тыловых частей и штабов, – жестко сказал я. – Приоритет – передний край. Если связи не будет, мы ослепнем в первый же час атаки.

Спустившись вниз, я собрал командиров связистов и начальников штабов полков.

– Проводная связь будет рваться в первые минуты боя, – начал я без предисловий. – С сегодняшнего дня вводится система световых и звуковых сигналов. Разработайте к 14:00 единые сигналы для всех частей корпуса: ракеты разных цветов для переноса огня, прекращения атаки, ввода резерва. Свистки – для ближнего взаимодействия в цепи.

Командир батальона связи уточнил:

– А если дым или туман? Свистков в грохоте боя не услышать…

– Значит, дублируйте сигналы всеми способами, – парировал я. – Связь – это не только провода, это любая возможность передать приказ. Отработайте эту систему сегодня же.

Следующим моим распоряжением стало назначение делегатов связи.

– При каждом стрелковом батальоне и артдивизионе назначается ответственный делегат связи, – объявил я начальнику штаба корпуса. – Его задача – не просто передавать приказы, а контролировать их исполнение и немедленно докладывать о любых отклонениях от плана.

Комбриг, начальник штаба, озадаченно поднял бровь.

– Георгий Константинович, это потребует отвлечения боевых командиров… – проговорил он.

– Это обеспечит выполнение приказов, – уточнил я. – Мы не можем позволить себе ситуации, когда рота не пошла в атаку потому, что командира убило, а заменить его некому. Делегаты связи – это нервная система корпуса. Подберите инициативных младших командиров, способных взять на себя ответственность.

Выйдя из штаба, я видел, как по всему корпусу начиналась лихорадочная работа: связисты тянули дополнительные провода, пехотинцы тренировались в распознавании сигнальных ракет. Система управления, неповоротливая и закостенелая, начинала обретать гибкость, необходимую для предстоящего прорыва.

– Товарищ комкор, разрешите обратиться? – подскочил запыхавшийся ординарец.

– Обращайтесь.

– Там вас… спрашивают…