Текст книги "Жуков. Зимняя война (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16

Я оглянулся – это была та самая медсестра – Зина. Лицо ее было не просто усталым, а испуганным, землистым. Она не стала отдавать честь, а схватила меня за рукав шинели – жест немыслимый по уставу, но полный отчаяния.

– Товарищ комкор… Георгий Константинович… – выдохнула она. – Надо срочно… Отойдемте.

Я кивнул Трофимову, и мы отошли в сторону, к стене бревенчатого сарая, подальше от чужих ушей.

– Что случилось? Тебя кто-то обидел?

– Нет… – она оглянулась, понизив голос до шепота. – Я шла за перевязочным материалом и услышала голоса…

– Какие голоса? Где?

– Там, в овраге, сарай… В нем раньше шпалы хранились, а потом их наши саперы разобрали на постройку блиндажей… Так вот в сарае двое… Техник-интендант 2-го ранга Воронов. И с ним лейтенант внутренних войск НКВД Егоров… Я их по голосам узнала…

– И что? – спросил я тише.

– Они говорили о вас! – выдохнула она с широко раскрытыми глазами. – Лейтенант сказал: «…доклад должен быть конкретным. Не » Жуков инспектирует', а с кем он встречался, какие приказы отдавал, особенно – необычные…«. А Воронов говорил, что доступа к таким сведениям у него нет… А потом лейтенант сказал… – Она замялась, явно стараясь вспомнить дословно. – Сказал: 'Не забывай, твоя шея уже в петле. Либо ты даешь то, что нам нужно, либо мы тебя выбросим на свалку. И не просто выбросим, а сдадим ИМ. Понял?..»… Я испугалась, что они обнаружат меня и убьют, и никто ничего не узнает. Вот и убежала… Они, кажется, все еще там…

Ни кто такой техник-интендант 2-го ранга Воронов, ни кто такой лейтенант внутренних войск НКВД Егоров я понятия не имел, но, если верить Зине, они толковали обо мне. Причем один явно шантажировал другого.

«Выбросим на свалку… И не просто выбросим, а сдадим ИМ» – кому это ИМ? Финской военной разведке или, наоборот, нашей контрразведке? И то и другое означало, что в расположении 50-го стрелкового корпуса есть как минимум один враг…

– Ты правильно сделала, Зина, что сказала мне об этом, – сказал я.

– Я ведь понимаю, – кивнула она, и в ее взгляде читалась не детская решимость. – И еще, Георгий Константинович, этот Воронов вчера помог нашему санитару Мишкиной доставить раненных бойцов. Так вот, Мишкина сказала, что появился он со стороны финских позиций…

– Спасибо! – отрезал я. – Ступай! И никому ни слова.

Она кивнула еще раз и, оглянувшись, быстро зашагала обратно к санчасти. Я повернулся к Трофимову. По лицу его было видно, что он не только все слышал, но и понял, о чем речь не хуже меня.

– Старый склад шпал… Это где?

– Неподалеку, товарищ комкор. В двухстах метрах, в овраге… Здесь раньше узкоколейку тянули…

– Давай туда! Бегом, но тихо!

Мы двинулись быстрым шагом, не бегом, чтобы не привлекать внимания, но и не теряя ни секунды. Трофимов вел короткими тропками, в обход постов. На ходу я продолжал обдумывать ситуацию…

Техник-интендант 2-го ранга Воронов… Лейтенант внутренних войск НКВД Егоров… Интересный у них разговор, если один грозится сдать второго неведомым ИМ…

И все это – под боком у штаба 50-го стрелкового корпуса, в разгар наступления. Один шантажирует другого, требуя сведений обо мне… А значит, я не могу просто так взять их обоих и сдать в особый отдел. Ведь в этом случае я останусь слеп…

Воронов, по словам Зиночки, «появился со стороны финских позиций». Это могло означать что угодно – заблудился или ходил на контакт со связным. Однако в сочетании с угрозами лейтенанта картина становилась мутной и опасной.

Трофимов жестом указал вниз, в засыпанный снегом овраг. Там, среди зарослей молодого ельника, виднелось почерневшее от времени дощатое строение – тот самый старый склад. Мы залегли на краю оврага. Метрах в трех щелястой стенки сарая.

Сначала было тихо, но потом до нас донеслись приглушенные, но отчетливо слышные в морозном воздухе голоса.

– … я не могу дать того, чего не знаю! – произнес первый, почти плачущий мужской голос. – Я же говорю, я вижу только ведомости!

– Ведомости – тоже информация, – с оттенком презрения ответил другой тоже мужской, но молодой и жесткий. – Кто, куда, сколько. Сопоставь. Думай, если умеешь. Или ты хочешь, чтобы уже завтра финская разведка получила о тебе весточку? С пометкой «предатель, готов к перевербовке»?

Молчание. Потом первый голос, сдавленно произнес:

– Я… я попробую…

– Я тебе помогу. Нам нужны карты, которые он привез из Ленинграда. И не завтра, сегодня. До рассвета. Через два часа здесь же. Принесешь – свободен. Нет. Не жалуйся. И помни – за тобой следят. Не только я.

Послышались шаги, скрип снега. Один из них уходил. Я подождал, пока он удалится и кивнул Трофимову. Тот, как тень, бесшумно соскользнул в овраг и скрылся, присев в зарослях молодняка. Осталось только ждать. Через минуту из склада показался второй.

Шагал неуверенно, постоянно оглядываясь. Толстый, неуклюжий. Вряд ли это лейтенант ВВ НКВД. Не прошел он и десяти шагов, как из-за сосны вышел Трофимов, преградив путь. Коренастая фигура ординарца выглядела несокрушимой.

Толстяк остолбенел. Попытался было сдать назад, но тут я, не спеша, скользнул по краю оврага и спустился к ним. Оглянувшись и увидев меня, толстяк словно окаменел. Из горла его вырвался бессвязный вопль.

– Техник-интендант 2-го ранга Воронов? – спросил я тихо, но так, чтобы каждое слово пробрало до печенок.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

– С кем вы только что разговаривали?

Воронов затрясся. Слезы выступили на глазах.

– Товарищ комкор… я… я не хотел… они меня завербовали… и те, и другие…

И захлебываясь словами, он выложил всю историю своего падения. Фигурировали карточные долги, продажа казенного имущества, какая-то Маня, художник Вяйнямёйнен, баня на Кронверкском, финские марки, золото…

Я слушал, не перебивая. Картина вырисовывалась довольно малопристойная. Мелкая сошка, втянутая в игру разведок и теперь мечущаяся между молотом и наковальней. Он был не столько врагом, сколько трусливым подонком.

– Заткнись и слушай, – оборвал я поток его слов. – Твое положение понятно. Сейчас у тебя есть один шанс выжить и не оказаться расстрелянным в качестве шпиона. Ты будешь делать то, что я прикажу. И ровно так, как я прикажу. Как понял?

Сработали рефлексы военного человека. Воронов, как мог, вытянулся по стойке смирно. Приложил дрожащую ладонь к шапке.

– Есть делать то, что вы прикажете, товарищ комкор!

– Через два час ты должен принести сюда карту. Как ты собираешься ее добыть?

– Я… я не знаю, товарищ комкор…

– Допустим, – сказал я. – Трофимов, проводи гражданина в сарай. Глаз с него не спускай.

Мне этот предатель был не нужен. Пусть им занимаются особисты. А вот выяснить, что за фрукт этот лейтенант ВВ НКВД Егоров, кто именно за ним стоит и какую цель на самом деле преследует слежка за мной – не мешало бы.

Я вернулся в расположение штаба и через полтора часа вернулся в бывший склад для шпал. На мне был полушубок и шапка, без знаков различий. В руке я держал рулон бумаги. Разумеется, это была не новая карта вражеских укреплений, а просто имитация.

Она нужна была мне, чтобы не насторожить Егорова, или кто он там на самом деле – в первую минуту. Предупредив вполголоса ординарца о своем присутствии, я на мгновение включил фонарик. Воронов стоял в углу и все еще трясся.

– Ни звука! – сказал я.

И вовремя. Снаружи послушался хруст снега под ногами. Ждать долго не пришлось. Вскоре в проеме ворот показалась темная фигура. Я вынул ТТ из кармана. Пришедший засопел и как-то странно, почти по-детски окликнул:

– Товарищ техник-интендант 2-го ранга! Вы здесь?

Смольный, Ленинград

В качестве рабочего помещения, главе правительства был выделен кабинет в бывшем Смольном институте благородных девиц. Высокие потолки, лепнина, огромное окно, за которым кружил снег, навевающий отнюдь не рабочие мысли.

Со всем этим контрастировал стол, заваленный папками, картами и листами с машинописным текстом. За стеной, в приемной почти непрерывно звонили телефоны и трещал телеграфный аппарат.

Отто Вильгельмович Куусинен, откинувшись на спинку стула, смотрел в окно, но видел не огни Ленинграда, а заснеженные улицы Териок, где Народное правительство Финляндской Демократической Республики должно было вскоре начать работу.

На бумаге. Пока что его государство состояло из него самого, дюжины старых товарищей-коммунистов, пары комнат здесь, в Смольном, и средств связи, принимающих сводки с фронта. В дверь постучали. Вошел секретарь, молодой парень в скромном костюме.

– Товарищ Куусинен, из Москвы прислали новые списки. На утверждение.

Он взял папку. Открыл… Фамилии, краткие биографии. Учителя, инженеры, врачи, несколько крестьян. Финны или карелы. И все с безупречной советской биографией. Не замечены в троцкизме, не были за границей, родственники не репрессированы.

Ни одного имени из тех, с кем он боролся в подполье двадцатых, с кем сидел в тюрьмах. Те были слишком независимы, слишком помнили старые споры. В лучшем случае, их место было не в правительстве, а на вторых ролях.

Отто Вильгельмович взял карандаш и начал ставить галочки. Нарком просвещения – учитель из Петрозаводска. Нарком здравоохранения – врач-эпидемиолог, хорошая рекомендация. Нарком земледелия…

Он остановился. Нужен был человек, который знал не колхозное дело, а финские хутора, их специфику. Такого в списках не было. Был агроном из Ленинградской области. Для начала годится.

Это была странная работа – собирать правительственный кабинет для страны, которую еще предстояло завоевать. Сама возможность создать такое государство, целиком зависела от успехов Красной Армии и воли товарища Сталина.

Придется пока составлять проекты будущих декретов о земле, которую он, старый финский коммунист Куусинен пока не контролировал, о правах крестьян и рабочих, которые все еще жили под капиталистическим игом.

Во второй папке как раз и были проекты этих первых декретов. «О ликвидации крупного землевладения в Финляндии». «О национализации банков и крупной промышленности». Сухой, канцелярский язык классовой борьбы.

Отто Вильгельмович поправил в тексте несколько формулировок, сделав их чуть менее категоричными. Нужно было дать надежду не только пролетариату, но и тем мелким собственникам, которые дрожали за свою землю и лавку.

Им надо было показать, что новое правительство призвано не отнять нажитое, а – защитить их интересы, которые попраны сейчас капиталистами и помещиками. Конечно, придется нелегко. Маннергейм, как раз на мелких лавочников и опирался.

Куусинен подошел к карте, висевшей на стене. Красная стрела 7-й армии вонзалась в Карельский перешеек. Хорошие новости. Быстрое продвижение было единственным шансом создать социалистическую Финляндию.

Если армия застрянет в снегах, его правительство так и останется политической фикцией, обузой для Москвы. Секретарь снова вошел, на этот раз с телеграммой. Вручил ее так, словно это был приказ о помиловании.

– Товарищ Куусинен, из штаба фронта. Прорыв на участке Сумма-Хотинен. Наши войска продвигаются дальше.

Куусинен кивнул, но радость на его лице была сдержанной. Каждый километр, отвоеванный у «белофиннов», был кирпичом в фундаменте нового государства, но там сейчас проливалась кровь, происходили разрушения, порождая ненависть.

Ненависть людей, живущих на той земле, которую он собирался возглавить. И Отто Вильгельмович отлично это понимал. А ведь когда-то он мечтал о Мировой революции, вслед за Ильичом полагая, то для коммуниста только она является Родиной.

– Подготовьте проект обращения к финскому народу, – сказал он секретарю. – О победах Красной Армии-освободительницы. И о готовности нашего правительства обеспечить мир и строительство новой жизни. Постарайтесь, чтобы формулировки звучали как можно мягче.

Секретарь удалился. Куусинен опять остался один в большом, почти пустом кабинете. Снова и снова его мысли возвращались к тем задачам, которые предстояло решить будущему правительству новой Финляндии.

Ему тоже приходилось сражаться, но пером и телеграфной лентой. И его фронт проходил здесь, между необходимостью выполнить поставленные перед ним вождем задачи и сохранить хотя бы частичную независимость будущей Финляндии.

Отто Вильгельмович поставил подпись под списком будущих наркомов. Еще один шаг в построении молодого советского Финского государства. Остальное зависело от товарища Жукова и тысяч красноармейцев, сражающихся сейчас в финских снегах.

Расположение штаба 50-го стрелкового корпуса

– Ты кто? – спросил я, шагнув к неизвестному.

Пистолет пришлось спрятать в карман. Я уже понял, что это не Егоров.

– Ой! А вы кто?

Судя по тоненькому голоску, это была девушка. Даже призрачного звездного света, что просачивался в сарай было достаточно, чтобы разглядеть курносый носик, блестящие расширившиеся глазки, буденовку и шинель, а также повязку с красным крестом на рукаве.

– Боец, назовитесь по уставу! – приказал я.

– Санитар Мишкина, санотделение второго стрелкового взвода! – отчеканила она.

– Тихо. Не голоси, – сказал я. – Давай выйдем.

Я едва не силком ее выпихнул из сарая. Спросил шепотом:

– Ну и что ты здесь делаешь, санитар Мишкина?

– Меня попросил товарищ лейтенант Егоров забрать у техника-интенданта 2-го ранга Воронова какие-то бумаги… – зашептала она в ответ. – А здесь – вы… Прошу прощения, товарищ комкор!

– Вольно санитар Мишкина… Кстати, это же тебе Воронов помог довезти раненых?

– Да… Манька, кобыла, наша сдуру на дерево налетела… Хромала всю дорогу… Думала, не довезу тяжелораненых.

– Откуда же он шел?

– Со стороны мельницы. А там – финская граница.

– Ясно, Мишкина. Теперь скажи, где тебя будет ждать лейтенант Егоров?

– Не ждать. Сказал, что к медсанбату подойдет. Я там перевязочный материал получаю для нашего взвода.

– Слушай меня внимательно, Мишкина. Отдашь Егорову этот рулон. О том, что вместо Воронова, встретила здесь меня, молчок.

– Есть, товарищ комкор!

– Тихо! Топай, санитар Мишкина.

Она взяла рулон, развернулась и пошагала в сторону медсанбата. Я наблюдал за ней. Что ж, Егоров оказался хитрее, чем я думал. А значит, он враг. Все-таки придется обратиться в особый отдел. Дальнейшая самодеятельность только во вред делу.

– Трофимов! – негромко крикнул я. – Не выпускай покуда этого из сарая!

И я отправился в особый отдел корпуса. Дежурный по особому отделу, судя по петлицам – младший политрук – выслушал меня со вниманием. Он все понял правильно и шуму поднимать не стал. Никто не должен был знать, что Воронов задержан.

А я свое дело сделал и вернулся в блиндаж, выделенный мне под жилье. Трофимов предложил заварить чаю, но я отказался. Да начала артподготовки оставалось чуть больше часа. Надо было поспать хоть немного.

Карельский перешеек, участок прорыва 50-го стрелкового корпуса

Когда на рассвете я появился на командном пункте артиллерии корпуса, там стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием печки и шелестом бумаг. Начарт корпуса комбриг Дмитриев, с секундомером в руке, смотрел на скачущую стрелку.

На стене висела карта, составленная по данными разведки, в том числе и воздушной. У телефонов и раций замерли связисты. Дмитриев кивнул дежурному. Тот нажал кнопку полевого коммутатора.

– Всем подразделениям. Огонь.

Земля вздрогнула не сразу. Сначала пришел звук – низкий, раскатистый гул, словно где-то далеко проснулся от тысячелетнего сна вулкан. Это открыли огонь дивизионы большой мощности РГК.

Снаряды 280-мм мортиры Бр-5 402-го дивизиона и 203-мм гаубицы Б-4 460-го дивизиона, весом в центнер и больше, летели по навесной траектории. Первый залп обрушился на ДОТы «Миллионер», «Поппиус» и «Тертту».

Не единовременным залпом, а каскадом громоподобных выстрелов, растянутых на секунды. Глухие, сокрушительные удары, от которых содрогнулся воздух. Это была не столько стрельба, сколько работа стальных гигантов, методично дробивших бетон.

К ним присоединился гаубичный артиллерийский полк РГК, в составе которого были 152-мм гаубицы МЛ-20. Они вели огонь чаще, яростнее. Боезапас опустошился за первые десять минут, и расчеты, не разгибаясь, подтаскивали новый.

Били не только по ДОТам второй очереди, но и по засеченным узлам связи, командным пунктам, скоплениям резервов в ближнем тылу. Настал черед корпусной артиллерии. 122-мм гаубицы А-19.

Их цели были точечными. В задачу входило разрушение наблюдательных пунктов, подавление выявленных артиллерийских позиций финнов. Огонь велся не по площадям, а по координатам из «паспортов целей».

На переднем крае заговорила дивизионная и полковая артиллерия. 76-мм полковые пушки, 120-мм полковые минометы, 45-мм противотанковые пушки, выдвинутые на прямую наводку.

Это был уже сплошной, бушующий огненный шторм. Легкие орудия и минометы обрушили шквал свинца и стали на первую линию траншей, ходы сообщения, пулеметные гнезда. Снег испарился, земля вздымалась черными фонтанами.

Сотни разрывов слились в сплошной грохот, в котором уже невозможно было различить отдельные выстрелы. Финны попытались подавить огонь наших батарей с воздуха. В небе показались финские бомбардировщики, но не тут-то было.

В работу включились наши зенитные орудия, 37-мм автоматические пушки 61-К и счетверенные «Максимы» на зенитных станках. Выпущенные ими трассирующие снаряды и пули прошивали небо над передним краем, создавая огненный заслон.

Наблюдательный пункт артиллеристов на высоте 65.5 работал как нервный узел. Стереотрубы и бинокли были направлены на цели. Корректировщик, увидев, что один из ДОТов еще подает признаки жизни, прокричал в рацию:

– Цель 17! Недолет сто! Добавить угол!

И через тридцать секунды следующий 203-мм снаряд уже взорвался у амбразуры. К половине седьмого дым и пыль над финскими позициями образовали непроглядную завесу, только огонь не стихал. Он менялся, переносился, но не прекращался.

Это была не просто артподготовка. Это было тотальное подавление самой способности противника к сопротивлению. Причем – не только за счет массированности ведения огня, но и благодаря точности.

Каждое орудие, от гигантской Бр-5 до сорокапятки, знало свою цель и било по ней, экономя снаряды и превращая инженерное чудо «линии Маннергейма» в лунный пейзаж из воронок, щебня и искореженного металла.

Грохот стоял такой, что в ушах звенело даже в глубоком тылу. Земля непрерывно дрожала. Воздух стал густым, едким от запаха гари и взрывчатки. Как себя чувствовали финские солдаты в траншеях, можно было только гадать.

Артиллерийская канонада, бушевавшая почти час, начала стихать. Артиллеристы перешли к методичным, прицельным ударам по еще огрызающимся огневым точкам противника. Вот только противнику радоваться было пока рано, ибо в наступившей относительной тишине послышался новый звук.

Глава 17

Это был нарастающий, нестройный гул десятков авиамоторов. С востока, едва различимые на фоне серого неба, шли эскадрильи. Первыми, на бреющем полете, пронеслись истребители «И-16» из 59-й истребительной авиабригады.

Их задачей было очистить небо от вражеской авиации и прижать к земле финские зенитные точки. Следом, чуть выше, шли «Чайки» – «И-153» 7-го истребительного авиаполка, но сегодня они были вооружены не только пулеметами.

Под их крыльями висели мелкие осколочные бомбы АО-10 и выливные авиаприборы ВАП-500 с ослабленной химической смесью. Ею «опрыскивали» деревья в глубине финской обороны, с целью выкуривания «кукушек».

Однако главный сюрприз ожидал противника в третьей волне. В воздухе показались совершенно непривычные для этого времени силуэты. Это были прототипы бронированного штурмовика «ЦКБ-55», еще не получившего впоследствии знаменитое название «Ил-2».

Ширококрылые с угловатыми кабинами «летающие танки». Это была опытная партия из шести машин, срочно переброшенная с испытательного полигона под Москвой, по личному распоряжению Сталина. Видимо, после моего доклада.

Пилоты «ЦКБ-55», он же «БШ-2», были лучшими из лучших, прошедшими ускоренный курс. По радио с КП авианаводчика, находившегося на переднем НП рядом с командиром штурмового батальона, пошел сигнал:

– «Ястребы», цель – траншеи перед квадратом 38–50. Прямо перед вами. Вперед.

«И-153» первыми ушли в пике. С характерным воем они проносились над самыми верхушками елей, почти цепляя их, и в упор, с высоты 50–100 метров, расстреливали из пулеметов видимые огневые точки и сбрасывали бомбы.

За ними, чуть медленнее, но неотвратимее, пикировали прототипы «Ил-2». Отбомбившись, они заходили на второй круг, строча из пулеметов и пушек, от сплошного огня которых не спасали укрытия.

Ну что ж, одни изменения, внесенные благодаря моей настойчивости, автоматом повлекли за собой другие. Фоторазведка дала подробную карту укреплений. Артиллерия, по координатам на этой карте, разрушила долговременные укрепления и подавила артиллерию.

Теперь авиация, пользуясь теми же данными, а также – сведениями, полученными от наземных наблюдателей, точечно вычищала то, что осталось – живую силу врага в траншеях. Точнее – едва живую.

Финны, пережившие артобстрел и только-только начавшие выползать из укрытий, чтобы занять позиции, попали под новый, неотвратимый удар с воздуха. Против штурмовиков, летящих над самыми кронами, не было спасения в открытых траншеях.

С наблюдательного пункта я видел в стереотрубу, как целые участки финских траншей на нашем участке превращаются в развороченные полосы земли. Вряд ли там было теперь кому и из чего отстреливаться.

И все-таки, только пехота могла окончательно выбить противника с занимаемых позиций. Ровно в семь ноль ноль, когда последние «Илы» выбирались из пике и уходили на аэродром, по всем каналам связи прозвучала команда:

– Пехота, вперед!

Цепь красноармейцев в белых маскхалатах поднялась из укрытий. Их движение уже не напоминало первые учебные атаки. Они шли быстро, используя воронки, но почти не залегали под ответным огнем – его почти не было.

Поддерживаемые огнем легких «БТ», штурмовые группы бежали к развороченным укреплениями второй линии. Деморализованные финские солдаты вяло сопротивлялись. Донесения командиров подразделений подтверждали достигнутый успех.

Само по себе это не означало, что дальше нам будет легче, но история советско-финской войны уже пошла по иному пути, нежели та, что была мне известна. Жаль только, что некому об этом рассказать.

Землянка в ближнем тылу 50-го стрелкового корпуса

Землянка был маленькой, сырой и намертво промерзшей. Единственный свет исходил от коптилки на столе, отбрасывающей дрожащие тени на бревенчатые стены. За столом сидели двое – сотрудник особого отдела, в звании младший политрук, и арестованный.

Алексей Иванович Воронов сидел на табуретке, съежившись, как побитая собака. Он торопился выложить все, что знал. Перескакивал с одного на другое, сбивался с мысли, словно так давно хотел признаться, что теперь не мог утерпеть.

– … в штабе округа, в Ленинграде… Я был дежурным по складу обозно-вещевого имущества… Играли в «покер» в одном доме… Сумма… большая сумма. Я ее задолжал партнерам. А казенные деньги… они у меня на руках были. Я взял. Думал, отыграюсь, отдам… Не отыгрался…

Он старался не глядеть на особиста.

– Потом была ревизия. Меня бы… Тогда ко мне подошел на Невском человек. Сказал, что знает о моей беде и может помочь… Это был художник-оформитель из детского издательства. Тойво Туурович Лахти. Он сказал, что может достать деньги, но за помощь… нужно было кое-что сделать. Передать сведения о размещении высшего комначсостава. Я… я передал. Потом еще. Он платил. И угрожал.

Младший политрук кивал и записывал.

– Тойво Туурович Лахти – это настоящее имя вашего знакомого? – спросил он.

– Не знаю… Он так представился. Знаю, что его кличка «Вяйнемёйнен»… Худой такой, говорит с акцентом… Мне кажется, что – с эстонским.

– Продолжайте.

– Потом Лахти появился снова. Он назначил мне встречу в бане на Кронверкском. Сказал уже откровенно, что теперь я должен работать на финскую разведку. Что у меня теперь нет выбора. Давал задания – узнать про комплектование обмундированием 7-й армии, а потом и про… комкора Жукова…

– И вы согласились? – спокойно спросил особист.

– Он угрожал! Сказал, сдаст меня как вора и изменника!.. Ну-у, что касается вещевого довольствия – здесь мне было, что сообщить, но вот о Жукове я ничего не знал, кроме того, что писали в газетах. А потом… потом на меня вышли люди из НКВД.

– С этого места, пожалуйста, подробнее.

И «Жаворонок» принялся рассказывать. И о том, как отправился на конспиративную квартиру к Мане, как неизвестный потребовал там шпионить за Жуковым, как на Фонтанке к нему подошел парень и отвез его в какой-то дом. А в этом доме с ним разговаривал солидный товарищ, который тоже дал ему задание следить за комкором, сообщив, что связным у него будет лейтенант Егоров.

– Они сказали, что если я не буду сотрудничать, то меня сольют финнам как расконспирированного агента. А если буду – то потом помогут… И заставляли следить за товарищем комкором Жуковым. Докладывать о всех его приказах и встречах…

Он выдохнул, сгорбился на табуретке, будто хотел казаться меньше.

– Дальше! – подбодрил его младший политрук.

– Я ничего для них не сделал… Не успел. Только боялся. А вчера… лейтенант Егоров сказал, что если я не дам конкретной информации, то меня ликвидируют… Сдадут финнам… Он велел мне добыть карту, привезенную комкором, но сам товарищ Жуков арестовал меня…

В землянке повисла тишина. Особист смотрел на агента с любопытством. Карточный долг, кража, шантаж, двойная вербовка… Ему еще не приходилось иметь дело с завербованным вражеской разведкой советским военнослужащим.

– Гражданин Воронов, мы проверим ваши показания. Рекомендую вспомнить все, в подробностях… Часовой!

В землянку спустился красноармеец.

– Увести!

Воронова вывели. Младший политрук повернулся к занавеске, разделяющей помещение на две половины. Оттуда вышел человек, одетый в штатское, что само по себе было необычно для прифронтовой полосы.

– Мне кажется, товарищ Грибник, что все с этим типом ясно, – проговорил особист. – Воровство, шантаж, вербовка… А вот этого «лейтенанта Егорова» надо взять по горячим следам, через него – выйти на всю агентурную сеть…

– Не спешите, Горбатов, – отрезал названный Грибником. – Егорова мы уже спугнули… Не зря же он на повторную встречу с этим Вороновым отправил санитарку, а за «картой» так и не явился, хотя комкор поступил правильно, оставив этого техника-интенданта в сарае… Кстати, оформите-ка Воронова, как задержанного за мелкую халатность. Никаких протоколов о шпионаже пока. Поместите под надежную охрану, в относительное нормальные условия. Я с ним еще побеседую. А по линии Егорова – действуйте тихо. Мне нужны не рядовые исполнители, а те, кто им руководит. Кто санкционировал слежку за комкором в действующей армии. Выявите и доложите лично мне.

– Есть, товарищ Грибник! – поднимаясь, отчеканил Горбатов.

– Вы свободны. Свои записи оставьте здесь.

Младший политрук выскочил из землянки. А человек в штатском подсел к шаткому столику. Взял блокнот в руки, принялся листать его, хмыкая и качая головой. Дело обычное. Выловили пескарика, а щуку упустили. Хотя куда она денется…

Наблюдательный пункт, высота 65.5. Через час после начала артподготовки

Стоя в тесном блиндаже НП, я прильнул к стереотрубе. Картина, открывавшаяся в окулярах, была одновременно устрашающей и завораживающей. Там, где еще утром дремали заснеженные леса и холмы, теперь бушевал искусственный вулкан.

Первые залпы «сталинских кувалд» – 203-мм гаубиц Б-4 – оставили после себя не просто воронки. Это были кратеры. От ДОТа «Поппиус», мощнейшего узла обороны, осталась груда искореженного бетона и торчащей арматуры.

Вторая очередь ударов, теперь уже от 152-мм гаубиц-пушек, методично «проглатывала» эти руины, перемешивая их с грунтом. Самое удивительное было не в разрушениях, а в – тишине. Финская артиллерия почти не отвечала.

Наши контрбатарейные группы, пользуясь данными разведки, подавили большинство известных огневых позиций в первые же двадцать минут. Теперь работали «охотники» – легкие батареи, выискивающие и добивающие уцелевшие орудия.

– Товарищ комкор! – обратился ко мне начарт Дмитриев осипший от крика и дыма. – Цель 17-б, предположительный командный пункт батальона в районе отметки 38.2, уничтожена прямым попаданием Бр-5! Цели 5, 8 и 12 – ДЗОТы на переднем крае – прекратили сопротивление!

– Авиация?

– Первая волна прошла. «Чайки» обработали траншеи. Ждем «Соколов».

«Соколами» он называл новейшие штурмовики «ЦКБ-55». Их появление в небе было подобно явлению древних богов войны – тяжелых, неспешных, неотвратимых. Они не пикировали с воем, как истребители.

Они приближались с низким, мерным гудом, и с их крыльев сыпался свинцовый дождь из пушек и пулеметов, а мелкие бомбы точно ложились в цели, отмеченные дымовыми шашками с передовых НП.

Я видел, как цепь красноармейцев в белых маскхалатах поднялась из укрытий. Они шли не бегом, а быстрым, уверенным шагом, используя воронки как укрытия. Не было паники, не было криков «Ура». Была работа.

Штурмовые группы, усиленные саперами и огнеметчиками, подходили к развалинам ДОТов. Взрывы гранат и шипящие струи огня добивали тех немногих, кто еще мог сопротивляться в этих бетонных гробах.

Это не было похоже на те кадры из старой кинохроники, которые я когда-то видел в Интернете. На исцарапанной, местами засвеченной пленке цепи красноармейцев залегали под пулеметным огнем, а танки горели, натыкаясь на надолбы.

Сейчас, в альтернативной версии истории происходило методичное, точное вскрытие вражеской обороны. Дорогое удовольствие? Да! Каждый снаряд Б-4, каждый вылет «ЦКБ-55» стоил целого состояния, но это работало.

– Георгий Константинович! – обратился ко мне мне запыхавшийся делегат связи из штаба армии. – Шифровка от командующего! Прорыв на участках 19-го и 10-го корпусов развивается медленнее. Несут потери. Командующий просит уточнить, можем ли мы развернуть часть сил для поддержки соседа?

Я взял телеграмму. Прочитал. Ворошилов и Мерецков, настаивавшие на «равномерном наступлении по всему фронту», теперь пожинали плоды. Их части, не прошедшие такой же подготовки, не имевшие столь детальной разведки, увязли. И теперь они тянули за собой успешно наступающую 7-ю армию, пытаясь сорвать темп.

– Ответьте, – сказал я, не отрываясь от стереотрубы, где наши танки «Т-28» уже начинали расталкивать гранитные надолбы на второй линии. – 50-й стрелковый корпус выполняет первоначальную задачу по развитию прорыва на направлении главного удара. Любое ослабление группировки приведет к потере темпа и позволит противнику подтянуть резервы. Рекомендую командующему использовать для поддержки соседей армейские резервы и авиацию фронтового подчинения. Наша задача – не распыляться, а бить вглубь.