Текст книги "Жуков. Зимняя война (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Это был риск. Отказ помочь тем, кто был в фаворе у самого вождя, мог, в лучшем случае, стоить мне карьеры. Однако согласие означало бы гибель всего плана. «Стальной клин» нельзя было тупить о второстепенные задачи.

Делегат связи откозырял и удалился. Я знал, что сейчас в штабе фронта начнется буря. Пусть. У меня были другие заботы. На столе у радиста лежала очередная шифровка. Не из штаба армии. И не из Ленинграда. От Берии.

«По линии „Посредника“ получены предварительные сигналы. Контакт возобновлен. Груз в Гётеборге сдвинулся. Ваши успехи – лучший аргумент. Продолжайте в том же духе. Обратите внимание на кадровые перестановки в штабе фронта после вашего отъезда. Будьте готовы к „гостям“ с проверкой. Л. Б.»

Значит, Зворыкин еще на плаву. И поставки могут возобновиться. Хорошие новости. Вот только вторая часть сообщения была тревожнее. «Кадровые перестановки» и «гости с проверкой». Маленков не дремал.

Он укреплял свои позиции в тылу, чтобы в нужный момент нанести удар. А «проверка» на передовой в разгар наступления – это идеальный способ сорвать операцию и найти «козла отпущения».

Я посмотрел на карту. Наша ударная группировка углубилась уже на шесть километров. Впереди была вторая полоса обороны, менее мощная, но еще не разведанная так детально. А напрасно!

Ведь где-то там, в лесах, уже начинала шевелиться финская кадровая армия, перебрасывая резервы на угрожаемое направление. И если соседи так и не выровняют линию фронта, 7-я армия может столкнуться с серьезными трудностями.

Внезапно в небе над передним краем раздался новый, непривычны резкий, трескучий рокот. Я взглянул вверх. Над позициями, только что обработанными нашими штурмовиками, на бреющем полете пронеслась тройка финских истребителей «Фоккер D. XXI».

Они шли на запад, явно с задания, но один, отстав, сделал горку и сбросил мелкие бомбы на колонну наших грузовиков, двигавшуюся по дороге в тылу. Взрывы, крики. Небольшой переполох. Зенитки захлопали, но было поздно. «Фоккер» скрылся за лесом.

Эпизод мелкий, почти не повлиявший на общую картину, но он был как холодная капля за шиворот. Война напоминала о себе. Противник был жив, опасен и быстро учился. Он уже не позволял безнаказанно хозяйничать в своем небе.

А значит, наша авиация тоже должна была учиться, и быстро. Иначе цена каждого километра финской земли станет запредельной.

– Трофимов! – крикнул я, выходя из блиндажа. Ординарец, стоявший у входа с ППД наготове, мгновенно выпрямился. – Готовь машину. Едем на передовой КП 90-й дивизии. Хочу посмотреть на вторую полосу своими глазами. И чтобы связь с разведотделом работала как часы. Мне нужны свежие данные о резервах противника перед нами. Не предположения, а факты.

– Есть!

* * *

Передовой командный пункт 90-й стрелковой дивизии размещался в полуразрушенном финском хуторе. Бревенчатый дом с выбитыми стеклами и пробитой осколками крышей гудел, как растревоженный улей.

Связисты кричали в телефоны, офицеры оперативного отдела склонялись над картами, на которых красные карандаши уже перечеркнули синие условные обозначения второй линии обороны. Комдив встретил меня у входа. Его лицо было покрыто копотью.

– Товарищ комкор, 245-й полк овладел узлом сопротивления «Ранта». Зачищают. 43-й полк вышел к развилке дорог у Сумма-Ярви. Финны контратаковали силами до батальона при поддержке трех «Виккерсов». Отбили. Потеряли два танка «Т-26», сожженных бутылками с горючей смесью. Пехота залегла, ждет артиллерии.

– Где ваши наблюдатели? Покажите мне вторую полосу, – потребовал я, не входя в дом, а направляясь к уцелевшему сараю, на крыше которого угадывалась тщательно замаскированная стереотруба.

С высоты открывалась другая картина. Позади осталась «лунная пустыня» первой полосы – вывернутая земля, дымящиеся развалины. А впереди, за узкой полоской леса, лежала еще не тронутая артподготовкой вторая линия.

Не столь монументальная, как первая, но более извилистая, вписанная в складки местности. Виднелись свежие траншеи, несколько ДЗОТов, сложенных из бревен и камня, и оживленное движение. По просекам перемещались фигурки в белых маскхалатах. Подвозили что-то на санях.

– Разведка боем, – хрипло произнес комдив, стоя рядом. – Вчера ночью рота лыжников попыталась прощупать. Не прошла. Наткнулись на плотный заградительный огонь и минные поля. Глубина полосы – примерно два-три километра до основной линии V. Там, говорят, бетон уже есть, но меньше.

– Аэрофотосъемка?

– Была. Облачность помешала. Сегодня «Р-5» утром снова летали. Проявим к вечеру.

– К вечеру будет поздно. Они сейчас подтягивают резервы и минируют проходы, – сказал я, отрываясь от окуляров. – Немедленно организуйте усиленные разведгруппы. Не на лыжах, а пешие, с саперами. Их задача – не ввязываться в бой, а точно засечь огневые точки, нарисовать схемы минных полей и, если повезет, взять языка. Особенно интересуют эти новые ДЗОТы. Из чего сделаны, толщина стен, сектора обстрела. Дали им время на перегруппировку – теперь платим за это кровью разведчиков, но другого выхода нет.

Комдив кивнул, лицо его стало жестче. Он понимал. Первый, оглушительный успех был достигнут благодаря внезапности и точным данным. Теперь внезапность кончилась. Финны опомнились, подтягивали резервы из глубины и с соседних, менее атакованных участков. Война входила в свою классическую, тяжелую фазу – прогрызание обороны шаг за шагом.

Вернувшись в дом, я связался по ВЧ со штабом ВВС фронта.

– Товарищ Пухтин, Георгий Жуков. Нужен срочный вылет разведчиков на мой участок. Координаты квадратов 42–48 по стотысячной карте. Низкая облачность? Пусть летят под ней. Риск большой, но нужны свежие снимки. И подготовьте штурмовики. Как только разведка даст цели – немедленный удар по скоплениям пехоты и подходящим резервам. Бить по дорогам и просекам.

Из трубки послышалось тяжелое дыхание.

– Георгий Константинович, экипажи уже на пределе. Треть машин требует ремонта. Финны подтянули истребители к перешейку. Потери растут.

– Потери от бездействия будут выше, – отрезал я. – Если мы дадим им закрепиться на второй полосе, нам придется платить за каждый метр жизнями пехоты. Десять сбитых самолетов – это цена одного неудачного штурма батальона. Считайте. Я беру ответственность на себя.

Помолчав, он сухо ответил:

– Будет исполнено. Через час первые снимки будут у вас.

Повесив трубку, я почувствовал, как в висках застучало. Давление? Скорее – ответственность. Каждое решение сейчас было сродни пари на самую высокую ставку. Я отдал приказ, который мог привести к гибели экипажей, но альтернатива была хуже.

Глава 18

Через сорок минут над нами с ревом пронеслись два «Р-5», едва не цепляя верхушки сосен. Еще через два часа мокрые, пахнущие химикатами аэрофотоснимки лежали на столе. Результат был тревожным.

На фотографиях четко читались не только новые траншеи и ДЗОТы, но и колонны пехоты, двигавшиеся по лесным дорогам к фронту. И – самое главное – свежие, темные прямоугольники у дорог. Это были замаскированные артиллерийские позиции.

– Передайте координаты этих батарей начарту, – приказал я. – Немедленный огневой налет. А затем – запрос в штаб армейской артиллерии. Прошу выделить дивизион гаубиц большой мощности для разрушения этих ДЗОТов. Координаты целей прилагаются.

Пока штабисты работали, я вышел на крыльцо. Начинало смеркаться. На востоке, над только что захваченной территорией, стояло зарево пожаров. С запада, со стороны второй полосы, доносился отдаленный, но частый стук – это финские минометы начали методично обстреливать наши передовые позиции, мешая закреплению.

Внезапно со стороны леса раздалась короткая, яростная перестрелка – очереди ППД, одиночные винтовочные выстрелы, взрывы гранат. Потом стихло. Минут через двадцать к КП подошла группа наших разведчиков, волоча за собой окровавленного пленного.

Командир группы, отделенный с перевязанной рукой, отрапортовал:

– Товарищ комкор, разрешите доложить!

– Докладывайте!

– Взяли в засаде у ручья. Офицер, лейтенант. Командовал минерами. Они минировали подступы к ДЗОТу. Отстреливался. Пришлось малость успокоить.

Это была удача. Большая удача. Язык с переднего края второй полосы мог дать то, что не видела аэрофотосъемка. Рассказать о моральном состоянии, точной численности гарнизонов, расположении командных пунктов.

– Молодцы, – сказал я. – Отведите в медсанбат, пусть обработают раны, потом – в распоряжение разведотдела.

Пока финского лейтенанта уносили, меня вызвали на КП. Звонили из штаба 7-й армии.

– Жуков у аппарата, – ответил я.

– Георгий Константинович, это Яковлев, – прозвучал в трубке голос командующего 7-й армии. – Только что говорил с Мерецковым. Он недоволен. Говорит, ты игнорируешь приказы о взаимовыручке, гоняешься за личной славой, в то время как соседи несут неоправданные потери. Сказал, что доложит в Ставку о «несогласованности действий». И… прислал комиссию.

– Какую комиссию?

– Из политуправления фронта. Во главе с бригадным комиссаром Уваровым. Для «оказания помощи в налаживании партийно-политической работы в наступающих частях и расследования сигналов о нарушениях». Они уже выехали. Будут у тебя через пару часов.

Комиссия. В разгар наступления. Под предлогом «политработы». Идеальный инструмент для саботажа. Уваров, если память мне не изменяла, был креатурой Маленкова, человеком из аппарата ЦК.

– Понял, Всеволод Федорович, – сказал я. – Пусть приезжают. Окажем им всемерное содействие. А насчет соседей… – я сделал паузу, – предлагаю вам самому посмотреть на карту. Глубина нашего прорыва создает угрозу окружения всей группировки противника на перешейке. Если мы сейчас остановимся и начнем растекаться по фронту, эта угроза исчезнет. Финны получат передышку. Кто, по-вашему, тогда будет отвечать за срыв операции перед Ставкой? Я, который прорвал оборону, или те, кто не смог этого сделать и теперь тянет нас назад?

В трубке повисло долгое, тяжелое молчание. Яковлев не был ни трусом, ни карьеристом, но сейчас он явно взвешивал, чью сторону принять. Его колебания были вполне понятны.

Жаль, что я не мог ему сказать, что в первой версии истории он не сможет прорвать линию Маннергейма, его армия понесет огромные потери, а сам он будет смещен с поста командующего и заменен на Мерецкова.

– Я… передам твою позицию, – наконец сказал он, не обещая ничего.

– Передавайте. А комиссию я встречу лично.

Я положил трубку. Тьма сгущалась. На передовой снова застучали минометы. Где-то в глубине леса финны готовились к ночной вылазке. А с востока, по разбитой дороге, вероятно, уже мчалась черная «эмка» с бригадным комиссаром Уваровым, который вез в своем портфеле не помощь, а приговор моему наступлению.

Нужно было готовиться к встрече. И к бою на два фронта – видимому и невидимому – который решит судьбу не только Карельского перешейка, но и всей Финской кампании, а в недалеком будущем скажется на том, как мы начнем Великую Отечественную.

– Связист, – сказал я. – Немедленно свяжись со штабом корпуса. Передай Гореленко, что ночь на передовой провожу здесь, на КП 90-й дивизии. Пусть держит ухо востро и докладывает о любых перемещениях противника.

– Товарищ комкор! Срочная шифровка по ВЧ из штаба армии! Лично вам! – доложил связист.

Я взял листок: «Комкору Жукову Г. К. Немедленно прибыть на совещание в штаб армии (Белоостров) для координации дальнейших действий с представителями Ставки. Выезд незамедлительно. Ворошилов».

Это меняло дело, но ненамного. «Представители Ставки» означало, что сам Ворошилов или Шапошников уже здесь, на фронте. И они вызывали меня с передовой в разгар боя. Это был явный признак того, что интриги Маленкова и его ставленников в штабе фронта достигли цели – высшее командование начало нервничать.

– Машину! – скомандовал я. – Трофимов, со мной.

– Есть, товарищ комкор!

«ГАЗ-64» нырнул в темноту, петляя между воронками и заснеженными елями. Дорога до Белоострова по разбитым фронтовым трассам заняла больше часа. Все это время я прокручивал в голове возможные сценарии. Мне нужны были не оправдания, а железные факты.

– Трофимов, – сказал я, когда впереди показались огни станции, – как только прибудем, найди связного из нашего разведотдела. Нужно срочно доставить сюда, в штаб армии, трофейные документы из финского штаба полка и первую выжимку из показаний пленного лейтенанта. Пусть мчатся на чем попало. Скажи – вопрос стоит о всей операции.

– Есть!

Штаб 7-й армии, Белоостров. Подвал бывшей школы

За длинным столом, покрытым потертым сукном, сидели командующий армией Яковлев, выглядевший напряженным и усталым, маршал Ворошилов и начальник Генштаба Шапошников.

Их присутствие здесь, так близко к фронту, говорило о серьезности момента. Маленкова, понятно, не было, он предпочитал интриговать с безопасного расстояния зато его ставленник Уваров, вполне возможно уже орудовал на месте.

– Жуков, садись, – буркнул Ворошилов, не глядя на меня. – Объясни, что за бардак ты устроил? Весь фронт стонет, что ты перетягиваешь на себя все одеяла – и артиллерию, и авиацию, а соседи гибнут без поддержки. Мерецков бьет во все колокола. Ты что, решил единолично войну выиграть?

– Товарищ маршал Советского Союза, товарищ начальник Генштаба, товарищ командующий. Докладываю. Части 50-го стрелкового корпуса прорвали главную полосу линии Маннергейма на участке Сумма-Хотинен. Глубина прорыва – шесть-восемь километров. Войска вышли ко второй полосе. Противник деморализован, но использует паузу для подтягивания резервов. Ослабление ударной группировки сейчас приведет к утрате темпа и срыву операции.

– А потери соседей? – перебил Ворошилов. – 19-й корпус за день продвинулся на километр и потерял два батальона. Где твоя взаимовыручка?

– Взаимовыручка, товарищ маршал, – жестко парировал я, – это когда резервы фронта вводятся в бой на направлении успеха, чтобы развить его, а не бросаются на латание дыр, возникших из-за плохой подготовки. Мое продвижение создает угрозу всему фронту противника. Он уже вынужден снимать силы с других участков. Это и есть лучшая помощь соседям.

Шапошников, до этого молчавший, поднял глаза от карты.

– Георгий Константинович, ваши доводы о концентрации сил логичны. Но командование фронта докладывает о дисбалансе. Вы требуете исключительного внимания к своему участку.

– Я требую выполнения утвержденного Ставкой плана, который предполагал создание ударного кулака, – не отступал я. – Этот кулак создан и бьет. Распылять его – значит действовать вопреки плану. Более того, я считаю, что резервы фронта должны быть брошены не на подпорку неудачных атак, а на развитие прорыва. Только так мы можем добиться решительного успеха.

Ворошилов заерзал в кресле. Ему, старому конармейцу, претила такая «медлительная», «артиллерийская» война. Он хотел лихих кавалерийских налетов, а я предлагал методично долбить бетон.

– Самоуверенность! – рявкнул он. – И нарушение субординации! Ты игнорируешь указания штаба фронта!

В этот момент дверь приоткрылась, и дежурный что-то тихо сказал Яковлеву. Тот кивнул.

– Товарищ маршал, из 50-го корпуса явился делегат связи с документами, которые запрашивал комкор Жуков.

Я поднялся.

– С вашего разрешения, товарищ маршал, это трофейные документы финского полкового штаба и показания пленного офицера. Они подтверждают успех прорыва и дают ключ к разгрому второй полосы.

Шапошников жестом велел внести папки. Он первым начал изучать финские карты с нашими пометками, схемы, перехваченные приказы. Его лицо, всегда непроницаемое, выразило живой интерес.

– Климент Ефремович, посмотрите, – он ткнул пальцем в карту. – Здесь, на участке Жукова, финская оборона обозначена как «прорвана, отход на позиции 'В»«. А здесь, на участке 19-го корпуса, – 'позиции удерживаются, резервы на месте». Факты подтверждают его слова. Его удар сломал их оборону.

Ворошилов угрюмо разглядывал документы. Военные факты для него были весомее штабных интриг, но амбиции Мерецкова и его политическое прикрытие в лице Маленкова тоже нельзя было сбрасывать со счетов.

– Ладно, – процедил он. – Прорвал – молодец. Однако с зазнайством надо бороться. И с соседями договариваться. Комиссия политуправления поможет наладить взаимодействие и партийную работу в твоих частях.

«Поможет» – ключевое слово. Уваров оставался моим надзирателем.

– Моя задача – выполнить приказ и разгромить противника, – сказал я. – Для этого мне нужны резервы, особенно артиллерия большой мощности, и свобода маневра на оперативную глубину, когда вторая полоса будет прорвана. Обещаю – как только мы прорвем ее, финский фронт на перешейке рухнет, и все корпуса смогут перейти в наступление.

Шапошников и Ворошилов переглянулись. Шапошников кивнул почти незаметно.

– Резервы будут распределяться по обстановке, – сказал Ворошилов, уже без прежней ярости. – Только учти, Жуков, если твой прорыв захлебнется на этой второй полосе, а соседи из-за тебя понесут неоправданные потери – отвечать будешь по всей строгости. И комиссия товарища Уварова будет следить за порядком. Теперь – возвращайся к своим. И чтобы завтра были новые результаты.

– Есть, товарищ маршал.

Меня отпустили. Не с триумфом, но и не с поражением. Я отбил попытку немедленно раздербанить мою группировку. Однако Уваров с его мандатом оставался у меня в тылу как политический контролер. И резервы мне так и не пообещали прямо.

Выйдя из подвала, я увидел Трофимова, ждущего у машины с озабоченным лицом.

– Все в порядке, товарищ комкор?

– Пока держимся, – буркнул я, забираясь в «ГАЗик». – Теперь обратно, и быстрее. Пока мы тут совещались, финны не спали.

Пока мы мчались в темноте обратно на передовую, я обдумывал положение. Официальное командование в лице Ворошилова и Шапошникова, колебалось, но склонялось к поддержке, видя результат.

Аппарат ЦК, в лице Маленков, но руками Уварова, вел подкоп. Мне нужно было не просто воевать. Мне нужно было побеждать так быстро и эффективно, чтобы ни у кого не оставалось аргументов. И нейтрализовать Уварова, не вступая с ним в открытый конфликт.

На КП 90-й дивизии уже рассветало. Ее командир встретил меня докладом:

– Ночь прошла относительно спокойно. Разведгруппы работали, принесли схемы минных полей. Артиллерия вела беспокоящий огонь. Потерь мало. Но, Георгий Константинович… комиссия политуправления прибыла. Бригадный комиссар Уваров. Расположился в доме в тылу, требует к утру предоставить все политдонесения, списки потерь и… план партийно-политического обеспечения дальнейшего наступления.

План партийно-политического обеспечения наступления. Звучало как насмешка. Пока мы думали, как подавить огневые точки, он думал, как правильно оформить отчет.

– Хорошо, – сказал я. – Предоставьте ему все, что он просит. В трех экземплярах. И пригласите его сегодня, часов в десять утра, на передовой наблюдательный пункт. Скажите, что комкор Жуков лично покажет ему результаты работы войск и обсудит вопросы морального духа в боевых условиях.

– Пригласить на передовой НП? – удивился комдив.

– Именно туда. На самый что ни на есть передовой. Пусть проникнется обстановкой. А теперь, товарищ комдив, давайте работать. У нас сегодня тяжелый день. Нужно проломить эту вторую полосу, пока в кабинетах не передумали.

Удар нужно было наносить быстро, жестко и неоспоримо. И, возможно, бригадному комиссару Уварову стоило воочию увидеть, как на самом деле делается эта работа.

Передовой НП 90-й стрелковой дивизии

Бригадный комиссар Уваров прибыл точно в срок, что уже вызывало подозрение – пунктуальность была не самой характерной чертой политработников такого ранга. Его сопровождал молодой, щеголеватый старший политрук с портфелем.

Сам Уваров, плотный мужик, с внимательными глазами за стеклами пенсне, был одет в добротное, утепленное обмундирование, но без единого пятнышка грязи. Он выглядел как человек, прибывший с инспекцией на образцово-показательный завод, а не на передовую.

– Товарищ комкор, – начал он, пожимая мне руку, – прибыл для оказания содействия в деле партийно-политического обеспечения наступательного порыва бойцов и командиров. Ознакомился с документами. Вижу большое количество рапортов о боевых успехах, но также и сигналы о недостатках в снабжении горячим питанием на переднем крае и о случаях обморожения в отдельных подразделениях.

Ревизор сразу взял верный тон. Он не нападал, а «оказывал содействие», указывая на реальные, но мелкие упущения, чтобы создать видимость объективности.

– Недостатки устраняются, товарищ бригадный комиссар, – ответил я, указывая на стереотрубу. – Предлагаю вам сначала оценить обстановку. Вон там, в полутора километрах, проходит вторая полоса обороны противника.

Уваров с некоторой неохотой прильнул к окулярам. В этот момент, как по заказу, наша артиллерия начала методичный обстрел только что разведанных целей. Земля содрогнулась, и по снежному полю впереди встали черные фонтаны разрывов.

– Что… что это? – спросил Уваров, отстраняясь.

– Корректируемый артиллерийский огонь по выявленным ДЗОТам и скоплениям живой силы противника, – пояснил я. – Благодаря разведданным, полученным ценой жизни двух разведчиков прошлой ночью, мы бьем не по площадям, а точно. Это и есть забота о красноармейце – сохранить его жизнь при штурме.

Комиссар кивнул, ничего не сказав, и снова посмотрел в трубу. Я продолжил:

– Вы справедливо отметили вопрос с питанием. Организованы полевые кухни, которые подвозят пищу максимально близко к передовой, но на острие удара, в штурмовых группах, бойцы получают усиленный сухой паек – шоколад, концентраты, сало. Потому что в траншее под огнем котелок не поставишь. Это тоже забота. А обморожения… Посмотрите на наших бойцов внизу.

Я указал в сторону окопов, где красноармейцы в новых белых маскхалатах поверх полушубков проверяли оружие.

– Валенки, стеганые брюки, рукавицы. Все это получено по моему личному требованию в обход части тыловых норм. Потому что старые нормы писались для парада, а не для войны в карельскую зиму. Интенданты, которые цеплялись за эти нормы, уже отстранены.

– Организаторская работа важна, – произнес Уваров. – Однако не менее важен моральный дух. Командиры докладывают, что вы отменили политбеседы в наступающих частях, заменив их исключительно техническими инструктажами.

– Товарищ бригадный комиссар, – сказал я, понизив голос, чтобы его слышали только мы, – лучшая политбеседа для красноармейца сейчас – это вид разбитого финского ДОТа, который он штурмовал и остался жив. Лучшая агитация – это уверенность, что его командиры знают, куда вести, и артиллерия подавила вражеский пулемет до того, как он поднялся в атаку. Они видят, что их жизнь не считается копеечной. Это и рождает тот самый «наступательный порыв», а не заученные лозунги в землянке. Однако если вы считаете иначе – я готов предоставить вам роту для проведения политзанятий. Прямо здесь, на переднем крае. Сейчас.

Я сделал паузу, давая ему осознать предложение – вести политбеседу под возможным минометным обстрелом. Уваров слегка побледнел и кашлянул.

– Моя задача – общая координация и контроль, товарищ комкор. Непосредственную работу ведут младшие политработники в частях. Я… принимаю к сведению ваш подход.

В этот момент к НП подбежал связной, весь запыхавшийся.

– Товарищ комкор! С передового наблюдательного пункта сообщают, что финны пытаются контратаковать силами до роты на стыке 245-го и 43-го полков! Просят огневой поддержки!

– Товарищ бригадный комиссар, извините, – сказал я и, повернувшись к командиру артиллерийского дивизиона, отдал приказ: – Цель: квадрат 42–51. Координаты от НП-4. Батарея, три снаряда, беглый огонь. Немедленно.

Через минуту над нашими головами с воющим звуком пронеслись снаряды. Вдалеке, у опушки леса, встали три земляных всплеска. Еще через минуту связной передал: «Контратака отбита. Противник отходит, неся потери».

Я повернулся к Уварову:

– Вот вам и партийно-политическая работа в действии. Уверенность бойцов в том, что их поддержат. Теперь, если позволите, мне нужно готовить окончательный прорыв второй полосы. Мои помощники предоставят вам все дополнительные сведения.

Уваров, явно подавленный скоростью и жесткостью происходящего, кивнул.

– Конечно, товарищ комкор. Я продолжу работу в штабе дивизии.

Он удалился вместе со своим адъютантом, стараясь идти уверенно по хлипкому настилу траншеи. Я видел, как он украдкой вытирает пенсне, запотевшие не от мороза, а от нервного напряжения.

– Думаете, отстанет, товарищ комкор? – тихо спросил комдив.

– Ненадолго, – ответил я. – Он выполнил формальность – «посетил передовую». Теперь будет писать отчет. И в нем будут и успехи, и «отдельные недостатки». Главное – он увидел, что здесь не до бумаг. А раз не до бумаг, то и его власть здесь формальна. Пока мы наступаем. Нам нужно сохранить этот темп.

Разведданные от пленного финского лейтенанта и ночных поисковых групп были наконец сведены воедино. Перед нами лежала детальная схема второй полосы обороны. Она была слабее первой, но и коварнее. Множество мелких, хорошо замаскированных ДЗОТов, минные поля, подготовленные позиции для фланкирующего огня.

– Классическая тактика изматывания, – хмуро сказал начальник разведки. – Они не ждут, что удержат нас надолго. Они хотят заставить нас заплатить за каждый метр кровью и временем, пока подтянут резервы из глубины или с севера.

– Тогда мы не будем играть по их правилам, – заявил я, обводя взглядом собравшихся командиров. – Мы не станем штурмовать эту полосу в лоб, рота за ротой. Мы ее срежем.

Все взгляды устремились на карту.

– Вот здесь, – я ткнул карандашом в стык между двумя узлами сопротивления, – разведка показала наименее сильную плотность огневых точек. Ширина – около восьмисот метров. Лесисто-болотистый участок, который они считали непроходимым для танков, но морозы сковали болота. И у нас есть «Комсомольцы».

«Комсомольцами» в корпусе называли легкие плавающие танки «Т-38», которые считались бесполезными для серьезного боя. Однако сейчас их малый вес и способность преодолевать сложный рельеф были преимуществом.

– Формируется усиленный танковый отряд из десяти «Т-38», каждый в сопровождении десанта автоматчиков из штурмовых групп. Их задача – ночью, без артподготовки, прорваться через этот участок. Не вступая в бой, обойти узлы сопротивления с фланга и выйти им в тыл. Одновременно с этим, – я перевел карандаш на основные укрепления, – после короткого, но мощного огневого налета, основная пехота атакует их в лоб, но не для того, чтобы немедленно взять, а чтобы сковать. Как только в тылу у финнов начнется паника от удара танкового отряда, лобовая атака переходит в решительный штурм. Артиллерия работает по следующему плану. Сначала по переднему краю, затем, по сигналу ракетой, переносит огонь вглубь, отрезая пути отхода.

В блиндаже повисла тишина. План был рискованным. Если отряд обнаружат раньше времени, его расстреляют в упор. Если пехота не сдержит финские гарнизоны, те развернутся и ударят танкам в бок.

– Смело, Георгий Константинович, – наконец сказал комдив Гореленко. – Очень смело, но если сработает…

– Если сработает, завтра к вечеру мы будем на подступах к главной полосе «V», а финны на этом участке будут либо уничтожены, либо начнут в панике отступать, – закончил я. – Готовность к четыре часам утра. Все вопросы по взаимодействию и связи утрясти до двух. Командир танкового отряда – ко мне, для постановки задачи лично.

Когда командиры разошлись, я остался у карты один. На кону было все. Не только успех операции, но и моя позиция перед Ставкой. Если эта атака провалится, Уваров получит в свои руки железный аргумент о «авантюризме», а Маленков и Мерецков – повод снять меня с должности и раздербанить корпус.

Если же сработает… тогда даже комиссар Уваров будет вынужден писать в отчете о «выдающемся мастерстве командования». В блиндаж вошел Трофимов с котелком дымящейся каши.

– Подкрепись, товарищ комкор. С утра не емши.

Я машинально взял котелок. Вкуса не чувствовал. Мысли были там, в ночном лесу, где десять легких танков и несколько десятков автоматчиков должны были решить судьбу тысяч.

Внезапно снаружи донесся приглушенный гул моторов, непохожий на наши. Затем – отдаленные взрывы где-то в глубоком тылу, за линией фронта. Я вышел из блиндажа. На небе, в разрывах облаков, мелькали огоньки – трассеры.

Там завязался воздушный бой. Наша ночная истребительная авиация перехватывала финские бомбардировщики, пытавшиеся нанести удар по нашим тыловым складам и аэродромам.

Еще один фронт. Бесконечная, многослойная война. Я посмотрел на часы. До начала операции оставалось шесть часов. Шесть часов тишины перед решающим ударом, который должен был либо похоронить все мои планы, либо открыть дорогу на Выборг.

Заквакал полевой телефон. Связист снял трубку.

– Вас, товарищ комкор!